Гражданин Фуше уехал.

Единственные часы, сохранившиеся после «того погрома», долго били двенадцать. Бомарше слушал. С последним ударом он что-то вспомнил.

– Лекарство… забыл принять… – Он расхохотался. – Когда везли на казнь королеву, палач посоветовал ей одеться потеплее. Она сказала: «Вы боитесь, что я простужусь?» Но самое смешное: кажется, я принял лекарство… Простые действия исчезают из памяти. Вчера никак не мог вспомнить, отправил ли я деньги сестре. И обычные слова… это самое мерзкое… забываешь. Впрочем, уже можно все в прошедшем времени… И этот полдень, и эти мысли, и все глупые заботы… ком забот – все не нужно. Более ничего ненужно… Я свободен… Я думал, что пьеса – это много действующих лиц. Нет, самая интересная пьеса – это ты один… Этот итальянец Казакова как-то сказал мне «Напишите пьесу – человек сидит на горшке… и тысячи забот и возвышенных мыслей… а он на горшке…» Я видел его… десять лет назад. Десять лет – и как вчера… Старость – как революция… Неправдоподобно быстро бежит время… Я устал… Устал. И тем не менее пора готовить Театр.

Он встал, повернул грязноватые стулья из Трианона к вишневой занавеси. Вольтеровское кресло передвинул к комоду, на котором лежали шпаги и пистолеты.

После чего сел в кресло и стал ждать, как уходил последний полдень.

В час пополудни вернулся Фигаро. Он молча принес утренний кофе.

– Ну и что ты там делал, убийца?

– Сидел.

– В камере?

– Нет, в приемной на стуле.

– У тебя такая важная физиономия, будто тебя пытали.

– Вас ожидают.

– Пришел?

– Пришел.

– Зови, убийца… Ты хоть понимаешь юмор – последний Фигаро убьет своего создателя… Какова шутка?

Фигаро молча глядел на Бомарше.

– Ну хорошо, зови.

Граф Ферзен вошел в комнату.

Бомарше – сплошная улыбка – оглядел графа.

«Темный фрак, положенный в былые времена революции… Не хочет обращать на себя внимания. Глупец! Все так изменилось в Париже. И скромная одежда на этаком барине, пахнущем дорогим одеколоном и в дорогом шейном платке… Ах, мой друг, вы и перстень, стоящий целое состояние, забыли снять! Но как же снять – это ведь наверняка ее подарок… Нет, сразу обращает на себя внимание сей господин. И голова – гордая, с орлиным носом на высоком теле торчит… при таком росте одиноко бедной голове парить над прохожими… одни облака вокруг. Одиночество очень высоких людей… И Антуанетта, маленькая красотка, нежный плющ вокруг дуба… маленькие холеные ручки… ее губы… Все это, друг мой, я испытал сегодня ночью. Тело Антуанетты в моей постели… тело другой…»

После недолгого молчания Бомарше обрушил на пришедшего поток обычных театральных восклицаний:

– Дорогой граф! Сколько лет! Простите, что принимаю вас в спальне. Маленький островок уюта, этакая лодка Ноя… Гостиная, столовая и прочие тридцать комнат совершенно разрушены потопом революции, да-с… И сложное финансовое положение не позволяет, увы, предпринять необходимые меры. Но я привык… Когда-то я верил, что для счастья необходим дворец, а теперь вот счастлив в единственной комнате, ибо знаю: всех нас ждет последнее самое долгое счастье в комнате не более чем в пару метров.

Ферзен не слушал – он уже увидел те стулья. И не мог оторвать от них глаз.

Бомарше продолжал искриться улыбками – само дружелюбие:

– Эти стулья в полном вашем распоряжении. Присаживайтесь, граф поудобнее. Вы ведь не раз на них сиживали. Боже мой, все это было не так давно… и так давно». Другая жизнь, другая жизнь…

– Я просил через вашего слугу уступить их мне, – сказал граф. Он ненавидел этого тучного человека, его постоянную улыбку, точнее – постоянную насмешку.

– Конечно же, конечно, они дороги вам! – воскликнул Бомарше. – Но есть затруднение: мне они дороги тоже. Они для меня – часть восхитительного мира, который навсегда исчез. Где он? Разве что остался в моих комедиях… Власть, слава – все тлен! Суета! «Повелитель сверхмогучий обращается во прах» – я вынужден цитировать себя. Помню, мне было чуть за тридцать» тогда правил Людовик Пятнадцатый. Я готовился уехать в Испанию по семейному делу: убить на дуэли соблазнителя сестры, что, кстати, и удалось… И как раз накануне отъезда мне пришлось быть в Версале. В тот день, как сейчас помню, шел дождь… холодный был май… Я был в апартаментах герцогини де П. и из окна увидел носилки. Их вынесли из дворца, а на носилках, под простыней, намокшей под проливным дождем, ясно обозначалось нагое женское тело. Я в ужасе спросил: «Что все это значит?» И герцогиня объяснила: «Только что закрыла глаза госпожа де Помпадур…» Вот так! Вчерашнюю некоронованную королеву Франции» ее благосклонный взгляд ловили принцы крови, ее воспевали поэты и рисовали живописцы, с ней спешили поделиться своими открытиями ученые, да и ваш покорный слуга отправил ей свои первые часы» и вот ее, как подохшую собаку, спешно уносили прочь под проливным дождем, ибо по этикету во дворце не могло находиться мертвое тело. А король? Он только заметил вослед когда-то обожаемому телу. – «Бедная мадам! Должно быть, печально отправляться в такое дальнее путешествие в такую плохую погоду…» И тотчас забыл о ней в объятиях другой. Двор сказал: «Бедняжка маркиза!» И тотчас начал ее любить, как прежде ненавидел. Мы, французы, первые в мире по непоследовательности» «Вот и кончилась греза», – сказал я тогда. И то же я повторил, когда убили королеву. Какой странный вкус у судьбы! Оставить жить, к примеру, меня, старого бумагомараку, и удалить из жизни такую красавицу, оставив ее голову в руках палача Сансона!

– Ни слова о Ней! – сказал граф.

– Да, конечно, иначе вы меня… Итак, я весь внимание. Я хотел бы услышать причину вашего страстного желания повидать меня, чтобы, как я понял, непременно меня убить.

– Вы выразились точно – убить. Я вам об этом написал. – И граф продолжил срывающимся от гнева голосом: – Я получил сведения, сударь, о вашем участии… касательно… касательно… – Он остановился, задыхаясь от ярости.

– Я вас понимаю, – Бомарше все так же нежно улыбался. – В гневе трудно формулировать. Позвольте мне. Тем более что удачная реплика – моя профессия. Итак, во-первых, вы получили сведения о некоем эпизоде, героиней которого была некая дама…

– Эпизоде?! Так вы называете грязный фарс, с которого началась гибель королевы Франции? И который придумали вы, жалкий писака! – Граф уже сладил с гневом, был холодно-невозмутим. – Но сначала я хотел бы, сударь, услышать от вас все подробности. Прежде чем…

– …вы убьете меня.

– Да. Я убью вас.

– Заключительная фраза дискуссионна по понятной причине: я постараюсь не дать вам это сделать. Что же до подробностей… вот эта часть фразы мне нравится. Я даже кое-что подготовил и, смею надеяться, с лихвой вознагражу ваше любопытство. Вы пришли услышать об одном эпизоде, но услышите о двух. О двух, я сказал бы, таинственнейших эпизодах, героиней которых оказалась она – королева Франции… Но одно уточнение. Вы должны понять, дорогой граф, что пришли в дом Бомарше, но оказались – где? В театре!

– Я не позволю издеваться… – Граф в бешенстве вскочил и попытался схватить Бомарше за горло.

С удивительной легкостью грузный Бомарше выскользнул из его рук и отпрянул к комоду. В руках у него оказалась шпага, которую он приставил к горлу графа. Свободной рукой с легким поклоном он уже протягивал ему другую шпагу.

Граф растерянно взял шпагу, а Бомарше опустил свою.

– Вы не правы, граф. Стоит ли убивать меня, так ничего и не узнав? Или лучше все-таки повременить и дать мне усладить вас подробным рассказом? А себя самого, – продолжал, тяжело дыша, Бомарше, – недурными воспоминаниями… столь необходимыми в сегодняшний вечер.

Граф молча отшвырнул шпагу. И Бомарше, не оборачиваясь, тоже отбросил свою.

«В этом жесте был шик. Зазвенев, моя шпага упала в углу комнаты».

– Экий вы безумец, граф… А я всегда полагал, что шведы рассудительны, – сказал Бомарше с вновь обретенной улыбкой. – Поверьте, я отнюдь не склонен нынче к шуткам – вы действительно пришли в театр. Ибо те два эпизода, которые, не побоюсь сказать, перевернули судьбу великой страны… да и мира… на самом деле были всего лишь двумя пьесами, сочиненными Бомарше. Где, кстати, вы были одним из действующих лиц… И эти пьесы сегодня предстанут перед вами.

– Выражайтесь яснее, сударь!

– Иначе сгоряча убьете? Да, вы необычайно страстный швед, – веселился Бомарше. – Что же касается ясности… Ах, дорогой граф, в отличие от грубости, ясность – редкое свойство в этом не лучшем из миров. И рассказ мой, который вы пришли услышать, потребует от вас размышлений. Хотя размышление… «Если вы сильный мира сего, то думаете, вы и разумом сильны?» – вопрошал в моей пьесе Фигаро… кстати, под овации зала. Я прошу прощения у вас за его шутку. Что делать, как вы вскоре узнаете, персонажи моих пьес часто выходили из-под контроля их творца».

Разговор прервал Фигаро. Слуга вошел и молча уставился на Бомарше.

– Он? – спросил Бомарше. Слуга кивнул.

– Попроси подождать… всего несколько минут. Только очень вежливо. В гневе он невозможен, – вздохнул Бомарше.

Ферзен тотчас насторожился. Бомарше засмеялся:

– Как все нервны! Ваша рука забавно ищет отсутствующую шпагу. Полноте, граф! Разве Бомарше допустит нарушения законов гостеприимства? Тем более что пришедший господин отлично вам известен и даже состоит с вами в самой дружеской переписке. Более того, благодаря ему я имею честь видеть вас в своем доме… А пожаловал он по моей просьбе, ибо он тоже персонаж моей пьесы. Одно из действующих лиц. Я еще раз хочу подчеркнуть – вы пришли в театр, где перед вашим приходом судьбе угодно было показать пролог грядущего представления. Его, надо сказать, великолепно исполнил гражданин Фуше. Благодаря ему автор грядущей пьесы… он же одновременно ее главный герой, то бишь Бомарше… уже представлен. Это всегда так скучно – объяснять в пьесе предысторию героя: никакого действия, сплошная болтовня. Здесь, как правило, драматург фальшивит, а зритель дремлет. Так что спасибо Фуше, он все объяснил. Кстати, он осведомлен, что вы в Париже.

– Ему заплачено.

– И много он взял? Впрочем, глупый вопрос. Сто тысяч дашь – возьмет. Но и грош дашь – тоже возьмет. Таковы наши новые отцы отечества.

– Послушайте, я не смогу долго слушать ваше паясничанье…

– Да, да, вы пришли меня убить и вы торопитесь. Я помню. Бомарше на всякий случай отступил к комоду, где лежал ящик с пистолетами, и, облокотившись на него, невозмутимо продолжал:

– Что ж, хватит отвлечений… За дело, граф. Итак, столь интересующая вас история, а точнее, пьеса, сочиненная Бомарше, начинается. На календаре в момент поднятия занавеса – тысяча семьсот восемьдесят пятый год. Бомарше, на сцену!.. Как уже поведал без вас гражданин Фуше, в том году сукин сын Бомарше был очень знаменит, находился в пике своей славы. Вам, дорогой граф, случалось быть любимым женщинами, но не случалось быть любимым страной. Постарайтесь представить: весь Париж сходит с ума от вашей запрещенной пьесы. Вашими остротами разговаривают в гостиных ваши часы носят во дворцах… Вы богаты! И еще: вы помогли целой стране завоевать независимость. И вот когда Бомарше окончательно поверил в свою важность, к нему явились гвардейцы короля. Акт первый, явление первое: посреди ночи его дом обыскивают, роются в бумагах на глазах полусонных испуганных домашних. Бомарше узнает, что его велено отвезти в тюрьму – такова, оказывается, прихоть короля. И его, грубо толкая, сажают в вонючий тюремный экипаж и увозят прочь из роскошного дома. Он даже не успел поссать на дорожку… Он ведь был уверен, что его везут в крепость напротив, в Бастилию – тюрьму для знати, для людей известных. Но нет, везли долго и привезли в вонючую тюрьму Сен-Лазар, где сидят нищие, проходимцы, сутенеры, проститутки. Его бросили в грязную камеру, где он понял, что такое счастье, – оказывается, это иметь возможность пописать. После чего ему приходится спустить штаны во второй раз, и два здоровенных монаха, согласно правилам этой тюрьмы, порют его, причем по очереди, чтобы не уставать. Согласитесь, не лучшая участь для немолодой, полувековой задницы, сидя на которой, я создал Фигаро… Между тем весь Париж негодует. Ибо весь Париж, если вы еще не забыли, презирал тогда короля и любил Бомарше. И особенно негодует…

– Я запрещаю вам произносить Ее имя, – вырвалось у Ферзена.

– Послушайте, воздержитесь от глупостей… Даже королю не удавалось запретить Бомарше говорить. Бомарше – свободный болтун. Так что, коли вы еще раз меня прервете… я действительно умолкну навсегда.

И швед опять обуздал себя. Он сказал со спокойным достоинством:

– Конечно же продолжайте, сударь. И позвольте принести вам свои извинения. Будьте совершенно свободны…

– Прежде чем вы меня убьете? – засмеялся Бомарше.

– Именно так.

Бомарше, веселясь, покинул местечко у комода с пистолетами и уселся в любимое вольтеровское кресло.

– Итак, явление второе: Бомарше в тюрьме. Он унижен, но совершенно спокоен… – Бомарше уютно тонул в необъятном кресле и неторопливо продолжал: – Ибо мерзавец знает: Прекрасная Дама, точнее, королева Франции, мечтает сыграть роль в его пьесе… роль восхитительную – субретки Розины. Ее модистка мадам Берген, «министр моды», как ее прозвали в Париже, уже сшила королеве этакий прелестный наряд, и парикмахер придумал этакую простенькую, но так идущую ей прическу. А муж все испортил, посадив Бомарше. Негодный лишил друзей королевы… и прежде всего главного друга… я говорю о вас, граф… счастливой возможности – еще раз восхититься красавицей. Негодует модистка, негодует парикмахер, негодует королева: три главных законодателя жизни модного Парижа требуют свободы для Бомарше. Как вы еще помните, сего было достаточно, чтобы король привычно капитулировал перед истинными владыками. Бомарше может с триумфом покинуть тюрьму. Но наш хитрый сукин сын, отказывается выйти! Мерзавец требует компенсации за побитую жопу. И тогда ему назначают годовую пенсию в тысячу ливров, цензуре велят ни в чем не препятствовать «Женитьбе Фигаро» и так далее… И вот – явление третье: тысячи людей аплодируют у тюрьмы, когда я покидаю ее… Здесь немного музыки. Можно марш. Эй, Фигаро!

Фигаро не без изящества промычал военный марш. И даже внезапно заорал:

– Виват!

– Этот восторженный рев, – пояснил Бомарше, – означал: узник появился в тюремных воротах.

Фигаро восторженно вопил и аплодировал.

– Счастье толпы! И я – небритый, грязный, с высеченной задницей – отправляюсь домой… Терпите, граф, мы скоро дойдем до интересующего вас… А пока явление четвертое: Бомарше дома. И здесь – маленькое разъяснение. Естественно, глупый король был уверен, что Бомарше, получивший такую компенсацию, забыл все обиды. Что ж, король по-своему был прав: голова их забыла. Но не оскорбленная задница! Задница у Бомарше оказалась на редкость злопамятной. Согласитесь, «эгалите» должно быть для всех частей тела. И если ты – жопа, это не значит, что ты не требуешь равенства, справедливости и тебя можно безнаказанно лупить! И вообще, зачем обиженному заду все эти запоздалые почести? И вот тогда-то враги короля постигли эту жажду мести задницы Бомарше… Такова ситуация перед явлением пятым – и важнейшим. Внимание, занавес!

Явление пятое: к Бомарше пришел некто…

И Бомарше выкрикнул:

– Проси на сцену!

Фигаро поклонился, картинно распахнул дверь и объявил торжественно:

– Гражданин маркиз де Сад!

Граф вздрогнул и уставился на дверь. Бомарше покатился со смеху:

– Гражданин маркиз… о безумие революции!

И вошел маркиз. Он был в том же одеянии, в каком увидит его через пятнадцать лет Шатобриан. Голубой фрак был все еще превосходен, но розовые панталоны уже сильно заляпаны всеми видами еды.

– Ну что за идиот! – сказал маркиз.

– Отличная реплика для выхода, – зааплодировал Бомарше.

– По-моему, – развязно продолжал маркиз, – я хорошим французским языком объяснил этому олуху, вашему слуге: меня зовут маркиз де С. Нет, эта страна была глупа до революции, но после – стала абсолютным царством идиотов. Какое счастье, что есть гильотина… хоть немного их будет поменьше – Наконец маркиз заметил графа Ферзена.

– Да, я не познакомил вас… граф Ферзен, – не без удовольствия объявил Бомарше.

Какое-то мгновение маркиз с изумлением, даже с испугом, глядел на Ферзена. А потом весьма неожиданным для тучного тела церемонным поклоном до земли приветствовал графа. И граф с грацией, уже забытой после революции, склонился в ответном поклоне.

«Механические бронзовые фигурки на часах Антуанетты в Трианоне».

– Я рад, дорогой граф, – сказал с усмешкой Бомарше, – что сумел устроить вашу встречу с маркизом, с которым вы знакомы лишь по письмам. И я счастлив, что благодаря маркизу, который донес… – Бомарше остановился. – Нет, заменим это слово новым, модным словечком революции – информировал вас о прошлых деяниях Бомарше… я имею честь видеть вас у себя в доме.

– Мне жаль, дорогой маркиз, что мы не были знакомы прежде, в счастливые дни Франции, – обратился Ферзен к маркизу, не слушая Бомарше.

– Это было бы непросто «в счастливые дни Франции», – сокрушенно подхватил Бомарше, – ведь когда вы, граф, наслаждались жизнью и любовью в Трианоне, «дорогой маркиз» проводил время все больше в тюрьме или в публичном доме. Но, надеюсь, недавняя переписка вас сблизила?

Маркиз весело расхохотался, и счастливое выражение сытого младенца появилось на его лице. Он опустился на стул из Трианона. На лице графа было страдание, когда стульчик жалко скрипнул под обильным телом.

– Прошу прощения за мой неряшливый туалет, граф, но это все, что я могу себе нынче позволить.

– Думаю, граф изумлен, – усмехнулся Бомарше. – Ибо та сумма, которую вы наверняка получили от него за письмо о Бомарше… заметьте, я опять не говорю: «донос»… должна была здорово поправить ваши дела.

– Деньги исчезли, – смиренно сказал маркиз. – Я ведь по скудости средств, граф, обитаю на жалком чердаке с дурными засовами… И воры, решив, что у маркиза должны водиться средства, легко обчистили мое убогое жилище.

– Уверен, все было иначе… Маркиз привел в свое «убогое жилище» очередную девку, она-то его и обчистила, – сказал приветливо Бомарше.

Маркиз улыбнулся.

– Вы весельчак, Бомарше. Вам, описывающему человеческую выставку, не понять коллегу, ежедневно спускающегося в человеческую преисподнюю… Однако, сударь, я ограничен во времени и хотел бы узнать, зачем вы меня позвали.

– Мой слуга заплатил вам за три часа. Если вы помните, обычно столько длятся хорошие пьесы.

– Но все, что сверх того, должно быть оплачено дополнительно. Сейчас два пополудни. Я не позволю себя обмануть! – скандально закончил маркиз.

– Что ж, это справедливо, – сказал Бомарше. – Итак, к пьесе… Явление пятое маркиз вошел в комнату Бомарше… Маленькое предуведомление, граф, о маркизе де С., вашем осведомителе и моем действующем лице. Есть одно важное обстоятельство, которое вам следует знать. Однажды из ворот Бастилии выехал таинственный экипаж. Бедный король тогда властвовал, но уже давно не управлял – правили, как вы помните, принцы крови. И комендант Бастилии беспрекословно их слушал. По просьбе герцога Орлеанского нашего маркиза тайно вывезли из страшного замка, ибо у него было деликатное поручение от герцога… к озлобленной заднице Бомарше. К сожалению, сам герцог Орлеанский, как известно, не может появиться в нашей пьесе по уважительной причине он гниет в безвестной могиле с отрубленной головой. Его роль, как и роли всех отсутствующих, будет читать мой слуга Фигаро.

Слуга молча поклонился.

– Пусть его молчаливость не вводит вас в заблуждение, – продолжал Бомарше. – Он – один из хитрейших прохвостов, догадавшийся, как выгодно быть молчаливым. На самом деле хитрец все время болтает, но сам с собой. Это удобно, хотя бы потому, что никто не подслушивает и не доносит… И еще: он очень любит своего господина, ибо ждет, что тот когда-нибудь расплатится с ним. Так что вы зря, граф, попросили его отравить меня. И вы, маркиз, – тоже. Я ему должен, господа, куда больше, чем вы обещали.

И граф, и маркиз – оба молчали. А Бомарше с важным видом встал, подошел к маленькому бюро красного дерева, вынул ключ, открыл ящик, и на свет появилась весьма объемистая рукопись в вишневой, в тон занавеси, папке.

Бомарше торжественно протянул ее Фигаро.

– Здесь написано все, что вас интересует, граф: обе пьесы, сочиненные… нет – сотворенные Бомарше.

Фигаро важно принял рукопись из рук хозяина, водрузил на нос очки, которые Бомарше почему-то именовал «снарядом», и приступил к чтению:

– «Комментарии для потомков.» Лица, о которых идет речь в пьесе: герцог Орлеанский… Его нос, столь похожий на шпагу, фирменный нос Бурбонов…»

– Когда человеку отрубили голову, нос не актуален, – прервал его Бомарше. – Читай далее, но притом учитывай: ты читаешь о мертвеце.

Фигаро продолжил уже элегически:

– «Из всех ненавистников короля герцог был главный: его обидели, и много раз… Даже титула гранд-адмирала, который носили все его предки, он не получил… Брак его дочери с племянником короля расстроила Антуанетта… Она ненавидела герцога. Маленькая Антуанетта умела любить. Но куда более умела ненавидеть…»

– Там же написано – «для потомков», а наши гости – современники и все это отлично знают. Не заставляй нас скучать. Простите, господа, у меня всегда проблемы с началом… Короче – явление пятое: маркиз явился к Бомарше с поручением от герцога Орлеанского. Маркиз был великолепен: камзол с золотым позументом… Правда, от этого камзола исходил особый запах, ужасный для моих чувствительных ноздрей. Только потом я понял – маркиз пропах тюрьмой… Ну, а далее он поведал мне удивительное поручение от герцога, которое весьма изумит вас, граф. – Маркиз уже понял, что неприятного разговора не избежать. Он ненавидел Бомарше. Его мозг лихорадочно работал… И он решил молчать. Молчать до конца.

А Ферзен напрягся и приготовился слушать. Но Бомарше не торопился. Ему нравилось изводить графа.

– Кстати, как вы думаете, маркиз, почему для своего весьма опасного поручения герцог решил избрать именно вас?

Маркиз молчал.

– Что ж, отвечу сам. Во-первых, маркиз, вы умны. Это очень существенно, ибо, как утверждал мой первый Фигаро: «Ум совершенно не важен, если вы хотите, чтобы служили вам. Но совершенно необходим, чтобы служили вы». И еще…

Маркиз молчал.

– И опять я отвечу за вас, маркиз, – усмехнулся Бомарше. – В случае, если бы затея, придуманная герцогом, раскрылась, маркиз быстро – и навсегда! – исчез бы в тюрьме. Но была и третья причина – главная. Герцог уже прослышал про нее… про ее лицо. Впрочем, об этом потом… пусть пока остается загадка.

– Маркиз не выдержал молчания: – Но графу следует знать, почему я принял тогда предложение герцога! Я ненавидел вас, Бомарше… за славу… за то, что вы плоть от плоти этого века, вы – жалкая пробка, не тонущая в волнах времени… Вы никогда не осмелитесь, Бомарше, спуститься в преисподнюю человека… никогда не отважитесь написать про самое главное, про самое прекрасное и низменное – про пещеру… пещеру между женскими ногами, эту колыбель, где зачинается безмозглая накипь, называемая человеком… Вы, Бомарше, всего лишь участник человеческого стада трусов, загнавших себя в клетку придуманной ими же морали и тайно предающихся истинным потребностям, которые сами же объявили пороками. А пещера – путь к истине, в пастушескую долину языческой свободы… Вы, Бомарше, поверхностны и трусливы, как вкус толпы. И за это толпа вас славит! Потому я втайне и надеялся, что дело, которое я должен был вам предложить, наконец-то сломит вам шею!

– Сразу видно, – засмеялся Бомарше, – что вы писали в юности нравоучительные пьесы, прежде чем приняться за непристойные романы. Но не забывайте, маркиз, я арендовал вас на три часа для участия в моей пьесе. Так что подобные монологи я вычту из оплаченных часов. Но вернемся к пьесе. – Итак, явление пятое. Вы тотчас приступили к рассказу о предложении герцога Орлеанского. И что же вы сказали тогда ненавистному Бомарше? Ваша реплика!

Маркиз молчал.

– Ну что ж, я был готов к этому! Эй, Фигаро! Реплику маркиза – как она записана в пьесе Бомарше?

Фигаро невозмутимо начал читать текст маркиза:

– «Позвольте сразу к делу, Бомарше. Герцог просил передать вам то, что вы, впрочем, и сами отлично знаете. Страна устала от Семьи. Вместо короля нами давно правит его продажное окружение во главе с обезумевшей от расточительности Антуанеттой. Дефицит бюджета огромен. Королева затеяла строительство нового дворца, а у крестьян нет денег на хлеб. Страна на пороге бунта. Режим надо ликвидировать как можно быстрее. Пока это можно сделать безболезненно, иначе всех нас ждет катастрофа. Герцог очень надеется на вас…»

– Точнее – на обиду моей задницы, – засмеялся Бомарше. – Браво, Фигаро! – И добавил, обращаясь к маркизу и молчащему Ферзену: – Поверьте, господа, память не подвела Бомарше… Маркиз, может быть, у вас есть какие-то дополнения или возражения по вашим репликам? Я жду…

Маркиз молчал.

– Возражений нет. Итак, ваша следующая реплика… весьма важная, ибо вы предложили мне… – Бомарше вопросительно смотрел на маркиза, но тот по-прежнему безмолвствовал. – И это запамятовали? Ну что ж, Фигаро, продолжай текст забывчивого маркиза.

И Фигаро продолжил читать текст из рукописи:

– «Герцог верит в вас… как он сам сказал: „в несравненного мастера интриги“. Он надеется, что вы, как ваш Фигаро, способны „придумать четыре интриги сразу“. Короче, он хотел бы, чтобы вы создали интригу столь же остроумную, как тот памфлет о короле, который вы когда-то приписали другому, – и столь же разящую. Вы должны скомпрометировать власть, точнее, уничтожить ее авторитет!»

– Власть – это люди. Кого же именно, по мнению герцога, я должен убить интригой?

– «Вы уже поняли. Героиней скандала должна стать Антуанетта. Ее ненавидят нация и герцог».

– Проклятье, – шептал Ферзен, – страна негодяев!

– Но вы забыли, Бомарше, мою последнюю реплику, – усмехнулся маркиз. – «Герцог щедро оплатит вам ваше сочинение».

– Никогда! – вскричал Бомарше в негодовании. – Никогда Бомарше не забывал реплик! Это вы забыли течение событий». Читай же, Фигаро!

Фигаро важно взглянул в рукопись:

– «Явление шестое: парк у дома Бомарше. Ремарка: Бомарше и маркиз уже прощались, когда маркиз сказал: „Учтите, герцог щедро оплатит вам ваше сочинение“. Ремарка: Бомарше засмеялся».

– Передайте герцогу, – подхватил Бомарше, – что моя будущая пьеса, как и все, что выходит из-под моего пера, стоит слишком дорого… даже для принца крови. Поэтому я буду трудиться задаром. Ибо, как вы уже догадались, я собираюсь служить не герцогу, но своей обиженной заднице… Так я сказал тогда. И что вы ответили?.. Маркиз, не тяните время, подхватывайте, ваша реплика! Она главная для понимания интриги. Внимание, граф! Ну! – кричал Бомарше. – Ну, маркиз!

Но маркиз в замешательстве смотрел на Бомарше и… молчал.

– Автор устал приходить на помощь этому трусу. Эй, Фигаро, текст маркиза! Только умоляю: читай просто, не крась слова. Ты не у себя в «Комеди Франсэз» – у нас Театр Жизни.

– «А теперь я скажу вам главное, Бомарше, – читал Фигаро. – Герцог велел познакомить вас с мадемуазель де О., будучи уверен, что она сможет стать главным персонажем в вашей будущей интриге. Завтра я приеду с нею».

– И на следующий день маркиз привел ее ко мне. Она была в маске. Внимание, граф. На сцену выходит… Клянусь, вам следует сейчас собрать все душевные силы… Фигаро, выход героини! – объявил Бомарше.

Слуга торжественно распахнул вишневую портьеру на месте, где прежде был камин. И обнажилась пустая изуродованная стена.

– Помните, граф, – сказал Бомарше, – вы привезли из Швеции великого мастера, который выложил камин в Трианоне, в кабинете Антуанетты. Я нанял его после. И он сделал мне точно такой же» то есть ложный камин… Здесь спрятана маленькая педаль, и достаточно ступить на нее»

Бомарше торжественно наступил на педаль. Заиграл невидимый клавесин, и под музыку часть стены медленно отъехала в сторону. За стеной оказалась крохотная комнатка, где в свете свечи на стуле сидела женская фигура.

– Маркиз, который после революции был некоторое время в новой власти, – продолжил Бомарше, – подтвердит вам, что такую же таинственную комнатку национальные гвардейцы обнаружили в Трианоне за ложным камином в кабинете королевы» И узнав, что камин клал швед, справедливо предположили, что в этом тесном убежище не раз прятали другого шведа… Помещение даже прозвали «комнаткой Ферзена».

Граф хотел ответить что-то негодующее, но не успел. Бомарше провозгласил:

– Ее зовут мадемуазель де О.Мадемуазель, мы ждем вас.

Женская фигура поднялась со стула.

И Ферзен застыл… В необычайном смятении он смотрел на освещенный догорающей свечой изящный силуэт. Женщина была в черной полумаске.

– Похожа, не правда ли, граф? – насмешливо продолжил Бомарше. – Маркиз открыл ее в публичном доме в Дижоне.

– Ничего подобного, бордель был в Эмсе, – обидчиво сказал маркиз.

– Мы должны быть точны в мелочах, – обратился Бомарше к Фигаро, и тот молча поправил текст.

– Да, я увидел мадемуазель в Эмсе, в премилом вертепе. Я тогда удачно сбежал от полицейских, конвоировавших меня в мою первую тюрьму, в Венсенн… и забрел туда. С этой шлюхой я скрывался целый месяц в моем замке. С ней же меня там и арестовали. Потом она жила в провинции, где, к ее счастью, мало кто понимал, какое у нее лицо. Но в Бастилии я уговорил коменданта разрешить мне видеться с нею. Когда комендант ее увидел, он, клянусь, бухнулся перед ней на колени… и сообщил о ней герцогу, – бормотал маркиз.

– И герцог, увидев ее, был столь же потрясен, – сказал Бомарше. – Он спрятал мадемуазель в Пале-Рояле. Там она ходила в черной полумаске, и никто не мог увидеть ее лица. Ну а затем герцог приказал привезти ее к Бомарше… Так я впервые увидел ее. Прочь маску, мадемуазель!

Она молча сняла маску.

– Боже мой, – только и смог прошептать бедный граф. – Боже мой!.. Бомарше презрительно-насмешливо смотрел на него.

– Но этого не может быть… – беспомощно пролепетал граф.

– Не лучшая, но единственно возможная реплика… Что-то подобное твердил и я, когда ее привел маркиз. Да, перед вами – двойник королевы…

Какие возможности для сюжета открывало это неправдоподобное сходство! Драгоценная мадемуазель де О… так она сама себя назвала…

– Точнее, так придумал я, – не смог промолчать маркиз. – Настоящее имя мадемуазель – де Олива. И она прошла отличную школу у вашего покорного слуги. Она не говорлива. И обожает действовать.

– Обойдемся без скабрезностей, маркиз, – прервал его Бомарше. – И – назад, в мою пьесу. Явление седьмое. После множества восклицаний я подытожил тогда: «Вылитая Антуанетта! И даже голос!.. Невероятно! Виват! Великолепная получится пьеса…» Но, маркиз, теперь пора подумать и о другом действующем лице – о мужчине. Изложу его качества, необходимые для сюжета. Он должен быть, во-первых, болван…

Маркиз оживился и вступил в игру:

– Ну, этого добра в Париже…

– Браво! Именно так вы и сказали тогда, и с той же интонацией… «Итак, нужен, во-первых, болван. Но, как вы догадались, очень знатный болван, это во-вторых».

– Еще легче, как вы сами знаете…

– Естественно, помешанный на Эросе, – фонтанировал Бомарше. – И, конечно, он, как и все при дворе, должен быть влюблен в королеву и готов на все, чтобы ее завоевать. А она… хотелось бы, чтобы она его… скажем, недолюбливала. От этого его страсть только распалится. И еще одно обстоятельство. – Тут Бомарше остановился и торжествующе произнес: – Чтобы он был красив и даже чем-то похож на… – Бомарше засмеялся и посмотрел на Ферзена. – Да, так я сказал тогда: он должен быть похож на вас, чтобы обществу легче было поверить в интригу, которую я в тот миг уже придумал. И что ответили вы на эти предложения, маркиз?

Маркиз смущенно молчал.

– Фигаро, текст маркиза, который опять решил все забыть. – И, обратившись к графу, неотступно глядевшему на мадемуазель де О., Бомарше прибавил: – Прелесть моей пьесы, граф, в том, что в ней нет ни единой реплики, выдуманной мною. Итак, Фигаро, что же сказал тогда маркиз?

Фигаро углубился в рукопись:

– «Вам нужен смельчак».

– То бишь развратник, – усмехнулся Бомарше.

– «Вы обратились по адресу. Я знаю всех смельчаков в Париже», – продолжал читать Фигаро текст маркиза.

– После чего, – перебил его Бомарше, – мы добрых пару часов перебирали бесконечный список развратных глупцов при дворе. Многие могли бы претендовать… И вдруг маркиз закричал… Фигаро! Текст маркиза!

– «Проклятье! Как же я забыл самого смелого из смельчаков?! Кардинал де Роган – друг моего дядюшки прелата. Болван отменнейший, но при этом так красив! И так часто бывает теперь с принцами церкви – не отстает от принцев крови… Ремарка: „Здесь маркиз стал воистину вдохновенным, и речь его полилась, как стихи…“ О „petite maison“ кардинала близ таможни Вожирар слагают легенды. Там на стенах выпуклые фигуры демонстрируют все виды наслаждений, и дамы в лорнет рассматривают их… прежде чем перейти в спальню повторять эти картины. За ужином в домике кардинала приглашенные женщины сидят непременно нагие… причем дамы из общества – голые, но в масках, а шлюхи – без. Ибо кардинал придумал галантный девиз: «Дамы из общества обязаны сохранять элегантность в неприличии и чувство достоинства в разврате». Он все-таки у нас Высокопреосвященство и, следовательно, моралист… Мне рассказала о многих его проделках участница кардинальских вечеров – дешевая уличная шлюха. Так что многие удачные фантазии в моих сочинениях – не более чем пересказ сценок в гостеприимном домике Его Высокопреосвященства… Пирушки с музыкой он сделал обычными и в избранных монастырях. Юные монашки были посвящены красавцем-прелатом во все таинства, изображенные на стенах его домика, и могли бы так изнурить вас путешествием в «страну Нежности», что вам уже нечего было бы делать в «стране Наслаждения»… Кстати, когда он прибыл в Вену, его дворец называли «гаванью Цитеры»… такой рой шлюх туда слетелся! Это заставило мать Марии Антуанетты, скучную старую ханжу, беспощадно преследовавшую разврат в Вене, изгнать кардинала из своей столицы. Так что Антуанетта, как верная дочь, ненавидит его». Бомарше зааплодировал.

– «Браво! Вы подлинный соавтор. И герой, и героиня, предложенные вами, превосходны. Браво, мой друг! Я принимаю кардинала де Рогана в главные действующие лица. Знаю – этот не подведет! Бомарше, как создатель, обязан наперед знать, как будут вести себя действующие лица в придуманной им интриге… в его пьесе Жизни… А теперь, маркиз, я хочу немного побеседовать с молчаливой мадемуазель де О. Вы можете вернуться в свою келью в Бастилии». – Засмеявшись, Бомарше добавил: – Если бы вы видели тогда свое лицо!

– Вы меня не поняли тогда, – заговорил маркиз. – Точнее, поняли в пределах пошлой банальности. Для меня ревность – лишь доказательство глупой относительности наших понятий. К примеру, есть племена, у которых в понятие гостеприимства входит предлагать гостям свою жену, как чашечку кофе, и где достоинства женщины определяются количеством любовников. За то же самое, как известно, в Европе женщину презирают, а в какой-нибудь Персии убивают. Так что испытывать ревность смешно для мыслящего… Да, мадемуазель де О. мне бесконечно желанна. Но я отнюдь не буду против, если она по выгоде или по сладострастию будет с вами. Я назову это «милым непостоянством», на которое я плюю. Главное, чтобы после она возвращалась ко мне… Но если после она не вернется – вот это я назову «коварной неверностью» и буду страдать… Так что я желаю вам получить максимум удовольствия друг от друга. Однако я хотел бы, чтобы потом она не забывала своего верного старого друга. Но я боюсь, что после встречи с нею вы с вашими обычными предрассудками станете препятствовать нашим встречам. Нашим пылким встречам… И ведь так оно и было, жалкий вы человек!

Бомарше промолчал и сказал мадемуазель:

– Читаем следующую сцену.

Он поднялся и вступил в маленькую комнатку.

Мадемуазель засмеялась и поднялась навстречу. Они стояли друг против друга.

Бомарше молчал, а мадемуазель все смеялась.

И опустила вишневую занавесь.

Теперь Бомарше и женщина были скрыты за занавесью. И оттуда глухо, будто из подземелья, зазвучал его голос.

– В это время я узнал, что в Трианоне готовится премьера моего «Цирюльника». Какие исполнители! Голова кружилась… Королева играет Розину, брат короля граф д'Артуа – Альмавиву… А Фигаро должен играть граф де Бодрей…

Слова Бомарше из-за занавеса прерывались счастливыми вскриками мадемуазель де О.

Наконец Бомарше, несколько покрасневший, появился из-за занавеса, церемонно ведя под руку мадемуазель.

Ферзен задыхался от ярости, и в который раз его рука смешно-нелепо искала эфес шпаги.

– Животное! Жирная старая свинья! – сказал граф, стараясь не глядеть на мадемуазель де О.

Он страдал.

– Я прощаю ваши оскорбления, ибо они рождены законным чувством негодования. А для вас, граф, хочу немедленно уточнить: в отличие от маркиза я старомоден и не допущу ничего непристойного – ни в своих сочинениях, ни в своем доме. Крики восторга, которые так артистично воспроизвела мадемуазель де О., были всего лишь иллюстрацией. Именно их издавала королева, примеряя очаровательный туалет Розины, изготовленный мадам Берте, – сказал Бомарше примирительно.

– Как она смеет… как смеет… – повторял бедный граф бессвязно.

– Смеет что? – спросил Бомарше. – Быть так похожа на королеву? И тогда мадемуазель де О. впервые открыла рот.

– У нас республика… на кого захочу, на того и буду похожа…

– Боже мой, – только и смог прошептать граф.

– Вы правы. Даже голос… – сказал Бомарше. И добавил совсем примирительно: – Так что представьте мое состояние. Днем я ездил на репетиции в Трианон, где в моей пьесе королева играла главное действующее лицо. Вечером трудился над сочинением другой пьесы, где уже сама королева должна была стать главным действующим лицом. И погибнуть!

– Вы негодяй! – сказал граф.

– Для окончательного выяснения точности этого утверждения мы вернемся к моей интриге. Итак, мне было ясно: мадемуазель де О. в роли королевы должна была появиться в будущем… Но вначале кто-то должен был дать толчок сюжету – соединить лже-королеву и глупца-кардинала! Толчок сюжету, где героем задуман любвеобильный болван, должна дать, естественно, женщина, по амплуа – соблазнительница. Итак, нужна была еще одна роскошная дама. Маркиз не подвел и тут… Маркиз, я жду!

– Да, я нашел и ее, – мрачно пробормотал маркиз.

– Надо сказать, граф, – весело продолжил Бомарше, – эта дама была когда-то подругой мадемуазель де О. по древнейшей профессии. Отсюда и близкое знакомство маркиза с нею. Но при этом она была куда хитрее простодушной мадемуазель… и еще большая сочинительница. Она выдумала, что происходит от потомков исчезнувшей династии наших королей, от некоего незаконного отпрыска Генриха Второго Валуа, впавшего в жестокую бедность. За небольшие деньги она обзавелась соответствующими документами и теперь называла себя госпожой Жанной де Валуа. И носила титул по одному из своих бесчисленных мужей – графиня де Ла Мотт. Когда я впервые увидел ее… рот чувственный, пожалуй, слишком велик, нос тонкий, орлиный, даже несколько хищный… Но глаза! В пол-лица горящие огромные глаза… И прекрасные белокурые волосы… Но главное – роскошное узкое тело… а какие плечи! Жанна де Ла Мотт не была красива, граф, но она была гораздо больше – обольстительна. Я сразу понял: герой пьесы получил достойную героиню… Итак, сейчас на сцену выйдет новое действующее лицо. Но как вы знаете, граф, реальная Жанна де Ла Мотт вот уже пять лет как гниет на кладбище. И я вынужден воспользоваться услугами все той же мадемуазель де О. – она сыграет нам и эту роль. Эй, Фигаро!

Фигаро с поклоном передал мадемуазель де О. несколько листков пьесы.

– Итак, место действия, – начал Бомарше, – «petite maison» кардинала де Рогана у заставы Вожирар. Явление восьмое: госпожа де Ла Мотт и кардинал. Она насмешливо осмотрела картины на стенах и сказала… Мадемуазель, ваш выход!

Мадемуазель де О. начала читать:

– «На стенах у вас изображено множество дам, целый гарем. Но учтите, Ваше Высокопреосвященство, я одна могу заменить вам весь ваш гарем. Однако принадлежать к нему никогда не буду».

– Не самая плохая реплика, – сказал Бомарше. – Это я велел ей так начать, чтобы сразу поставить себя в особое положение… Далее! Исполняй ремарку!

– «Ремарка: она подошла к кардиналу и молча посмотрела ему в лицо, потом улыбнулась и…»

Мадемуазель де О. подошла к Ферзену, посмотрела на него… Граф, побледнев, что-то шептал.

И тогда, усмехаясь, мадемуазель де О. взяла в руки его лицо и поцеловала. Граф слабо отбивался. Еще поцелуй… и еще… После чего она со смехом оттолкнула Ферзена.

– Что… что это значит, сударыня? – нелепо спросил граф.

– Какой странный вопрос, – сказал Бомарше. – По-моему, это поцелуй согласно ремарке. Это движется моя интрига. Сейчас вы всего лишь исполнили роль кардинала де Рогана, который на вас так похож… Но, в отличие от вас, он, естественно, не был строг. И после поцелуя немедля начал выполнять роль, которую уготовил ему Бомарше, – тотчас оказался в постели с Жанной де Ла Мотт… Кстати, маркиз, каков был поцелуй? Вы же знаток…

– Это довольно скучный, так называемый «флорентийский поцелуй», – ответил маркиз. – Она была весьма деликатна с движениями рук вовремя поцелуя. А положено в это время пустить в ход нежную ручку, как учил тебя твой «Обезьян». Так меня в порыве нежности часто называла мадемуазель де О., отчего мне хотелось ее задушить.

– И еще, дорогой граф, – Бомарше обратился к Ферзену, который по-прежнему пребывал в прострации, – мадемуазель де О., исполняя роль, имела полное право вас поцеловать. Ибо между утехами любви Жанна де Ла Мотт, по моей просьбе, начала вдалбливать глупцу-кардиналу, как он похож на вас! И кардиналу, естественно, пришла в голову мысль: если вам, скучному шведскому графу, удалось забраться в постель к королеве, то ему и подавно все карты в руки. Он так же красив, белокур, высок и строен, как вы, и к тому же потомок славнейших семей Франции… И тогда кардинал – кстати, в это время весьма сильно поистратившийся – впал в приятные мечтания: как бы ему стать этаким наследником кардинала Мазарини, любовника королевы Анны Австрийской. Стать другом плоти и сердца другой австриячки, Марии Антуанетты, и получить доступ к французской казне…

– Вот она, справедливость в этом мире, – печально сказал маркиз. – Мечтать овладеть прекрасной женщиной, чтобы получить власть и потом ограбить казну! Но за это тебя почитают, награждают орденами… Я же только хотел бескорыстно любить и наслаждаться, причем самыми утонченными способами. И меня за это всю жизнь сажали в тюрьмы, в дома умалишенных… Сумасшедший мир… Нет, с меня довольно!

И маркиз демонстративно начал дремать. Бомарше поднялся с кресла и церемонно передал Ферзену несколько листков:

– Это ваше – роль кардинала де Рогана. Удачливый любовник будет играть роль неудачника, столь на него похожего.

Ферзен побледнел:

– Я здесь не для того, чтобы участвовать в комедии! Бомарше улыбнулся:

– Вы здесь для того, чтобы убить меня. Я помню.

– Да нет, скорее вас обоих, – сказал граф.

– Возражаю! – пробудился маркиз. Бомарше засмеялся:

– И маркиз прав! Вы спешите… Ибо, как вы узнаете далее, убивать надо не двух, а трех губителей. Их было трое!.. Что же касается «участия в комедии»… как вы опять же узнаете далее, я много раз заставлял вас делать именно это. Правда, вы об этом не догадывались… Теперь же, когда я прошу вас сделать это сознательно, вы негодуете. Поверьте, я лишь прошу помочь нам все вспомнить… и побыстрее узнать о третьем. Ферзен швырнул листки на пол.

– Что ж, воля ваша, – сказал Бомарше.

Мадемуазель де О. нагнулась и, смеясь, подняла листки. Это было то движение, полное грации и так хорошо знакомое графу… Согнутый стан Антуанетты… Несчастный Ферзен все следил за ней, не мог оторваться.

Фигаро деловито забрал листки у мадемуазель, аккуратно вложил их обратно в красную папку.

Бомарше перехватил взгляд графа.

– Да… и грация, и движения, и даже манера смеяться… Какова шутка природы! Живая Антуанетта, не правда ли? Расскажи графу, что ты чувствовала в день, когда казнили королеву. В это время, граф, она была в Дижоне… естественно, в чьей-то постели.

– Мне стало плохо, – засмеялась мадемуазель де О., – у меня пошла кровь горлом, и никто не мог остановить ее, сударь.

Бомарше добавил:

– Ее кавалер в тот день был по уши в крови, буквально плавал в кровавой постели… Однако вернемся к пьесе. Итак, я продолжил создавать свою Пьесу Жизни. Первый акт явно шел к удачному концу: де Ла Мотт уверила кардинала, что она находится в самой нежной дружбе с королевой. Герцог Орлеанский заказал поддельные письма королевы к де Ла Мотт, которые показали кардиналу. Мы устроили ему превосходное зрелище: из своих окон он увидел, как де Ла Мотт после их бурной ночи села в подъехавшую карету. И в окне кареты потрясенный кардинал различил… лицо королевы! Излишне говорить, что это была наша мадемуазель де О. Она нежно помахала ему рукой – кардиналу объяснили, что это аванс. Он поверил… Первый акт был успешно сыгран. Далее я мог предоставить событиям развиваться своим чередом. Главное в пьесе – правильно придумать характеры, и тогда им можно довериться. Интригу они не испортят»

– Какая скука, – зевнул маркиз.

– Потому что спите не вы, а ваше воображение. Вы забыли – одновременно разыгрывалось другое действие. Я ездил на репетиции «Севильского цирюльника». Этот маленький театр в Трианоне… божественная шкатулка из мрамора, золота, бархата и зеркал. И на сцене – королева, играющая Розину. Вы должны, маркиз, оценить это наваждение. Днем я видел королеву в платье Розины, а ночью шлюха с лицом королевы снимала очень похожее платьице и спала со мной. В театре я ей кланялся и служил, а в постели… Она была вашей достойной ученицей… Кстати, я вспомнил имя соседа-итальянца. Его звали Казакова. Он называл это «венецианскими любовными сумасбродствами». И днем, когда мы репетировали с королевой, я поневоле иногда забывался… два лица сливались… И королева ловила в моем взгляде отнюдь не только почтительность.

– Еще слово… – глухо сказал Ферзен.

– …и оно будет последним. Аморфная реплика, к тому же вы ее уже говорили. Но, признаю – виноват. Обещаю впредь щадить ваши чувства. Мадемуазель, текст королевы!

Фигаро с поклоном протянул мадемуазель новые листки, и она начала читать нежным, звонким голосом:

– «Как я играю, дорогой Бомарше?»

– «Ваше Величество, вы играете по-королевски», – церемонно ответил Бомарше. И продолжил, обращаясь к графу: – Гордая королева, к моему изумлению, обожала играть пастушек, субреток, даже горничных. Я осторожно спросил ее об этом. И она так объяснила: «Я отдыхаю в этих ролях, мсье Бомарше. Ибо с первого дня в Париже я – жертва ужасного этикета, который правит этим вычурным двором… Помню, когда я приехала сюда, была зима. Первое утро в Версале, холодно… Я только встала. Фрейлина уже приготовила мне теплую рубашку, и я вылезла из постели, протянула руки, чтобы ее взять… Но не тут-то было! В этот момент вошла герцогиня Орлеанская, и мою рубашку мимо моих протянутых рук фрейлина отдала ей! Теперь герцогиня с тем же почтительным поклоном протягивала мне спасительную рубашку, но… тотчас отдернула, потому что следом за ней вошла жена брата короля, и моя рубашка перекочевала в ее руки. Стуча зубами от холода, я разревелась. Я решила, что надо мной издеваются. Оказалось – этикет! Первая фрейлина имела право подать мне рубашку, только если в гардеробной не было принцессы королевской крови. Но и та должна была уступить это счастье ближайшим родственникам короля. И я причитала в ужасе: „Какой кошмар! Какая несусветная глупость!“

– Боже… Ее голос… – не уставал шептать несчастный Ферзен. Но поймав насмешливый взгляд Бомарше, он сказал: – Негодяй…

– И это вы уже говорили. Но я просил не спешить с выводами и подождать конца нашего скоморошьего представления. Ибо в это время второй акт моей пьесы уже начался – ко мне вновь привезли маркиза… Маркиз, как ваша память?

Маркиз безмолвствовал.

– Фигаро, помогай стыдливому маркизу. Текст! – нетерпеливо сказал Бомарше.

Фигаро продолжил степенно читать:

– «Герцог беспокоится: что с интригой?»

– «Передайте пьеса уже сочинена».

– «Я не сомневался, ибо в подобном вы мастер. Но герцог сомневается и хочет узнать ее содержание».

– «Пьеса неинтересна в пересказе, ее следует смотреть на публике. И вскоре герцог увидит ее вместе со всей Францией, – сухо сказал Бомарше. – А пока отыгран только первый акт. К сожалению, я не смогу порадовать его разнообразными подробностями, весь первый акт протекал однообразно – в постели кардинала. Но второй акт… о, второй акт! – Бомарше потрясал руками. – Однако для развития интриги мне необходимо узнать… о самой изысканной драгоценности, которая сейчас продается в Париже». Маркиз засмеялся:

– Я знал, вы придумаете именно этот ход. Деньги и драгоценности движут банальную интригу…

– Я не прошу вас рассуждать сейчас, маркиз. Я прошу вас вспомнить ваши реплики тогда, – сухо сказал Бомарше. – Но, видимо, зря.

Маркиз молчал.

– Текст маркиза, Фигаро.

– «Я все передам Его Высочеству. Встретимся утром, сударь».

– Вот так, граф, – сказал Бомарше. – Я ждал маркиза все следующее утро и весь день – тщетно. Только поздним вечером карета с опущенными занавесками привезла его.

Фигаро читал текст маркиза:

– «Я позволил себе посетить по дороге ряд любимых заведений и несколько задержался… да… и не надо делать недовольное лицо. Должен же и я что-то получать за услуги герцогу… Итак, вам опять везет, Бомарше. Есть! Потрясающая драгоценность – и цена безумная! Это ожерелье! Герцог держал его в руках и считает самым совершенным в мире творением ювелиров. Оно было заказано для графини Дюбарри, но ювелиры закончили работу, когда наш щедрый король, увы, преставился. Теперь они не знают, кому его сбыть, ибо цена баснословна, а новый король благодаря супруге сейчас совершенно без денег…»

– Все-таки она несравненна, – прервал Бомарше. – Мотовка Антуанетта умудрилась пустить по ветру богатейшую казну Европы. Потребности этой дамы сделали то, чего не сумели сделать все войны. – И, помолчав, добавил: – Что ж, спасибо, это именно то, что мне нужно для окончания сюжета. Тем же вечером я встретился с де Ла Мотт. И уже следующей ночью о нас вдохновением разыграла сцену… Мадемуазель, текст Жанны де Ла Мотт.

– Но в пьесе сказано: «Они лежат в кровати», – сказала мадемуазель де О.

– Кардинала нет в Париже, а граф слишком скромен, дорогая, – улыбнулся Бомарше. – Но дело происходило именно в кровати. В ней, в перерывах между порывами страсти, в капельках любовного пота и была зачата интрига, которую придумал я, Бомарше, и которая погубит королевскую Францию. Мадемуазель де О. придется одной представить нам всю сцену между Жанной и кардиналом. Текст, милашка!

– «О, Ваше Высокопреосвященство… как она мечтает о нем, бедняжка Антуанетта… Она бредит этим ожерельем…»

– Нет, тысячу раз нет! – вскричал Бомарше. – Ты забываешь демонстрировать любовную страсть! Я имею право увидеть свое творение хорошо сыгранным. Может быть, я вижу его не только в первый, но в последний раз. – Не так ли, граф?

Но граф не слышал. Он не мог оторвать взгляда от мадемуазель де О.

Бомарше усмехнулся и продолжил колдовать – громко шептал ей на ухо:

– Больше стонов, любовной истомы, но в паузах – дело, дело и дело! Итак, начали! Текст, мадемуазель! И стоны страсти!

– «О!., о!.. – добросовестно застонала мадемуазель де О., глядя в текст де Ла Мотт. – Королева мечтает об этом ожерелье, Ваше… о! о!.. Высокопреосвященство… Но, конечно же, король ни в какую… о!., о!.. Антуанетту, Ваше Высокопреосвященство… о!., о!., уже называют „мадам Дефицит“… за безумные траты из скудного бюджета. А она… о!., она так мечтает… о!., о!., любимый, не торопись… так!., так!.. Я знаю, что у вас нет денег. Но вы возьмите ожерелье под долговато расписку, ювелиры поверят слову кардинала… о!., о!.. А она… вскоре она… деньги… о!., о!., так!., так!., о!., она, конечно, выбьет их из короля… о!., о!.. Она не позабудет этой вашей услуги… о!., о!.. Она все вам скажет сама… уже завтра ночью… о! о!..»

– Браво! Можете перестать стонать, мадемуазель. – Бомарше содрогался от смеха. – Главное в ту ночь было сделано: болван-кардинал, этот токующий тетерев, согласился достать ожерелье за невероятное – за обещание встречи с королевой ночью в Версальском парке.

– Вы мерзавец! И я непременно убью вас сегодня! Мерзавец! – повторял Ферзен. – Я сразу начал догадываться., уже тогда все почувствовал…И понял!

– Я не был бы Бомарше, коли зритель смог понять все уже в начале второго акта. Не спешите, граф. Ведь самое интересное, неожиданное, как и положено в хороших пьесах, впереди, – смеялся Бомарше. – Весь день я готовил мадемуазель де О. к встрече с кардиналом… точнее, всю ночь. Я вдалбливал красотке одно и то же: «Ты встретишь его в роще с канделябрами… протянешь руку, дашь ее поцеловать. И все! Ты поняла? Ничего более! После этого мой слуга Фигаро громким шепотом скажет из кустов: „Ваше Величество, сюда идет граф д'Артуа!“ Услышав о приближении брата короля, ты, конечно же, с возгласом: „Я погибла!“ опрометью бросаешься прочь из рощи. И помни – ничего лишнего! Зная тебя, повторяю – ничего лишнего! Не забывай: ты – королева. Поцелуй руки… и все!

– И все, – несколько потупясь и вздохнув, сказала мадемуазель де О.

– Так она обещала, граф, – зло сказал Бомарше. – Но я забыл, что это было обещание шлюхи! Играйте сцену, мадемуазель. Надеюсь, вы изобразите нам правдиво все, что случилось… Итак, акт второй, явление первое. Версальский парк. В низко надвинутом капюшоне мадемуазель де О. появляется в роще с канделябрами. Шелест фонтанов в темноте. Полная луна. В свете луны мерцают бронзовые канделябры. Кардинал де Роган в маске и в черном плаще…

Мадемуазель де О. встала и грациозно, почти танцуя, прошлась по комнате.

– Туанетта, – прошептал бедный граф.

Мадемуазель подошла к графу, величественно протянула ему руку для поцелуя. И Ферзен покорно ее поцеловал.

– Оставьте, оставьте меня… я вас прошу… – жалко сказал граф.

И тогда Фигаро, дотоле молча стоявший в дверях, заговорил громким шепотом:

– «Ваше Величество, сюда идут! Граф д'Артуа!» Мадемуазель де О. вопросительно посмотрела на Бомарше.

– Играйте! Как тогда! – яростно сказал Бомарше.

– Но тогда был он… А этот… – она удержалась от ругательства, – не хочет!

– Представьте того и действуйте! Как тогда! – яростно сказал Бомарше.

И мадемуазель де О. яростно впилась губами… в пустоту!

– «Ваше Величество, вы погибнете!» – мрачно и заученно повторял Фигаро.

– «Быстрее, кардинал!., о!.. о!.. о!.. – стонала мадемуазель де О. Маркиз тотчас проснулся.

– И Фигаро не посмел ее оттащить! – сказал Бомарше. – Проклятая шлюха! Я был уверен, что все кончено. Не мог же кардинал поверить, что королева Франции на первом же свидании… Но идиотом оказался я: на следующий день кардинал говорил де Ла Мотт… Фигаро, текст кардинала!

– «Я ваш должник до гроба. Благодаря вам я вкусил райское блаженство…»

– Какая скука, – сказал маркиз. – Как пчела на лету… У всех порядочных животных есть брачные игры. Ну хоть капельку воображения, хоть немного…

– Садизма! – засмеялся Бомарше. – А дальше они действовали, как и хотел Бомарше. Как он задумал! Кардинал взял ожерелье у ювелиров под долговую расписку и отдал де Ла Мотт, а та тотчас передала его своему муженьку, который и сбежал в Англию. Теперь осталось только намекнуть ювелирам, что их надули и никаких денег они не получат, ибо у кардинала их попросту нет. Я называю это кульминацией пьесы! А далее – развязка интриги. Зная пылкую Антуанетту, я был уверен: кардинала призовут к ответу ион расскажет, как встречался с королевой. Обман, конечно, выяснится, но в него никто не поверит! Толпа обожает верить подлым слухам – читайте мой монолог о клевете в «Цирюльнике».. Напротив, все радостно поверят, что королева ради ожерелья встречалась с кардиналом. Потоки сплетен польются на династию, престиж королевской власти вываляют в грязи под хохот моих Фигаро. Об этом я рассказал маркизу, который аккуратно все передал герцогу… Ваш текст, маркиз!

– Довольно, – прервал Ферзен. – Что было далее, я знаю из письма маркиза.

– Не знаете, – усмехнулся Бомарше, – как не знал и ваш доносчик – маркиз. Да и сам автор не знал, что случится далее. Это происходит только в великих пьесах: главный персонаж, то бишь Бомарше, совершенно вышел из подчинения сюжету и грозил разрушить интригу… В тот день королева репетировала сцену Розины и графа Альмавивы. И хотя я самонадеянно верю, что вы, господа, помните мою знаменитую пьесу, все же напомню ее содержание: граф выдает себя за бедняка по имени Линдор, чтобы проверить чувства Розины… Тогда игравший Альмавиву граф д'Артуа захворал и не явился на репетицию. И я сам подыгрывал королеве… Театр был пуст, мы были одни в этой маленькой драгоценной шкатулке…

Бомарше церемонно обратился к мадемуазель де О.:

– «Ваше Величество! Сегодня мы репетируем явление шестое: Розина и Альмавива одни. Не соблаговолите ли начать со слов: „Знатность, имущество…“

– «Знатность, имущество… Не будем говорить об этих случайных дарах судьбы».

– «Ваше величество, я осмелюсь сделать маленькое замечание. Этот текст Розина говорит страстно, ибо в это время граф ее обнимает. И его прикосновение ее волнует… я бы осмелился сказать – жжет!»

– «Ну и что же вы? Обнимайте!»

– И я посмел…

Бомарше почтительно обнял мадемуазель де О.

– «Не смейте, низкий вы человек!.. Узнай: я тебя любила, почитала за счастье разделить твою горькую судьбу… я готова была бросить все и пойти за тобой, но ты…»

– «Теперь я вижу, что ты любишь меня по-настоящему, моя любимая, теперь мне незачем тебя обманывать. Я не Линдор, я граф Альмавива, который умирает от любви к тебе».

– «Что же вы остановились, Бомарше?»

– «Здесь ремарка, Ваше Величество: „Он целует ее“, – печально сказал Бомарше.

– «Совершенно верно… Придется ее вычеркнуть. И так обо мне судачат на всех углах. Если же я поцелуюсь на сцене с графом д'Артуа… нет, нет! И объятие, к сожалению, тоже вычеркните».

– «И что же останется?»

– «Игра по-королевски…»

– Здесь королева засмеялась, но печально, – сказал Бомарше. – Я смотрел на это лицо… которое столько раз видел ночью… на тело, скрытое платьем… которое я так хорошо знал… И тогда-то я сказал себе то, что сказать не смел, но понял давно: я люблю эту женщину, которую так ловко придумал завлечь в сети! И еще: я мучительно хочу уничтожить мою пьесу, мою интригу, которая так великолепна… Вот так главный герой по имени Бомарше взбунтовался. На следующий вечер должны были прийти ювелиры – объясняться с Антуанеттой. И накануне я решил ей все сказать. Я понимал, что она не простит меня никогда. Это будет мой конец… скорее всего, тюрьма… Но я решил умолять ее помиловать… нет, не меня, а кардинала – чтобы затоптать готовый разгореться пожар… эту историю, которая должна была ее погубить.

В тот вечер шла последняя репетиция. Как она была хороша в костюме Розины! Воистину – «королева рококо»…

– «Как я выгляжу, Бомарше?» – Мадемуазель де О. снова стала читать текст королевы.

– «Я уже говорил: вы – королева во всем».

– «Нет, нет, вы мне просто льстите. Но если я действительно так хороша… почему бы вам не добавить мне немного текста? У Фигаро восхитительные реплики, а у меня – одни вздохи. И вообще целый ряд реплик Фигаро вполне можно передать Розине. Пусть она будет умнее…»

– «Ваше Величество, вы читаете мысли! Вы знаете, я как раз хотел передать вам мой любимый монолог о клевете. Я даже переделал его специально для вас».

– «О клевете? Но это скучно».

– «Я все-таки прочту: „Нет такой пакости, самой нелепой выдумки, на которую не клюнула бы толпа. Надо только отыскать знаменитое лицо, ибо без достойной мишени нет достойной клеветы. Лицо подобрано? Теперь начинайте! Легкий, я бы сказал, еле слышный шум сплетни… некое пиано… и уже чей-то ловкий рот с готовностью подхватил клевету о знаменитости и сунул ее в уши людям. Зло родилось и растет, клубится – и вот уже крещендо всего общества…“

– «Нет, нет и нет! Милый Бомарше, это слишком серьезно для женских уст. Типичный скучный текст мужчины. А я жду от вас что-нибудь о любви – и еще пару новых изящных куплетиков для пения».

– «Ваше Величество, монолог не так плох, поверьте! И порой сгодится и для женских уст. Я мечтал бы вас в этом убедить, именно поэтому прошу у вас аудиенции. Я хотел бы раскрыть вам некий секрет…» Как она оживилась: «Обожаю секреты! Завтра после репетиции я жду вас в чайном павильоне – если доживу до завтра и не умру от любопытства!» Да, граф… Она была обворожительна, грациозна, и этот ее смешок… Она была актриса. Лучшая актриса из всех, кого я знал.

– Замолчите, – сказал граф.

– Не могу. Мы переходим к самому важному для вас…

– Какая старомодная банальность – влюбиться в актрису, которая у вас играет. Рассуждать о ролях в постели… б-р-р… – засмеялся маркиз.

– Вечером экипаж подвез меня к Трианону, – начал Бомарше. – Швейцарский гвардеец провел меня в павильон. Я обожал этот парк, который создала маленькая богиня: сады, куда свезли деревья со всего мира, голландские хижины, где она и все «наши» играли в идиллию, сочиненную господином Руссо, которого они не читали… Как-то она сама простодушно сказала: «Я не читаю книг». А там, за стенами Трианона, – глухие, нищие деревни… Но что удивительно: я был в Трианоне вскоре после того, как восставшая толпа увезла в Париж королевскую семью. Еще ничего не было разрушено, но Трианон… стал мертв. Оказалось, что это всего лишь унылый маленький дворец с парком не самого хорошего вкуса. Ибо это была декорация, которую оживляла одна актриса, игравшая на природной сцене среди деревьев и воды. Она и делала Трианон божественным… Однако явление шестое: Бомарше и королева. Нам накрыли в павильоне. На камине стояли два бокала дивной красоты. Я тотчас понял: она отлила их по форме своей груди – ибо хорошо изучил грудь мадемуазель де О.

Эта фраза развеселила мадемуазель:

– Надо же, мои груди стояли во дворце!

– Милая, веселитесь потом, а сейчас читайте текст королевы!

– «Ну, подавайте ваш секрет, Бомарше».

– «Итак, Ваше Величество… Впрочем, секрета особого нет».

– «Нет? А чего же я дожидаюсь?»

– «Я просто пришел предупредить вас».

– «Надеюсь, не о серьезном? С меня достаточно серьезных писем, которые ежедневно пишет моя любимая мать…»

– «И все же я обязан предупредить вас о серьезном».

– «Мой любимый драматург! О серьезном я говорю с королем и то очень редко. С вами же я хочу говорить о сцене… Вы не льстили мне, когда говорили, что я неплохо играю?»

– «Клянусь, вы лучшая Розина на свете».

– «Тогда вы должны мне немедленно помочь. Вначале я выхожу в светленьком желтеньком платьице… такой цвет нынче моден, в обществе его называют „цвет каки наследника“. Но мадам Берген принесла вчера сиреневое, совершенно божественное, и тоже для первой сцены. А желтенькое я терять не хочу… Мой дорогой, любимый драматург, придумайте, сочините еще одну сцену для желтенького платьица…»

– «И все-таки, Ваше Величество, я должен… я обязан вам сказать… „Бомарше остановился и обратился к Ферзену: – И вот на этой реплике вошли вы, граф. Вошли без доклада, как член семьи. Она вас не видела и, все, смеясь, смотрела на меня. Но вы… С какой невыразимой гадливостью вы взглянули на меня! И тут наконец она увидела вас и тотчас торопливо встала из-за стола, очаровательно покраснела и выжидающе глянула на меня – когда же я откланяюсь? Когда же она останется с вами?.. «Хорошо, Ваше Величество, я подумаю, как сделать разнообразнее вашу роль. Само это предложение – большая честь для меня».

И Бомарше с необычайной грацией показал, как он откланялся, метя землю воображаемой шляпой.

Мадемуазель де О. продолжила читать текст королевы:

– «Этот Бомарше очень мил, но уж очень говорлив».

– Вы пропустили ремарку, – отметил Бомарше.

– «Ремарка: с усталым пренебрежением».

– Граф, теперь ваш текст. Надеюсь, вы помните ваши первые слова? Я их услышал, уже уходя, в дверях.

– Не только помню, но с удовольствием их повторю: «Я не могу понять Ваше Величество. Мало того, что вы играете пьесу этого подозрительного типа, который убил в Испании человека, любившего его сестру… о котором говорят, что он отравил собственных жен, что он тайно писал пасквили на вас и короля и пытался продать их вашей же матушке, и, наконец, сидел в тюрьмах…»

– Заметьте, за каждое из этих слов я должен был вызвать вас на дуэль и, поверьте, убить. Но я не сделал этого. Знаете почему? Слишком много страсти. Вы, граф, ревновали к жалкому бумагомараке. И она именно так и поняла… и повела себя, как положено… Мадемуазель, выполняйте ремарку.

– Охотно.

Она подошла к графу и, усмехнувшись, внезапно хищно поцеловала его, впиваясь в рот. И бедный граф опять ответил на поцелуй. И опять запоздало оттолкнул хохочущую мадемуазель.

– Вот за этим окончанием сцены я наблюдал уже из-за деревьев. И успел услышать последнюю примирительную реплику.

– «Ну хорошо, хорошо… если вам неприятно, я более не приму наедине этого господина дурного тона», – прочла мадемуазель.

– И все-таки я решился завтра же ей все рассказать.» Но в тот вечер я поехал на маскарад в Опера. Я обожал маскарады – здесь под масками все были равны – и прелестная кокотка, и герцогиня… Пробиваясь сквозь толпу масок, я увидел мадемуазель де О. Она кружилась в безумном танце с высоким «пиратом». Я подкрался сзади, обнял ее и прошептал то, что мечтал сказать совсем другой: «Хочу впиваться губами в губы, сойти от этого с ума…. Каким было бы счастьем, если б я мог в охватившем меня бешенстве сожрать вас живьем… не отрывать никогда своих губ от ваших…»

Она обернулась… и я услышал гневный голос королевы: «Вы сошли с ума, Бомарше! Да как вы смеете!»

Какое презрение, какая брезгливость были в ее голосе! И в следующее мгновение я был отброшен от нее «пиратом», в котором узнал вас, граф. Я поскользнулся на скользком от человеческого пота паркете и упал. «Ради Бога простите, Ваше Величество… я обознался… перепутал…» – жалко шептал я. Вот так, лежа на паркете, граф, я воочию лицезрел то, что доносили слухи. Оказывается, королева Франции, безумная в жажде развлечений, ночами удирала из Версаля, чтобы в Париже до утра танцевать до упаду. Но даже здесь, смешиваясь с подозрительной толпой, она не смогла понять сердцем моих слов, которые так прилежно произносила на сцене. «Знатность, имущество – Не будем говорить об этих случайных дарах судьбы…» Теперь я чувствовал ярость, я хотел ее унижения. Вот так она не дала главному герою погубить совершенное творение. Так она вернула его в интригу! Пьеса теперь могла быть доиграна до конца, как задумал Бомарше. И была доиграна: приход ювелиров, ярость королевы, арест кардинала и суд, погубивший авторитет династии. И это стало, как пишут теперь в учебниках, началом французской революции. Началом царства Фигаро – Занавес, господа!

Фигаро аккуратно уложил рукопись в секретер, стоявший у кровати. Потом вынул из кармана губную гармошку, издал несколько веселых звуков и громогласно объявил:

– Антракт.