4
Когда поднялся к поэту, тот в одном исподнем стоял перед зеркалом и брился, время от времени окуная бритву в таз с мыльной водой на табурете. Вечерний наряд лежал на диване, в стакане на столе красовалась свежая гвоздика для петлички. И надо ли говорить, что лакированные штиблеты за дверью слуги начистили так, что было больно глазам?
– Лео! – обрадовался моему появлению Альберт. – Ты как всегда пунктуален до невозможности! Извозчик подъедет через пять минут.
– Ты заказал экипаж?
– Это же светское мероприятие! – хмыкнул поэт. – Опоздать или прийти пешком – моветон.
– Как скажешь, – усмехнулся я, опускаясь на оттоманку.
– Я по такому поводу даже побрился самолично! – похвастался поэт, вытирая щеки полотенцем.
– Руки в кои-то веки не трясутся?
– Ты злой и невоспитанный, – укорил меня Альберт, взял костюм и ушел за ширму переодеваться. – Какие новости? – крикнул он уже оттуда.
– Объявлено штормовое предупреждение, ожидаются ливневые дожди и грозы.
– Разве это новости? – фыркнул поэт. – Что слышно о Прокрусте? Кого он еще прикончил? Я сегодня работал весь день, даже на улицу не выходил.
– Прокруст мертв, – оповестил я приятеля.
– Брось, Лео! – не понял меня тот. – Если б ты знал, какой мне посулили гонорар за поэму о нем, то обзавидовался бы.
Я пощупал распухшее от купюр портмоне и рассмеялся.
– Это вряд ли.
– Да ну тебя! – отмахнулся Альберт, выходя из-за ширмы одетый с иголочки. – И забери уже свой бильярдный шар, на кой черт ты его вообще сюда притащил?
– Предлагаешь отнести его в цирк?
– Да хоть выкинь, мне-то что?
– Не ворчи как старый дед, – отшил я приятеля и спросил: – Не собираешься надеть плащ?
Альберт выглянул в окно, оценивающе посмотрел на небо и согласился:
– Да, плащ не помешает.
– Штормовое предупреждение!
Мы покинули апартаменты и спустились на первый этаж, а вскоре к варьете подъехал заказанный поэтом экипаж.
– В старый цирк! – объявил Альберт, и нас повезли по узеньким улочкам греческого квартала, темным и пока еще немноголюдным.
Сгустились сумерки, небо окончательно затянули облака, а ветер усилился и посвежел. К вечеру заметно похолодало.
Уличное движение к этому времени было уже не очень интенсивным, поэтому до сквера у набережной Ярдена, посреди которого возвышалось круглое здание старого цирка с каменным куполом и входами-арками, домчались за десять минут.
Людей здесь собралось – не протолкнуться.
В свете фонарей почтенная публика фланировала по аллеям сквера и набережной, кто-то спрашивал лишний билетик, кто-то продавал вовсе не лишние билетики втридорога. За порядком присматривало сразу несколько нарядов конной полиции, у загородок перед входом в здание цирка маячили синие мундиры констеблей.
– Сегодня аншлаг, – отметил я, выбираясь из экипажа.
– Спекулянты озолотятся, – подтвердил Альберт.
Мы вошли в сквер и зашагали мимо многочисленных тележек и лотков уличных торговцев, предлагавших зрителям подкрепиться перед представлением.
– Перекусим в буфете, – решил поэт.
Я спорить не стал. Посещение буфета – это традиция. Сходить в цирк или театр и не заглянуть в буфет – моветон.
Проклятье! До чего же привязчивое словечко!
Встав на краю площади, я окинул взглядом каменную громаду цирка и поежился.
– Да, у меня от этого места тоже мурашки по коже, – кивнул Альберт. – Жуткие вещи творились здесь раньше. Жуткие.
Ходили слухи, что при падших далеко не все зрители возвращались после представлений домой, и хоть документальных подтверждений подобных случаев не сохранилось, истории эти щекотали нервы не одному поколению горожан. Лет тридцать назад власти даже выстроили новое здание цирка – светлое, воздушное и просторное, а на прежнем месте с тех пор выступали только заезжие коллективы и независимые труппы.
Я этим слухам особого внимания не придавал, просто ощущалось в воздухе нечто непонятное, только и всего. Отголоски стародавних страхов? Быть может, и так.
– Экстренный выпуск! Прокруст мертв! – заголосил вдруг сновавший меж людей мальчишка со стопкой газет. – Покупайте экстренный выпуск! Неоспоримый факт: Прокруст застрелен в китайском квартале!
Альберт Брандт немедленно приобрел свежий номер «Столичных известий»; тот состоял лишь из пары листов и целиком и полностью был посвящен легендарному убийце. Поэт в свете газового фонаря прочитал передовицу и выругался:
– Будь я проклят, Лео! Он мертв!
– Я же тебе об этом и толковал, – усмехнулся я со значением.
Поэт уловил недосказанность и уставился на меня с явным неодобрением.
– Я думал, ты говорил о… – из деликатности он не стал упоминать о моем отце, а значит, разозлился не столь уж и сильно, – о прежних временах! Не о новом убийце!
– Я сказал то, что сказал.
– Здесь написано, Прокруста застрелили полицейские при исполнении.
– На месте главного инспектора было бы по меньшей мере глупо утверждать иное.
– Так понимаю, без твоего участия не обошлось?
Я кивнул.
– Рассказывай! – потребовал поэт, огляделся по сторонам и сразу поправился: – Нет, постой! Идем в буфет!
– Внутрь еще не пускают, – подсказал я, но толпившиеся перед цирком зрители Альберта нисколько не смутили.
Он решительно двинулся вперед, без особого труда протолкнулся к широким каменным ступеням, а там откашлялся, прочищая горло, и голосом низким и хриплым потребовал:
– Пропустите!
И люди, не до конца отдавая отчет в своих действиях, начали расступаться. Нам не приходилось ругаться и с боем прорываться вперед, талант моего товарища с легкостью воздействовал на зрителей и прокладывал путь через толпу.
С охраной этот номер не прошел бы. Да Альберт не стал и пытаться, за подобные фокусы вполне можно просидеть все представление в соседнем полицейском участке.
– Управляющего, будьте добры! – попросил поэт, и если в его рокочущем голосе и проскользнула нотка приказа, констебли ничего не заметили, а один из швейцаров вдруг сорвался с места и бросился исполнять просьбу сиятельного.
Толпа вокруг с недовольным видом зашумела, тогда Альберт помахал в воздухе контрамарками, давая понять, что мы вовсе не собираемся воспользоваться связями и пройти внутрь без билетов.
– Спокойствие, господа, только спокойствие! – объявил он непринужденно и добродушно. – Я намереваюсь сегодня исполнять комические куплеты, а мой друг пробуется на роль чечеточника!
Вокруг рассмеялись, и, когда управляющий распорядился запустить нас внутрь, никто вслед и худого слова не сказал.
– Господин Брандт! – Служащий цирка обнял поэта и дружески похлопал его по спине. – Чертовски рад встрече, но, к превеликому сожалению, вынужден вас оставить. Столько дел! Столько дел!
– Поговорим позже, – небрежно кивнул Альберт.
Я дождался, когда мы останемся наедине, и толкнул приятеля в бок.
– Чечеточник, значит?
– Ну, трость у тебя есть, – легкомысленно отмахнулся тот и зашагал через завешанный старыми афишами вестибюль. – Поспешим же, мой юный друг, пока за нами не хлынула алчущая развлечений толпа!
Я двинулся следом и невольно вздрогнул, когда Альберт резко обернулся и спросил:
– Чувствуешь? Цирком пахнет! Цирк – это особый мир, Лео! Цирковые не такие, как мы с тобой, это особый народ, удивительный!
Я воодушевления приятеля нисколько не разделял. В свое время отец вел дела одного средней руки импресарио, и мне довелось вдоволь наобщаться с этими самыми цирковыми. Встречались среди них и хорошие люди, и откровенно дрянные, в целом же воспоминания остались не из приятных.
– Ты бывал когда-нибудь за кулисами? – уточнил поэт, шагая через вестибюль.
– Доводилось, – подтвердил я, не став говорить, что как-то пару месяцев жил в этом самом здании и даже принимал участие в подготовке к выступлениям.
– Удивительный мир! – Альберт прошел в буфет, заказал чашку кофе, рюмку коньяка и посыпанный сахаром лимон, потом поторопил меня: – Ты рассказывай, Лео, рассказывай.
Я попросил принести газированной воды с грушевым сиропом и порцию пломбира с орехами и поведал приятелю о вчерашней стычке с оборотнем в китайском квартале.
– Александр Дьяк – это просто находка, – заявил под конец. – Даже не знаю, что бы делал без его помощи!
– Александр – голова, – согласился со мной Брандт, потом с укоризной спросил: – Но, Лео, почему ты не рассказал мне всего этого раньше?
– Я боялся.
– Боялся?
– Ну да, – подтвердил я, отодвигая от себя пустую тарелку. – Боялся лишить тебя вдохновения. Ты же сам говорил на днях…
– Лео, ты нехороший человек, – вздохнул Альберт Брандт, различив прозвучавшую в моих словах издевку.
В этот момент послышался людской гул, зрители начали быстро заполнять цирк.
Я допил газированную воду и усмехнулся:
– Так понимаю, твоя дама сердца вечером занята?
– Да, она не смогла пойти, – подтвердил поэт с мечтательной улыбкой, – но я сегодня с ней уже виделся и подарил огромный букет тюльпанов. Она без ума от цветов.
– Как оригинально!
– Лео, сарказм тебе не идет, – поморщился поэт, опрокинул в себя остававшийся в рюмке коньяк и предложил: – Идем?
– Идем, – кивнул я, поскольку уже прозвенел второй звонок.
И, прихватив программку и пару театральных биноклей, мы отправились искать наши места.
Как оказалось, неведомый мне благодетель выделил поэту целую ложу, поэтому разместились мы с комфортом и на занимавшую обычные места публику посматривали с нескрываемым превосходством.
– «Лунному цирку» пять веков, представляешь? – сообщил Альберт, раскрыв программку. – Изначально они выступали в Новом Вавилоне, но последние триста лет колесят по Европе. Некоторые номера не менялись со дня основания!
– Очень познавательно, – фыркнул я, рассматривая сцену и ряды сидений, большей частью уже заполненных зрителями.
Засыпанная опилками круглая арена традиционно располагалась в самом центре просторного помещения, свод купола уходил ввысь, ни окон, ни фонарей там не было, и тросы терялись в полумраке.
– Всегда любил узнавать что-то новое, – пожал плечами поэт.
– Всегда любил узнавать что-то полезное, – парировал я.
– Ты скучный, Лео!
– А ты зануда.
– Надо было взять коньяка, – вздохнул поэт, и тут раздался третий звонок.
Потом выступал конферансье, играл сессионный оркестр, кривлялись клоуны – рыжий и белый, фокусник доставал из цилиндра кроликов и голубей, исчезала из закрытой коробки миловидная девица, перекидывались горящими булавами жонглеры. Ничего необычного, все как всегда.
Но скучал я лишь до тех пор, пока не начался номер воздушных гимнастов. Они выступали без страховок и натянутой над ареной сетки, но выделывали при этом под куполом такие фортели, что я просто замер с открытым ртом.
Гимнасты летали. Действительно летали, ежесекундно нарушая закон всемирного тяготения, и в былые времена неминуемо схлопотали бы обвинение в колдовстве. А так люди просто замирали от ужаса; зал то взрывался аплодисментами, то накрывал меня волнами восторженного страха. Иногда казалось, что кто-то из артистов срывается и камнем падает вниз, но всякий раз под рукой в самый последний момент оказывалась трапеция или же его перехватывал идеально рассчитавший время напарник.
Одно только это представление стоило выхода в цирк.
– Поразительно! – вздохнул Альберт Брандт, когда гимнасты раскланялись и убежали за сцену.
Я был вынужден с ним согласиться. Ничего подобного мне видеть еще не доводилось.
Вновь вышел конферансье и объявил:
– А теперь перед почтенной публикой выступит виртуоз научного гипноза маэстро Марлини!
Музыка смолкла, и на арену с важным видом прошествовал импозантной наружности господин лет сорока – сорока пяти, седовласый и смуглолицый. В отличие от большинства фокусников, маэстро вышел не во фраке, а в обычном деловом костюме, но в остальном от цеховых правил отступать не стал. Начал с простеньких трюков, угадывая мысли и заставляя людей припоминать давно забытые события, и только потом ассистенты стали выносить реквизит.
– Нужен человек из зала! – объявил маэстро, когда меж двумя стойками протянули трос.
В добровольцах недостатка не было, пришлось даже кидать жребий.
– Попробуйте пройтись по канату, – предложил фокусник нескладному господину с немаленьким пивным животом. – Не бойтесь, это очень просто.
Доброволец попытался и уже на втором шаге ожидаемо спрыгнул с начавшей раскачиваться под ногами веревки, благо та была натянута всего лишь на высоте середины бедра.
– А ведь это просто! – объявил маэстро Марлини, и в подтверждение этих слов на арену вернулся один из гимнастов; он с издевательской легкостью прошелся по веревке, раскланялся публике и убежал за кулисы.
– Человек способен на большее, достаточно просто высвободить скрытые резервы! – выкрикнул гипнотизер, когда смолкли крики и смех. – Мозг – это уникальный инструмент, далеко не все используют и четверть его возможностей!
Зрители вновь рассмеялись, а фокусник достал из жилетного кармана часы и принялся раскачивать их на цепочке перед лицом покрасневшего от смущения добровольца.
– Три! Два! Один! – громко отсчитал маэстро и потребовал: – На канат!
Нескладный господин спокойно ступил на провисшую веревку, уверенно дошел по ней до противоположной стойки; затем вернулся назад, а когда гипнотизер резко щелкнул пальцами, выводя из транса, враз растерял всю свою уверенность и едва не растянулся, спрыгивая вниз.
– Вуаля! – объявил маэстро Марлини, отпустил потрясенного ничуть не меньше зрителей добровольца и вызвал следующего: – Ну, кто еще сомневается в силе человеческого разума?
На этот раз ассистенты принесли две подставки, на одной лежали три крупных апельсина, на другой – войлочные шары такого же размера.
– Сразу спрошу – умеете ли вы жонглировать? – обратился гипнотизер к скептически настроенному старичку, судя по бравому внешнему виду – отставному военному.
– Не умею, – посмеиваясь, ответил тот.
– Сейчас мы это исправим. – Фокусник взял апельсины и начал поочередно подбрасывать в воздух, перекидывая из руки в руку. – Смотрите и запоминайте!
– Старого пса новым трюкам не выучить, – покачал головой доброволец, но маэстро продолжал жонглировать апельсинами, и как-то незаметно старик отрешился от реальности настолько, что по первому требованию закрыл глаза и довольно ловко повторил немудреный трюк фокусника.
– Думаете, это все? – обвел взглядом притихший зал маэстро Марлини. – Вовсе нет!
Он облил войлочные шары жидкостью для растопки и чиркнул спичкой по боковине коробка; немедленно взвилось бесцветное пламя.
Старик как заведенный подбрасывал, подбрасывал и подбрасывал апельсины, и даже когда один из помощников фокусника перехватил плоды и убрал их на подставку, его руки продолжали двигаться, словно не случилось ничего необычного.
Кто-то рассмеялся, и маэстро Марлини приложил палец к губам, а его натянувший перчатки ассистент вдруг ухватил горящие шары и перекинул их погруженному в транс добровольцу. Тот подмены не заметил и начал жонглировать ими, как жонглировал ранее апельсинами. Зал так и ахнул.
– Боль у нас в голове, – заявил тем временем гипнотизер. – Но способности разума и тела безграничны! Никакой мистики, никакой магии! Одно лишь научное знание! – Он оглянулся на жонглера и с улыбкой продолжил: – Мы неоправданно обделили вниманием наших очаровательных дам. Найдется ли среди зрительниц отважная госпожа…
Прежде чем он успел продолжить, на арену вышла стройная девушка, и у меня заныло сердце. Я узнал ее. К фокуснику подошла Елизавета-Мария фон Нальц, дочь главного инспектора и любовь всей моей жизни.
– О! Ценю в людях решительность, прекрасная мадемуазель! – рассмеялся маэстро Марлини, поцеловал ей ручку и ловко стянул перчатку с тонкой девичьей кисти. – Никаких фокусов! – объявил он и провел рукой перед лицом Елизаветы-Марии, а потом вдруг проткнул ее ладонь длинной спицей.
Все так и ахнули, а я и вовсе вскочил с места.
– Сядь, – дернул меня обратно Альберт. – Успокойся, я уже видел этот номер.
Номер? Спица пронзила руку насквозь!
Мне сделалось дурно.
– Боль в наших головах! – наставительно повторил гипнотизер, осторожно вытащил спицу и отработанным до автоматизма щелчком пальцев развеял транс.
Елизавета-Мария с изумлением осмотрела свою ладонь, чмокнула фокусника в щеку и поспешила на свое место.
– Вот видишь, – флегматично заметил Альберт Брандт. – Фокус!
В этот момент шестеро подсобных рабочих вынесли на сцену длинные носилки, засыпанные раскаленными углями. Верхний свет притушили, импровизированная дорожка отливала в полумраке недобрым алым свечением. Брошенный на угли бумажный листок быстро почернел, свернулся и загорелся.
– В зале могут быть подсадные акробаты и жонглеры, а мадемуазель, не исключено, относится к тем уникальным людям, что не чувствуют боли вовсе, но угли – это другое дело. Надеюсь, никто не подумает, будто я специально выписал для этого номера индийского йога?
Зал ответил смехом, но как-то неуверенно. Все ждали кульминации.
– Есть добровольцы? Нужны два человека! – повысил голос маэстро Марлини. – Не беспокойтесь, мы оплатим лечение!
На этот раз рассмеялись зрители совсем уж нервно.
В итоге на сцену вышли двое: рослый юноша в потрепанном костюме с задних рядов и манерный коротышка с напомаженными волосами из центра зала. Подсадных йогов в них нельзя было заподозрить при всем желании.
– Тысяча франков! – объявил маэстро Марлини молодому. – Тысяча франков, если дойдете до конца! И сто за попытку!
Юноша без колебаний стянул поношенные ботинки и носки, подвернул штанины и подошел к раскаленной дорожке.
– Вперед! – разрешил гипнотизер. – Начинайте, прошу вас!
Молодой человек нервно поежился, но все же шагнул на угли. К моему удивлению, он сделал несколько шагов, все ускоряя и ускоряя темп, прежде чем соскочить на опилки и запрыгать на обожженных подошвах. К нему немедленно подскочили ассистенты фокусника, уложили на носилки и унесли за кулисы.
Воцарилась гробовая тишина.
– Ну? – повернулся маэстро Марлини ко второму добровольцу. – Вы еще готовы рискнуть? Верите ли вы в силу разума, как верю в нее я?
Коротышка судорожно сглотнул и принялся разуваться. В зале зашумели.
И вновь гипнотизер достал карманные часы. На этот раз на подготовку понадобилась минута или две, а потом франт спокойно подошел к дорожке раскаленных углей и прошелся по ней от начала и до конца.
Зрители взорвались аплодисментами, и немедленно на арену вышел конферансье.
– Антр-р-ракт! – объявил он. – Дамы и господа, после перерыва вас ожидают дрессированные хищники, чудесные фокусы и коронный номер – распиливание женщины надвое! Спешите видеть!
Но все поспешили в буфет.
Я откинулся на спинку стула и промокнул платком покрывшийся испариной лоб.
– Это всего лишь фокусы, – напомнил Альберт. – По коньяку? – предложил он и сразу махнул рукой. – Ах да! Ты же не пьешь! – и покинул ложу, тихонько насвистывая себе под нос.
Я немного посидел, затем поднялся по проходу между секторами к выходу из зала и вдруг наткнулся на спешившую по коридору Елизавету-Марию. Ее шляпка была украшена свежей розой, узкая талия перетянута кушаком, и выглядела она в скроенных по последней моде юбке, белой блузе и жакете невероятно привлекательно.
– Добрый вечер, – поздоровался я, нисколько не надеясь на узнавание, но девушка неожиданно замедлила шаг.
– Виконт Крус! – воскликнула она. – Вот так встреча! Папенька на вас чертовски зол!
– В самом деле? – пролепетал я в ответ. – Опять?
– О да! – Елизавета-Мария приблизилась и шепнула: – Никак не может простить, что вы обошли их с Прокрустом.
– Он вам рассказал?
– О том, что это вы застрелили чудовище? – улыбнулась девушка, и в ее бесцветно-светлых глазах замелькали оранжевые крапинки. – О да! Его просто распирало от досады!
Дочь главного инспектора отстранилась, и тогда я в лихорадочной попытке продолжить разговор выпалил:
– Как ваша рука?
– Рука? – удивилась Елизавета-Мария и рассмеялась: – Ах, виконт! Маэстро Марлини – просто гений! Вот, посмотрите сами!
Она протянула мне узенькую ладошку; я осторожно прикоснулся к ней и, едва сдерживая дрожь, произнес:
– Просто невероятно!
– Я была на всех представлениях маэстро, он действительно невероятен! – восхитилась девушка. – Завтра он выступает на приеме у барона Дюрера, я тоже будут там. А вы?
На званый обед к алюминиевому королю меня никто не приглашал, но я лишь многозначительно произнес:
– Даже не знаю. Сейчас веду сразу два расследования…
– Приходите непременно, виконт. Будет весело, – уверила меня девушка и поспешила по коридору.
Я снял очки и проводил ее пристальным взглядом, потом выстоял очередь, чтобы купить газированной воды с сиропом, и уселся на свободную скамью. Дали звонок, антракт закончился, а я все не мог сдвинуться с места, выбитый неожиданной встречей из колеи.
Сердце колотилось неровно-нервно, с перерывами и уколами, то и дело перехватывало дыхание. Стакан воды помог успокоиться, но возвращаться в зал не хотелось, и я остался сидеть на скамье.
Так и просидел все второе действие, а когда зрители повалили на выход, нехотя поднялся и перехватил окруженного восторженными поклонниками Альберта Брандта.
– Лео! – удивился тот. – Где ты пропадал? Я совсем тебя потерял!
– Пустое.
– Неужели это маэстро Марлини произвел на тебя столь сильное впечатление? – рассмеялся поэт. – Завтра мы с ним на пару будем развлекать гостей на приеме у барона Дюрера! – Приятель склонился ко мне и прошептал: – Увы, тебя с собой взять не могу, меня самого пригласил личный секретарь алюминиевого короля…
Я пожал плечами, нисколько по этому поводу не расстроившись.
Пусть я и покривил душой, говоря о расследовании сразу двух преступлений, но на прием Елизавету-Марию наверняка будет сопровождать жених, и что мне – смотреть на них и кусать с досады локти? Не хочу.
– Ты сейчас домой? – спросил я поэта.
Альберт Брандт обернулся к ожидавшим его поклонникам и покачал головой:
– Нет, не думаю.
– Тогда до завтра.
– Прием намечен на четыре часа, – предупредил поэт, – во второй половине дня меня не будет.
– Значит, до послезавтра, – улыбнулся я. – В первой половине дня не будет меня.
Мы распрощались; Альберт повел поклонников своего творчества в ближайшее питейное заведение, а я вышел на улицу, встал на верхней ступени цирка и тяжело оперся на трость. Просто стоял и любовался черной гладью Ярдена, где отражались освещавшие набережную фонари.
– Какая неожиданная встреча! – раздалось вдруг за спиной.
Я обернулся и оказался лицом к лицу со стройным господином в длиннополом плаще и с небрежно намотанным на шею белым кашне.
Бастиан Моран, чтоб его разорвало!
Но спрашивать, какого черта понадобилось от меня Третьему департаменту, я не стал. Вместо этого язвительно улыбнулся:
– Воистину говорят: мир тесен, старший инспектор!
Бастиан Моран заломил в притворном удивлении крутую бровь.
– Уж не послышался ли мне, виконт, сарказм в вашем голосе? – поинтересовался он. – Неужели вы полагаете, что за вами следят?
– Вы не похожи на любителя цирковых представлений.
– И не являюсь тем, кто бездумно тратит людские ресурсы на слежку за столь предсказуемым господином, как вы, – отметил старший инспектор. – Памятуя о вашей дружбе с неким поэтом, я и без того знал, где вас искать. Как проводит время ваш талантливый друг, ни для кого не секрет.
– Вы искали меня по какой-то конкретной причине? – вычленил я из реплики собеседника самую суть. – Неужели арестовали сообщника грабителей?
– Не арестовали, – спокойно ответил Бастиан Моран. – Пока не арестовали, – добавил он, осмотрелся и предложил: – Пройдемся по набережной?
Я отказываться не стал. Мы покинули расходившихся после представления зрителей и зашагали по освещенному газовыми фонарями берегу реки.
– Когда последний раз вы видели дядю, виконт? – спросил вдруг старший инспектор.
– Что-то случилось? – остановился я, опираясь на трость.
– Отвечайте на вопрос! – потребовал Бастиан Моран, враз растеряв всю свою любезность.
Я поморщился и неуверенно произнес:
– С графом я последний раз общался в день налета на банк, старший инспектор.
– А после этого?
– Нет, – покачал я головой. – Пытался с утра дозвониться, но оказалась повреждена линия. Пришлось разговаривать с его поверенным. А что случилось?
Бастиан Моран достал пачку «Честерфилда», закурил и посмотрел на реку.
– На имение вашего дяди сегодня ночью совершено нападение.
– Что с графом? – сразу спросил я.
– Исчез, – коротко ответил старший инспектор. – Вероятно, в момент нападения он отсутствовал дома.
– Экая незадача, – недобро пошутил я и махнул рукой. – Не обращайте внимания, накипело.
– Учитывая имеющиеся между вами разногласия, виконт, я обязан спросить, как вы провели эту ночь.
На миг мне стало не по себе.
– Вы подозреваете меня? В самом деле?
– Мы отрабатываем все версии.
Я рассмеялся:
– На этот раз мне повезло с алиби. Полночи сдавал останки Прокруста сыщикам в китайском квартале.
Бастиан Моран кивнул и ожидаемо уточнил:
– А вторую половину ночи?
– Поехали с Рамоном ко мне. Поднялись на вершину Кальварии, смотрели на город. Приходили в себя. Не каждый день убиваешь легенду, знаете ли, – выдал я заранее согласованную с приятелем ложь и улыбнулся. – И хоть вы можете заподозрить Рамона в желании снабдить меня фальшивым алиби, добраться до загородного имения дяди я никак не успевал при любом раскладе.
– Полагаю, вас не было среди пассажиров ночного поезда, следовавшего в том направлении?
– Нет, старший инспектор, меня среди них не было.
Бастиан Моран последний раз затянулся и выкинул окурок в чугунную урну.
– Хорошо, – непонятно чему кивнул он и замолчал.
– Разрешите вопрос, – произнес тогда я. – Что случилось? Неужели опять неуловимая банда налетчиков?
– Почему вы так решили, виконт?
– Не верю в совпадения.
– Налетчики там побывали совершенно точно, – подтвердил Бастиан Моран. – Отпечатки протектора в грязи у ворот совпадают с теми, что мы сделали ранее.
Я кивнул и отвернулся к реке. По мосту через Ярден ползли огонечки экипажей, развозивших зрителей после представления, и мне вдруг захотелось оказаться в одном из них. Не играть в кошки-мышки с представителем всемогущего Третьего департамента, а ехать домой, к семье или друзьям.
Но мимолетная слабость прошла сама собой, я вздохнул и спросил:
– И теперь вы полагаете, что дядя как-то связан с налетом на банк?
– Я ничего не полагаю, – отмахнулся Бастиан Моран, натягивая лайковые перчатки. – Меня больше интересует чек на десять тысяч франков, выписанный вашим дядей на предъявителя. Как вы заполучили его, виконт?
– Мэтр нажаловался? – усмехнулся я, нисколько этим обстоятельством не удивленный и совершенно точно не напуганный и не выведенный из равновесия. Мне было все равно.
– Нет, – качнул головой старший инспектор, – случайно узнал о поданном вами иске. И знаете, я тоже не верю в совпадения, виконт. На имение вашего дяди нападают, а на следующий день появляется чек на столь крупную сумму.
– Чек был предъявлен к оплате задолго до этого прискорбного происшествия.
– И все же, виконт, откуда он у вас?
Я глубоко вздохнул и задумался, не послать ли докучливого полицейского к черту. Решил, что еще не время, и пожал плечами:
– Граф выписал этот чек для меня в нашу прошлую встречу.
Бастиан Моран многозначительно хмыкнул и попросил:
– Продолжайте.
– Мы заключили сделку: дядя выписывает чек, а я не беспокою его судебными исками по поводу наследства остаток этого года и весь следующий.
– Граф выигрывал тридцать тысяч франков, – продемонстрировал старший инспектор осведомленность о моих финансовых делах, – что получали вы?
– Быстрые деньги.
– И только? Вы получили лишь четверть от потенциального дохода. Это не слишком умно, на мой взгляд. Было что-то еще?
Я подтвердил:
– Было. Эти деньги я собирался потратить на выкуп собственных долгов. Дядя объявляет меня самозванцем, Исаак Левинсон предлагает кредиторам десять центов с каждого франка…
– И деньги остаются в семье? – улыбнулся Бастиан Моран. – Все довольны?
– Не слишком этично, но закон мы не нарушали.
– И что же пошло не так?
– Получить наличные по чеку должен был Аарон Малк, помощник Левинсона. Но сначала на банк напали грабители, потом Прокруст убил самого Левинсона, а Малк исчез с моими деньгами!
– Так вот почему вы искали его! – сообразил старший инспектор, которого вполне убедила логика рассказанной мной истории.
– Дальше вы знаете, – отвернулся я, дабы скрыть невольную улыбку. – Малка мы нашли уже мертвым, до приезда полиции я обыскал тело и обнаружил чек с отметкой об отказе в платеже.
– И отправились выяснять отношения с дядей? – вдруг встрепенулся Бастиан Моран.
– Вздор! – беспечно рассмеялся я. – Действуя через суд, я могу теперь из дяди веревки вить! Закон на моей стороне!
– Вот это и удивительно, – задумался собеседник. – Зачем ваш дядя пошел на столь необдуманный поступок?
– Найдете его – спросите, – пожал я плечами. – Я намереваюсь получить то, что полагается мне по праву. Этого будет достаточно.
Бастиан Моран кивнул и уточнил:
– Виконт, полагаю, Рамон Миро подтвердит ваш рассказ?
Я вновь беспечно пожал плечами:
– Спросите его.
– Всенепременно, – пообещал старший инспектор, отсалютовал мне на прощанье и зашагал по набережной. Вскоре из сквера вывернул крытый экипаж без опознавательных знаков, Бастиан Моран распахнул дверцу, ловко забрался внутрь и укатил в ночь.
Уверен, не устрой его мои ответы, и сейчас я бы катил в этой карете вместе с ним. Но нет – выкрутился, вновь обманул судьбу.
Я сделал несколько глубоких вздохов, успокаивая дыхание, напился из фонтанчика с питьевой водой и облокотился на ограждение набережной.
Как ни удивительно, при разговоре со старшим инспектором нисколько не волновался. Вообще. Все это время перед глазами стоял образ Елизаветы-Марии фон Нальц, в голове звучал ее голос, ощущался тонкий аромат духов. Он никуда не делся и сейчас, и это самым натуральным образом сводило с ума. Хотелось выть на луну или вырвать с тоски собственное сердце.
Ничего подобного я, разумеется, делать не стал. Просто стоял и смотрел на реку.
Стоял и смотрел.
Затянувшие небо облака скрыли россыпь звезд и нарождающуюся луну; теперь окутавшую город темень рассеивали лишь уличные фонари да свет витрин магазинов на противоположном берегу реки. Вдалеке светились в высоте сигнальные огни башен.
Ночью не видно грязи, ночью не видно позолоты. Ночь всех уравнивает в правах.
Она смотрит свысока и на бедных, и на богатых. Любовь не так снисходительна к чужим недостаткам.
Через мост на другой берег по-прежнему ползли огоньки экипажей, не стал бродить пешком по ночному городу и я. Более того – не желая вновь оказаться на электрическом стуле, выбирал извозчика придирчиво и нанял только третьего или четвертого из попавшихся на глаза. И даже так забрался внутрь лишь после того, как снял с предохранителя убранный в карман «Цербер».
– Площадь Бальзамо, – скомандовал извозчику.
Мы недолго поторговались, потом возница взмахнул поводьями, и лошади потащили экипаж по ночным улочкам Нового Вавилона. Я закрыл глаза и вспоминал Елизавету-Марию, аромат ее духов, мягкость ладони, голос и удивительные, завораживающие глаза.
Она помнила нескладного виконта. Она помнила!
И даже полагала, будто именно я остановил легендарного Прокруста. От этой мысли на миг даже стало совестно. Лишь на миг, ведь в любом случае у меня не было ни единого шанса. Я был ей не пара.
Не пара, только и всего.