6
Проснулся на рассвете. В комнате нестерпимо пахло табаком и перегаром, на полу валялась пустая бутылка, подлокотник кресла пятнали потеки воска. Лепрекон исчез: судя по распахнутой настежь входной двери, он отправился портить нервы Елизавете-Марии.
Ночное происшествие показалось дурным сном, но нет – ничего не приснилось; когда спустился на первый этаж, засучивший рукава Теодор еще отмывал от черной крови паркетный пол гостиной. Ковра в комнате больше не было.
– Тело на леднике? – спросил я.
– На леднике, виконт, – подтвердил дворецкий, в лицо которого после случившегося так и не вернулись краски. Из-под высокого стоячего воротничка рубахи проглядывали лилово-черные отпечатки ладоней душителя.
– Проклятье! – выругался я. – У нас в подвале скоро целое кладбище будет!
– Два тела – это не так много, – заглянула на шум Елизавета-Мария.
Прошмыгнувший вслед за ней в комнату лепрекон не удержался от смеха и даже вытер грязным платком выступившие на глазах слезы.
– Вижу, вы нашли общий язык? – хмыкнул я.
Коротышка осторожно прикоснулся к распухшему носу и буркнул:
– Драть…
– Хватал меня за ноги из-под кровати, – ответила на невысказанный мною вопрос девушка.
– Тоже мне фифа! – фыркнул лепрекон, ловко заскочил на подоконник и уставился в окно. Судя по всему, скрываться от остальных мой вымышленный друг детства больше не намеревался.
Проклятье, ну и компания подобралась!
Елизавета-Мария смерила коротышку гневным взглядом, но цепляться к словам не стала и спросила:
– Будешь завтракать, Лео?
– Попью чай, – решил я и напомнил: – Что с кожей?
– Сомневаешься, умею ли я снимать кожу с людей? – расплылась девушка в милой улыбке, под которой скрывалось нечто на редкость неприятное. – Не сомневайся, Лео. Умею.
Я прошел на кухню, а там на столе сохли длинные лоскуты черной человеческой кожи; со свежеванием добычи у суккуба и в самом деле не возникло никаких сложностей. Аппетит как рукой сняло.
– Выбирай, дорогой, – разрешила Елизавета-Мария. – Тебе лучший кусок.
– Очень смешно, – нахмурился я, нервно отпил чаю и попросил завернуть в тряпку первый попавшийся лоскут.
Девушка выполнила мою просьбу, затем отобрала из оставшихся полосок две самые длинные и принялась сплетать их между собой со столь невозмутимым видом, словно занималась обыкновенным макраме.
– Что ты делаешь? – опешил я.
– Сабля твоего деда хороша, – недобро улыбнулась девушка, – но я бы не отказалась и от более надежного оружия. Некоторых проще удавить, чем разрубить на куски.
– У этой кожи есть какие-то особые свойства?
– О да! Мой тебе совет – когда твой кусок мавра будет уже не нужен, не поленись его спалить.
Я кивнул, взял из вазы пару медовых пряников и поспешно вышел за дверь.
Созданный в голове образ миловидной девушки оказался столь убедительным, что наблюдать, как изящные ручки этого юного создания заплетают в жгуты полосы человеческой кожи, оказалось превыше моих сил.
Покачав головой, я поднялся в спальню, но спокойно попить чай не получилось. Елизавета-Мария проследовала за мной с тряпкой в одной руке и заготовкой удавки в другой.
– Пить в одиночестве – это моветон, – заметила она, оглядев устроенный лепреконом беспорядок. – Мог бы позвать меня.
– Не думаю, что это хорошая идея, – ответил я, повязывая шейный платок.
– Выпить вместе со мной?
– Разнимать тебя и лепрекона.
Девушка улыбнулась и спросила:
– Ты совсем не контролируешь его?
Я ничего не ответил. Просто убрал «Рот-Штейр» в кобуру на поясе, сунул в карман «Цербер» и отправился на выход.
Елизавета-Мария вручила мне тряпичный сверток и посоветовала:
– Ты бы побрился.
– Непременно, – отозвался я и потер пальцами щетину на подбородке, но времени на приведение себя в порядок тратить не стал.
Спустился на первый этаж, вышел на крыльцо, посмотрел на небо. Вверху стремительно неслись клочья облаков, в самом скором времени они грозили полностью затянуть небосвод, но пока дождя не было, только раскачивали макушки деревьев резкие порывы пронзительного ветра.
Было свежо; слишком свежо для этого времени года. Приближающееся ненастье ощущалось уже без всяких штормовых предупреждений, но когда разразится буря – сегодня к вечеру, завтра или в конце недели – было совершенно непонятно. И потому никак не получалось определиться, в какой именно одежде отправиться в город.
Решив не ввергать себя в новые траты, я вернулся в дом и переоделся в старый костюм, на ноги натянул сапоги, сверху накинул брезентовую куртку. И лишь в части головного убора остался верен самому себе и взял с полки котелок.
Елизавета-Мария придирчиво оглядела меня со всех сторон, но никак комментировать внешний вид не стала, лишь спросила:
– Тебя ждать к обеду, дорогой?
– Нет, вернусь к ужину, – ответил я и вышел за дверь, не без труда удержавшись от слова «надеюсь».
Меньше всего мне хотелось обременять себя излишней опекой суккуба. Последние дни инфернальное создание вело себя насквозь неправильно, и понемногу даже начало закрадываться подозрение, что на выходца из преисподней воздействует созданный мной образ недалекой рыжеволосой красотки, но обольщаться не стоило – лишь заключенное нами соглашение мешало таящейся внутри Елизаветы-Марии твари растерзать меня на куски.
Первым делом отправился навестить Рамона Миро.
Настороженно посматривая по сторонам, спустился с Кальварии, на Дюрер-плац поймал извозчика и велел ехать на угольные склады.
Смена Рамона к этому времени закончиться еще не успела, и он обнаружился в сторожке. Крепыш откинулся на спинку стула и держал у лица сверток со льдом, но при моем появлении кинул его на стол и досадливо поморщился. Или же поморщился от боли?
Я оценил немалых размеров синяк под глазом приятеля и его припухший нос, прислонился к дверному косяку и покачал головой:
– Бурная ночка?
Крепыш промолчал.
– Кто это тебя так? – переформулировал я свой вопрос.
– Не важно.
– Надеюсь, к нашим делам это отношения не имеет? Над тобой ведь не наши бывшие коллеги поработали?
– Не они, – заявил Рамон и, подняв правую руку, продемонстрировал мне ссаженные костяшки.
Выглядел этот аргумент достаточно убедительным, и я только уточнил:
– Тебя спрашивали, куда мы отправились после китайского квартала?
– Да, приходил какой-то рыжий хмырь. Детектив-сержант, кажется.
– Сюда приходил?
– Нет, домой. О новом месте работы, сам понимаешь, я распространяться не стал.
– И что ты ему сказал?
– Все как договаривались.
– И подрался не с ним?
– Хватит, Лео! – вспылил Рамон. – Перестань! – Он вновь взял промокший куль, приложил его к скуле и спросил: – Что с наградой?
Я только усмехнулся в ответ:
– С наградой все в порядке, скажи лучше, что у тебя с лицом?
Рамон обреченно вздохнул и сознался:
– Получил две сотни за кулачный бой. Вопрос закрыт?
– Так нуждаешься в деньгах? – удивился я.
Крепыш поднялся из-за стола, походил из угла в угол, отпил воды из кружки.
– Мой кузен, у которого мастерская на Слесарке, – вздохнул он, – собирается выкупить соседнее здание. Если найду шесть тысяч до конца месяца, он возьмет меня в долю.
– Шесть тысяч? – хмыкнул я. – Ну-ну.
– Тысяча у меня уже отложена, – сообщил Рамон. – Еще пятьсот как-нибудь наскребу. Три тысячи с тебя, так? Ничего не изменилось?
Я раскрыл портмоне и вытащил заранее отложенную долю напарника. Демонстративно пересчитал купюры и протянул крепышу.
– Держи.
– Отлично! – враз посветлел лицом Рамон, сгребая деньги. – Иудеи не поскупились?
– Они деловые люди, – пожал я плечами и многозначительно заметил: – Так, значит, тебе остается отыскать полторы тысячи?
– Справлюсь, – буркнул крепыш.
– До конца месяца? – усомнился я.
Рамон в сердцах выругался и спросил:
– Лео, чего ты от меня хочешь?
– Есть работа на один-два дня. Плачу пять сотен.
Приятелю ввязываться в очередную авантюру явно не хотелось, и он поинтересовался без всякого интереса:
– Что за работа?
– Как обычно, прикроешь меня.
– Выследил графа?
– Нет, собираюсь выследить душителя.
– Забудь! – взорвался Рамон. – Этот выродок нас с костями сожрет и не подавится!
Я отлип от косяка, смахнул пыль с рассохшегося табурета, уселся и произнес одно только слово:
– Огнемет.
– Что? – опешил крепыш.
– Огнемет, – повторил я. – У меня есть огнемет.
– И ты собираешься задействовать его в городе? – покрутил Рамон пальцем у виска. – Совсем рехнулся?
– Надеюсь, до этого дело не дойдет. Одного такого сегодня ночью прикончил дома без всякого огнемета.
– У себя дома? – опешил Рамон.
– У себя, – спокойно подтвердил я. – И, думаю, он был вовсе не последним. Поэтому в твоих же интересах помочь мне выжечь их гнездо. Мало ли что им придет на ум.
– Дьявольщина! – выругался крепыш и надолго замолчал. Потом уточнил: – Ты платишь пять сотен и у тебя есть огнемет?
– Если придется пустить его в ход, накину еще пару сотен. Семь сотен в день даже главный инспектор не получает!
– Ему так рисковать не приходится! – Рамон поднялся со стула и прошелся по сторожке. – Ладно, что с твоим дядей?
– Скрывается, но рано или поздно ему придется выйти на связь. Он у меня вот где! – и я продемонстрировал приятелю крепко сжатый кулак.
Рамон кивнул и выставил встречное условие:
– Тысяча в день.
– Пятьсот.
– Лео, я чуть в ящик вчера по твоей милости не сыграл!
– И кто тебя спас?
– А кто меня в это дело втравил?
В словах приятеля имелся определенный резон, но платить столь несусветную сумму я не собирался.
– Пятьсот, Рамон. Пятьсот, и не сантимом больше. Моя финансовая состоятельность оставляет желать лучшего.
– Пятьсот – это слишком мало, – не пошел на уступку напарник. – К чему мне так рисковать? Пятьсот – это два боя на ринге!
– Подумай лучше, во что превратится твоя физиономия за эти два боя! – напомнил я, покрутив пальцами перед лицом.
– Зато меня не удавит малефик!
– Хорошо! – сдался я. – Будет тебе тысяча! Но только если придется пострелять. Пятьсот и пятьсот. Договорились?
– По рукам.
Я поднялся с табурета и оперся на трость.
– Приведи в порядок броневик и заезжай за мной в «Прелестную вакханку».
– А огнемет?
– Все будет.
И, отсалютовав Рамону, я вышел на улицу.
Наводить шорох на нужных людей было слишком рано, и после угольных складов я отправился в гости к Альберту Брандту.
Но подниматься к поэту не стал. Сначала заглянул в цирюльню неподалеку, затем уселся за уличный столик под тентом варьете и попросил заспанного племянника хозяйки принести кофе, сахарницу и кувшинчик сливок. Завтракать решил купленными по дороге круассанами.
Погода портилась на глазах, бежала по каналу отливавшая свинцом мелкая рябь, свистел в дымоходах ветер, трепетал матерчатый навес. Небо окончательно затянули темные облака, и было удивительно приятно пить сладкий горячий кофе с молоком и чувствовать себя обычным человеком.
Альберт Брандт появился, когда от круассанов остались одни только крошки.
– Мог бы и подняться, – пробурчал он, зябко кутаясь в наброшенный на плечи плед.
– Уже встал? – удивился я, взглянув на часы. – Ты рано сегодня.
– Погода располагает, – пояснил Альберт, сходил в бар варьете за глинтвейном и вернулся за стол. – Выглядишь невыспавшимся, Лео, – отметил он.
– Не выспался, – рассмеялся я нервным смешком.
– Проблемы?
Я просто провел пальцем над головой.
– Могу чем-то помочь? – спросил приятель.
– Сам справлюсь.
– Уверен?
– Понимаешь, Альберт, – вздохнул я, отпив кофе, – я будто в колею попал. Теперь не свернуть. Либо добегу до финиша, либо сдохну. Третьего не дано.
– Все так серьезно?
– Не знаю, – рассмеялся я. – Просто не знаю. Я уже ни в чем не уверен. Мой талант пошел вразнос, и кажется, что все вокруг создано моим воображением. А как только отворачиваюсь, реальность рассыпается серой трухой.
Поэт надолго приник к бокалу с горячим вином, потом произнес, глядя на канал:
– Всех нас, Лео, время от времени посещают подобные мысли.
– Вот только я могу провернуть это, а остальные нет.
– Не думаю, что у тебя настолько извращенное воображение, – с улыбкой покачал головой Альберт Брандт. – Лео, проклятье! Почитай газеты, разве такое могло прийти тебе в голову? Взрывы, забастовки, войны! Мир летит в тартарары, мировой порядок рушится, империя трещит по швам! А чудеса науки? Каждый день происходит что-то новое, каждый день!
– Я и не претендую на роль творца, – пожал я плечами. – Просто хандрю.
Альберт пристально уставился на меня, потом одним длинным глотком допил глинтвейн и предложил:
– Хочешь, проведу на прием у барона Дюрера?
– Хочу, но не стоит, – отказался я.
– По какой причине, позволь поинтересоваться? – прищурился Альберт, оглаживая свою песочного цвета бородку. Его светлые глаза окончательно выцвели, словно мой сиятельный друг намеревался пустить в ход свой дар убеждения.
Я головой покачал.
– Во-первых, с моей стороны было бы не очень красиво стеснять тебя, – объявил поэту. – Ты ведь собирался взять на прием даму сердца, так?
– Инкогнито, – подтвердил Альберт. – Но это не важно. Настоящая дружба, Леопольд…
– Во-вторых, не хочу. Не хочу видеть Елизавету-Марию с ее женихом.
– Ты мог бы попытаться…
– Нет! – отрезал я. – Не мог. И, в-третьих, ты забываешь о колее. Мои слова о ней вовсе не преувеличение. Дела не терпят отлагательств. Сегодня я буду занят.
– Не освободишься до четырех?
– Нет.
– Досадно. Приемы у Дюреров – это нечто незабываемое.
– Алюминиевый король многое может себе позволить, – пожал я плечами. – Не знаешь, он не родственник тому самому Дюреру?
– Понятия не имею, – легкомысленно отмахнулся Альберт.
– Будешь читать поэму о Прокрусте? – спросил тогда я.
Альберт задумался.
– Нет, – решил он. – Сначала доведу ее до ума.
Я кивнул, в задумчивости осмотрелся по сторонам, потом глянул на часы.
Рамон задерживался, и это мне совсем не нравилось.
Только забеспокоился, и сразу из-за угла под треск порохового двигателя вывернул броневик. Неповоротливая самоходная коляска неспешно проползла по набережной и свернула на соседнюю улицу; тогда стал собираться и я.
– До завтра! – протянул на прощанье руку Альберту.
Поэт придержал меня и предупредил:
– Если понадобится помощь…
– Я знаю, к кому обратиться, – рассмеялся я и зашагал вслед за броневиком, опираясь на трость уже не столько из-за отбитой ноги, сколько в силу привычки. Нога сегодня почти не беспокоила.
Когда я забрался на пассажирское место в кабину к сидевшему за рулем Рамону, тот укоризненно заметил:
– Ты не торопился!
– Ты тоже, – постучал я пальцем по циферблату хронометра.
– Пока освободился, пока грязь с бортов смыл, – пожал плечами Рамон. – Засыпал тротил, залил в радиатор воду. Еще домой переодеться заехать пришлось.
Одежду – плащ со споротыми нашивками и фуражку без кокарды – бывший констебль подобрал с умыслом: далеко не всякий обыватель поймет, что перед ним отставник, если придется вдруг остановиться на оживленной улице и покинуть кабину.
– Надеюсь, броневик во двор дома не загонял?
– За кого ты меня принимаешь? – возмутился крепыш, выворачивая с узенькой улицы на бульвар. – Оставлял за два квартала.
– Надо будет от него избавиться, – решил я. – Иначе нас могут связать с налетом на имение дяди. Там остались следы.
Рамон нервно поежился и предложил:
– Так, может, в реку его?
– Если только вечером, – вздохнул я и попросил: – Поверни голову.
Рамон удивился, но распоряжение выполнил.
– Знатный синяк, – усмехнулся я.
– Уже проходит, – насупился крепыш и буркнул: – Говори, куда ехать.
Я назвал адрес, напарник рассмеялся:
– Да! Туда без броневика никак!
– Не думаю, что будут проблемы.
– Лео! – охнул крепыш. – Ты на четверть русский, и то ходячая проблема, а там таких без счету!
– Поехали уже.
Первым делом я решил навестить Сергея Кравца, татуировщика из квартала, заселенного преимущественно русскими и поляками. Старик знал толк в наколках как никто другой, другой вопрос – станет ли он откровенничать с нами. Насчет этого у меня были большие сомнения. Но попытаться стоило.
Прибыв на место, Рамон поступил, как обычно поступали полицейские при облавах, – перегородил броневиком перекресток, вытащил брошенную за сиденье самозарядную винтовку и встал наперевес с ней у кабины. Начинал моросить мелкий дождь, и это обстоятельство играло нам на руку – подобную погоду постовые не жаловали, и даже самые бдительные из них предпочитали нести службу в теплых и сухих рюмашечных. Риск наткнуться на бывших коллег был сегодня минимальным.
– Только недолго, – предупредил крепыш, нервно озираясь по сторонам.
– В случае чего стреляй в воздух, – предупредил я напарника и прошел в лавку башмачника.
– Давно не виделись, Лео, – горестно вздохнул старый мастер. – Не могу понять, так ты полицейский или нет?
– Все сложно, – ответил я, вытаскивая из кармана сверток с кожей мавра. – Нужна твоя помощь.
– Гляжу, это входит у тебя в привычку, – поджал губы Сергей Кравец.
– Постараюсь впредь тебя не беспокоить, – пообещал я и развернул ткань. – Но сейчас меня интересует мастер, который набил свежие татуировки.
Старик оторопело уставился на лоскут черной кожи и даже отодвинулся к стене.
– Уходи, Лео! – потребовал он. – Уходи по-хорошему!
– Только не говори, что это был ты.
Кравец перевел дух, дрожащей рукой накапал в стакан с водой какой-то ароматной настойки и в несколько глотков влил его в себя.
– Не я, – выдохнул он после.
– Но ты его знаешь?
– Это переходит все границы! – взъярился старик. – Это пожизненная каторга, Лео! Вот что это такое! Египетская магия! К тому же ты содрал шкуру с человека! Антинаучная деятельность, шпионаж и убийство! И ты пришел с этим ко мне? Да это же государственная измена!
Я выразительно посмотрел на старого башмачника и участливо кивнул.
– Тем более удивительно, Сергей, что ты хранишь подобные вещи в собственной мастерской.
– Я? – опешил Кравец. – Ты принес это!
– Вовсе нет, – покачал я головой.
– Ты не можешь так со мной поступить! Ты даже больше не полицейский!
– Выгляни на улицу…
Старик только передернул плечами. Треск порохового двигателя он не расслышать не мог.
– Либо ответишь на мои вопросы здесь, либо в Ньютон-Маркте, – объявил я тогда. – Предлагаю сэкономить всем нам время.
Блеф удался. Сергей Кравец насупился и пробурчал:
– Последний раз помогаю тебе, Лео. Последний раз! Больше даже не приходи!
– Не припомню, чтобы это случалось раньше…
– Первый и последний раз! – отрезал старый башмачник. Он взял с одной из полок электрический фонарик, включил его, и в электрическом свете блекло-серые татуировки засияли серебром.
– Колдовство, – пробурчал Сергей. – Я с такими людьми не знаюсь.
– Татуировку наносил малефик? – заинтересовался я.
– Только первоначальный символ, – ответил старик. – Так это обычно и происходит. Малефик чертит знак, потом остается только привязывать к нему остальные рисунки.
– Знаешь, что здесь написано?
– Какая-то египетская мерзость, полагаю, – буркнул Кравец, отодвинул от себя сверток и принялся вытирать руки полотенцем. – Хочешь узнать больше, найди египтолога.
– Я хочу узнать, кто из твоих коллег нанес последние символы.
– Думаешь, у нас настоящий цех? – фыркнул башмачник.
– Нет, но молодые учатся у стариков и не умеют держать язык за зубами. К тому же татуировщик – настоящий мастер, прежний стиль выдержан просто идеально. Огрехов почти нет.
– Можно подумать, ты в этом разбираешься.
– Я – разбираюсь, – подтвердил я.
– Что с ним будет? Что будет с этим мастером?
– Ты меня спрашиваешь об этом? Возможно, он доживет до глубокой старости и умрет в окружении родных и близких, а может, упьется до смерти или свернет шею, когда полезет прочищать дымоход. Откуда мне знать?
– Хочешь сказать, не арестуешь его?
– Если он ответит на мои вопросы – нет.
Не знаю, поверил старый башмачник или нет, но дальше упорствовать не стал и сообщил:
– Томаш Горски по прозвищу Игла. У него частная практика на Нобель-роад.
– Врач?
– Ветеринар.
Я выспросил у татуировщика, как отыскать его коллегу, забрал сверток и, выйдя на улицу, махнул рукой Рамону:
– Поехали!