Однажды ночью Вайрами не пришла под предлогом служения при храме, а оставленного ею вина я не пил, заметив, что оно возбуждает меня и погружает в мертвый сон. Не могу сказать почему, но меня преследовал и сжимал внутренний страх неведомой опасности. Вдруг среди полной ночной тишины, я ясно расслышал сначала шаги, а потом гул голосов. Я вскочил с постели и пробрался к выходу, а там, спрятавшись в тени, я увидел небольшой караван: нескольких индусов, двух всадников европейцев и фургон с багажом. То были два молодых англичанина, которые громко болтали по-своему и с трудом объяснялись с браминами. Но более всего меня удивил яркий, красный отблеск со стороны леса, где находилась статуя Кали. К великому моему недоумению именно в эту сторону вели обоих англичан, а около каждого из них шли по два индуса, оживленно разговаривая с ними.

Под влиянием внезапного подозрения я вышел и прячась в тени деревьев следовал за группой, подходившей к статуе Кали. Лужайка освещалась плошками, в каменных вазах горел деготь, а фигура отвратительной богини казалась залитой кровавым светом. Перед идолом танцевала Вайрами, некоторые баядерки украшали подножие статуи, а другие пели и играли.

Вайрами была очень нарядно одета и сверкала каменьями, но на этот раз я был холоден к ее красоте, а ужас при виде того, что потом произошло, парализовал меня. Продолжая танцевать, баядерка уже дважды покружилась вокруг англичан, и те громко выражали свое восхищение, когда же она оказалась подле них в третий раз и была за спиной одного из них, то быстро выхватила из-за пояса длинный, красный, шелковый шнур с мертвой петлей и накинула ему на шею. Один из индусов, стоящий около англичанина, схватил конец шнура, другой — ноги жертвы, и я видел, как несчастный, опрокинутый навзничь, хрипел, отбиваясь от врагов. Та же участь постигла и товарища, который также пал. И страшная правда раскрылась передо мной: мы попали к тугам, ужасным индийским душителям, и они принесли в жертву своему божеству несчастных путешественников.

Я повернулся и пустился бежать, но в эту минуту страшный рев потряс воздух и раскатился эхом, а в нескольких шагах от жилища меня настиг тигр; ударом лапы он повалил меня на землю и, продолжая рычать, стал передними лапами мне на грудь. Последней моей мыслью был Веджага-Синг: после отчаянного призыва к моему учителю я потерял сознание. Очнувшись я увидел, что нахожусь в полутемном подземелье. Маленькая лампа на стене еле освещала часть комнаты, конец же огромного подземелья, с толстыми колоннами, которые поддерживали потолок, терялся во мраке. Неподалеку от меня, закрыв лицо руками лежал человек, и я с грустью узнал в нем барона. Когда я тронул его за руку, он выпрямился и сказал загробным голосом:

— Мы погибли, потому что находимся в руках тугов, а если еще живы до сих пор, то только благодаря доброй Вайрами: как она вас любит!

Барон рассказал, что разбуженный ревом тигра и дикими криками, он кинулся к выходу и увидел меня, лежавшего на земле, вокруг стояло несколько браминов и других индусов, которые в бешенстве потрясали ножами, по всей видимости намереваясь убить меня. Но подле, прикрывая своим телом, стояла Вайрами, а впереди нее тигр, видимо, готовый броситься на кого она укажет.

Звонкий металлический голос баядерки господствовал над общим гвалтом; хотя барон и не понял, что они говорили, но только бешенство браминов как будто утихало.

— Что они решили относительно нас — не знаю, но, конечно, ничего хорошего ждать нельзя. Знаю только, что двое из темнорожих чертей подняли вас и понесли сюда, меня также схватили и потащили вслед.

Тигр следовал за нами, как телохранитель, а теперь лежит здесь наверху у лестницы и, очевидно, стережет нас. Господи Боже мой, в какую западню мы попали, — с отчаянием заключил бедный Козен.

Как и он я тоже понимал, что наше положение отчаянное. Быть одним в этом страшном подземелье с диким зверем уже само по себе представляло смертельную опасность: глухое рычание указывало нам, что наш грозный страж бодрствует.

Вдруг я вспомнил последний якорь спасения: когда мы расставались с Веджага-Сингом, он дал мне сафьяновый футляр и сказал:

— Здесь находится нечто вроде охотничьего рожка. В случае смертельной опасности дунь в него три раза, произнося мое имя, и к вам явится помощь.

Лишь только у меня мелькнуло первое подозрение о возможной опасности, после того, как исчез мой крест, я всегда носил этот футляр в кармане или на шее. Я проворно схватился за карман и облегченно вздохнул, обнаружив, что не потерял его и никто не похитил бесценную для нас вещь. Настала минута воспользоваться ею, ибо худшей опасности мы, конечно, не могли ожидать.

Итак, я вынул рожок и рассмотрел его: он оказался золотым и был мягок, как кожа, а конец точно сделан из большого изумруда.

Не теряя времени, я поднес рожок и три раза дунул в него, произнося имя учителя, и вздрогнул от изумления.

Рожок стал раздуваться, точно под напором ветра, а изнутри его неслись странные звуки, повторявшие на разные тона имя учителя со все возрастающей силой.

По мере того, как усиливалась эта удивительная музыка, воздух стал дрожать, как эолова арфа. И вдруг я ясно услышал звучный голос учителя:

— Смелее! Ваше положение мне известно и помощь близка!

Рожок выпал из моей руки, и я беспомощно прислонился к стене. Уж не сошел ли я с ума? Каким образом мог быть слышен голос учителя в подземелье затерянной в лесу пагоды? Разум мой отказывался постичь эту тайну, а между тем с моей груди свалилась словно каменная скала: я ни минуты не сомневался в нашем спасении и сообщил добрую весть барону.

Мы еще говорили вполголоса, перебирая предположения, каким путем учитель мог спасти нас, как вдруг в конце подземелья сверкнул дымный, красный свет, и я увидел бежавшую к нам Вайрами с факелом в руке. С присущей ей дикой страстью бросилась она мне на шею, целовала меня и заявила, что с некоторыми условиями спасет мне жизнь. Но я оставался холоден, и мне вспомнилась холодная, жестокая усмешка, с которой она набрасывала петлю на шею несчастного англичанина. У меня было чувство, что красавица играет со мной, как кошка с мышкой, и что в глубине влажных от страсти глаз таится лютая жестокость, а если я в качестве ее прихоти ей надоем, то ее классические, обнимавшие мою шею ручки без сожаления затянут на моей шее красный шелковый шнур. Однако было бы неосторожно дразнить тигрицу, поэтому, притворясь, что меня тронула ее доброта и поблагодарив за покровительство, я спросил, на каких условиях мне даруют жизнь.

— Ты подглядел жертвоприношение богине, которое тебе не следовало видеть, потому что можешь выдать наших братьев и подвергнуть их мщению глупых законов «белых». Живя здесь ты не можешь нам навредить, и моя любовь озарит твою жизнь, а будущее в руках богини, которая милостива к своей жрице и принимает только такие жертвы, кровь которых достойна быть принята ею.

От ужаса волосы зашевелились у меня на голове при мысли, что я осужден на жизнь в подвале, чтобы служить забавой сладострастной ведьме… Но я не успел ответить, потому что Пратисуриа испустил такой рев, от которого задрожали стены.

Наверху лестницы сверкнула полоса голубоватого света, который озарил тигра, стоящего ощетинясь и хлеща хвостом по бокам. В эту минуту Вайрами тоже вскочила, лицо, искаженное бешенством, страстью и ужасом, было поистине страшно.

— Пратисуриа, — крикнула она, поднимая руку и прибавляя еще что-то, но что, я не успел разобрать.

Вероятно, это было приказание животному, потому что тигр с глухим рычанием бросился ко мне и опрокинул: я же чувствовал его горячее дыхание и боль от когтей, вонзившихся в мое тело. Вдруг, не знаю откуда взявшаяся молния пала на голову зверя: зеленоватые, страшные глаза его сразу потухли, и он навалился на меня, почти раздавив тяжестью, но через мгновение приподнятый какой-то неведомой силой тигр был далеко отброшен и упал замертво, вытянув лапы. Тут я увидел стоящего на ступенях Веджага-Синга, голову которого окутывало широкое голубоватое сияние, за ним стояло двое в белом, но более я не видел ничего, потому что потерял сознание…

Очнувшись, я увидел себя на подушках в хауда — род беседки — на спине слона: одно плечо было перевязано и я чувствовал чрезвычайную слабость. Рядом со мною сидел барон; бледный, расстроенный, но здоровый.

Он рассказал мне, что упал в обморок, когда тигр бросился на меня, а очнулся уже на лужайке перед пагодой. Раджи он не видел, но люди, ухаживающие за ним и перевязывавшие мое пострадавшее от тигра плечо, назвались его слугами и получили приказание проводить нас в один из его дворцов. Ни Вайрами, никого из браминов он тоже не видел, слоны же наши с поклажею шли в сопровождении слуг раджи. После двух дней пути мы прибыли в обширный дворец с садом, где нас устроили со всевозможной роскошью и удобствами. Во дворце мы узнали, что и Веджага-Синг здесь. Я чувствовал себя гораздо лучше, рана в плече закрывалась с чрезвычайной быстротой.

Вечером учитель позвал меня в свою библиотеку и встретил с обычной добротой, вручив обратно мой крест и перстень. Когда же я стал со слезами благодарить за наше спасение, он ответил с ласковой улыбкой, что только исполнил свой долг, спасая ученика и члена братства. Затем он рассказал, что факиры привели нас в пагоду для того, чтобы принести в жертву богине, но рассказ наших людей про факелы, отгоняющие пресмыкающихся, смутил их, в виду того, что подобные вещи бывают в распоряжении одних посвященных высших ступеней, которых они боятся, потому что те осуждают и запрещают убийства, совершаемые этими фанатиками. Затем они приступили к расследованию о нас, которые еще не окончились к тому моменту, когда разыгрался последний акт драмы.

— Теперь, сын мой, я должен сообщить тебе весть, которая, увы, огорчит тебя, — прибавил он. — Я не могу, как обещал раньше, взять тебя в гималайский дом: атмосфера этого тихого приюта не подходит к тем отравленным флюидам, которыми переполнена твоя аура, да и ты сам не смог бы жить там.

Заметив стыд и отчаяние, которые заставляли меня молчать, он дружески пожал мне руку и сказал, улыбаясь:

— Не унывай, сын мой, возможность посетить меня не потеряна, а только отсрочена, так как ты должен очистить себя, а за сим мужественно вынести предстоящую тебе борьбу. Своими любовными отношениями с Вайрами ты открыл доступ в свою ауру низшим и кровожадным духам, которыми окружена баядерка: они присосались к тебе и нужно время, чтобы стряхнуть их. Впрочем, я дам тебе указания, необходимые для их обуздания. Я не осуждаю тебя: ты молод и слаб еще в преодолении инстинктов плоти, а та женщина была красива, да еще, кроме того, прибегала к таким средствам, которые извиняют и делают понятным твое падение. Ты ошибаешься, если думаешь, что путь жаждущего света легок: злые силы преграждают ему дорогу и изыскивают всякие способы препятствовать его восхождению. Подобно большинству людей твоего положения ты вел беспечную жизнь, посвященную удовлетворению всех материальных наслаждений и изысканных пороков, служащих достоянием так называемого света. Но, сын мой, эти утонченные грехи ведут с собой целую армию нечистых духов, а в мутной и зараженной ауре кишат лярвы и разная другая мерзость, подобно тому как на грязном теле заводятся паразиты. Понятно, что этот «почетный караул» не хочет покинуть своего кормильца, и как только тот начинает дезинфекцию, привлекая на себя чистые флюиды, вся стая ополчается на него. На его пути появляются препятствия, соблазны, дурные мысли, словом, в ход пускается все, чтобы снова завладеть жертвой. Никогда не забывай, что без борьбы ведь нет и победы; а борьба — это трение противоположных начал, вызывающих огонь. Если это будет чистый огонь пространства, который изгоняет и сжигает вражескую армию, это знаменует победу, если же явится нечистое пламя бездны, которое отягчает и сковывает стремление души, то это — поражение. Отчасти ты уже вооружен: не будучи еще посвященным, ты уже развил в себе некоторые способности, а я снабжу тебя некоторыми указаниями. Итак, работай, а когда будешь очищен — я призову тебя…

— Не будет ли нескромностью с моей стороны, если я спрошу: какие это способности? — спросил доктор, когда князь замолчал.

— Нисколько. Я могу, до известной степени, дисциплинировать мою волю и мои инстинкты. Иногда я могу и слышать невидимое и читать чужие мысли, наконец, могу чувствовать и различать хорошие и дурные веяния. Для вас, ученого-скептика, все это, конечно, басни, но могу уверить, что все сказанное мною — истина.

— Вы ошибаетесь, князь, я уже перестал быть тем скептиком, каким был неделю назад. Случившееся сегодня и некоторые другие обстоятельства поколебали мое неверие: я уже не отрицаю огульно, я хотел бы только понять. Не будете ли вы добры окончить ваш рассказ? Он стал для меня особенно интересен, благодаря одному странному сну, который я после передам.

— Мне немного осталось добавить. Простившись с учителем, мы с бароном решили вернуться в Европу и в Коломбо сели на судно, которое должно было выйти на следующий день.

Вечером мне сказали, что какой-то человек привез для меня два ящика и просит разрешения видеть меня. Я удивился и велел ввести его. Это был известный мне индус, который объявил, что его послал старый Казиаппа, один из браминов пагоды, где мы едва не погибли.

— Я привез тебе, сааб, прощальный привет и подарки от Вайрами. Она слишком любила, чтобы жить без тебя. Желая оградить возлюбленного от гнева богини и мести братьев, она добровольно принесла себя в жертву и удавилась перед древней, принадлежащей ей статуэткой Кали, которую и посылает тебе. Согласно последней воле покойной ее сердце вынули способом, известным жрецам, превратили в камень и повесили на шею статуи, чтобы хотя бы сердце ее, по крайней мере, всегда было около тебя, охраняя и ограждая от всякой опасности. В большом ящике ты найдешь тело Пратисуриа, ее любимого тигра, убитого взглядом и словом йога, а животное, убитое таким образом членом тайного братства, приносит счастье.

Я был весьма потрясен. Добровольная смерть Вайрами, как бы там ни было, возбудила во мне глубокое сожаление. С другой стороны, я не доверял дарам из такого нечистого источника. Я тотчас решил отказаться взять ящики.

— Как, сааб, ты отвергаешь прощальный дар умершей? Не делай этого! Иначе мстительная тень жрицы будет преследовать судно и навлечет несчастья, — с важностью заметил индус. И не успел я ответить, как он низко поклонился и исчез.

Я хотел вернуть его, но он уже покинул судно. Барон присутствовал при нашем разговоре, а когда я объявил, что хочу бросить в море эти подарки, он вышел из себя, обозвал меня неблагодарным, бессердечным и безумцем, который не только не ценит любовь юного существа, но еще хочет уничтожить, как настоящий варвар, столь драгоценные и редкие предметы. Он сделал мне сцену и умолял, что уж если я не хочу взять ящики, то отдать их ему. По слабости характера я уступил, и он привез сюда эти роковые дары, которые наводят на меня ужас и, вероятно, не принесут счастья Максимилиану Эдуардовичу.

К сожалению, я слишком поздно узнал, насколько зловредна статуя и опасен тигр, но барон так дорожит ими, что глух ко всяким убеждениям, — со вздохом добавил князь.

— Благодарю за интересный рассказ, Алексей Андрианович. Сон мой, о котором я раньше упоминал, имеет к нему странное отношение, чего я не мог подозревать, совершенно не зная случившегося, а между тем уверен, что видел Вайрами в ночь, следовавшую за прибытием ящиков. Сон ли это был или видение — не знаю.

И он передал странный сон, о котором говорилось выше.

— Без всякого сомнения, по вашему описанию, вы видели именно Вайрами. Мое мнение, это было видение и притом зловредное. Оно подтверждает только наличие смертельной опасности, которая угрожает вам. От нее-то мне так хотелось бы спасти вас, — заметил взволнованно князь.

— Искренне благодарен вам за такое великодушное желание, но думаю, что не во власти людей изменять определения судьбы: в этом отношении я фаталист, — ответил доктор с легкой усмешкой и, проведя рукой по бледному лбу, прибавил: — Скажите лучше, что за воплощение дьявола представляет собою этот тигр: по-видимому, мертвое животное, которое, однако, двое живых и здравомыслящих людей видели разгуливавшим, а потом оно загрызло человека, вопреки всяким законам разума. Я не имел времени заняться оккультными предметами, а, между тем, я потрясен, хотел бы понять и… признаюсь, сам увидеть, как этот тигр двигается.

— О, такое удовольствие, полагаю, вам можно доставить. Теперь уже за полночь и Пратисуриа, вероятно, разгуливает, так как кровь Карла возбудила его аппетит. Но не испугаетесь ли вы?

— Нет, тем более, что я сомневаюсь, чтобы почтенный Пратисуриа пожелал показаться мне: но для большей безопасности я возьму с собой браунинг.

— О, он вам не поможет, — насмешливо возразил князь. — Я также не боюсь, так как ученик оккультных наук должен уметь побороть чувство робости в себе, прежде всего он должен быть отважен и спокоен, так как страх отдал бы его во власть темных сил.

Пробило половину первого, в замке все спит, значит, мы можем совершенно спокойно отправиться на разведку. Только я возьму крест, он мое оружие, потому что животное гораздо опаснее теперь, чем при встрече в джунглях.

Елецкий достал из шкафа резную шкатулку, а из нее вынул довольно большой крест, в середине которого была вделана чаша, сиявшая фосфорическим светом. Затем мы спустились в сад и вышли на террасу, пока пустую, так как Карл еще не был замещен.

Князь отворил дверь в залу, предложил доктору сесть на каменную скамью, а сам встал за украшавшими террасу кустами. Около десяти минут прошло в совершенном безмолвии. Вдруг в воздухе пронесся порыв ветра, качнув ветви кустарника, затем послышалось глухое ворчание, на полу блеснул красный свет и показался тигр, остановившийся в нескольких шагах от доктора. На лбу Заторского выступил холодный пот. Он слышал шумное дыхание дикого зверя, а на освещенных луной плитах видел его тень.

Вдруг тигр как будто увидел доктора и уставился на него своими зеленоватыми, фосфоресцирующими глазами. Хлеща могучим хвостом по бокам, он присел, собираясь прыгнуть, и приоткрыл пасть, как бы уже смакуя человеческое мясо, которым намеревался полакомиться. Доктор сознавал себя как бы скованным и предчувствовал на своем горле страшные клыки зверя, но тут сзади него появился князь с крестом в высоко поднятой руке.

Страшный призрак встрепенулся, попятился, а потом стал задом ползти к двери в залу, князь же, наоборот, наступал, угрожая крестом и твердым голосом читая формулы на неведомом языке, потом оба исчезли внутри дома.

Заторский был ошеломлен и не мог пошевелиться, когда же прошло это оцепенение, он бросился вслед за князем, но настиг его уже в зале, где стояли привезенные древности. И тут он снова остановился, точно пригвожденный к полу. Неужели все то, что он перед тем видел, было сном? У ног идола неподвижно, как всегда, лежал тигр, а перед ним стоял князь, на этот раз с зажженной восковой свечой в руке.

— Смотрите, — сказал он, оборачиваясь к доктору, — он вернулся в свою квартиру.

Смертельно бледный, обливаясь потом, неверующий ученый материалист, смеявшийся над всякими предрассудками, едва держался на ногах и шатаясь, прислонился к притолоке двери. — Князь, значит, действительно существует невидимый мир? — надорванным голосом вырвалось у доктора.

— Да, дорогой профессор, невидимый мир существует, и горе тому, кто подходит к нему безоружным.

— Умоляю вас, просветите меня! Я не могу оставаться слепым и невеждою после всего случившегося! — умоляюще воскликнул доктор.

— С удовольствием. А пока пойдемте выпить стакан шампанского, чтобы успокоить нервы.

Внезапный крик и шум голосов прервали их разговор. С удивлением стали они прислушиваться и ясно услышали звонкий голос баронессы, отчаянно кричавшей, потом Заторскому послышался также и голос Мэри. Он бросился из музея, князь за ним. Шум, очевидно, доносился из комнаты, примыкающей к стеклянной галерее. Войдя туда, они застали босых и в одних ночных сорочках горничных, полуодетого лакея и Мэри в ночном капоте, буквально парализованную ужасом.

Баронесса же была около настежь открытой двери в галерею, а перед нею, загораживая ей дорогу, стояла высокая фигура Ливонского рыцаря в полном вооружении. Забрало было поднято и открывало череп, в глазницах которого горел зеленый огонь, а в остальном привидение имело совершенно жизненный вид. Свет стоявшей на столе лампы искрился на металлических доспехах и белом шерстяном плаще.

Бледная и растрепанная, баронесса продолжала вопить. Очевидно она возвращалась из комнаты доктора, не зная, что он у князя, и наткнулась на эту не совсем обычную преграду, но всякий раз, когда она делала шаг вперед или назад, рука призрака угрожающе поднималась и приковывала ее к месту.

Вадим Викторович припомнил, что барон как-то говорил ему о призраке рыцаря, которого живым замуровал один из Козенов, и что тот всегда является перед какой-нибудь семейной бедой. Но в то время он счел, конечно, этот рассказ легендой, а теперь, не веря глазам, смотрел на ужасного посла из могилы, возвещавшего несчастье. Князь тоже стоял с минуту неподвижно, но затем, достав с груди золотой крест и высоко подняв его, направился к призраку, произнося формулы. Откинутый, словно бурным ветром, призрак побледнел и исчез.

Баронесса бросилась вперед, но, сделав несколько шагов, упала в обморок. Все присутствующие видели призрак и после первых отчаянных криков смолкли, онемев от страха, с исчезновением же пугала крики и причитания возобновились, но доктор водворил порядок. Он приказал увести Мэри в ее комнату, а потом осмотрел все еще бывшую без чувств баронессу.

— Это простой обморок, — сказал он, задержав сконфуженных своим полураздетым видом и убегавших горничных. — Скорее оденьтесь и унесите барыню. Уложите ее в постель, да натрите ей руки и виски одеколоном, а когда она очнется, дайте капель, которые я пришлю.

Не обращая более внимания на баронессу, он вышел. Все его мысли были заняты Мэри. Как она прелестна в воздушном капоте, мертвенно бледная, с широко раскрытыми испуганными глазами и дрожащая от волнения.

Как врач он имел право пойти взглянуть, не отразился ли вредным образом страх на ее хрупком организме, и он постучал в комнату молодой девушки.

— Мария Михайловна, могу ли я войти? Я беспокоюсь, не повредили ли вам пережитые сегодня волнения и последний испуг.

Минуту спустя горничная Мэри отворила дверь.

— Это вы, господин доктор! Пожалуйста, войдите. Барышня в гостиной и так плачет, что я не знаю, что делать. Она в лихорадке, совсем похолодела, дрожит и зубы стучат.

— Принесите барышне стакан горячего чаю и влейте ложку рому или коньяку. Чтобы было поскорее, вскипятите воду на спиртовой машинке, — распорядился Вадим Викторович, и пока горничная стремительно летела в кухню он вошел в будуар.

Мэри сидела у окна, опустив голову на сложенные руки и судорожно рыдала: она не слышала приближения доктора.

— Успокойтесь, Мария Михайловна, не плачьте так, это вредно, — ласково сказал Заторский, беря ее за руку.

Она выпрямилась и растерянно взглянула на него.

— Как тут не плакать, когда видишь такие ужасные сцены. Страждущие души мечутся в течение веков, не находя покоя.

— По мнению оккультистов — таков закон Кармы: он не дает покоя в могиле за скверный поступок одного из баронов Козен, — заметил доктор.

— И вы также должны будете блуждать после смерти? Елена Орестовна рассказывала…

Она остановилась, увидев, что доктор отшатнулся и густо покраснел.

— Ах, не слушайте то, что я болтаю! Я обезумела от страха и не понимаю, что со мною происходит! — проговорила она, задыхаясь от рыданий.

Но это неприятное волнение Заторского уже сменилось радостью и, нагнувшиь к ней, он взял ее руку.

— Что с вами делается? О! Ваши невинные глазки, ваше чистое сердце выдали вас! Вы любите недостойного человека, не заслуживающего любви такого нетронутого и юного существа, как вы, Мэри. Голова моя кружится и я, знайте, не смею поверить в такое счастье. Ах! Скажите, что я не ошибся и вы любите меня, несмотря на приставшую ко мне грязь, несмотря на мое низкое, подлое поведение, несмотря на тину, в которой я барахтаюсь, но из которой меня может спасти один только добрый гений. Вы не знаете, Мэри, как я вас люблю! Всей душой я привязался к вам.

Упав перед ней на колени он, продолжал:

— Смейтесь, Мэри, над профессором, человеком уже под сорок, который осмеливается протягивать руку к едва распустившемуся цветку. На коленях молю: смейтесь, осуждайте, но простите!

Мэри выпрямилась, лицо ее раскраснелось, глаза радостно вспыхнули, а слезы высохли, словно по волшебству.

— Конечно, я все прощаю вам, вы не любите более эту гадкую, грубую женщину, а любите меня! Так могу ли я осуждать вас? Никогда, потому что я тоже вас люблю, а когда любят — прощают все.

С блаженной улыбкой нагнулась она к нему.

— А что скажут ваши родители? — прошептал он, привлекая ее к себе и целуя в розовые губки.

— О! Они будут очень рады. Все так любят вас и уважают. Я собственными ушами слышала, как папа говорил: «Жаль, что такой ученый, врач и умный человек подпал под влияние этой ведьмы!» Но, так как вы ее не любите, значит, все будет хорошо.

Не будь это сказано страстно любимой девушкой, то ее слова звучали бы жестокой насмешкой: настолько общеизвестна была его позорная связь, если о нем говорили Так открыто и с состраданием. Но в данную минуту Заторский был слишком счастлив, и даже не почувствовал укол самолюбия.

— Я постараюсь загладить прошлое и сделаться достойным незаслуженного счастья, выпавшего мне. Только, Мэри, я очень хочу, чтобы вы уехали отсюда.

— Я сама решила уехать и даже написала об этом папе. Я рассчитывала отправиться послезавтра, хотя мама еще заграницей.

— Отлично. Под предлогом дел в городе я провожу вас. Только не говорите о нашем объяснении и даже скрывайте ваш отъезд до последней минуты.

— Ничего не скажу этой злой бабе. А ехать с вами я рада. Господи, как весело! — прибавила она, хлопая в ладоши. — Да будет же благословен бродячий рыцарь! Не появись он, вы не пришли бы сюда, и мы не были бы счастливы. Как только приедем в город, я закажу обедню за упокой его души. Слава Богу, что вы решили исправить прошлое и вам не придется странствовать, подобно ему, — добавила она с таким наивным удовольствием, что Заторский от души рассмеялся.

В эту минуту Паша отворила дверь, а доктор встал и поцеловал руку Мэри.

— Теперь выпейте чаю, дорогая моя, примите успокоительных капель, лягте и думайте обо мне, — нежно сказал он.

Оставшись, наконец, одна, Мэри встала на колени перед иконой Божьей Матери и горячо помолилась, благодаря небесную Покровительницу за ниспосланное счастье…