Глава тридцать девятая
Белинский от неожиданности забыл отпустить тангенту микрофона.
Как Кузнецов летел через гряду, он не видел — передавал на броню координаты. Но то, что прокричал Старостенок, поразило его, как гром среди ясного неба. Потерять Кузнецова, казалось, было просто невозможно. Ротный давно уже стал для своих солдат больше, чем командир. Он настолько заполнял жизнь каждого в роте, что, казалось, служба без него остановится, а земля перевернется. Офицеры между собой третью роту даже называть стали «кузней». Ни один из подчиненных Кузнецова не мыслил без него службу. Он считался пуленепробиваемым, заговоренным и просто бессмертным.
Белинский медленно, опасаясь увидеть изувеченное тело друга, повернулся в сторону, где Кузнецов грохнулся на камни. Открывшаяся его глазам картина повергла его в тихий ужас:
— Вы чё, озверели?
Распластавшееся на камнях тело весьма своеобразно начало подавать признаки жизни:
— Щас я, бля, расскажу кому-то: убили.
Кузнецов, еще не веря в свою удачу, но уже кроя матом Старостенка, начал подтягивать под себя разбитые о камни колени.
Бойцы, забыв о необходимости отстреливаться, обернулись на крик Старостенка и теперь со счастливыми рожами наблюдали за ротным.
Кузнецов стащил с себя плавжилет и принялся искать входное отверстие. Никто уже не вспомнит, кому принадлежала мысль выпотрошить плавжилет и натолкать его секции автоматными магазинами. Кого из интендантов посетила на удивление абсурдная идея поставлять в горы и пустыни Афганистана плавжилеты, тоже никто не задумывался. Но голь на выдумку хитра. Такой способ таскать боеприпасы оказался весьма удобным. Масса равномерно распределялась на плечи, что значительно облегчало пехоте ее титанический труд. Один из магазинов и сработал сейчас, как бронежилет. Ротный вытащил его из плавжилета и попытался сейчас же выпотрошить. Если бы пуля попала чуть левее — все было бы кончено.
Кузнецов взвесил в руке разбитый магазин, с легкой улыбочкой покачал головой и повернулся в сторону замполита:
— Видал, кака петрушка?
Белинский ответил таким же кивком и сглотнул несуществующую слюну:
— Да уж, Саня, повезло.
Кузнецов огляделся по сторонам. Интенсивность обстрела не ослабевала, а бойцы, как завороженные, смотрели на его манипуляции.
— Чё уставились? Сектор обстрела держать! Или дембеля уже все!? — заорал ротный.
Кто бы мог поверить, что у этих измученных жаждой и зноем людей, зажатых в горах прицельным огнем врага в тысячах километров от родины, еще могут появиться слезы радости на глазах? Пересохшие потрескавшиеся губы четырех десятков солдат растянулись и застыли в жалком подобии улыбки, больше похожей на вымученный оскал.
Скалистая гряда, за которой оказалась рота, находилась на северном склоне горы и образовывала небольшую площадку, надежно укрытую от обстрела с вершины камнями. Пока артиллерия обрабатывала высоту, рота получила короткую передышку.
Радист, опасаясь вставить слово, чтобы не нарваться на окрик командиров, осторожно тронул замполита за руку и кивнул на рацию. Белинский только сейчас заметил, что с брони шел непрерывный вызов.
— Командир, тебя…
Кузнецов затолкал магазин обратно в жилет и переполз к замполиту.
— Третий на приеме…
— Что с командиром?
— Командир на приеме…
Озеров с облегчением выдохнул. Из офицеров в третьей роте, кроме Кузнецова, оставался только замполит.
Озеров понимал, что командиры подразделений знают тактику, и не стал останавливаться на всех подробностях изменения плана операции. Передал только основное:
— Когда броня будет возвращаться — отходить вместе с ней по ущелью!
Кузнецов понял: этот приказ означал, что вершину им уже не занять. Что означает также, что Белограду своего «зёму» не достать.
— Принял…
— Белоград цел?
Кузнецов замялся. Такой интерес со стороны особиста к особе сержанта ничего хорошего не предвещал. Еще больше настораживало, что Озеров выдал фамилию в эфир открытым текстом. Кузнецов понял, что это могло быть вызвано не только недавним происшествием на дороге, но и какими-то сверхважными сведениями, которые особисты получили только что. И эти сведения никак не могли быть в пользу Белограда.
— Да, вроде, цел еще.
— Что значит, вроде? Он где?
— На высоте восемнадцать-двадцать, в прикрытии.
Озеров нашел на развернутой тут же карте означенную вершину. Судя по всему, Белограда отделяло от роты около восьмисот метров. Озеров понял, что, если его подозрения обоснованны, Белоград может вместо прикрытия заблокировать роту и потом, когда с ней будет покончено, уйти в горы. Причём Кузнецов даже ничего не поймет. Если он даже и сумеет определить, что огонь по роте ведут с той высоты, где он оставил Белограда, то решит, что его прикрытие порешили душманы.
— Ты видишь его?
— Пока еще не знаю.
Штабной офицер связи подсказал:
— Их только что на новую позицию загнали.
Озеров снова прильнул к микрофону:
— Проследи за его действиями. Не исключено, что сделаешь для себя открытие.
Кузнецов помрачнел еще больше: "Да что они там совсем очумели?" Не веря своим ушам, ротный переспросил:
— Какое еще открытие?
— Еще не знаю.
Кузнецов уже едва сдерживался:
— Да вы что там, белены объелись? Куда он денется? Или ты думаешь, я его там брошу?
Раздражительность старлея начинала уже драконить. Озеров для себя сделал вывод: "Скоро уже солдаты на голову сядут. Пора закручивать гайки…"
— Выполнять приказ! Сделай все, чтобы он вернулся к нам. Как принял?
Кузнецов окончательно взбесился:
— Ты сначала комбатом моим стань, приказчик! Протираешь там штаны… Побегал бы с нами: сопка наша, сопка ваша… Конец связи!..
Белинский поперхнулся от услышанного.
А Озеров только не почернел от ярости. Сидящий рядом связист, едва справляясь со смущением, осторожно положил наушники на стол и, пряча от особиста глаза, принялся «экстренно» наводить порядок в своих проводах.
Кузнецов прекрасно понимал, что обсуждать приказы особиста, а тем более собачиться с ним, бессмысленно и, мягко говоря, боевому офицеру не к лицу. Хотя Озеров и не являлся его непосредственным начальником, ясно, что его просьбы были равносильны приказам. Но последнее "вернулся к нам", вызвало в нем целую бурю эмоций. Он понял, что для себя особисты уже решили, что делать с сержантом. Он еще не мог связать вместе все события, но смутные подозрения уже начали его подтачивать.
Весь ход операции говорил о том, что душманы были готовы к приему шурави. «Географа» на дороге Белоград приволок. И шлепнул он. Неужели они решили из пацана козла отпущения сделать?" — подумал ротный. Все происходящее выглядело настолько нелепо, мелко и подленько, что он не смог сдержаться.
— Что, командир? — прокашлявшись, спросил Белинский.
Ротный поднял на замполита воспаленные глаза, вытер рукавом крупные капли пота со лба и устало произнес:
— Отходим по ущелью. Приказано: держать позицию, пока броня не пойдет назад.
Белинский понял, что командир не договаривает:
— А прикрытие наше?.. Зачем ему?
Кузнецов тяжело вздохнул.
— Они Белограда… Уже хотят…
— То есть?
— Приказал вернуть его в любом случае.
— А мы что, собрались его духам на съедение оставить? Или… Они что, решили, что Белоград на ту сторону собрался?
— Выходит, решили.
— Они чё, там вообще уже, что ли? Он же совсем пацан еще.
— А ты прикинь, замполит: что если Белоград уже понял, что до его «земы» мы никак уже не доберемся?.. Может уйти?
— Может и уйти…
— Не знаю, Ваня. Откуда им его знать? Я уже и сам не знаю, кто из нас пацан. Только и мы с тобой не намного старше. Не знаю, Ваня. Может, и решили.
На позиции противника со зловещим шелестом пролетела новая серия снарядов. Белинский проводил взглядом их невидимую траэкторию и вспомнил о прапорщике.
— Ты знаешь, командир, Ветлин на броню явился. Перед тем, как нас погнали, он на связь выходил.
— Ветлин?.. А он, каким ветром?..
— Попутным…
— Что еще? — Кузнецов приготовился к новым неприятностям.
— Он тоже просил Белограда поберечь.
— А ему-то он зачем?
— Не знаю. Подробностей он не рассказал. Но что-то, наверное, знает. И что-то важное. Иначе дождался бы нас в бригаде.
В том, что реабилитировать Белограда по возвращении будет сложно ротный не сомневался. "Но возможно — это уж точно", — подкрепил собственную уверенность Кузнецов. В тоже время действия Ветлина уже наталкивали на размышления. Ему-то Кузнецов доверял безоговорочно.
— Да что у них там происходит?…
— Не знаю. Но, мне кажется, в любом случае Белограда пора возвращать, пока ему дорожку не перекрыли.
— Да. Надо…
Кузнецов развернул планшет:
— По нашим следам они уже не пройдут.
— Если духи еще и с Медведя подтянутся…
— Это с того, что ты шакалом окрестил?
— Та пусть хоть Медведем будет, хоть Ишаком. Только, если они оттуда подтянутся и займут склон, с которого весь маршрут Белограда будет видно — ребятам труба.
— Надо отзывать, Ваня, пока мы еще прикрыть их можем. Этих как-нибудь придушим. Но если остальные подтянутся… А они, если не дураки, уже наверняка со своих позиций снялись и идут по наши души. Иначе, зачем они там окопались. А они далеко не дураки.
— Вот и я думаю. Они далеко не дураки. Больно уж на ловушку все похоже. Ждали нас, Саня. Как пить дать, ждали. Неспроста они здесь. Да еще в таком количестве.
— Давай только про «пить» не будем. Ты ж замполит у меня, или как? Не разлагай мне тут мою боеспособность своими бренными желаниями, — проворчал задумчиво Кузнецов.
Белинский облизал потрескавшиеся губы и продолжил:
— Ты знаешь, командир. Из того, что я в эфире слышу, можно сделать вывод, что всем нашим сейчас тяжко. Да и вертушки пашут, как никогда. Похоже, на всех позициях наших мочат.
— Может, поэтому и отход затрубили по ущелью?
— Может…
— Тогда, если мы сейчас Белограда с прикрытия снимем, духи с той высоты броню крепко пощипают.
— Это вряд ли. Больно уж высоко. Со стороны ущелья там пропасть. Так что спуститься пониже они не сумеют. А вот пройти по нашим следам до самого расположения брони смогут беспрепятственно.
Внезапно ротного осенило:
— Ё-ма-ё, Ваня, они ж в каменный мешок идут! Как его? Тахтэ-Архат, помнишь? Мы ж там позиции расстреляли. Оттуда и до самого устья они смогут потрепать броню изрядно.
— А где гарантия, что они уже сейчас там не ждут? — поддержал догадку Белинский.
— Может, и ждут. Только откуда у них столько штыков, чтобы все перекрыть?
— А леший их разберет? Пакистан рядом. Может, оттуда.
— Если оттуда, тем более выходит: они нас ждали.
— Вполне.
— Скорее всего, их первоначальная задача — выдавить нас в ущелье. А там, как получится. Может, займут высоты и по хребту будут сопровождать броню до самой долины.
— Если бы только сопровождали…
— Вот именно…
— И что делать будем?
— Белограда снимать надо. Пока духи с твоего Шакала не подтянулись.
— Только с его позиции роту видно как на ладони. Если духи займут — нам тоска. Нас и отсюда погонят. А тут — чуть ниже спуститься и броню в ущелье можно будет достать.
— Давай прикинем. Духам, чтобы спуститься с Шакала, подняться на хребет и перекрыть нам дыхалку, нужно часа полтора.
— Не, Саня, не думаю. Когда мы поднимались, я обратил внимание: им спуск предстоит, вообще, чуть ли не в преисподнюю. Медведь — это уже соседний с нашим хребет. Минимум, часа три лезть будут.
— Богдану до нас полчаса ходу. За час-полтора броня уже должна вернуться. Остается только дождаться, когда они с нами поравняются. А они уже нас и поддержат. Тогда даем Белограду команду сниматься с места. Когда он будет с нами, и сами начнем спуск.
— А если броня не успеет?
— Похоже, они уже близко. Вертушки совсем рядом крутятся.
— Не факт… Может, таких, как мы, прикрывают.
— Снимем его в любом случае. Мы здесь еще артиллерию и вертушки навести можем. А он там без рации с двумя стволами и все.
Белинский снова повторился:
— Да. Только, пока Богдан там, он духам на нашей вершине не даст ни вздохнуть, ни улыбнуться. А как только он снимется, они очухаются и попрут на нас. Вот и выходит: мы Белограду отход прикрываем, а он — нам.
— Если все пойдет нормально — броня прикроет, а мы ему навстречу пойдем. Лишь бы он по нашим следам не двинул, прямо в лапы к духам. Ну, думаю, там придумаем, как ему дорогу показать.
— А что с этим уродом делать будем? — Белинский кивнул в сторону вершины, где истекал кровью раненый душман.
— А что ты сделаешь, когда оттуда такой огонь?
Кузнецов достал свою трубу и прильнул к окуляру. Понаблюдав за раненым с полминуты, ротный заметил, что тот еще дышит. Кузнецов разглядел, что ранений у моджахеда прибавилось. К оторванной руке добавилась простреленная нога. Правая штанина была насквозь пропитана кровью.
— Ну и кровищи в нем… — пробормотал Кузнецов, не отрываясь от оптики. — Похоже, Белоград добавил ему.
Возле раненого лежал обезглавленный труп. Кузнецов понял, что Белоград уже отпугивал душманов от раненного. Потому-то с левой стороны вершины никто и не стрелял. Душманы не могли выйти на удобные позиции, пока на соседней высоте сидел снайпер. Сверху стреляли, и довольно плотно, но только с недосягаемого для Белограда склона.
— Ты координаты пушкарям передал?
— Только что.
— И правый фланг?
— Ну, а как же?
— Что ж они чешутся?..
Не успел Кузнецов закончить фразу, как на склоне с коротким интервалом разорвались два снаряда.
— И все?
— А ты хотел, чтобы они только нас обслуживали?
— Неплохо бы…
Короткий, полный боли возглас, раздавшийся на правом фланге, оборвал Кузнецова на полуслове. Со своего места он не мог видеть, кого настигла пуля. В следующее мгновение на роту обрушился шквал огня.
Как оказалось, душманы дали передышку лишь на короткое время. На время, которое им понадобилось, чтобы спуститься ниже по склону и ударить с фланга. Ротный понял, что, когда рота начала перемещение к каменистой гряде, душманы решили предупредить маневр противника, спустившись ниже. Выходит, артиллерия жгла вершину, на которой уже не было моджахедов.
Судя по интенсивности стрельбы, их было не меньше двух десятков, и подобрались они совсем близко — не менее чем на сто метров. На такое расстояние координировать пушкарей было уже бесполезно. Одна ошибка, и артиллерия накроет свою же пехоту. Оставалась только одна возможность: сдерживать противника стрелковым оружием самостоятельно. Но если бы Кузнецов командовал железными роботами, не знающими боли и страха…
С десяток огорошенных бойцов, пригибаясь под пулями, пронеслись мимо ротного на левый фланг. Кузнецов сумел сориентироваться только, когда следом за бегущими потащили под руки раненого. Ротный заметил, что тот еще жив. Гримаса боли исказила лицо парня.
Кузнецов успел еще отметить про себя: "Опять в плечо!"
Большинство ранений, которые ему приходилось видеть, было в верхнюю часть тела или в голову. Вслед за бегущими, начали подниматься и остальные. Еще немного и побежала бы вся рота. На правом фланге остался только Кузнецов и замполит. Белинский, единственный из всей роты, сместился ближе по фронту на более удобную позицию. Сейчас он лежал под небольшим валуном и длинными очередями из автомата пытался подавить огневые точки душманов. Но все же, он был только один. Ливень пуль заставил его спрятать голову под камень. Но на какое-то время ему удалось сдержать противника.
Что было силы, ротный заорал:
— Стоять, шакалы!
Этот окрик остановил бегущих. Бойцы с запозданием, кто — куда, рухнули на камни.
— Держать позицию!
И тут же добавил:
— Внизу вас всех, как баранов порешат, уроды!
Паника поулеглась. Солдаты начали расползаться по фронту. Положение осложнялось непрекращающимся обстрелом со склона соседней горы. Выбирать позиции с учётом флангового огня становилось особенно сложно.
Кузнецов понял, что времени уже не оставалось. Душманы и без подкрепления с Медведя в состоянии справиться с его подразделением.
— Назад! Занять рубеж! Или замполит один держать их должен!?
Бойцы начали подтягиваться к Белинскому. Какое никакое сопротивление организовать удалось. По крайней мере, роту не сбросили вниз. Но зажали еще плотнее.
Кузнецов оценил результаты последней атаки душманов. Раненых оказалось еще двое. Поводов для радости было мало, но Кузнецов облегчённо вздохнул: "Благо — трупов нет". Называть раненых и погибших рекомендованными сверху кодовыми «трехсотыми» и «двухсотыми» у него, даже мысленно, не хватало ни совести, ни смелости.
Моджахедов удалось уложить за камни, но было ясно, что особым достижением это считать нельзя. Надолго ли? Несмотря на то, что позицию удалось удержать и роту не погнали в ущелье, было ясно, что стоило только сняться к отходу, как… Да и с соседней горы духи не давали расслабиться ни на минуту.
Кузнецов отметил про себя, что плотность огня оттуда не увеличивалась. Значит, подкрепление с Медведя еще не подошло. В пылу перестрелки ему показалось, что оттуда стреляли из крупнокалиберного пулемета. Но разрушений, свойственных этой адской машине, не наблюдалось. Если бы душманы со своих позиций применили ДШК по роте, здесь бы уже даже не трупы, куски мяса остывали бы.
Ротный вспомнил о Белограде и Маслевиче. Если роту сейчас погонят, им можно прощаться с жизнью.
Кузнецов огляделся вокруг. Поблизости оказался Старостенок.
— Давай зеленую ракету.
У Старого глаза "на лоб полезли". Зеленой, по обыкновению, сигнализировали отбой огневой поддержки и прочие подобные действия. Обычно, в случаях необходимости в экстренной помощи, применялась красная.
— Может, красную, товарищ старший лейтенант? — робко спросил Старостенок.
— Я сказал: зеленую! Ты оглох что ли? — все больше свирепея, заорал ротный.
— Есть!
Старый, ничего не понимая, лежа на боку, развязал мешок, вытащил ракету и протянул ее командиру. Запускать ее он побоялся. Кузнецов приказал только дать ему ракету. А что у разъяренного ротного в голове, Старостенок побоялся даже подумать.
— Запускай! Чего ты ждешь еще!? — заорал Кузнецов, не прекращая отстреливаться.
— Зеленую? — осмелился спросить Старостенок.
— Зеленую, блин, зеленую! Это для твоего кента. Чтобы сюда шел. Или так его там и оставим?
Старостенок спешно направил ракету в небо и дернул за кольцо.
— Теперь красную, живо!
— Есть!
Пока Старый искал в мешке красную ракету, зеленая уже погасла.
— Да что ж ты ковыряешься? Быстрее! — подстегнул его ротный.
Помог Шамиль. Он совсем рядом пытался установить свой гранатомет. Ракеты у него оказались под рукой, на самом верху в мешке.
— Старый, держи! — окликнул он товарища и бросил тому ракету.
Старостенок схватил ее на лету и, не мешкая, запустил в небо.
С негромким хлопком и последующим пронзительным шипением ракета унеслась к солнцу. Старостенок вместе с ротным проводил ее взглядом. Увиденное повергло в шок. В воздухе висело две сигнальные ракеты. И обе они были красными…
