— Мама?!..

Она сидит на кухонном полу. Затылок обращён к вьюге и мраку, плечи упёрлись в подоконник, ноги поджаты. Окно распахнуто настежь. Ветер, поскуливая, задувает в комнату рои колючих снежинок. Но отопление работает исправно, и почти все они тают — кроме тех, что проникают ей за ворот свитера или запутываются в волосах. Её сын мучительно умирает, и она должна страдать, как он… больше него.

Она плохая мать.

Эта мысль закралась в её душу неделю назад — в коридорчике на втором этаже, где стены отделаны деревом. Она стояла тогда у застеклённой двери, той самой, за которой сейчас бредит её мальчик… если только это не общий их бред. Сквозь узорчатый хаос, вытравленный в стекле за большие деньги, виднелся детский силуэт. Его движения были по-взрослому яростны, он метался хищной тенью, на что-то обрушивался и что-то кромсал.

Открыв дверь, она нашла его таким же, как всегда: милым, неуклюжим пятилетним малышом. Игрушки были раскиданы по полу. У покемонов с роботами вышло побоище, только и всего. Но страха она себе не простила. Она плохая…

— Мама!..

Муж сумел выстроить дом в лесу, вдали от города — зимнюю дачу, большую и удобную. Он провёл в этот дом электричество, воду, газ и телефон. Он даже ухитрился выкроить неделю отпуска, чтобы отдохнуть с семьёй — посидеть вместе за новогодним столом, сходить с сыном на лыжах раз или два. Не смог он одного: быть рядом, когда мальчик заболел. Когда телефон замолчал, оставив их наедине с пургой. Когда в библиотеке не нашлось ни одного медицинского справочника. Когда стало плевать на его авралы и на его деньги.

…Во всём доме погашен свет. Она примет своё наказание и в темноте. А её сыну, погибающему в пылающей багряной бездне, уже не до этого мира.

Наверное, он всё-таки поел снега. Она запретила, вот и поел. Ему и тогда было жарко. В субботу, играя перед домом в салки, они разгорячились. Достаточно было отвернуться, всего минуту глядеть куда-нибудь в сторону. И он отправил себе в рот горсточку студёного пороха.

На следующее утро порох воспламенился. Сначала мальчик сухо кашлял, словно в его тельце взрывались крошечные пистоны: кха! кха! кха! Потом он задышал тяжело и редко, стал бормотать что-то про боль в груди. Заалели щёки, лоб, уши… Вскоре он пылал весь.

Перепуганная, она уложила его в постель, поставила под мышку градусник. В медицине она не смыслила ничего — и лишь беспомощно наблюдала, как столбик ртути ползёт вверх: тридцать девять, сорок, сорок один…

— Мама!

Она провела сутки у его кровати. Временами он затихал, и лицо в оранжевом свете лампы походило на кукольное. В этом крохотном манекене всё же было что-то от ребёнка, которому она дала жизнь. Гораздо больше мать страшило другое — то чуждое существо, что показывалось, когда открывались глаза с покрасневшими белками. Существо чуть ворочалось под одеялом, тупо глядело — и не воспринимало ничего вокруг себя. Глухим незнакомым голосом оно лепетало об огне, о жгучих углях, о людях с красными руками. Мать смачивала эти потрескавшиеся губы водой, и ей чудилось, будто капли падают на раскалённый противень и с лёгким шипением исчезают.

Час назад она решилась на безумие: укутать его потеплей, пешком донести до посёлка, а там… там ей помогут, должны помочь.

Она собирала одежду, когда почувствовала спиной его взгляд — и резко обернулась. Мальчик смотрел осмысленно, в первый раз за эти сутки. Она села у изголовья кровати. Его глаза поблёскивали в полумраке, и это тоже было хорошим знаком.

— Где твои руки, мама?.. Дай мне руку, — попросил он хрипло.

И мать опустила влажную ладонь в ладошку сына.

…На пол всё-таки намело холмик снега, и она безотчётно водит по нему кистью правой руки. Так обожжённое место тревожит меньше, и легче не думать, откуда этот ожог.

На втором этаже, у неё над головой, заскрипели половицы. Как будто ступает муж… но его здесь нет, а её сын скоро умрёт, иссохнет, сгорит. И она ничего с этим не поделает — она ведь плохая мать.

Да, кто-то ходит наверху. Слышно, как разбилась ваза — та, что на столике в коридоре, возле лестницы. Потрескивают ступени… может, это и вправду муж?.. Ещё что-то упало, теперь ближе. Какая разница. Так хочется забыться…

Веки матери опускаются, медленно отворяется дверь.

— Мама…

Её босые ступни лижет пламя.