Вертолет шел на бреющем, с каждой минутой удаляясь от Ханоя. Хваленский сидел на лавке напротив двери и размышлял, невидящим взором глядя в открытый люк. Думы его были одна другой горше: «Погеройствовал, б…! Тогда наградили, а сейчас голову снимут, если снова не пригонишь какого-нибудь янки… Все припомнят, начиная с обоссанных пеленок…»

Мысли плавно перетекали в другое русло. Летчик вспоминал свою жизнь. Все ведь было почти как у людей – послевоенное детство, аэроклуб, прыжки с парашютом, потом две попытки поступить в Качинское летное училище… Потом учеба, служба, инструкторская работа, командировка на Кубу, а спустя два с небольшим года – командировка сюда… Вот только перекос получился в сторону карьеры. Семьи так и не сложилось, хотя романов было немало; сложится ли она теперь – одному небу было известно…

Хотя насчет этого майор не беспокоился. «Молодой еще, – отшучивался он, – успею».

Командировка должна была закончиться через месяц. Потом предстояло вернуться обратно в Кубинку или отправиться служить еще куда-то – это уж как решит командование. Звание «майор» Хваленскому присвоили всего месяц назад. Тогда же капитаном стал Володя (и было за что – он подготовил курсантов даже больше, чем Вася и Ашот). Остальные дохаживали в старших лейтенантах последние деньки, ожидая повышения со дня на день, – бюрократическая машина военного министерства еще обрабатывала их документы.

Особый отдел, правда, изредка интересовался, почему это товарищ Хваленский позволяет себе в нарушение приказа летать на «свободную охоту». Однако майор лишь пожимал плечами – дескать, показалось вам… Летать он летал – но ничем себя не выдавал. Радиообмен вел по-вьетнамски, не позволяя ни одного русского слова, в Южный Вьетнам не залетал – максимум в демилитаризованную зону или в Лаос. И заметив американский самолет и вертолет, безжалостно расстреливал его. А пленки ФКП передавал вьетнамцам, искренне не понимавшим такого поведения инструктора. Тот лишь усмехался в ответ. Он никогда не брал с собой ведомых, придумывая тому все новые причины. Когда однажды Володя открыто возмутился таким недоверием, майор, уже сидевший в кабине «МиГа», рявкнул:

– Это моя война, Маргелов! Не твоя! Не мешай!

– Это наша общая война! – вскипел Володя, но Хваленский уже захлопнул фонарь и знаком приказал ему отойти от самолета.

Шум двигателей чуть изменился. «Вертушка» сбавила ход и начала разворачиваться, заходя на посадку. И тут Хваленский почувствовал – что-то не так. Что и где, он сказать не мог, но что-то явно изменилось за те часы, что он отсутствовал. Он глянул в иллюминатор: разрушенные ангары, бетонка, остов вертолета… Все как обычно. И в то же время немного не так.

Вертолет коснулся земли, и майор, не дожидаясь, пока борттехник опустит лестницу, выпрыгнул из салона. И сразу понял, что предчувствие его не обмануло: пахло гарью. Это было чем-то новым – не каждый день на аэродроме что-то жгли. Сегодня, судя по запаху, горела резина и еще что-то сладковато-тошнотворное. Над дальним концом аэродрома поднимался слабенький дымок. Майор облегченно перевел дух – в той стороне был пустырь. Значит, горели не лагерь и не самолеты. И не ангары.

К вертолету уже приближался «газик», за рулем которого сидел Володя. Он затормозил рядом и козырнул. Увидев его лицо, Хваленский понял, что рано радовался. Неспроста столь угрюмо выглядел свежеиспеченный капитан…

– Привет, Володь, – кивнул майор. – Все в порядке?

– Нет, – глухо ответил капитан. – Беда у нас… Ашот погиб.

Майора словно дубиной огрели. Он растерянно посмотрел на подчиненного:

– Как это – погиб?

– Сегодня утром… Загорелся заправщик… Все побежали… В-вася сунулся к машине… р-руки обжег сильно и лицо. А Чапай… – капитан сжал зубы и отвел взгляд, потом все-таки закончил: – Чапай… он уже в комбезе был… и в шлеме… оттащил его… сел за руль – и по газам… метров триста проехал… и взрыв… – Володя снова замолчал.

Хваленский, чувствуя, как вдруг опускается на плечи непонятная тяжесть, без единого слова стащил с головы пилотку и утер ею лицо.

– Где Вася? – тихо спросил он.

– В медсанбате… – отозвался капитан. – Смотреть страшно… весь в бинтах… лица не видно… Глаза вроде не пострадали…

– Это хорошо, – медленно произнес майор.

На душе у него было паршиво. Очень паршиво. Еще утром он видел Ашота – как всегда, гладко выбритого, улыбающегося – и даже не предполагал, что через несколько часов его не станет. А теперь старлея не было. Долгожданные капитанские погоны украсят плечи мертвеца…

– Товарищ майор! Товарищ майор! Очнитесь!

Хваленский почувствовал хлесткий удар по щеке, потом еще один – и пришел в себя. Он лежал в пыли возле джипа, а склонившийся над ним Володя тряс его, пытаясь вернуть на грешную землю. Как он отключился, майор не помнил. Просто в какой-то миг подкосились ноги, и перегруженное убийственным известием сознание покинуло тело, которое незамедлительно рухнуло наземь.

– Поднимайтесь! – сказал Володя.

Майор попытался встать, но снова подкосились ноги, и он бессильно сел возле джипа:

– Не могу…

– Можешь, Миша! – неожиданно жестко сказал капитан, переходя с привычного «вы» на «ты». – Можешь! Поехали в лагерь… лечиться будем…

Майор, удивляясь сам себе, напрягся – и сумел-таки подняться на ноги. Нетвердым шагом он обошел машину и плюхнулся на сиденье рядом с водителем. Володя сел за руль и, развернувшись, покатил по рулежке в сторону лагеря.

– Где Ашот? – спросил Хваленский.

– В ангарах у ребят, – ответил капитан. – Там холодок. Я уже доложил в Ханой, его утром вертолетчики заберут…

Майор кивнул – говорить уже не было сил. Он чувствовал, как им овладевает странная апатия. Ничего не хотелось. Если только напиться и забыть про все. Приехав в лагерь, он достал из холодильника бутылку водки и разлил по стаканам. Володя молча сидел рядом.

– За Чапая, – вздохнул майор и опрокинул в себя огненную жидкость. Сморщился, заел черствым рисовым хлебом.

Володя молча выпил. Хваленский налил еще.

– Мне хватит, – отказался капитан.

– А мне нет, – пожал плечами майор и опустошил второй стакан.

Вскоре бутылка опустела. Швырнув ее в окно, Хваленский с трудом встал из-за стола и, пошатываясь, побрел к двери. Водка уже ударила ему в голову, и соображал он весьма туго.

Выбравшись из хижины, майор незамедлительно рухнул наземь и уснул мертвецким сном. Поспешно выскочивший следом Володя затащил его обратно и уложил на матрас. Вьетнамские часовые сочувственно смотрели на офицеров.

– Суки… – бормотал майор в пьяном бреду и вдруг страшным голосом закричал: – Всех порву! Чапай! Справа ниже! Чапай, смотри!

– Порвешь, порвешь, – тихо сказал капитан. – Потом.

Он позвонил в ангары и приказал техникам ни в коем случае в ближайшие дни не давать Хваленскому самолет.

– Что, рвет и мечет? – сочувственно спросил техник.

– Да. Как бы не сбили его… Ну, ты меня понял. Под любым предлогом.

– Понял. Не дам.

– Спасибо.

Хваленский метался на койке в пьяном бреду:

– Вася… Чапай… «Фантомы» слева… бей…

Ранним утром улетела в Ханой «вертушка», на которой накануне вернулся на аэродром майор. Вертолетчики забрали с собой тело Ашота, которому предстоял долгий путь домой, в жаркий Сухуми.

Прощание с погибшим было недолгим. Офицеры, сняв пилотки, молча постояли рядом с гробом, а потом скорбный груз затащили в гулкое нутро вертолета, и машина пошла на взлет.

– Ну, вот и все… – пробормотал кто-то.

Володя задумался и не сразу заметил, что Хваленского рядом с ними уже нет. Оглянувшись, он увидел, как майор подъезжает на своем джипе к рулежке и залезает в один из истребителей дежурного звена, предварительно отобрав у вьетнамского пилота гермошлем. Когда он успел переодеться в летный комбинезон, было непонятно. Но – успел. И теперь выруливал на старт.

Володя молча проводил взглядом одинокий истребитель, с ревом ушедший в небо, а потом пошел на КДП. Вьетнамец-дежурный, увидев его, молча уступил свое место. Капитан сел за пульт и, придвинув к себе микрофон, произнес по-вьетнамски:

– Леопард-два вызывает Первого. Прием.

Этим позывным Володя не пользовался уже много месяцев. Позывные часто меняли, чтобы запутался противник. Путался не только противник, но иногда и свои. Впрочем, по ряду причин чаще путались-таки американцы.

– Да, Второй, слушаю тебя, – не сразу отозвался Хваленский.

Метка, обозначавшая его самолет, вот-вот должна была исчезнуть с экрана – майор приближался к границе действия аэродромного локатора.

– Будь осторожен, Первый, – попросил капитан.

– Буду. Я в Кхесань, – голос майора, пропущенный через микрофоны и наушники, звучал чуть приглушенно и равнодушно. – Завалю там что-нибудь – и домой.

В течение следующих десяти минут Володя слышал, как майор изредка отрывисто ругается, а потом вдруг прозвучало:

– Володя, черт, двиг… – и наступила тишина.

– Леопард-один, прием! – произнес капитан.

Радио молчало.

– Товарищ майор! Ответьте!

Хваленский не отзывался. Вызвав его еще раз, Володя пулей вылетел с вышки и метнулся к самолетам дежурного звена, стоявшим на рулежке. Возле «МиГов» о чем-то разговаривали летчики-вьетнамцы в летных высотно-компенсирующих костюмах. Эти комбинезоны позволяли в полете компенсировать изменения давления с увеличением высоты, и при разгерметизации кабины летчик оставался живым.

– Ван Бао, снимай костюм! – приказал капитан, подбежав к ним.

– Зачем? – удивился вьетнамец.

– Снимай живее! – рявкнул Володя.

Лейтенант Ван Бао, в недавнем прошлом – его ученик, был единственным, чей комбинезон налез бы на Володю. В принципе, капитан мог бы и за своим смотаться в ангары, но времени не было.

Вьетнамец, недоуменно посмотрев на инструктора, стал стягивать комбинезон. Володя помог ему, потом поспешно натянул комбинезон. Ван Бао и еще один летчик затянули на капитане шнуровку костюма, которой тот плотно подгонялся по фигуре.

– Все? – нетерпеливо спросил Володя.

– Все, готово.

– Спасибо. – Капитан полез в кабину ближайшей «балалайки».

– Э-э, товарис капитан! – протестующе воскликнул Ван Бао. – Что я сказать командир?

– Что я полетел искать Дунг Куана, – буркнул Володя. – А ну, все брысь от самолета! – Он захлопнул фонарь и включил двигатель.

«Дунг Куаном» вьетнамцы звали Хваленского. На их языке это означало «храбрый солдат».

Мешать взлету «МиГа» никто не стал. Пронизывая сумерки, Володя унесся на юг, туда, где пропал майор. Прежде чем село солнце, он успел долететь до границы и наскоро осмотреть джунгли, но не нашел ни следов поваленного или горящего леса, какой непременно остался бы от упавшего самолета, ни хотя бы расстеленного парашюта. Впрочем, второе было понятно – Хваленский, наверное, побоялся, что первыми за ним прилетят американцы. А вот первое настораживало…

Приземлялся капитан уже в темноте. Оставив самолет на рулежке, не сказав никому ни слова, он пешком ушел в лагерь.

…Войдя в опустевшую хижину, Володя бросился на койку и, заложив руки за голову, уставился в потолок.

«Что же делать? – думал он. – Что делать? Звонить в Ханой, просить поисковую группу? Да и будут ли искать? Или спишут без вести пропавшим? Там же лес сплошной, не группа нужна – армия… Майор сам говорил – не ищите, если пропаду… А я что, всю жизнь свиньей себя чувствовать теперь должен? – неожиданно разозлился Володя. – Вот уж хрен! Утром еще раз полечу. Прочешу все, хоть мертвого, но найду! Нет, не так! Найду живого и невредимого! Надо будет – «вертушку» у вьетнамцев возьму! А нет, так и на «балалайке» слетаю…»

С этой мыслью он уснул.

Утром Володя снова улетел на поиски майора. Сделав за день три вылета, он сумел осмотреть все пространство вдоль границы с демилитаризованной зоной, но снова не обнаружил выгоревшего или поваленного леса. Он сумел также отыскать три-четыре подходящих площадки в джунглях, где теоретически мог бы приземлиться истребитель майора, однако и они с воздуха выглядели пустыми и заброшенными.

Остаток дня Володя провалялся в хижине, глядя в потолок. Было тошно и горько, за какие-то сутки война как языком слизала троих его друзей. Так плохо он себя не чувствовал еще никогда.

Когда свечерело, в хижину постучался повар-вьетнамец, беспокоившийся из-за отсутствия офицера на обеде и ужине:

– Принести еду?

– Нет, – равнодушно ответил капитан.

– Ты болеешь? – с тревогой спросил повар.

– Нет. Устал…

– А-а… Ладно.

Он ушел, и Володя вдруг вспомнил, что видел у майора какие-то запечатанные конверты. Как раз тогда, в день гибели Ашота. «Может, письма? – подумал капитан. – Давно, кстати, не писал мне никто…»

Порывшись в вещах Хваленского, Володя и в самом деле нашел там письма. Одно от бати, одно от однокашника, и еще одно, самое тоненькое, – от Лили. Она почему-то молчала аж с октября, хотя он время от времени писал ей. Ее письмо капитан вскрыл первым.

«Дорогой Володя! Прости, что не писала так долго. Времени совсем не хватает. («Ну-ну…» – равнодушно подумал Володя.) Мечусь как белка в колесе. Работаю в школе учительницей младших классов, ты не представляешь, как это интересно. («Ага…») Детки видят в тебе вторую маму, и нужно быть ею для них. Праздники, дни рождения с ними отмечаем. Все твои письма получаю, но все не хватает времени ответить. Ты все там же, в жаркой южной стране? («Угу, черт бы ее побрал…») Мне, кстати, очень понравилось твое октябрьское письмо, где ты описывал полет над морским побережьем. («Было дело, летал я там… еще курсантом».) Вот эти строчки: «…раннее утро, солнце только-только выглянуло из-за горизонта, а пара наших истребителей уже несется вдоль морского берега на бреющем полете. Мы летим всего в пятидесяти метрах над песчаным берегом, оглашая окрестности громким ревом турбин и пугая чаек. Этот участок берега обычно пустынен, поэтому мы иногда так развлекаемся. Так здорово лететь над прибоем, на самой границе трех стихий – воздуха, воды и земли, – оседлав четвертую – огонь! За спиной шумит двигатель – табун из тысяч лошадок… И я стремительно несусь мимо мелькающих за стеклом утесов и дюн туда, вдаль! Это потрясающе – власть над пространством и даже временем! Захочу – лечу низко-низко, и земля быстро уносится назад. Захочу – набираю высоту, и земля внизу тащится едва-едва…» Просто потрясающе! Ты не думал о том, чтобы стать писателем? У тебя бы вышло.

Володь, увы, заканчиваю письмо, мне пора кормить ребенка. Да, совсем забыла написать, я ведь вышла замуж…»

Внутри у капитана что-то оборвалось, и на душе стало совсем горько. Дальше Володя читать не стал – просто скомкал письмо и швырнул его в мусорное ведро.

– С-сука! – процедил он сквозь зубы и, подавив искушение открыть последнюю бутылку водки, завалился спать.

Утром капитан взял себя в руки и, сделав наконец утреннюю зарядку, пошел на аэродром. Война войной – а учеба по расписанию. Обязанностей по подготовке курсантов с него никто не снимал. Но и о Хваленском Володя не забыл – поговорил с Ваном, и тот обещал выслать к местам возможной посадки майора вертолет.

Успокоившись, Володя поспешил в бункер неподалеку от ангаров, где обычно проводились теоретические занятия.

Увы, «вертушка» вернулась ни с чем. Вертолетчики облетели все намеченные капитаном площадки, но, как доложил ее пилот, следов посадки «МиГа» нигде не было видно.

– А вы приземлялись там, чтобы проверить? – спросил Володя.

– Нет, – помотал головой вьетнамец. По-русски он говорил довольно сносно – как оказалось, учился в Союзе.

– А почему?

– Потому, – отозвался пилот. – С воздуха и так видно, что нет ничего там. Ни самолета, ни обломков.

– А парашют там или лес поваленный?

– Ничего. Воронок в лесу много – американцы там падали. Но все воронки старые. Не буду я над каждой зависать… – в голосе вертолетчика вдруг мелькнула злоба на непонятливого русского офицера. – Пока над каждой зависнешь, сто раз собьют. С воздуха и так видно: заросла кустарником и травой – старая.

– Ясно… Спасибо…

Вертолетчик ушел. Володя снова задумался, потом, тяжело вздохнув, пошел в лагерь.