Заметив исчезновение Торопки, ратники передового дозора, где находился Савелий Дикорос, были охвачены тревогой. Они поднялись на бугор, обошли его кругом, рассматривали следы, нашли лужу крови. Толковали, спорили, решили, что была борьба. Капли крови потянулись по снегу к месту, где обнаружились следы четырех коней. Дальше следы уходили прямо в татарскую сторону. Савелий, всегда угрюмый, стал совсем нелюдимым. Он скитался по степи, залезал в валежник, ночевал там не смыкая глаз, все хотел поймать татарина, чтобы выпытать, жив ли Торопка. Лихарь Кудряш ему разъяснил:

– Если Торопку прирезали, ироды бы его бросили раздемши. Видно, захватили живьем и уволокли с собой.

Морозы крепчали. Ветры наметали вороха сухого колючего снега. Небо стояло ясное, безоблачное. В степи было видно далеко, но татары куда-то исчезли. Уже три дня не показывались татарские всадники, ранее быстро проносившиеся вдали под самым небосклоном.

Савелий стал уговаривать своих продвинуться вперед:

– Попытаем! Быть может, наши князья договорились с царем Батыгой и татары уже отступили назад, в теплые края, а мы здесь зря стынем.

Ратники из Перунова Бора согласились пойти вперед. Кудряш взялся привести всех к выселку, где он когда-то торговал с половецкими гуртовщиками. Остальной отряд обещал выжидать около дубовой рощи.

Четверо – Кудряш, Ваула, Звяга и Савелий – вышли ночью, захватив топоры. Они уже хорошо изучили все овраги, курганы и холмы, сбиться с дороги в лунную ночь было трудно. Взяли с собой хлеба на несколько дней. Подойдя к логу, залегли в кустах. Долго ожидали рассвета. Выселок был в низине среди оврага, где протекала мелкая речка…

Солнце поднялось в багровом тумане. Надвигались, клубясь, серые тучи.

Из-за холма вынырнул конный татарин, держа в руке гибкую пику. Лошадь лохматая, рыжая. Сам в шубе, старой, темной, как земля. Головой вертит, смотрит по сторонам – настороже, – не видать ли чего? Направился к выселку. Около зарослей, где притаились мужики, стегнул коня. Поскакал вперед, оглянулся, постоял и поехал дальше. Спустился в лог. Слышно было, как копыта ломали тонкий хрупкий лед. Остановился – видно, коня поил. Скоро снова выехал из лога и показался на бугре. Одинокий, поехал по снежной пустынной равнине, пока не скрылся за холмами.

Савелий сказал:

– В выселке никого нет. Иначе косоглазый остался бы там, татары загуторили бы, и мы бы услыхали.

– Ты все чаешь тело Торопки найти, – сказал лежавший рядом Звяга. – Твоему Торопке еще смерть на роду не написана. Он нас переживет.

– Душа моя не спокойна, – ответил Савелий. – Всего меня крутит и днем и ночью. Я пойду вперед. Коли что увижу, крикну – тогда выручайте.

Савелий, согнувшись, пополз и спустился вниз в лог. Долго он пропадал. Тучи надвинулись и обложили все небо. Снег повалил гуще, дали затянулись пеленой.

Мужики все ждали.

Внезапно вылез из-за кустов Савелий.

– Начинается метель, – сказал он. – Она может крутить и день, и два. В поселке пусто, лежит одна зарубленная старуха. Переждем в логу – там есть сарай с крышей. Хлеба у нас хватит. В степи мы застынем.

Снег валил непрерывно. Ветер подхватывал его и бросал в лицо, залепляя глаза. Теснясь друг к другу, мужики спустились в лог. Полуразрушенные сараи были мрачны и пусты. Около одного из них сидела старуха, прислонясь к стене. Седая голова в платке была рассечена. Один глаз всматривался, как живой. Из сарая выскочил серый зверь. Большими скачками, поджимая зад, взлетел на косогор и скрылся.

– Волк! – сказал Савелий. – Я тоже спугнул двоих. Они грызут здесь кости зарезанного коня.

Забрались в глиняную мазанку с крышей. Приставили кол к двери. Стало тихо. Буря завывала уже за стеной.

– Если подъедут татары, они нас захватят, как щенят.

– Я сяду у дверей снаружи. Не засну. Если меня засыплет метелица, вы меня отгребайте. Все одна дума: не грызут ли волки моего Торопку.

Утром Савелия вытащили из сугроба. Он, упираясь, говорил:

– Я вас затянул сюда. Мой черед и сидеть!

Но его втолкнули в мазанку, где уже горели в очаге сучья и бурьян и кипел горшок с мучной болтушкой.

Внезапно послышались снаружи голоса. Кто-то хрипло закричал:

– Есть ли тут душа живая? Откликнись, или силой войдем.

Схватив топоры, мужики встали у входа и отодвинули дверь. Вошел покрытый инеем старик. Лицо и борода его были в крови. За ним показались четыре татарина.

– Хлеб да соль! Дайте передохнуть и согреться. Всю ночь мотались по степи, чуть не поколели. Я – Апоница, слуга князя Феодора Юрьевича рязанского. Татар не бойтесь, они мне даны провожатыми до первой нашей заставы. Вас они не тронут.

Мужики отступили, убрали топоры за пояс. Кудряш сказал по-половецки:

– Зайдите, хлеба преломить.

Татары толпились у входа, переговариваясь между собой. Двое пошли треножить коней, двое шагнули в мазанку, скрестили на груди в знак привета черные руки.

Все опустились на пятки тесным кругом, косясь друг на друга. Татары протянули руки к огню. Кудряш вытащил из берестяного кошеля каравай. Разрезал ножом и дал по куску татарам.

– Куда и откуда Бог несет, Апоница? Кто тебя так попотчевал?

Апоница рассказал о злодейском избиении русского посольства. О том, что ему сам царь Батыга позволил уехать в Рязань, рассказать князю Юрию Ингваревичу о гибели его сына. «Эти ироды меня не трогали. Верно, живым доберусь до Рязани».

– А какой из себя Батыга? Неужели его видел?

Мужики жадно рассматривали татар, о которых столько слышали ужасов. Теперь они сидели рядом и, довольные, грызли сухой хлеб. На них были меховые долгополые шубы шерстью вверх. Шаровары такие же, но шерстью внутрь, из конской кожи, а шубы – бараньи. На ногах широкие сапоги, выложенные внутри войлоком. На голове остроконечные собачьи малахаи с наушниками и назатыльниками. На поясе длинные кривые мечи и кистени с цепочкой, на конце которой железная гиря.

Татарин вытащил из-за пазухи деревянную чашку, накрошил в нее хлеба и показал на горшок в печи. Ваула отлил ему из горшка болтушки и спросил:

– Юрта твоя далеко?

Кудряш перевел по-половецки.

Монгол подумал, понял и махнул рукой:

– Два года ехать!

– А сколько лет ты воюешь?

– Уже двадцать лет…

Лицо у татарина было темное, в морщинах, как сосновая кора. Редкие усы свешивались на губы.

Съев хлеб, намоченный в болтушке, татарин выпил всю чашку. Он вылизал ее языком и дал соседу. Тот тоже попросил болтушки.

Лица у всех были угрюмые, темные, узкие черные глаза косились на русских и осматривали их с головы до ног.

Кудряш сказал:

– Хотя они наш хлеб едят, а все же готовы нас прирезать. Выбирайтесь потихоньку отсюда. Мы сами проводим Апоницу.

Монголы о чем-то между собой переговаривались, показывая глазами на русских. Когда мужики стали выходить один за другим, монголы вскочили и выбежали из мазанки, хватая короткие копья с железными крюками.

– Эти крюки, чтобы нас с седла стаскивать! – сказал Кудряш.

Апоница взобрался на коня. Монголы тоже сели на маленьких заиндевевших коней и ждали.

– Идем, православные, – сказал Апоница, – глядите в оба. Они что-то задумали.

Мужики, проваливаясь по колено в снег, стали подыматься по откосу.

Выйдя из лога на равнину, мужики потянулись за Апоницей. Монголы остановились и закрутились на месте. Вдруг, припав к гриве коней, помчались на мужиков, пронеслись совсем близко и лихо повернули обратно. За ними волочился по снегу ошеломленный, сбитый с ног Ваула, захваченный двумя арканами.

– Выручайте, братки! – кричал Ваула.

Монголы удалялись вскачь.

– Пропал мужик! – воскликнул Звяга.

– Эх, беды я наделал, – простонал Савелий. – Зачем я завел вас сюда?!

Монголы остановились далеко на бугре. Они подняли Ваулу. Он зашагал за передним всадником с петлей на шее, а другие следовали за ним.

Уставший конь Апоницы плелся с трудом через сугробы. Мужики шагали хмурые, часто оглядываясь. И говорили, что теперь надо ждать больших бед и кровавых боев.

– Уж коли татары князя Феодора и послов перебили, то мира и дружбы от табунщиков не жди!