Глава 25

В себя я пришёл неожиданно. И сразу ощутил невероятно волнующий запах. Это был запах Женщины! Я открыл глаза и увидел совсем рядом, за маячившим прямо передо мной вырезом белоснежной одежды — женскую грудь. Инстинктивно, совершенно бессознательно, обеими руками я охватил эти прелестные округлости. Тут же раздался дикий визг, и моя чудная добыча выскользнула из рук. Проследив, откуда раздались эти пронзительные звуки, я увидел, наконец, целиком эту сирену, это неземное создание, обладающее такими аппетитными частями тела.

В паре метров от меня стояла прелестная, светловолосая девушка, лет девятнадцати, ну, от силы, двадцати. Она стояла, судорожно поправляя трясущимися руками белый медицинский халат. Сразу вслед за утихшим женским визгом, перекрывая сменившие его, совсем уже негромкие причитания, раздался оглушительный мужской гогот. Я повернул голову, с намереньем высказать всё, что я думаю о том мужлане, который посмел смеяться над такой девушкой. Хохочущий мужик был тоже в белом халате. От душившего его смеха, он немного согнулся в поясе. Из-под халата этого мужчины, выглянула петлица на воротнике мундира. Там было четыре шпалы. Мой язык сразу налился свинцом, и я по инерции просто гукнул что-то невразумительное. На петлице я разглядел медицинскую эмблему, и мой, наконец включившийся в работу мозг, сделал вывод:

— Я в госпитале. Мужик — это военврач 1 ранга и судя по званию, начальник этого госпиталя. Раскрасневшаяся нимфа, это медицинская сестра и она, наверное, проводит со мной какие-то процедуры. Из всего этого получалось, что финны опять обломались, им не удалось меня убить. Я жив!!!

Между тем, этот военврач сквозь смех произнёс:

— Ну, Нина, ты даёшь! Посмотри, что с парнем сделала.

И он показал рукой на моё одеяло. Я тоже посмотрел в том направлении, и, наверное, покраснел ещё больше, чем стоящая невдалеке девушка. Над моим причинным местом возвышался солидного размера бугор, резко выделяясь на ровной поверхности одеяла. Непроизвольным образом, у меня случилась мощнейшая эрекция. Продолжая подсмеиваться, мужчина заявил:

— Да, Переверзева! Придётся переводить тебя в реанимационное отделение. Ты там, с такими талантами, заменишь врачей, медикаменты и всё оборудование вместе взятые. Все тяжелораненые после такой терапии уже через неделю начнут бегать.

Ещё немного поиронизировав над получившейся коллизией и введя девчушку, в ёщё большее смущение, доктор закончил смеяться и обратился ко мне с вопросом:

— Ну что, герой, как ты себя чувствуешь? Как у тебя с памятью? Всё помнишь из своей жизни?

Выслушав мои ответы, он, довольно потирая руки, воскликнул:

— Прелестно! Прелестно! Ты — просто замечательный экземпляр!

Потом начал меня осматривать, слушать в трубку, постукивать своим молоточком. Закончив это эскулапское дело, посмотрел на меня своими, с неприкрытой смешинкой, глазами и сказал:

— Да, Черкасов, всё-таки, ты удивительный экземпляр. Две недели лежал без сознания, в коме. Всё тело было в гематомах, как будто тебя пропустили через камнедробильную установку, а теперь, хоть отправляй на физкультурный слёт. Мой вердикт — ты здоров как бык! Отлежался тут, отдохнул, понимаешь, а теперь начал вгонять в краску мой младший медперсонал. Главное, что интересно — вроде бы лежал без сознания, а выбрал хватать за сиськи самую нашу красивую медсестру. Что бы тебе не схватить бабу Машу, она буквально час назад тебя обихаживала — протирала тебя, из ложечки кормила. Так нет, подавай ему, понимаешь, обязательно молодую и красивую деваху. У-у-у, жеребец!

Военврач опять засмеялся. Потом, повернувшись к продолжавшей тут же стоять, нервно подёргивая свой халат, девушке, распорядился:

— Ниночка! Ты иди пока, дорогая, в соседнею палату и займись там ранеными. А мы тут с капитаном ещё немного погутарим. Потом вернёшься сюда, к этому времени, я думаю, капитан немного остынет, и уже не будет так резво хватать тебя за, кхе-кхе-кхе, разные места.

Услышав слово — капитан, я практически перестал понимать, о чём продолжает говорить военврач. Всё моё естество занялось обдумыванием услышанного слова. Одна половина гадала — действительно ли мне присвоили это звания, или военврач просто оговорился. Вторая половина, ни о чём не гадала, она просто блаженно воспарила, наслаждаясь предвкушением того, какие неземные блага принесёт ей это новое звание. Совсем недавно я был всего лишь лейтенантом, обычным Ванькой-взводным, а теперь — капитан. Да-а-а! Это же значит, что я могу занять должность командира батальона. Ну, ни фига же себе! Вот это я дал кой кому просраться!

Как только медсестра вышла, моя реалистичная половина одержала верх, и я спросил:

— Товарищ военврач 1 ранга, вы, наверное, оговорились, я не капитан, моё звание всего лишь старший лейтенант.

Доктор улыбнулся, похлопал меня по плечу и заявил:

— Запомни парень, старшие командиры — никогда не ошибаются. Капитан ты, Черкасов, капитан! Это звание тебе присвоено ещё две недели назад. Так что, ты теперь входишь в когорту старших командиров. Да! Были бы мы сейчас у меня в кабинете, я бы, пожалуй, нарушил режим и накапал бы тебе грамм двадцать медицинского спиртику. Сейчас тебе это явно пошло бы на пользу. А то, смотри, эко тебя это зацепило, глаза блестят и пульс, наверное, зашкаливает. Эх, молодость, молодость!

Врач взял мою руку и начал прощупывать пульс. Через некоторое время произнёс:

— Ну, правильно, как я и думал — почти сто!

Проследив ещё раз внимательно за реакцией моих глаз, и послушав в свою трубку, как бьётся сердце, доктор, заговорщицки мне, подмигнув, заметил:

— Да нет, всё у тебя нормально, капитан. Ещё недельку полечим и, наверное, можно будет уже тебя выписывать. Прав был Поленов, когда на консилиуме утверждал, что не успеешь ты очнуться, сразу побежишь по бабам. Мдя, а я, старый дурак, ему не поверил, думал, будем мы с тобой валандаться несколько месяцев.

Доктор помолчал, потом взглянув мне прямо в глаза, неожиданно спросил:

— Что ты за фрукт такой, капитан Черкасов? За время, которое ты у нас находишься, я так тебя и не раскусил. Если судить по посетителям, которые рвутся к тебе, то ты обычный полевой командир. А если обращать внимание на телефонные звонки по твою душу, то ты не так прост, как кажешься. Кто только мне не звонил, чтобы узнать о твоём самочувствии. И твой командир полка, и командир дивизии, даже сам командующий седьмой армией. И все требуют, чтобы были привлечены самые лучшие врачи, использованы самые современные медикаменты и оборудование. Пришлось даже созывать консилиум, чтобы оценить твоё самочувствие и выработать наилучший метод лечения. А этого не каждый полковник удостаивается. Цени, тобой занимается сам главный врач госпиталя. А я не последний человек в медицине. Меня на консилиумы даже в Москву, к высшему руководству иногда приглашают. А тут, всего лишь капитан. Мдя, загадка! Ну, это ладно, армия, может быть, ты там какой-нибудь необычно геройский поступок совершил? Тогда эти звонки понять можно. Но когда узнать о твоём самочувствии звонит сам заместитель наркома обороны, начальник ГПУ Красной армии, товарищ Мехлис, этого я понять не могу. Ты же ведь не политработник, а самый обычный пехотный командир. Какого чёрта, его порученец названивает мне каждый день и требует поскорее вывести тебя из комы, чтобы товарищ Мехлис смог подъехать, и сам с тобой переговорить? И главное, ставит условия, чтобы мы это сделали до 5 марта, а то потом товарищ Мехлис убывает в Москву. Пришлось тебя даже, ради такого случая перевести в отдельную палату. А это мы позволяем себе делать только для командиров дивизий, ну, в крайнем случае, полков. Так что, капитан, ты здесь у нас на особом положении, поэтому, прекрати щупать медсестёр. Ты теперь должен быть солидным и невозмутимым — ты теперь старший командир. Понял? А теперь поведай старому доктору, почему тобой интересуется товарищ Мехлис.

Пока военврач говорил, я занимался собой, вернее исследовал состояние своего организма. Для этого я сел и пытался поочерёдно напрягать свои мышцы, стараясь незаметно двигать руками и ногами. Действия были болезненные, и поэтому я не сразу ответил на поставленный вопрос. Только когда выдохнул задерживаемый в лёгких воздух, смог вымолвить.

— Это, наверное, товарищ военврач 1 ранга, потому, что моей роте повезло. Нам удалось взять в плен настоящего английского шпиона. Его, наверное, увезли допрашивать в саму Москву. Всё-таки, майор английской разведки, из самого Лондона приехал. Вот товарищ Мехлис, наверное, и заинтересовался историей захвата этого пленного. А больше ничего такого интересного мы и не сделали. Узнает товарищ Мехлис всю эту историю, и уже никому не нужен будет пехотный капитан. Так что, скоро мне обратно придётся перебираться в общую палату. Да это и хорошо, там веселее будет. Только бы вот сестру оставили. Глядя на неё, и глаза отдыхают и тонус повышается.

Главный врач госпиталя несколько успокоился, узнав причину интереса высшего политического руководителя армии к персоне простого капитана. По-видимому, несмотря на наносную браваду, его здорово напрягали звонки порученца Мехлиса. Теперь он расслабился, положил мне руку на плечо и заявил:

— Так тебе же, Черкасов, будет лучше, если Мехлис забудет про какого-то капитана. Сам уже, наверное, знаешь, вроде ты не салага — чем дальше от начальства, тем жизнь спокойнее и длиннее. Я тебе как доктор могу сказать, даже раны заживают быстрее.

Немного помолчав, главврач, уже другим, немного ворчливым голосом начал вещать:

— Твои сослуживцы уже весь госпиталь на уши поставили. Совершенно беспардонные люди, врываются, понимаешь, и всем нотации тут читают, как с тобой обращаться и как лечить. Вот, буквально неделю назад, политрук, Шапиро, кажется, ворвался в палату и устроил тут настоящий митинг, насилу его из госпиталя выпроводили. Капитан Сипович тоже ходил по госпиталю и всех воспитывал. Даже такой, казалось бы, интеллигентный человек, в котором чувствуется старая, ещё дворянская закваска — капитан Пителин и тот начал нас поучать. А уж про красноармейцев и не говорю, один, маленький такой, азиатской внешности, неизвестно каким образом попал в здание госпиталя, и поймали его только в твоей палате. Оказывается, он принёс тебе целый мешок продуктов и курева, как будто у нас снабжение плохое, и все тут с голода пухнут. Кстати, этот мешок можешь взять, он у меня в кабинете. Всё в целости и сохранности, я только одну пачку сигарет у тебя конфисковал. Хотелось попробовать настоящий американский табак, понимаешь. Второй раз этого азиата поймали в палате твоего спасителя, рыжий такой, Асаенов его фамилия. Тоже, тот ещё фрукт! Хотя сам был серьёзно ранен, но постоянно у твоей палаты болтался. У него на этой почве конфликт с санитарами случился, так технички швабрами еле смогли отбить у него наших троих ребят. На губу бы его, но жалко, раненый всё же, не просто так, а за родину пострадал солдат. Хотя выписывать его уже можно, заживает всё, как на собаке. Даже завидки берут от этого рыжего бугая. Ха, раненый — отмолотил за милую душу троих здоровых мужиков! Теперь с ним наши санитары только на вы разговаривают. Хороший у тебя подчинённый, Черкасов — верный, как пёс. Я уж взял на себя ответственность, не выписываю его, хочу вас вместе отпустить — уважить его просьбу. Из всех твоих ребят, только один здесь приличный появлялся — старшина, ну, хохол такой усатый. Вот он, с полным уважением и с понятием — знает, какое мы важное дело делаем. Подарками разными весь персонал госпиталя одарил. А наши технички и сестра хозяйка, вообще, от него без ума. Когда он тут ходил, от них было только и слышно — Тарас это сказал, Тарас то принёс. Ну ладно, капитан, отдыхай, сейчас я сестру пришлю, будете с ней физиотерапией заниматься.

Хохотнув, военврач поднялся и вышел из палаты. А я на несколько минут замер, переваривая всё то, что услышал от главврача этого госпиталя. Мне хотелось прыгать и плясать — я узнал, что мои друзья живы. Хотелось немедленно встать и пойти искать палату Шерхана, что я и попытался сделать. С большими трудностями встал и, закусив губу от боли, поковылял к двери. Когда я уже почти достиг цели, дверь открылась, и на пороге возникло, давешнее неземное создание — медицинская сестра Нина Переверзева. От неожиданности я потерял равновесие и начал падать прямо в её руки. Естественно, она не могла удержать такую тушу, и мы вместе упали на пол, причём я очутился сверху. Когда падали, она инстинктивно меня обняла, а я, чтобы как-то смягчить удар об пол, положил ей одну свою руку на затылок, вторая охватила её крепкую попку, и я крепко прижал её к себе. Однако, не смотря на недвусмысленность этих неожиданных, безумно приятных для меня объятий, самое смешное в этой ситуации было то, что упали мы в коридоре, у всех на виду. После минутного замешательства, раздался громкий гогот ходячих пациентов нашего отделения. Потом чей-то голос громко воскликнул:

— Вот это мужик! Такую девчонку завалил! Уважаю и завидую!

Потом я услышал, что смех начал постепенно замирать, поднял голову и увидел, как к нам приближается Шерхан. По пути он щедро отвешивал смеющимся пациентам затрещины. По-видимому, его уже здесь хорошо знали и побаивались. Ни один из обиженных не протестовал и не пытался вступить с Наилем в конфликт. Подойдя к нам, Шерхан помог мне подняться, а потом бережно поднял девчушку. Та, всхлипывая, опять красная как рак, побежала прочь, одёргивая на ходу свой халатик, вон из нашего отделения. А мы с Шерханом стояли, крепко обнявшись и, молча, хлопали друг друга по спинам.

Потом я завёл его в свою палату и там устроил форменный допрос о том, как я сюда попал, и что творилось в мире, в то время, пока я был без сознания. На все мои вопросы Шерхан отвечал подробнейшим образом. Оказывается, от взорванного дота вынес меня Шерхан, сам серьёзно раненый, он каким-то чудесным образом умудрился протащить меня до наших позиций. По его словам, финны были в полной прострации и не обращали никакого внимания на него, несущего какое-то окровавленное тело. Наиль шел, практически не скрываясь. И даже через минные поля передвигался стоя. По минным полям он двигался по следам, оставленным, скорее всего, группой Рябы. Из той группы погиб сапёр и тяжело ранило Курочкина. Якут заставил пленного англичанина тащить раненого сержанта до позиций, занятых нашими войсками. Об этом Шерхану рассказал сам Кирюшкин. Получалось, что самым удачливым оказался Якут, он в ходе этой операции не получил даже и простой царапины. Так разговаривая, мы просидели с Шерханом до самого вечера, отвлекались только на обед, ужин и на процедуры. Как ни странно, после появления Наиля, я стал чувствовать себя вполне прилично. Передвигался уже вполне сносно, да и кости перестали так дико болеть. Одним словом, жизнь налаживалась, я становился самим собой.

На следующий день, утром в 7-00 в мою палату зашёл главврач госпиталя, как я узнал ещё вчера — его звали Павел Иванович. Застав меня, делающим зарядку, он очень удивился и, даже не здороваясь, произнёс:

— Ну, ты даёшь, капитан, я думал, что ты нормально ходить начнёшь только через неделю, а ты уже, вон, куда ноги задираешь. Да! Зря, получается, я тебе выделяю санитара, который должен тебя поддерживать, когда ты поедешь на встречу с товарищем Мехлисом. Да, да, Юра, сегодня ты едешь в Ленинград. За тобой уже выслана машина. Порученец сказал, что товарищ Мехлис обрадовался тому факту, что всё-таки сможет с тобой переговорить. А то он завтра уже выезжает в Москву.

Обещанная машина подъехала в 8-50, а в 11–00 я уже входил в кабинет Мехлиса. Вошёл я сам, никакой сопровождающий мне не понадобился, вместо него, Павел Иванович выделил мне тросточку. Пока я ехал, то не переставал радоваться, вспоминая то обстоятельство, что, когда отправлял ребят с пленным, решил действовать не обычными методами, а через Шапиро. Именно ему я написал записку, чтобы он, по своим каналам — через политуправление, переправил пленного и добытые материалы наверх. И постарался, чтобы это донесение попало на стол лично самому высшему руководству. Поводом написать эту записку послужили мои поездки по штабам разных уровней в период нашего двухнедельного отдыха. Во всех этих штабах я интересовался генералом Клоповым, и в каждый раз всё более убеждался, насколько он авторитетен. Его опасались и уважали гораздо больше, чем самого командующего 7 армией, командарма 2-го ранга Яковлева. Если сказать прямо, то я опасался, что генерал Клопов, пользуясь своим влиянием, сможет уничтожить пленного англичанина и компрометирующие его бумаги.

Попав в кабинет Мехлиса, я как смог вытянулся, опираясь на тросточку, по стойке смирно и доложил о своём прибытии. Встречен я был очень доброжелательно. Начальник ГВПУ сразу усадил меня за стол и приказал принести чай. Потом начал выспрашивать меня о самочувствии и как-то плавно перешёл к сути вопроса. Я сразу же насторожился и начал излагать версию событий, по уже давно продуманному сценарию. При этом, пытался заострить внимание Мехлиса. На том, что во взорванном доте осталась большая часть документов, — которые изобличают генерала Клопова. Что я оставил самые важные документы в доте, так как был уверен, что мы продержимся до подхода наших войск. Назвав Клопова генералом, я ужаснулся. Это в моей другой жизни он был генералом, а здесь имел звание — комкор. Но Мехлис не заметил моей оговорки.

Наконец я почувствовал, что армейский комиссар 1-го ранга узнал всё то, что ему было нужно, и, в принципе, я ему уже стал неинтересен. Но, правда, он из вежливости начал выспрашивать о деталях нашего рейда к 46 доту. Я ему всё подробно доложил, особенно упирая на проявленный героизм моих подчинённых. Потом посетовал, что в моей роте дают возможность представить к званию Героя Советского Союза только одного человека, а достойны этого все 27 человек, ушедшие со мной в этот рейд. Тем более что в живых нас осталось только четверо.

Мехлис помолчал, потом встал, походил по кабинету и, остановившись напротив меня, произнёс:

— Да! Понимаю я вас, товарищ майор. Но сам товарищ Сталин против того, чтобы выхолащивать такое высокое звание. Я постараюсь что-нибудь сделать по этому вопросу, но обещать, что все герои получат достойные своего подвига награды, не могу. Единственное, что, наверное, получится, это удостоить посмертно этого высокого звания троих ваших подчинённых. Вы, когда будете уходить, напишите фамилии трёх самых достойных ваших бойцов и оставьте эту бумагу у моего порученца.

А я между тем сидел, можно сказать, открыв рот. Если бы в момент произнесения слова — майор, я бы стоял, то наверняка не удержал бы равновесия и рухнул на пол. Глупо хлопая глазами, я всё-таки осмелился произнести:

— Товарищ армейский комиссар 1-го ранга, вы, наверное, оговорились, я по званию капитан, а не майор.

Примерно такие же слова я говорил только вчера главному врачу госпиталя. Как бы подтверждая ситуацию "дежавю", Мехлис ответил примерно так же, как и Павел Иванович:

— Политические управления, тем более, их начальник, никогда не ошибаются. Запомните это, майор Черкасов. А приказ о присвоении вам внеочередного звания подписан сегодня. Так что, вставляйте ещё по шпале в ваши петлицы. Завтра можете приехать в отдел кадров вашей армии и оформить все документы. Вот я что ещё хотел вам сказать.

У вас в подразделении есть какой-то рыжий боец. По моим сведениям, он хороший специалист по допросам. Вот его фамилию тоже оставьте у моего порученца.

Меня, как будто током прошило — ну уж нет, Шерхана я вам не отдам. И я, стараясь выглядеть насколько это было возможно спокойно, невозмутимо соврал:

— Это сержант Кузнецов, но он геройски погиб. Именно он, пожертвовав своей жизнью, подорвал себя вместе с проникшими в дот, врагами трудового народа.

На секунду нахмурившись, Мехлис раздражённо пробормотал:

— Да, очень жалко! Таких ценных кадров теряем!

Потом, посмотрев на меня, протянул руку и заявил;

— Ладно, майор, давайте прощаться. Счастливо вам выздоравливать, и будьте уверены, я о вас не забуду.

Вскочив со стула, я пожал протянутую им руку, потом вытянулся, козырнул и пошёл на выход.

В приёмной я задержался, чтобы записать фамилии трёх моих братьев, моих подчинённых, которые должны быть непременно удостоены, пусть хоть и посмертно, звания Героя Советского Союза. Это были, теперь навсегда врезавшиеся мне в подкорку сознания фамилии — Климов, Кузнецов и Иванов. Пока я записывал их фамилии, с кратким описанием подвига, которые они совершили, порученец Мехлиса прошёл в кабинет своего начальника. Дверь при этом он закрыл не плотно, и я расслышал одну фразу, вернее поручение, которое Мехлис высказал своему подчиненному:

— Моня, сегодня обязательно позвони Либерману. Скажи, чтобы завязывал всю работу по Рокоссовскому и Коневу. Нужно, чтобы он сосредоточил всех людей на разработке связей Клопова. Самого Клопова сегодня будут брать. Нужно, чтобы его подельники не смогли замести следов. Ну, каков гусь, этот Клопов! Ни за что бы, ни подумал, что он шпион. Видишь, как умеют маскироваться настоящие враги. И ещё, фамилию этого майора запиши. Нужно будет отслеживать его карьерный рост, и помочь преодолеть некоторые препоны. Парень он нужный — тупой и исполнительный служака. За любую побрякушку готов переть, как танк. Хм! Как у него глаза заблестели, когда он узнал, что подписан приказ о присвоении ему звания майора. Да! Такого только нужно немного направить, поманить каким-нибудь ценным призом, и он любой приказ исполнит. Так что, Моня, не теряй из виду этого ценного кадра, когда-нибудь он нам пригодится.

Дальше я слушать не стал. Опасаясь, что порученец может вернуться в приёмную и застать меня за прослушиванием их разговоров, я, практически бесшумно, вышел из этой, похожей на паучье гнедо приёмной в коридор. Здесь пахло свободой, и можно было, наконец, вздохнуть полной грудью.

С этого дня, вплоть до 13 марта наступили счастливейшие дни. Меня буквально облизывали в госпитале, каждый день делали массаж, лечебные ванны, кормили от пуза. В свободное от лечения и от жранья время, я резался или в домино, или в карты с другими выздоравливающими командирами. Иногда мы с Шерханом выходили в город прогуляться, да и поговорить без свидетелей. Именно на одной из этих прогулок, я узнал, что есть у Наиля одна большая мечта — он хочет выучиться управлять автомобилем и работать на гражданке водителем. Я пообещал посодействовать тому, чтобы его направили в специальную автошколу.

13 марта весь госпиталь облетела весть, что война закончилась. И закончилась она нашей победой. Финны по мирному договору обязались выполнить все выдвинутые Советским Союзом условия.

Весь госпиталь ликовал и пьянствовал. Мы с Шерханом приняли в этом деле самое активное участие. Ну, что такое для двух здоровых мужиков несколько капель разбавленного спирта — ничто, только и хватит, один зуб пополоскать. Поэтому мы, опять нелегально, известными только нам тропами, выбрались в город. Там, в какой-то забегаловке, здорово надрались, как и положено двум победителям…

В госпиталь явились только вечером, когда на улице было уже темно. Я, распрощавшись с Шерханом, не совсем уверенным шагом пробирался в своё отделение и тут встретил её — девушку своей мечты, Нину Переверзеву. Она, после того случая в коридоре, различными способами старалась меня избегать. А когда в силу своей работы ей приходилось со мной встречаться, она краснела и отводила в сторону свои прекрасные глазки. А тут, на моё счастье вышла такая коллизия — кроме нас двоих в коридоре никого не было.

Я, наверное, под воздействием спиртовых паров совсем ошалел и, увидев Нину, схватил её в охапку и начал страстно целовать во все места, куда только мог дотянуться губами. Как она ни крутилась и ни вырывалась, но из моих железных объятий выскользнуть было невозможно. Целуя её, я в пьяном бреду повторял:

— Ниночка, милая, выходи за меня замуж!

Она на секунду замерла, посмотрела мне в глаза, а потом с болью и надрывом выкрикнула:

— Вы совсем пьяны, Черкасов! Какой замуж, вы же женаты, и совсем недавно у вас родился сын. Постыдились бы! Вы, хам и ловелас, майор! Только издеваетесь над бедной девушкой.

И удвоила свои старания, безнадёжно пытаясь вырваться из моих объятий. Выпитое продолжало бродить в моих венах. И я произнёс уже совершеннейшую в данной ситуации чушь, хотя это и было правдой:

— Это не мой сын! Его отец — мой дед!

После чего получил удар ладонью по щеке, и от неожиданности ослабил свою хватку. Нина моментально воспользовалась этим, выскользнула из моих рук и убежала. А я в большой печали направился в свою палату и завалился спать.

С 15 марта я начал заниматься своими личными делами, а именно, посещением штаба армии. Теперь за ворота госпиталя я выходил совершенно официально. Даже больше того, Павел Иванович выделял мне для поездок в штаб 7 армии свою служебную машину.

В кадровой машине 7 армии из-за меня произошёл небольшой сбой. Там, первоначально было принято решение о назначении меня в геройский 245 стрелковый полк, командиром второго батальона. Но теперь я был майор, и по званию уже перерос должность командира батальона. Тем более, командиром полка там был майор. Чтобы как-то решить эту незадачу, меня пригласили к заместителю командующего армией, отвечающего за кадры.

Встретил меня он довольно неприветливо. Сразу стал сетовать на неразбериху, которая началась после окончания войны. Сказал, что сейчас многие части будут переформировываться, и мне придётся какое-то время побыть в резерве. Потом, думая, что я обрадуюсь, заявил:

— Вообще-то, майор тебе, можно сказать, повезло. Во-первых, ты получишь отпуск после ранения, а во-вторых, и мы тебе выпишем отпуск. Всего получится у тебя 45 дней свободной жизни в семье. Глядишь, ещё одного защитника отечества заделаешь. А уже, когда вернёшься обратно, мы тебе подберём хорошую, достойную героя должность.

Этими словами я был совершенно ошарашен, даже, можно сказать, начал просто паниковать. В моей голове не укладывалось, как я могу приехать домой и спать со своей собственной бабушкой, как с моей женой. Да не в жизнь — лучше пуля в лоб! И всё вернётся на круги своя! Я свою роль уже выполнил, Клопов обезврежен, и мне можно уже уходить. Бабуля будет получать пенсию по потере кормильца, и все будут довольны. Сказать этого я, конечно, не мог и поэтому произнёс первое, что пришло в мою голову!

— Товарищ комкор, я приехать к своей жене никак не могу. У меня это…, ну, в общем, не могу я быть с женщиной.

Замявшись и, вдобавок сильно покраснев от своего вранья, я закончил:

— Понимаете, последствия ранения. Доктора, правда, обнадёживают. Говорят, что через годик, может быть, всё наладится. Но пока, ехать к жене я не могу. Простите!

Комкор задумался, потом начал говорить мне какие-то ободряющие слова. Я сразу почувствовал, как изменилось его отношение ко мне. Если раньше я был назойливый проситель, то теперь вызывал сочувствие и искреннее желание мне помочь. Взяв со стола толстую папку, он вытащил оттуда какой-то бланк, и сказал:

— Вот, Черкасов, я выписываю на твоё имя направление на обучение в военной академии. Как фронтовик, ты поступишь туда безо всяких экзаменов. Обучение там длится один год, за это время, надеюсь, все твои проблемы пропадут. Тем более, это Москва, красивые женщины, театры, рестораны, наконец. Глядишь, твоё либидо восстановится ещё быстрее. В Москве надо быть 25 марта. Все остальные бумаги получишь у наших кадровиков. Да, ещё, чуть не забыл — ты, майор, награждён орденом Ленина, кстати, получать его будешь тоже в Москве, в Кремлёвском дворце. Лично из рук товарища Калинина. Так что, готовься и смотри, не опозорь нашу армию. Чтобы всё на тебе блестело, и сам, чтоб был, как огурчик. Понял! В поезде, я думаю, ты не заскучаешь, там много будет наших. К тому же, твой бывший начальник — капитан Сипович, тоже там будет. Он удостоен за прорыв "линии Маннергейма" его батальоном звания Героя Советского Союза. Тебя, кстати, тоже представляли к этому званию, но, сам понимаешь — двоих из одного батальона, не положено. Вот посмертно, это еще, куда ни шло. Из твоих ребят трое удостоены этого звания посмертно. Ладно, майор, двигай обратно в госпиталь, нужно долечиваться. Но двадцать второго марта, в 17–00, чтобы как штык, был на Московском вокзале в Ленинграде.

Сказав это, комкор встал со стула, я тоже поднялся. Протянув направление в академию, он произнёс:

— Ну, давай, Черкасов не хандри там, всё в жизни бывает!

И от всей души меня обнял. После чего я, козырнув, вышел из кабинета комкора.

Эти дни до 22 марта пронеслись молниеносно. Я по уши был занят разной бумажной волокитой. Среди прочих, дела моих братьев, моих соратников, моих сослуживцев. В частности, пробил направление на курсы водителей для Шерхана и в школу снайперов, для Якута. Учиться они поедут в Москву. Вернее, Шерхан в Москву, а Якут в Подмосковье. В получении этих направлений мне сильно помогли мои связи в штабах. Не зря при каждом выезде в вышестоящие штабы Бульба нагружал мои сани кучей трофеев. Для самого старшины я написал представление на присвоение ему очередного звания — техника-интенданта 2-го ранга. Для Курочкина я оформил направление в военное училище, туда он должен был явиться после излечения в госпитале. Не забыл я и всех остальных бойцов своей роты. Даже обозники Бульбы были представлены к медалям. И, как уверяли мои штабные знакомые, все эти представления будут обязательно удовлетворены.

18 марта я проводил в отпуск, после ранения, моего дорогого друга Шерхана. Для этого упросил Павла Ивановича, выделить мне машину для поездки в Ленинград. Провожая Наиля на побывку, я поручил ему заехать к моей жене и передать ей посылку. Кроме небольшого количества продуктов и длинного письма, там был мой заветный мешочек. Именно в нём я хранил все свои значимые трофеи — разные золотые и серебряные безделушки, которые, однако, очень дорого стоили. Это был мой посильный вклад в то, чтобы моя бабушка и мой отец смогли прокормиться при самой ужасной ситуации. В пенсии и в другие государственные дотации я не верил.

Наконец 22 марта я сел в поезд, который должен был увезти меня в Москву, к высокой награде и к новому месту службы. Встретился я и с капитаном Сиповичем. Никакой неловкости от произведения меня в новое звание, ни я, ни он не чувствовали. То, что мы пережили, было гораздо важнее и значимее каких-то званий или оценок государством наших заслуг. Мы стали братьями по оружию. Встретившись, мы стояли, молча обнявшись, минут десять и у него, и у меня по щекам текли слёзы. Потом, конечно, уже в купе, под финскую водку с разными деликатесами мы долго беседовали, вспоминая былые дни. Помянули всех погибших наших товарищей, в общем, посидели мы душевно.

Уже глубокой ночью, когда Сипович лёг спать, я вышел покурить в тамбур. Там стоял, наверное, часа два, всё думал о будущей жизни и упивался всем тем, что смог сделать. Особенно вдохновляли меня цифры, которые я разузнал в штабе армии и теперь сравнивал с теми, которые сохранились в моей памяти. Конечно, прежде всего, это количество безвозвратных потерь. В моей памяти отчётливо отпечаталась цифра в 310 тысяч человек, а в этой реальности, как я узнал из секретных данных — безвозвратные потери составили 126 875 человек. В этой реальности война длилась 104 дня и 4 часа, в моём же кошмарном мире, эта зимняя бойня продолжалась 153 дня. Наверное, под воздействием алкоголя, моё самомнение возросло до того, что я на полном серьёзе думал, что только благодаря моему участию в этой войне, в живых осталось больше 180 тысяч бойцов. И это не какие-то неопытные пацаны, а мужики, слышавшие свист пуль, и их на арапа не возьмёшь. И они, ох как пригодятся России, чтобы выдержать напор сил зла, чтобы отбиться от Германской коричневой чумы. А я, теперь уже майор, не останусь в стороне от этой битвы между силами зла и добра. Зубами, когтями, чем угодно буду грызть, и рвать эту нечисть. Костьми лягу, но не пропущу эту адскую силу к нашим очагам.

Но постепенно на меня снизошло полное умиротворение. Вся ярость отступила, и под стук колёс в голове начал рождаться незамысловатый мотив:

— Тук-тук-тук! Ура, я еду в Москву!

— Так-так-так! Ура, я увижу Москву!