Дед
Когда Афганистан появился в моей жизни, знаю с точностью до дня. То есть до этого тоже знал, что есть такая страна, но частью МОЕЙ жизни он стал только в этот день, хотя тогда я еще не мог этого понять. Вечером 5 декабря 1979 года мой дед, как обычно, крутил ручку настройки своего транзистора «ВЭФ-202». Как обычно, сражался с «глушилками», забивавшими «вражьи голоса». И вот в какой-то момент он их обхитрил. И сквозь завывание и хрип стал слышен говоривший с легким акцентом голос.
Дед в совершенстве владел немецким, неплохо понимал по-английски. Это позволяло ему слушать «вражьи голоса» на их родных языках. Но иногда, то ли для сравнения, то ли из азарта, он слушал их — точнее, пытался слушать — по-русски. Получалось не всегда. «Глушилки» свое дело знали. Правда, в этих случаях он все равно всегда выгонял меня из комнаты. В конце 70-х это вряд ли могло чем-то серьезным угрожать и мне и ему. Но инстинкты того поколения вырабатывались в конце 30-х. Когда за такое «любопытство» можно было уехать очень далеко и надолго. И без гарантии вернуться. Так что даже теперь, в «эпоху расцвета социалистической демократии», дед страховался и берег меня. А я обижался. Мне было почти 14. Моей любимой книгой была пятитомная «История дипломатии». Я читал «международные» полосы газет и регулярно смотрел «Международную панораму». Был политинформатором класса. В отличие от своих одноклассников, которым мало что говорила даже фамилия Сталин, два-три раза упоминавшаяся в наших учебниках истории, я знал, кто такие Троцкий, Бухарин и Берия. Знал от деда.
В 20-х он окончил факультет Международных отношений МГУ и успел даже поработать с Чичериным. В МИДе работал до 1937-го. Работал на Западе, в Германии, в Италии. Потом на много лет стал невыездным, а после войны и подавно «уехал» на много лет далеко на восток. И совсем не дипломатом. Лесорубом…
Дед воспитал меня вместо отца. Интерес к политике я перенял от него. Тем обиднее было, когда он не давал мне слушать «голоса». Но в этот день все совпало — дед слушал их по-русски, глушилки «недоглядели», я оказался рядом, а он меня не прогнал. И я услышал, как слишком старательно выговаривающий русские слова голос поведал об имеющихся веских основаниях ожидать в ближайшем будущем вторжения советских войск в Афганистан. Слова «вторжение» и «советские войска» рядом воспринимались как-то странно. Ведь мы никогда никуда не вторгались — всегда всех только освобождали и защищали. А вторгались империалисты и их пособники. Чтобы порабощать и угнетать.
Я смотрел на деда с удивлением и недоумением. Но он словно не замечал меня. А может быть, правда — не замечал… Дед грустно и задумчиво покачал головой и долго еще сидел потом молча, обхватив ее руками. Он часто так сидел… Дед вообще был немногословен и задумчив — четыре года войны и потом семь лет лагерей по 58-й статье не располагали, видимо, к разговорчивости. Я тогда этого не понимал, но инстинктивно в такие моменты к нему не лез.
На мой безмолвный вопрос он в тот день так ничего и не ответил. Он вообще на него мне так никогда ничего и не ответил. Потому что через два дня, 8 декабря, дед умер…
Я так и не узнал, что думал главный тогда в моей жизни человек про Афганистан и наше туда возможное вхождение. Так и не понял, почему он так грустно качал головой… Ведь не мог же он тогда знать, что… Или мог? Не знаю… Может, встретимся когда-то — расспрошу, о чем он думал 5 декабря 79-го.
Но именно в тот день Афганистан вошел в мою жизнь. Как оказалось — навсегда. Я впервые прикоснулся к тому, что станет главным пунктом моей биографии, во многом «сделает», сформирует меня сегодняшнего. И почти одновременно из моей жизни ушел дед, который «делал» меня первые 13 лет. Наверное, вдвоем им не было места в моей судьбе. Проживи дед еще года три, и я вряд ли рвался бы в Афган. Я бы о другом мечтал, другим восторгался, по-другому учился… Но, видно, мне именно это было «написано». И потому-то, наверное, одновременно с появлением афганской темы закончилось и мое воспитание дома. Мама много работала, чтобы прокормить нас двоих, да и сам я скоро начал потихоньку зарабатывать и уже не особо к ней прислушивался. Любил, уважал, но делал больше по-своему.
То, чем 13 лет занимался дед, продолжили школа, улица, работа. И «советская пропаганда». Точнее, то, что сейчас принято так называть, часто с негативным оттенком. Хотя теперь-то я понимаю, что многим из нас удалось пройти то, что нам выпало, именно благодаря стержню, который дала эта самая «пропаганда». Мы искренне гордились своей Родиной, искренне считали, что СССР — самая лучшая страна в мире. Искренне любили ее и сочувствовали тем, кого угораздило родиться в какой-нибудь Америке.
Нам многим можно было гордиться. И среди этого многого непостижимой громадой возвышалась ПОБЕДА. Воевавшие были еще нестарыми людьми. Их было много, и от этого ощущение, что это победили ВСЕ МЫ, было вполне реальным. А фильмы про войну рождали эффект соучастия и присутствия. Я любил их и смотрел все по много раз. Дед еще был жив, когда вышел совместный советско-американский 20-серийный документальный фильм «Великая Отечественная». В американском варианте — «Неизвестная война». Каждую неделю мы с дедом шли в «Октябрь» смотреть очередные две серии. Плохо помню содержание отдельных серий, но навсегда запомнил, как смотрел эту черно-белую хронику дед. Я никак не мог понять, почему иногда у него начинали дрожать губы и подбородок, а по морщинистой щеке сбегала слезинка. Почему он плачет? Ведь мы же победили! Мы же выиграли войну! Я не спрашивал — понимал, что должна быть серьезная причина, чтобы заплакал этот обычно невозмутимый, много повидавший человек.
Он не много успел рассказать мне про войну — я был слишком мал. Но благодаря ему она стала для меня гораздо большим, чем просто история. Это было что-то личное, но я не знал что. А потом понял.
Как-то в очередной раз смотрел «Белорусский вокзал», где в финале идут кадры хроники — на Белорусском вокзале встречают фронтовиков. Я всегда любил этот момент: благодаря песне в исполнении Нины Ургант с экрана передавалось это невероятное ликование победителей. «Одна на всех, мы за ценой не постоим…»
И вдруг я поймал себя на мысли, что ЗАВИДУЮ им. Этим усатым дядькам, которые подбрасывают в воздух детей и смачно целуют подбегающих женщин. Завидую тому, что мне НИКОГДА не суждено вот так возвратиться с войны. Никогда не пережить самому ЭТО ликование… Может быть, еще и поэтому так запомнилась мне услышанная в начале декабря 79-го фраза про возможный ввод советских войск в Афганистан. От нее веяло войной. Войной, на которую я «успевал».
