Глава 8
В ожидании приговора Нариман плохо спал ночью и проснулся с неспокойным желудком. Три недели истекли, сегодня доктор Тарапоре должен вынести заключение по поводу лодыжки. Нариман научился терпеть по утрам, пока все не позавтракают и не разойдутся — кто в школу, кто на работу. Он гордился, что избавляет окружающих от вони; но в это последнее утро кишечник явно подводил его.
— Ты меня прости, — шепнул он Роксане, — но я больше не могу терпеть, боюсь, как бы хуже дел не натворить.
— Что за глупости, папа, раз тебе нужно судно, так о чем говорить.
Роксана проверила, сухое ли судно. Нариман повернулся на бок, чтобы она подложила его.
Йезад безмолвствовал, пока комната не начала заполняться запахом. Он почувствовал подступающую тошноту и, оттолкнув тарелку, выскочил в маленькую комнату. Роксана пошла следом.
— Завтракать в такой вонище! — громко сказал Йезад. — Не могла две минуты подождать!
— Я-то могла, папа не мог. Ты разве не заметил, что за все это время папа ни разу не попросил судно, пока ты дома?
— А сегодня почему не мог? Или он хочет оставить мне на память этот запах?
— Перестань гадости говорить!
Роксана вернулась в большую комнату. Мальчики поддразнивали деда.
— Ф-фу, дедушка, — сморщился Джехангир, — прямо атомная бомба!
Мурад сказал, что не атомная, а скорей водородная.
Йезад крикнул из маленькой комнаты, чтобы оба убирались вон, в такой атмосфере есть негигиенично.
— В Бомбее миллионы людей живут в трущобах, — раскричалась Роксана, — едят и спят у сточных канав! Весь город провонял помойкой, а тебе папино судно не дает жить? Должен же быть предел глупости!
— Видите, чиф? Из-за вас жена обозвала меня дураком. Справедливо это?
— Моя дочь всех называет глупыми, — тихо ответил Нариман. — Включая меня.
Джехангир испугался, что вот-вот вспыхнет очередная ссора — как из-за дедушкиной утки в тот день.
— Я знаю новый анекдот, папа, — сказал он. — Можно, я тебе расскажу?
— Не сейчас.
— Ну пожалуйста, папа, очень смешной!
— Хорошо, давай, — ворчливо согласился отец.
— Как-то раз группа туристов приехала в Вену и пошла в музей Бетховена, где…
— Старый анекдот, — фыркнул Мурад, — его все знают. А я новый расскажу!
— Учти, никаких грязных анекдотов, — предупредила мать.
— Он не грязный. Вот слушайте: приезжает в Вену группа туристов и идет в музей Бетховена…
— Он мой анекдот рассказывает!
— Нет, другой! Дай мне закончить, сам увидишь, что другой! Входят туристы в зал, где стоит открытый гроб с мертвым телом. Труп уже разлагается, черви ползают, а лицо и волосы — совсем как у Бетховена. Рядом с гробом — пюпитр с рукописью Пятой симфонии. Туристы в ужасе, спрашивают гида, что происходит. Гид говорит: не спешите, внимательно наблюдайте за экспонатом. Через некоторое время труп поднимает руку и стирает один такт, потом стирает еще один. Туристы в шоке, они спрашивают: это тело Людвига ван Бетховена, почему же оно не похоронено? А гид отвечает: «Майне дамен унд херрен, йа, это композитор Бетховен, он слагал музыку, йя, он умер. А теперь идет процесс разложения».
Под общий смех Роксана сказала, что не может понять, откуда дети набираются таких вещей. Джехангир понимал, что Мурад оттеснил его на задний план, но не обижался. Ведь они совместно предотвратили ссору мамы-папы. А мама потихоньку унесла судно.
Уходя на работу, Йезад остановился у постели Наримана:
— Удачи с доктором, чиф.
— Спасибо, Йезад.
Роксана поджидала у дверей, чтобы поцеловать мужа на дорогу.
— Извини, что раскричался, — шепнул он ей на ухо. — Ты знаешь, как я реагирую на запахи.
Она закрыла глаза, прижимаясь к нему.
— Можешь оказать мне услугу, Йездаа? Будешь проходить мимо цирюльника на углу, скажи ему, чтоб зашел побрить папу до прихода доктора.
— Обязательно.
Он шагнул на площадку. Остановился:
— Если заявятся Джал с Куми, ты не давай им уговорить себя при докторе. Ни на что не давай согласия.
— Зная их, я не удивлюсь, если они вообще забыли про визит доктора. — И Роксана послала мужу воздушный поцелуй.
* * *
Три недели кончались для Джала и Куми тем же, чем начались: грызней и пререканиями, раздраженными спорами, ощущением вины за содеянное и неспособностью исправить, что наделали. Они совестились навещать сестру, и никакие игрушки и безделушки в стеклянной горке не могли отвлечь их от душевных мук.
Куми тревожило не столько настоящее, сколько будущее. Даже если папина лодыжка срастется и он сможет самостоятельно передвигаться, все равно через какое-то время он снова сляжет. Доктор Тарапоре предупреждал, что болезнь Паркинсона неизбежно приведет к этому. Мысль об уходе за лежачим больным приводила ее в ужас. Они с Джалом сделали все, что могли, — она была убеждена в этом, — а какой смысл отрицать ограниченность своих сил?
— И если у Роксаны есть совесть, она должна подольше подержать папу у себя.
— Что? — Джал не поверил своим ушам. — В этой их крохотной квартирке? Папин дом здесь.
— Я не могу принять его обратно, и не заставляй меня! Я даже прислугу не нашла на место Пхулы, на мне вся чистка и уборка-у меня сил больше нет. Я тебя каждый день прошу найти какой-то выход — и что? Ты же ничего не предлагаешь!
Что было неудивительно, поскольку Джал был готов смириться с неизбежностью и перевезти отчима домой.
— Будь человеком, Куми. Мы сказали: три недели — и должны сдержать слово. Если Роксана может ухаживать за папой, значит, и мы сможем.
— Мы? Ты с утра уходишь на биржу, и дома тебя нет. Она ухаживала за папой три недели, а я с ним пятнадцать лет нянчилась. Если уж в тебе столько благородства, оставайся дома и возись с папой. А нет, так шевели мозгами — у нас нет времени, сегодня доктор придет осматривать его.
Ничего Джал не придумал, и в половине седьмого они отправились в путь. Пока добирались до «Приятной виллы», он молча терпел попреки Куми.
Уже смеркалось, и на лестнице было темно. Джал попытался нащупать выключатель, но искал он его не в том углу, влез в паутину и отступил, обеими руками отирая паутинные клочья с лица. Стали подниматься во тьме.
Свет вспыхнул, когда они миновали площадку первого этажа. Снизу послышались шаги, кто-то бежал наверх, перепрыгивая через ступеньку.
— Кто-то спешит, пускай проходят, — сказал Джал.
— Мы первые, — огрызнулась Куми, — пусть подождет. Ты всегда всем уступаешь.
* * *
Их догонял Йезад. «Как же они похожи на старых супругов, — подумал он. — И не скажешь, что это брат и сестра».
— Куми права, Джал, — крикнул он через перила, — надо уметь постоять за себя!
— Йезад! — ахнула Куми. — Извини, мы не знали, что это ты.
— Ничего, у вас такие же права на лестницу, как у меня. Ну как вы оба? Приехали забирать папу домой?
Стараясь не выдать охватившую ее панику, Куми ответила:
— Мы без него скучали. Надеюсь, доктор скажет, что все хорошо.
— С ним уже три недели все хорошо, разве нет?
Куми оставила выпад без ответа. Они поднялись наверх. Йезад открыл дверь своим ключом и окликнул Роксану:
— Хэлло, смотри, кого я нашел на лестнице!
После обмена приветствиями и семейными банальностями все столпились у постели Наримана.
— Ты выглядишь намного лучше, чем три недели назад, папа, — провозгласила Куми. — Тебе на пользу пребывание здесь.
— Прекрасно выбрит! — подхватил Джал. — И щеки порозовели. Собираешься на свидание, папа?
— Да, с судьбой.
— Но я смотрю, ты все еще лежишь, — все тем же легким тоном продолжала Куми. — Я думала, доктор выведет тебя на пробную прогулку.
— А я думал, что вы забыли, где оставили меня.
— Ну что ты, папа! Я только что говорила Йезаду, как мы скучали без тебя. Ну, Рокси, не томи: что сказал доктор?
— Что за спешка, расслабьтесь, сначала выпьем чаю, — сказал Йезад, хотя и ему не терпелось узнать заключение врача.
Джал с улыбкой двинулся к столу. Но Куми не дала ему сесть.
— Мы бы с удовольствием. Но мы торопимся, хотим сходить в храм огня, вознести хвалу Богу за папино выздоровление.
— Отлично, — сказал Нариман. — И я с вами, а оттуда поедем прямо домой.
— Чудно. — Улыбка Куми выражала смятение. — Значит, доктор разрешил встать? Ты уже испробовал свои костыли?
— Не дразни ее, папа, — попросила Роксана.
Какая досада, что она не сумела поговорить с Йезадом наедине, пересказать ему объяснения доктора Тарапоре относительно лекарства от паркинсонизма и побочных явлений от его главного компонента — Л-Допа. Доктор предупредил, что не надо тревожиться — хоть это и неприятно, — если речь Наримана сделается несвязной и неясной. Проблема в том, что без этих таблеток больной совсем утратит контроль над непроизвольными движениями конечностей.
Роксане не хотелось поднимать эту тему в присутствии Джала и Куми, поэтому она ограничилась отцовской лодыжкой.
— Доктор посоветовал папе полежать еще недельку, но часть гипса он уже сегодня снял. Смотрите!
Она откинула простыню — гипсовый панцирь, закрывавший ногу от бедра до кончиков пальцев, теперь обнажил колено и стопу.
Куми почуяла отсрочку:
— Папе, наверное, так гораздо удобней!
— Так что дальше? — спросил Йезад. — Я имею в виду эту неделю?
— Доктор хочет сделать папе рентген через восемь дней. А что на этой неделе — решать нам.
— Извините, решать мне, — заявил Нариман. — А я хочу немедленно домой.
— Что за бестактность, папа, как можно? — заторопилась Куми. — Ты что, хочешь обидеть бедную Рокси и Йезада? Ты и здесь дома, разве нет? — Общее молчание заставило ее изменить тактику. — Мы можем сейчас же забрать тебя с собой, папа. Но тогда нужно вызывать перевозку, чтобы отвезти тебя, а через неделю понадобится еще одна перевозка, чтобы доставить тебя в больницу на рентген. И третья — из больницы домой.
— Не волнуйся, мы поделим расходы, — сказал Йезад.
— Дело не в деньгах, — возмутилась Куми, — а в риске. Каждый раз эти неумехи-санитары будут перекладывать папу на носилки и, не дай бог, повредят ногу! Только представить себе новую боль и мучения, когда сейчас папа уже почти здоров!
Все притихли — зловещее предсказание будто повисло в воздухе. И тут Куми получила поддержку, откуда никак ее не ждала.
— Она права, чиф. Вам лучше остаться здесь. Большое дело — еще восемь дней!
Роксана с благодарностью посмотрела на мужа. Куми старалась не выдать облегчения.
— У папы хватит лекарств на неделю? — осведомилась она. — Или нужно привезти еще?
Начался подсчет таблеток. Одна покатилась по полу. Куми опустилась на колени и стала искать ее. Она получила желанную отсрочку, но неизбежное просто откладывалось на неделю. А что потом?
В поисках закатившейся таблетки она наткнулась на куски гипса, снятого доктором. Мелкие и крупные, со следами изгиба Наримановой ноги, они лежали на газете под чайным столиком-треножником.
Вдруг ее озарило. Вот оно решение — смотрит ей прямо в лицо!
— Тут на десять дней лекарства, — закончила подсчеты Роксана.
— Прекрасно. Папа раньше вернется домой. Смотри, вот еще одна таблетка, под стул закатилась!
Куми вручила таблетку Роксане. Они распрощались, договорившись встретиться в больнице через неделю.
* * *
— Неужели ты не понимаешь, как это здорово? — спрашивала Куми неделей позже, стараясь сломить сопротивление Джала. — Ну разве это не удивительно, что гипс с его ноги подсказал мне решение проблемы?
— Но разве это не предательство, разве это не крайний шаг? — из последних сил отбивался Джал.
— У тебя другая идея есть? Или ты рвешься с завтрашнего дня начать выносить за ним судно?
— Но ему же лучше. Он выздоравливает.
— Не тешь себя иллюзиями. Папа никогда не выздоровеет.
— А как мы будем жить с этим на нашей совести?
— Привыкнем. Я не сомневаюсь, что легче справиться с совестью, чем с уходом за папой. Честно говоря, мне невыносима сама мысль о его возвращении — все это время я так живо вспоминала маму и все остальное.
— Я тоже не забыл маму и ее страдания. Но не пришло ли время простить?
— А у мамы было время простить его перед смертью? Я вот что хочу знать!
— Не можем мы это знать, — устало проговорил Джал.
— Ты можешь думать что хочешь, а у меня нет сомнений. Мы с тобой оба находились в комнате и присутствовали при их последней ссоре. Мы оба слышали, что мама сказала, прежде чем поднялась на террасу.
Джал вздохнул:
— Чем больше проходит времени, тем лучше я понимаю, что винить кого-либо бессмысленно, — все перепуталось в этой беде. Такое бывает в жизни.
— Кончай философию и делай дело. Иди к Эдулю Мунши.
— Иду, только не кричи!
Она без конца копается в прошлом, думал Джал, спускаясь по лестнице. В этом есть что-то ненормальное: тридцать лет терзаться такой злобой. А теперь пользуется прошлым, чтобы оправдать нежелание привезти папу домой. На самом деле она не может превозмочь отвращение к запахам лежачего больного. Да и он не может. Если бы хоть некоторые акции поднялись в цене, можно бы нанять сиделку из больницы, разрешить проблему миром… вместо этого ее дикого плана…
Он приготовился к разговору с Эдулем Мунши. Подумал о жене Эдуля — бедная Манизе, он знал, что она проклинает тот день, когда Эдуль остановился у книжного развала и среди старых книг и журналов натолкнулся на американскую книжку из серии «Сделай сам». Эдуль до сих пор рассказывает историю о том, как ему открылось его истинное призвание, и пропагандирует достоинства умения все делать собственными руками:
«Знаете ли вы, почему Америка великая страна? Потому что там люди верят в принцип «сделай сам». А мы — бедная и отсталая страна, потому что мы это не понимаем. Только теперь до меня дошло, что имел в виду Ганди, когда призывал к опоре на собственные силы. Махатма-джи со своей доктриной самодостаточности был первым индийцем, осознавшим роль умелых рук. Верным было его прозрение: «сделай сам» — единственный путь к спасению этой страны».
Эдуль уверенно ступил на новый путь.
Джал постоял перед дверью с криво прибитой табличкой, вздохнул и нажал кнопку звонка. Поскольку звонок установил Эдуль, кнопка западала, ее требовалось потормошить, прежде чем раздался противный резкий звон.
Дверь открыла Манизе.
— Эдду, пришел Джал с верхнего этажа!
Джал сочувственно улыбался. Поначалу Манизе была довольна мужниным хобби, хвастливо рассказывала соседкам о его замечательных инструментах и приспособлениях. «С ума сойти, что можно сделать такими инструментами!» — говорила она. Однако с течением времени она испытала деструктивную силу этих замечательных инструментов.
Первым проектом Эдуля было сооружение деревянных полок на кухне. После многодневных трудов, за прогрессом которых благоговейно следили все домочадцы, включая прислугу, Эдуль провозгласил с американским — как ему казалось — акцентом:
«О’кей, Манизе, беби готовы! Загружай!»
Она поставила три жестянки, по одной на каждую полку, и отступила, чтобы полюбоваться эффектом… Через миг полки с грохотом обрушились на пол.
Эдуль был оскорблен в лучших чувствах. Как могли так предать его эти дорогие блестящие инструменты? Он выудил из обломков шурупы и кронштейны, сдул известковую пыль и в гневном оцепенении уставился на них.
Через несколько дней сердечная рана зажила, и он снова взялся за дело. Теперь полки держались на стене, но штукатурка зияла дырами. После того как дыры были заделаны, поверхность сильно напоминала стену горной пещеры. Манизе заверила мужа, что это прекрасно: современные дизайнеры рекомендуют только текстурированные стены.
Тогда Эдуль принялся за капающий кран и превратил капель в водопад. Промаявшись все воскресное утро, он заменил-таки смеситель, который обзывал не иначе как склизкой свиньей. Однако кран открывался и закрывался только усилием обеих рук.
После серии мелких починок, неизменно обращавшихся серьезными бедами, Манизе взяла хобби Эдуля под контроль: любой новый проект должен был получить предварительное согласие жены.
А поскольку у Эдуля все проекты были грандиозными, то они неизменно отвергались. Неосуществленными остались мечты о настилке новых полов, обновлении ванной, сооружении стенных шкафов. Лишь изредка, если жена была уверена, что дело не кончится катастрофой, Эдулю разрешалось провести какую — нибудь скромную работу — скажем, повесить картину.
Стремление к широкому фронту работ Эдуль был вынужден удовлетворять вне своей квартиры. Уговаривал знакомых воспользоваться его инструментами, в качестве приложения к которым шли его услуги. К его большому огорчению, знакомые и соседи, уже осведомленные о скрытой цене любезности, были не склонны соглашаться.
Однако Джал с оптимизмом ожидал Эдуля. «В конце концов, я пришел за обыкновенным молотком — какой тут вред?» — думал он.
— Как ты, Эдуль?
— Чемпион, Джал. А ты?
— Нормально. Звонок не работает?
Эдуль попробовал звонок, потыкал кнопку и так, и сяк, в конце концов добился краткого контакта — и звонок мерзко задребезжал. Манизе сделала гримасу.
— Чуть-чуть отладить надо, — успокоил он жену.
Узнав, что Джал пришел просить молоток, Эдуль просто завибрировал. У него слюнки потекли в предвкушении…
— Объясни, для чего. Первое правило мастера: правильно выбрать инструмент для определенного типа работы. У меня три разных молотка: есть гвоздодер, плотницкий молоток и молоток каменщика.
— Господи, да у тебя целая коллекция!
— Простой набор базовых инструментов, — заскромничал Эдуль. — Штука не в том, чтобы иметь много инструментов, а в том, насколько умело ты пользуешься ими.
Джал замялся. Надо так соврать, чтобы Эдуль не слишком заинтересовался, иначе от него не отделаешься.
— Ботинки.
— Ботинки?
— Ну да. Гвоздь вылез и впивается в ногу.
— Понял. Заходи, сейчас забьем.
— Не эти, другая пара. Они дома. И у Куми тоже гвоздь в туфле вылез.
— О’кей, схожу с тобой.
— Возиться с нашей грязной обувью? Не могу допустить.
— Не волнуйся, Джал, сынок. Мы, мастера, ко всему привычны.
Джал понял, что надо срочно выкручиваться, а то придется ему возвращаться домой в сопровождении мастера на все руки.
— Ладно, скажу тебе правду. Нам потребуется твоя помощь попозже — для более серьезной работы. Так что давай я лучше сам забью эти гвозди, а то, знаешь, Куми скажет, что нельзя без конца беспокоить человека, и больше не обратится к тебе.
Эдуль широко раскрыл глаза.
— А что за серьезная работа?
— Окно. С окном проблема.
«Выкрутился, — подумал Джал, — если он припрется смотреть, то уж одно окно с неполадками обязательно найдется. И пора уносить ноги, потому что Эдуль не на шутку завелся».
— Так дашь молоток?
— Конечно. Тебе вот этот подойдет.
Он показал Джалу, как пользоваться гвоздодером.
— Всегда лучше сначала выдрать старые гвозди, а потом заколачивать новые. Клещи тоже захвати, на всякий случай. И вот эту колодку — войдет в ботинок, как влитая.
Джал потащил инструменты наверх. В общем, счастливо отделался. А Эдуль, похоже, действительно разбирается. Может, люди преувеличивают его недостатки. Склонность к преувеличению свойственна человеку.
Он настраивал и настраивал слуховой аппарат, притворяясь, что не слышит голоса Куми, которая разворчалась из-за того, что он так долго проторчал у Эдуля.
Поплелся за ней в комнату отчима. Куми водрузила на кровать высокий табурет и велела Джалу забраться на него.
— Качается.
— Я подержу.
Джал снова засомневался:
— Тут будет полный разгром. Может, накроем мебель, все эти папины вещи?
— Хоть раз подумай головой. Нам именно разгром и нужен.
Он поставил одну ногу на табурет. Вторую. Попробовал на корточках поймать равновесие.
— Ты готова?
— Готова, готова!
— Так я распрямляюсь.
— Мне что, в ладоши похлопать?
— Держи покрепче табурет!
Он выпрямился, пробуя дотянуться до потолка. Дотянулся. Уперся кончиками пальцев левой руки в гладкую поверхность и перевел дух.
— Начинай!
Он вздохнул и ударил молотком. Штукатурка посыпалась на кровать и на голову Куми.
— Я подумал: а что, если услышат стук?
— Кто услышит? Вороны? Над нами только крыша.
Джал беспорядочно лупил по потолку. В одних местах куски штукатурки легко отваливались, в других трескались, но не падали. Он остановился, давая передышку плечу, потянулся к еще не поврежденным местам, следуя указаниям сестры.
— Может, хватит?
— Давай еще! Доктор больше гипса снял с папиной ноги!
Наконец она разрешила ему слезть с табурета и оценить плоды его трудов.
— Ну как? Естественно смотрится?
Снизу потолок выглядел намного хуже, чем вблизи. Джала затошнило от вида разрушений, и он молча кивнул.
— Теперь можем взяться за другую сторону.
Табурет поставили на комод, Джал забрался наверх. Работа продолжилась. Куми руководила.
Из комнаты Наримана перешли в бывшую спальню Роксаны, потом в другую.
Комнату матери оставили нетронутой.
— Не будет ли это подозрительно выглядеть? — спросил Джал.
— Нет, — сказала Куми, — что тут подозрительного? Каждый знает, что пути Господни неисповедимы. — И пошла в ванную за ведром и кружкой.
— А нужно это? — спросил Джал. — И так все вполне реалистично.
— Должны быть потеки. Вдруг Йезад захочет проверить? Все должно быть убедительно.
Куми попробовала плеснуть воду в потолок, но только облилась.
— Придется тебе опять залезть на табурет.
Джал щедро плескал воду на изуродованные потолки: Куми сказала, что промокшая мебель и заляпанные полы придадут картине естественность.
Наконец пришло время привести себя в порядок, смыть с волос известковую пыль и приготовиться к завтрашней встрече в больнице, где они расскажут о катастрофе.
ДОКТОР ТАРАПОРЕ удовлетворенно улыбался, рассматривая рентгеновский снимок: кости отлично срослись.
— Просто замечательно, профессор, с учетом вашего возраста и остеопороза. Теперь о дальнейшем…
Он объяснил Нариману, какие упражнения делать — сидя, только сидя! — шевелить пальцами, горизонтально ставить стопу, поднимать пятку и прочее. Что касается хождения, то на ближайшие четыре недели ограничиться несколькими шагами в день-на костылях.
— Пока что, дорогой профессор, для вас ходьба не является способом перемещения из пункта А в пункт Б. Покажется трудно на костылях — оставайтесь в постели. Но упражнениями не пренебрегайте.
Роксана пожалела, что Куми не слышит, она все боялась, как бы папа не переусердствовал, оказавшись дома.
Наримана повезли в кресле-каталке к мистеру Рангараджану снимать гипс.
— Очень рад познакомиться с младшей дочерью профессора Вакиля, — Рангараджан церемонно пожал Роксане руку. — Следуете ли вы по стопам вашего досточтимого отца, просвещая и формируя умы молодежи?
Роксана покачала головой:
— Я простая домохозяйка.
— Простая? — Мистер Рангараджан был поражен. — Как вы можете так говорить, дорогая мадам? Быть домохозяйкой — важнейшее из призваний, требующее бесчисленных талантов. Без домохозяйки нет дома, без дома нет семьи. А без семьи ничего не имеет значения, все распадается сверху донизу или превращается в хаос. Что, по сути, и есть болезнь Запада. Вы согласны, профессор Вакиль?
— Не думаю, что у Запада есть монополия, — ответил Нариман. — Мы весьма преуспели во всем, что касается несчастных семей.
Мистер Рангараджан засмеялся и попросил Роксану следить за тем, как он накладывает повязку.
— Собственно, бинт кладется восьмеркой, и посмотрите, насколько туго я его стягиваю.
Роксана внимательно следила за действиями Рангараджана, когда появились Джал и Куми, запыхавшиеся и взволнованные, будто проделали долгий и тяжелый путь.
— Какое счастье, что мы нашли тебя, папа. Мы спрашивали доктора Тарапоре, но в приемном отделении нам сказали, что ты уже уехал.
— Что случилось? — спросила Роксана.
— Много чего, — шепнула Куми, — я тебе все расскажу.
— Поскольку тут собрались все члены семьи, то я еще раз продемонстрирую, как накладывается повязка, — объявил мистер Рангараджан.
— Интересно, сколько продлится все это гадхайро, — буркнула Куми по-гуджератски.
Смущенный Нариман решил вмешаться:
— Нам не следует задерживать вас, мистер Рангараджан, вас ждут другие больные. Благодарю вас за помощь.
— Не беспокойтесь…
— Спасибо, всего хорошего, — подвела черту Куми.
Рангараджан явно оскорбился, но взял себя в руки и удалился, пожелав профессору скорейшего выздоровления.
Кресло Наримана вывезли в коридор и поставили к ближайшей скамье у окна.
— Трудно поверить в такое невезение, — начал Джал — этой ночью…
— Прорвало большую цистерну на крыше, и у нас обвалился потолок, — перебила его Куми.
Она рассказала, как они с Джалом проснулись от грохота и как на них сверху начали падать куски штукатурки, — это и спасло их, потому что они успели выскочить, прежде чем начал рушиться потолок.
— Там были обломки величиной с футбольный мяч, не меньше. Клянусь тебе, папа, тебя Бог бережет. Если бы ты спал в своей постели, тебя просто могло бы убить таким обломком. Я уж подумала, что, может быть, Бог допустил и перелом твой, и переезд в «Приятную виллу», чтобы уберечь тебя от худшего.
— На счастье, воды было не очень много, — вмещался Джал, встревоженный тем, что Богу отводится роль помощника в их коварном спектакле, — видимо, цистерна была не полной.
— Мы перешли в мамину комнату, — заторопилась Куми, — она не пострадала. Единственное безопасное место в квартире.
— Странно, — заметил Нариман, — она же рядом с твоей.
— Кто его знает, — сказал Джал, — возможно, у нас крыша с наклоном и вода в ту сторону не потекла. Или потолок в маминой комнате оказался прочнее.
— Пути Господни неисповедимы, — провозгласила Куми.
Нариман сказал, что не видит смысла тратить время на теологические дискуссии — надо ехать домой и приводить квартиру в порядок. Лично его не волнуют испорченные потолки.
Мысль была дружно объявлена абсурдной: никто не знает, что там произошло, а вдруг что-то еще обвалится. Джал и Куми — здоровые люди и могут убежать при первых признаках обвала, а папа что будет делать?
— Я готов рискнуть, — сказал Нариман.
В конце концов Роксана убедила отца вернуться к ним — еще на несколько дней, пока не разберутся с состоянием квартиры. Куми пообещала прислать папину пенсию, чтобы помочь с расходами.
— Я не хочу доставлять вам с Йезадом новые хлопоты, — противился Нариман.
— Какие глупости, папа, это же не твоя вина, — возразила Роксана.
— Воля Бога не может быть ничьей виной, — сказала Куми.
Джал покатил кресло в выходу, а Нариман отметил про себя, что у Куми появляется дурная привычка обременять Бога слишком уж большой ответственностью…
«Что не хорошо ни для Бога, ни для нас».
* * *
Йезад не проявил никаких эмоций, услышав вечером про обвалившийся потолок. Было у него подозрение, что Джал и Куми не заберут чифа домой в тот день.
Роксана запротестовала — не виноваты же они, что прорвало цистерну.
— Куми сказала: воля Бога.
— Конечно, и Бог действует ей на руку, так? Значит, не зря она все бегает в храм огня и дает Богу взятки сандаловыми курениями. Может, и я мог бы повлиять, если бы почаще в храм ходил…
— Как было бы хорошо, — с чувством сказала Роксана, — и детей бы водил, подношения бы делали…
— Да пошутил я, — оборвал ее Йезад.
У Роксаны вытянулось лицо.
Они помогли Нариману встать, помогли ему установить костыли, и с помощью Йезада он сделал первые шаги. Медленно одолев расстояние фута в четыре от дивана до кресла, Нариман опустился в кресло и перевел дух.
Дети захлопали в ладоши.
— Маленький шажок для дедушкиной ноги — большой скачок для дедушки! — откомментировал Мурад.
— Совершенно верно, — выдохнул Нариман.
— Ну и как, чиф?
— Нормально.
— Больно? — спросила Роксана, заметив страдальческое выражение на лице отца.
— Чуть-чуть. Но иначе и быть не могло.
Нариман сидел в кресле до самого обеда, тогда кресло придвинули к столу, чтобы он мог поесть вместе со всеми.
В честь первых шагов Наримана Роксана приготовила дхандар-патъо — к сожалению, без рыбы. За пару мелких помфретов торговец запросил сто тридцать рупий. Девяносто она дала бы, сэкономив на чем-то другом, но сто тридцать… А мошенник уперся: с чего это он будет уступать, свежая рыба, народ берет ее не торгуясь, да что тут толковать, нынче в Бомбее у людей полно дурных денег! Вот и пришлось делать рыбное блюдо без рыбы — бедный получается праздник.
— Я смотрю, Роксана, ты никогда не пользуешься бабушкиной посудой, которую я тебе на свадьбу подарил, — сказал Нариман.
— Конечно, не пользуюсь, папа, такая дорогая посуда, старинная, хрупкая.
— Разве это резон, чтобы держать ее в буфете? Я тоже стар и хрупок, Джал и Куми хотели и меня держать под замком. Так жить нельзя. Надо пользоваться этой посудой.
— Я же никогда не смогу восстановить дорогой сервиз, если что-то разобьется, верно?
— Люди тоже разбиваются, и это тоже невосстановимо. Неужели посуда ценнее человека? Остается только радоваться воспоминаниям.
— Слова философа. Объясните ей это, чиф!
— Не поощряй папу. Зачем говорить такие вещи, когда мы отмечаем его выздоровление? Это не к добру.
— Отчего же не к добру? — мягко возразил Нариман. — Есть только один способ одолеть скорбь жизни — смех и радость. Достань красивую посуду, переоденься понарядней — не надо ничего беречь, нет смысла. Где хрустальная ваза и чаша с розами с твоей свадьбы? Где фарфоровая пастушка с ягненком? Выставь все, Роксана, и наслаждайся красивыми вещами.
— Какие глупости, папа. Это как на твоем дне рождения — когда ты заставил Куми делать двойную работу!
Напоминание погасило улыбку на лице Наримана. Будто целый век прошел с того дня-два месяца назад, когда он еще был в состоянии стоять, самостоятельно одеваться, ходить в туалет, выходить на прогулку. До падения, до кошмара с Джалом, Куми и стульчаком, с лежанием в постели, когда от него воняло, когда его била дрожь и мучили страхи.
Роксана сразу пожалела о своих словах, ей было больно видеть отцовскую реакцию на них. Она бросила взгляд на Йезада, взывая о помощи. Йезад смущенно заерзал на стуле.
Но тут Джехангир прочистил горло, как взрослый, собравшийся сделать важное заявление.
— Как бы то ни было, — произнес он, — но хорошая посуда на повестке дня.
Нариман рассмеялся, а Йезад сказал, что этому маленькому попугаю явно пора перенять у дедушки новые словечки. Мурад немедля изобразил обучение попугая:
— Джехангу хороший, Джехангу умный!
С нижней полки буфета были извлечены красивые тарелки, чаша с розами заняла почетное место в центре стола, а фарфоровую пастушку отправили пасти ягнят на чайный столик.
За обедом Йезад думал о том, что будет дальше. Утренняя напряженность, теснота, запахи в большой комнате — ничего не кончилось. Лишний рот означает, что содержимое конвертов, по которым Роксана раскладывает деньги на питание, снижается на двадцать пять процентов. Не считая таких вещей, как мыло, стиральный порошок и прочее.
— Насчет вашей пенсии, чиф, — начал Йезад, — сколько там остается после закупки месячной порции лекарств?
— Честно говоря, не знаю. Хозяйство ведет Куми. Я давно дал ей доверенность на мои счета.
— А как быть с потолками? Мне надо бы посмотреть, в каком они состоянии.
— Что касается меня, то состояние потолков не имеет значения. Обвалившаяся штукатурка не катастрофа.
Йезад кивнул. Нет смысла обсуждать денежные затруднения — не поможет. Лучше проявить терпение и сохранять внешнее спокойствие. Ради Роксаны.
— Да ладно. Неделя-другая погоды не сделает.
Когда закончились лекарства и Роксана пошла за новой порцией, она обнаружила, что денег, которые ей дала Куми в качестве отцовской пенсии, не хватает даже на таблетки. Ошибка вышла, подумала Роксана, или Куми прислала только часть пенсии…
В аптеке она рассчиталась, доложив из хозяйственных средств. Чтобы выйти из положения, купила только хлеб, масло брать не стала, и взяла маленькую банку растительного масла, хотя экономней покупать большие. Чая, сахара и риса должно хватить до будущей недели. Обед будет без мяса — цветная капуста и картошка.
Когда ставила лекарства на столик у отцовского дивана, он спросил, хватило ли денег. Роксана утвердительно кивнула в твердой уверенности, что Куми и Джал скоро явятся с остальными деньгами.
И Йезаду, когда он вечером задал ей тот же вопрос, Роксана тоже сказала:
— Пока все в порядке.
Через несколько дней семья ощутила режим экономии. За завтраком Мурад разворчался насчет тоста без масла, а Джехангир заявил, что чай несладкий, и потребовал сахару.
Йезаду это не понравилось.
— Избаловались. Скажите спасибо, что у вас есть тост и есть чай. Известно вам, сколько миллионов жителей Земли были бы счастливы, будь у них то, что есть у вас?
К концу недели Нариману стало трудно скрывать боль в лодыжке при попытке подняться на костыли. Он всячески старался не подавать виду, понимая, какие надежды внушают семье его три шажка от дивана к креслу.
Но однажды вечером, когда он поднялся, его пронзила боль такой силы, что он вскрикнул и, роняя костыли, повалился обратно на диван.
Отшвырнув газету, Йезад бросился на помощь. Роксана влетела из кухни. Убедившись, что Нариман цел и невредим, стали выяснять, что произошло. Нариман отговаривался, уверяя, что оступился, но Роксана сумела вытянуть из отца правду.
— Проклятый Тарапоре, — взорвался Йезад. — Шарлатан просто торопился.
Нариман заступился за доктора:
— Честно говоря, мы все испытали облегчение, когда он разрешил мне вставать.
— Да не защищайте вы его, чиф! Было бы это в Америке, мы бы миллионы у него отсудили!
Тем не менее пришлось обратиться к доктору Тарапоре. Он без обиняков объяснил, в чем дело. Рентгеновский снимок не соврал — переломы срослись, однако трещины снова разошлись в результате кальциевой недостаточности и остеопороза.
Был восстановлен строгий постельный режим.
Раз в день Роксана обязательно усаживалась за свои конверты, пересчитывая содержимое каждого и решая, переложить ли несколько рупий из того, что с надписью «Молоко и чай», в другой — «Хлеб и масло»? Или, взяв деньги из «Мяса», поместить в «Рис и сахар»? Джехангир садился рядом с матерью, спрашивал, сколько стоит плоская пачка масла «Амуль», или пачка чая, или кило баранины, делал подсчеты в уме и давал советы.
Роксана, поглощенная невеселыми расчетами, не сразу сообразила, что сын тоже занялся семейным бюджетом, сообразив же, решительно заявила:
— Так, Джехангу, хватит. Деньги не твоя забота. Мы с папой сами разберемся.
— Да, но папа будет…
Хотя сын не закончил фразу, Роксана поняла, что его пугает.
Прошло две недели после обвала потолков. Джал и Куми не показывались. Йезад отказался идти к ним, сказал, что обойдется без милостей этой парочки.
— Могу я высказаться? — настойчиво потребовал Нариман. — Спорами между тобой и Роксаной дела не решить. Пенсия, не пенсия — не оплачены мои расходы. Значит, надо снять деньги с моего счета. Это мои деньги, которые я заработал в поте лица. Все очень просто, никаких милостей.
— Да неудобно мне говорить, что мы пришли за папиными деньгами, — поежился Йезад. — Были бы они порядочными людьми, сами принесли бы.
— У меня идея, — вступил в разговор Джехангир. — Можно сказать, что вы пришли за дедушкиной тростью, за той, которую мы подарили ему на день рождения.
Йезад со смехом потрепал сына по плечу.
— Именно так мы и поступим, — пообещал он.
