Иосиф Виссарионович поочередно переводил свой тяжелый взгляд с одного соратника на другого. В таких случаях даже Вячеслав Михайлович Молотов – всемогущий председатель Совета Народных Комиссаров – чувствовал себя неловко, иногда его даже начинала одолевать легкая тошнота. Заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б) Лазарь Моисеевич Каганович реагировал на испепеляющие взоры вождя куда более спокойно, однако и он старался не поднимать глаз.

– Капитализм не мог бы разбить феодализм, – выдохнув очередную порцию табачного дыма, продолжал Сталин, – он не развился бы и не окреп, если бы не объявил принцип частной собственности основой капиталистического общества, если бы он не сделал частную собственность священной собственностью, нарушение интересов которой строжайше карается, и для защиты которой он создал свое собственное государство. Социализм не сможет добить и похоронить капиталистические элементы и индивидуально-рваческие привычки, навыки, традиции (служащие основой воровства), расшатывающие основы нового общества, если он не объявит общественную собственность (кооперативную, колхозную, государственную) священной и неприкосновенной. Он не может укрепить и развить новый строй и социалистическое строительство, если не будет охранять имущество колхозов, кооперации, государства всеми силами, если он не отобьет охоту у антиобщественных, кулацко-капиталистических элементов расхищать общественную собственность. Для этого и нужен новый закон. Такого закона у нас нет. Этот пробел надо заполнить. Его, то есть новый закон, можно было бы назвать, примерно, так: «Об охране имущества общественных организаций (колхозы, кооперация и т. п.) и укреплении принципа общественной (социалистической) собственности». Или что-нибудь в этом роде.

– У бедняков уже ничего не осталось. А кулак так просто свое имущество в колхоз не понесет, – несмело возразил Вячеслав Михайлович.

– А мы попросим… Повысим план сдачи и направим в хлебодающие регионы самые опытные, самые проверенные кадры, которые и возглавят в конечном итоге так называемые чрезвычайные заготовительные комиссии. Лазарь Моисеевич…

– Я, – промямлил Каганович, мысленно удивляясь слабости своего голоса.

– Вы вместе с Енохом Гершоновичем отправитесь на Кубань!

– Енох… Это кто?

– А то вы не знаете? Товарищ Ягода. В связи с болезнью Менжинского именно ему поручено исполнять обязанности начальника ОГПУ.

– Есть! – собравшись с духом, по-военному рявкнул Лазарь Моисеевич.

– А Вячеслав Михайлович поработает на Украине… Широкую поддержку ему обеспечат местные товарищи… Мендель Маркович Хатаевич и Влас Яковлевич Чубарь… И не церемониться! За малейшие попытки саботажа – к стенке!

В тесной мазанке на околице тихого украинского села собралась на скромный ужин семья Клименко: мать, отец да шестеро детишек. На столе – картошка в «мундирах» и тертая свекла. Такой роскоши они себе давно не позволяли. И только хозяйка – Екатерина Васильевна – знала, что это – остатки былого изобилия, неприкосновенный запас, который она долго не решалась трогать.

– Завтра кушать будет нечего. Крапиву – и ту соседи всю выдергали. Теперь вон липу обдирают, – она кивнула на окно, за которым немощная женщина в сопровождении девочки-подростка пыталась отодрать от дерева немного коры.

Бегло проследив за ее сочувственным взором, двое одинаковых с лица сорванцов бодро заверили в один голос:

– Ничего, мам, протянем…

– Но как, мои хорошие?

– Мы с Андрюшкой вчера бегали в лес. И нашли немного грибов, – радостно сообщил старший из близнецов – прирожденный лидер и балагур.

Тот, на кого он сослался, восторженно продолжил:

– Таких маленьких-премаленьких. Алеша накрыл их ветками – завтра они будут вот такими!

Младшенькие девочки, Варя, которой недавно исполнилось шесть, и восьмилетняя Марийка, дружно захлопали в ладоши, хотя еще прошлой осенью усвоили, что дары леса небезопасны – тогда пятеро их подружек, отравившись, надолго оказались на больничных койках, две так и не поправились.

Главе семейства, поджарому бородачу лет сорока, тоже хорошо был известен этот факт, поэтому он грустно улыбнулся и сразу перевел разговор на другую тему:

– Продотряды опять лютуют. Вчера у Прокопа последний мешок зерна забрали. А у него шестнадцать душ на иждивении.

Супруга укоризненно вздохнула:

– Мы же договорились, Ваня, не при детях.

– Эх, как-то оно будет, – устало вздохнул тот. – Завтра пойду на речку. Может, словлю хоть пару карасиков.

– Я с вами, тату! – то ли попросил, то ли просто уведомил отца о своих намерениях Алеша.

– И я! – присоединился к ним Андрей.

Дождя не было давно. Отсутствие влаги в такую пору обычно радовало крестьян, помогало сохранить собранный урожай. Однако теперь беречь было нечего – практически все зерно реквизировала власть. И устойчивая погода только усиливала раздражение людей, потерявших всякую надежду на сытую зиму.

Поднимая за собой столб пыли, по узкой грунтовой улочке бодро шагал небольшой отряд красноармейцев во главе с шустрым старикашкой, худым, сутулым. За людьми плелась кобыла, тянувшая воз, на котором лежало несколько полных мешков.

– Сюды, будь ласочка, сюды. Он в той хате живет куркульськая морда, – согнувшись в три погибели, ворчал пожилой поводырь. – Я сам вчера видел, как он запихивался гречкой. С мясом!

Командир отряда, высокий, ладный мужчина с клиновидной, как у вождей, бородкой, пронизал его колючим взором и тихо приказал:

– Стучи, Кондратьевич!

– Клименко, открой! – завизжал старик.

– Незаперто! – донеслось изнутри.

Молодой красноармеец поспешно толкнул дверь.

Сразу за порогом стоял Иван.

– Выйди, – совсем по-граждански распорядился командир.

– Чего тебе?

– Хлеба много прячешь?

– Так… Лишь бы с голоду не сдохнуть!

– А постановление партии-правительства читал? Все до последней крошки – в закрома Родины!

– У меня – шестеро детей.

– У других по десять-пятнадцать, и ничего, живут.

– Заберешь хлеб – забирай и их!

– Ты меня на жалость не бери. Добровольно выдашь, али как?

– Что тебе сказать, начальник? Ищи!

– Смотри: найду – хуже будет!

Солдаты, не дожидаясь приказа, пошли в сторону хлева.

Кондратьевич опять вырвался вперед, чтобы услужливо приоткрыть перед ними покосившуюся дверь, еле державшуюся на одной петле.

– Здесь! – торжественно ткнул пальцем вниз.

Красноармеец вонзил в утрамбованную землю штык, потом еще раз и еще – пока железо не уперлось во что-то твердое.

– Бери лопату! – глядя прямо в глаза хозяину, велел командир отряда.

– Кому надо – пусть тот и берет, – спокойно парировал Клименко.

– Ох и доиграешься ты, Иван Гаврилович… Василий!

– Я!

– Рой!

– Есть!

Смачно выругавшись, солдат схватил стоявшую в углу лопату и начал раз за разом вонзать ее острие в землю. Вскоре там показался небольшой чемоданчик. Когда его открыли, все ахнули: там лежала старая рваная детская одежда, уже не подлежащая ремонту…

– Уходим, – разочарованно бросил бородач.

Красноармейцы друг за дружкой потянулись со двора, выстраиваясь в шеренгу на пыльной улочке.

И только старик не угомонился. Приподнялся на цыпочках и прошептал в ухо командиру:

– В саду надобно бы глянуть, Яков Самуилович. Там, где грунт рыхлый.

– Вася! – грозно приказал тот.

– Я!

– А ну-ка копни поглубже под черешней.

Боец нехотя схватил изрядно поднадоевший за последнее время инструмент, натерший не одну мозоль на солдатских ладонях, и медленно начал рыть яму. Вскоре на ее дне показался деревянный ящик… Когда его извлекли на свет и взломали, Кондратьевич торжествующе крякнул:

– А я что говорил!

В отличие от старика, Яков Самуилович воспринял находку без особого восторга. По правде говоря, ему совершенно не хотелось оставлять без хлеба эту честную трудовую семью, но что поделать – служба есть служба. Смалодушничаешь, позволишь утаить мешочек-другой – сам отправишься в Сибирь.

– Скотину имеешь? – устало спросил командир.

– Нет… Всю сдал в колхоз.

– А птицу?

– Давно уже порубали.

– Завтра будем решать твою судьбу. Приходи на десять в сельсовет.

– Посмотрим…

– Что? Что ты сказал?

– Посмотрим.

– Я с тобой игры играть не буду. Не прийдешь – приведем силой. Ясно?

– Так точно, панэ-товарышу.

Вечером Иван, Андрей и Алексей Клименко отправилась, как и планировали, на рыбалку.

Вдоль единственной мощенной камнем дороги, бегущей через центр села к чернеющему вдалеке лесу и неожиданно обрывающейся на подступах к нему, собралось множество возов с продовольствием. Возле них вились усталые, отощавшие люди, все еще надеющиеся вернуть утраченное. Старики, женщины и дети, рыдая, падали под колеса, молили не забирать последнее… Но их никто не слушал…

Внизу, под высоким обрывом, на котором стоял крайний ряд деревенских хижин, местная речушка делала резкий поворот; вода в том месте бурлила, образовывая многочисленные воронки, уходящие своими корнями в бездонную пучину.

Иван Гаврилович расположился у роскошной ивы, к которой была привязана добротная, хорошо просмоленная, лодка. В былые годы он по вечерам разбрасывал с нее корм – через день по ведру пшеницы, приваживая таким образом крупных сазанов. По десять, а то и пятнадцать килограммов каждый… Эх, сейчас хоть бы десяток зерен!

Андрей стал по правую руку отца и первым забросил удочку, на крючке которой изворачивался тощий и бледный червячок.

Алеша опустился чуть ниже по течению и занял место на выходе из ямы.

Совсем скоро его поплавок задрожал и пошел под воду. Подсечка! И за миг на берегу уже трепыхался жирный серебристый карась.

– В кого ты такой везунчик? – удивился Иван. – Не успел закинуть – и на тебе!

– В вас, тато… Дывиться!

Отцовское удилище вдруг резко согнулось, и кто-то невидимый на конце натянутой лески рванул против течения в сторону прибрежных зарослей. Уже не одна рыба сорвалась здесь с крючка, запутав нехитрую рыбацкую снасть вокруг лежащих на дне многочисленных пеньков и коряг.

Однако на этот раз ловцы оказались сметливее добычи. Молниеносно оценив ситуацию, Андрей бросился в воду и, схватив дергающегося на крючке сазана за жабры, выбросил на берег.

– Теперь можно и домой, – констатировал Иван, когда утихла дрожь в коленях.

– Идите… А я еще немного посижу, – наживляя свежего червяка, отмахнулся герой предыдущего эпизода.

– Нет… Одного тебя мы не оставим… Слыхал? В селе пропадают дети…

– Ага… Вы свое взяли, а мне что же – с пустыми руками возвращаться?

И он забросил удочку.

В тот же миг поплавок со страшной скоростью понесся не по течению, а против, опровергая законы физики и рыбацкие приметы, согласно которым после поимки крупной рыбы час-другой на хороший клев можно не рассчитывать.

– Тяни! – заорал Алеша.

Брат что было сил потянул на себя удилище. Но, как оказалось, напрасно: на конце жилки болтался только пустой крючок.

– Эх ты, разиня!

– Да разве ж я хотел? – едва не расплакался горе-рыболов. – Смотри, крючок разогнут. Вот почему он сорвался!

– На все воля Божья, – успокоил его отец. – Не расстраивайся, мы скажем мамке, что это ты добыл карпа! Ведь, по правде говоря, так оно и было!

Когда стемнело, супруги Клименко вышли во двор. Не для того, чтобы насладиться звездным небом, а чтобы погутарить о житье-бытье. Да так, чтоб не расслышали дети.

– Нам надо бежать, Катюша.

– Куда?

– В большой город. Харьков или Киев.

– Далеко не убежишь. Без денег, без документов…

– Тогда к Ганнуське. На Волынь.

– Так это ж совсем чужая страна – панская Польша!

– Зато голода там нет.

– Тише, Ивасику…

– Оглянись вокруг: люди мрут, словно мухи. Матери собственных детей едят. Не знаю, как зиму переживем. А тут еще и Кондратьевич со своими краснонопузыми. «Будем решать судьбу»… Погонят в Сибирь – пропадем ни за грош!

– Что мы? Лишь бы детей спасти!

Супруги даже не подозревали, что, как только они покинули дом, их чада – Андрей и Алексей, уже полчаса делавшие вид, что крепко спят, выбрались на чердак и слушали разговор родителей через открытое окно.

– Надо бы грибов насушить, рыбы, запастись ягодой, орехами, – продолжал Иван.

– На ягодах долго не протянешь. Зерно забрали, картошка не уродила. А граница – вот она, рукой подать. Пускай хоть Алешка с Андрейчиком… Они ведь растут, наливаются силой.

– Так поговори с ними.

– Нет. Лучше ты. Когда пойдешь по грибы или на рыбалку.

– Хорошо, любимая.

Харьков – столица Советской Украины.

Трое большевиков старой закалки – Хатаевич, Чубарь и Косиор собрались в одном из кабинетов для того, чтобы обсудить положение дел на «вверенной территории».

– В последнее время из некоторых районов Украины начались массовые выезды трудящихся в Московскую и Западную область ЦЧО, – начал считавший себя самым образованным из них Хатаевич (как-никак диплом зубного техника в кармане, не то, что у товарищей по партии, едва закончивших начальные заводские училища). – Я уже предложил уполнаркомпути товарищу Лаврищеву и ЮЖОКТО ГПУ дать немедленные указания всем железнодорожным станциям о прекращении продажи билетов за пределы Украины крестьянам, не имеющим удостоверений РИКов о праве выезда. Вам, Влас Яковлевич, было поручено разработать ряд последующих мер в этом направлении. Доложите, пожалуйста, о них…

– Предлагаю: первое – немедленно принять в каждом районе решительные меры к недопущению массового выезда единоличных колхозников, исходя из разосланной по линии ГПУ директивы товарища Балицкого, – сорвался с места Чубарь. – Второе: провести работу всякого рода вербовщиков рабсилы на вывоз за пределы Украины, взять ее под строгий контроль с отстранением от этой работы и изъятием всех подозрительных контрреволюционных элементов. Третье. Развернуть широкую разъяснительную работу среди колхозников и единоличников против самовольных выездов с оставлением хозяйства и предостеречь их, что, в случае выезда в другие районы, они будут там арестованы. Четвертое: принять меры к прекращению продажи билетов.

– Мендель Маркович уже упоминал об этом, – ехидно прошипел Косиор, люто ненавидевший своего менее удачливого соратника.

– Мы все здесь единомышленники и поэтому одинаково смотрим на многие проблемы современности, – огрызнулся Чубарь.

– Ладно, – проигнорировал его реплику Станислав Викентьевич. – У вас все?

– Пожалуй, да.

– На первое время принятых мер должно быть достаточно, чтобы исправить положение. О развитии ситуации прошу докладывать лично мне!

– Есть!

Приблизительно в то же время Сталин написал в шифровке Кагановичу и Молотову: «Обратите серьезнейшее внимание на Украину. Чубарь своей разложенностью и оппортунистическим нутром и Косиор своей гнилой дипломатией (в отношении ЦК ВКП) и преступно-легкомысленным отношением к делу – загубят вконец Украину. Руководить нынешней Украиной не по плечу этим товарищам. У меня создалось впечатление (пожалуй, даже убеждение), что придется снять с Украины обоих, – и Чубаря и Косиора».

В конце 30-х их расстреляли.

Жаль только, что случилось это после того, как они свели в могилу множество честного люда…

Клименко, раскланиваясь перед односельчанами, шел в сельсовет по центральной улице. Обессиленные люди часто не отвечали на приветствия, Иван даже начал подозревать, что несчастные просто не узнают его.

Впереди двигалась подвода, запряженная одной светившей ребрами лошаденкой, – последней не только в родном селе, но и во всем районе. На ней лежали несколько хрупких детских тел. За возом плелась молодая женщина, в которой Иван не сразу признал жену одного из своих далеких родственников. Она уже не плакала, только выла.

Вскоре подвода повернула направо – к сельскому кладбищу, на окраине которого приезжие молодые люди недавно выкопали длинный глубокий ров. Не сегодня-завтра он будет полон. Придется рыть другой.

За столом сидел дядька, коренастый, крепкий, с широким небритым лицом цвета пролетарского стяга, развевающего над учреждением, которым его то ли выбрали, то ли назначили руководить после того, как предыдущего председателя сельсовета отправили покорять сибирские просторы.

Клименко толкнул дверь.

– Здравствуй, Юстим Карпович.

– Здравствуй, Иван Гаврилович. Располагайся.

– Что ж… Давай, решай мою судьбу.

– Ты о чем?

– А то не знаешь? Хлеб я не весь сдал. Припрятал немного про запас. Для деток. А товарищи-красноармейцы его обнаружили и изъяли.

– Ты вот что, Ваня… Повремени пока. Командира ихнего ночью арестовали как врага народа. За мягкотелость, понимаешь ли, в хлебозаготовках.

– Наверное, снова Кондратьич постарался.

– А то кто же? Я уже и не знаю, что делать с этим пакостным стариком. Но легче нам не станет… Вместо Якова Самуиловича назначили Лейбу Исааковича Гутмана. Тот – настоящий зверь. За три колоска может расстрелять на месте. Боюсь, худо будет, если к нему попадут материалы твоего дела.

– На все воля Божья…

– На Бога надейся, да сам не плошай.

– Что же это происходит, Юстим? Неужели товарищу Сталину никто не говорит правды?

– Товарищ Сталин далеко. И не каждый честный коммунист к нему подступится. А разные шептуны – всегда рядом. «Валюты не хватает… Так сказать, на индустриализацию страны… Надо бы еще продать хлебушка за рубеж, а кулацкие элементы, того, не желают сдавать норму…» Вот такие, братец, дела. У меня на Кубани тоже, наверное, все вымерли. Который день писем не получаю.

– И где же выход?

– Пока Гутман нє прибыл, я дам тебе направление в город – на работу. Будешь получать продпаек, глядишь, и семье чем-то подсобить сможешь.

– Да куда я, Юстим, без деток? Шестеро у меня. И все кушать просят. Нет, не для того мы революцию делали, чтобы в родном краю с голоду подыхать.

– Думаешь, у меня сердце кровью не обливается? – ударил по столу председатель. – Эх, Ваня, Ваня… На Киевщине и Харьковщине ежечасно, нет – ежеминутно… Люди хотят уехать, а их не пущают… Да что тебе говорить? Иди – работай, надо будет – вызовем!

Вернувшись домой, Иван Гаврилович быстро нашел мальчишек и сразу же повел их в лес.

– Ну, показывайте, где ваш скарб?

Андрей приподнял нижнюю ветку молодой елочки и начал раскапывать небольшой, покрытый осыпавшимися иголками, бугорок. Под ним оказалось несколько боровичков. Крепеньких, пузатеньких, но очень маленьких – с наперсток.

Алексей разочарованно свистнул.

– Ну, дела! Может, правду говорила баба Паня, что грибы не растут после того, как их кто-то увидел?

– Все может быть, – согласился отец. – Давайте срежем хоть эти.

Он наклонился и уронил взгляд влево:

– Смотрите, дети, маслюк. А вон – еще один… И еще…

Парни упали на колени и стали собирать лесной урожай.

Кошелка, которую они предусмотрительно взяли с собой, вскоре оказалась полной.

– Вот что я вам скажу, мои хорошие, – на обратном пути начал серьезный разговор Иван Клименко. – Нас ждет еще больший голод. Сами видите: в селе всю живность перебили. Старшие – Федор с Ниной – поедут на учебу в город, младшие – Варя и Марийка останутся с нами: им самим не выжить. А вам надобно бежать!

– Надо – значит, надо. Только куды? – несмело поинтересовался Андрей.

– На Волыни у мамы есть родная сестра – ваша тетя. Ганя ее зовут. Пробирайтесь к ней, пока не ударили морозы.

– Ни, тату, мы с вами! – решительно возразил Алеша, впервые в жизни переча отцу.

– А если меня не станет?

– Как это? – округлили глаза братья.

– А вот так. «За контрреволюционную деятельность и саботаж»…

– Так вы ж у нас того, одним из первых в колхоз вступили!

– Завтра в село прибудет новый командир прод отряда. Тот на былые заслуги взирать не станет. Трах-бах – и готово!

– Но…

– Никаких «но». Ежели что со мной случится – сразу садитесь в лодку и плывите вниз по течению. Вода сама вас вынесет куда надо!

Отца забрали в тот же вечер. Всю ночь держали в сельсовете, заставляя подписать какие-то бумаги. Но Иван упрямо отказывался.

Ночью его и еще десяток мужиков из соседних сел под присмотром нескольких вооруженных красноармейцев отправили в губернский город. Больше о них никто не слышал…

Как только на востоке запылал край солнечного диска, Екатерина, плача, стала собирать детей в дальнюю рискованную дорогу:

– Андрейчик, Алешенька… Родные вы мои, милые. Никогда не забывайте своих родителей… Что бы не случилось – пишите письма. И при первой возможности – возвращайтесь домой.

– Добре, мамо, – еле сдерживал слезы Андрей.

– Вот адрес тети Гани. Она добрая и чуткая, примет вас, как родных… Лодку пустите дальше по течению, больше она нам не понадобится. Ну, с Богом… Берегите себя!

– Не волнуйтесь, мамо. Все будет хорошо! – клятвенно заверил Алексей.

Алеша достал заблаговременно припасенный нож и полоснул его лезвием по привязанной к дереву веревке, другой конец которой был продет в кольцо, закрепленное на носу покачивающейся на волнах лодчонки.

– Залазь, – прошептал, озираясь по сторонам.

Брат послушно уселся на одну из поперечин.

– Ложись!

Андрей упал на дно ногами в сторону кормы.

Алексей вошел в воду, оттолкнул лодку от берега и, перевалившись через ее борт, улегся, вытянувшись в противоположную сторону.

Подхваченное мощным течением, легкое деревянное суденце резво побежало на вожделенный юго-запад.

По левому берегу широкой полноводной реки неторопливо брели трое советских пограничников. Впереди них бежала собака. На груди старшего наряда болтался бинокль. Время от времени он прикладывал его к своим зеницам и четко отдавал команды:

– Кажется, на нас плывет какое-то бревно. Рядовой Гатаулин!

– Я…

– Похоже, это лодка. Готовьте багор!

– Есть!

Стройный молодой солдатик с раскосыми, вечно улыбающимися глазками, ловко нырнул за ближайший куст за длинной палкой, на конце которой виднелся острый железный крюк и пошел к месту, где фарватер реки пролегал у самого берега.

Когда гонимая течением лодка с братьями приблизилась на минимальное расстояние, он попытался зацепиться за ее борт, но Андрей успел вставить под крюк лезвие своего топорика и вывернуть багор.

Пограничник попробовал повторить задуманное чуть ниже, но снова безрезультатно.

Тем временем лодку уже вынесло течением на середину реки.

– Чертов туман! – сплюнул Гатаулин. – Ничего нельзя рассмотреть! Но там кто-то есть! Точно! Нутром чую!

– А мы сейчас проверим! – злорадно улыбнулся старший наряда и, припав на одно колено, выстрелил. Затем еще раз. И еще. Одна из пуль попала Алешке в руку. Он взвыл от боли и поднялся в полный рост.

Ствол винтовки еще дважды полыхнул огнем.

Мальчишка схватился за грудь и свалился за борт.

– Марат! – прохрипел сержант.

– Я! – сразу же отозвался Гатаулин.

– Достать диверсанта!

– Есть!

Солдат быстро разделся и полез в воду. Спустя мгновенье раненый оказался на берегу.

А лодка с его братом понеслась дальше.