Глава двадцать седьмая

Богдан постарался снова переключиться на подсчёт груза за спиной: "Пулемет с патронами — 32–35 килограмм, жратвы на неделю — 10 кг, ракеты, гранаты, дымы — килограмм 5, две мины повесили по шесть кг, воды… Воды — всего две фляги. Если за неделю не попадется хотя бы лужа — хана", — подумал он. И никто не поделится.

Богдан вспомнил, как он, воспитанный на фильмах про "Молодую гвардию" и про Павку Корчагина, был поражен, когда на первой же операции раздал свою воду и потом с ним никто не поделился. Если бы замполит не напоил — сдох бы от жажды. Богдан тогда не пил уже сутки. Горло свело сухой судорогой так, что он с распухшим языком и прерывающимся дыханием уже не мог и слова произнести. А мешок, казалось, весил тонну. У замполита четырехлитровая плоская фляга была. Он-то и растолковал, что в горах боец превращается в дерьмо, если не подумает о себе самостоятельно. И если этого дерьма будет полная рота — то кто эту роту напоит и во что она превратится из боевого подразделения?

Только тогда Белоград и понял, почему в бригаде бойцы, все поголовно, правдами и неправдами лихорадочно «рожали» фляги. Воровали друг у друга, доставали через земляков, выменивали у афганцев на ложки, простыни, мыло. Только откуда у «молодого» в первые дни службы связи? На всю роту тогда было пять славян. Да и те — такие же «духи», как и он сам.

Богдан тогда выпросил на ПХД трехлитровую банку из-под какой-то дряни, да так и таскал ее на операции. Сколько эта банка доставила ему мучений?.. Она болталась в вещмешке, как чемодан без ручки. Ее, наполненную водой, при каждом шаге швыряло из стороны в сторону как гирю. Она вечно путалась в боеприпасах и сухпайке. Ее перед каждой операцией приходилось перематывать тряпьем, чтобы она не разбилась о гранату или ракету и не залила водой патроны. За тот месяц, что Богдан таскал эту банку, она превратилась в ненавистный предмет, вызывающий в его адрес потоки безжалостных издевательств и унизительных шуточек. Каждый раз, когда Богдан, путаясь в лямках вещмешка и тряпье, доставал ее, чтобы сделать глоток теплой, разящей затхлым болотом воды, полроты ржало над ним, как табун жеребцов.

А потом в ночном карауле он украл из какой-то машины возле офицерской столовой «пузатую» афганскую флягу. Позже, по совету «черпаков», Богдан выковырял из патрона пулю, заглушил гильзу с порохом под «холостой» и, прикрепив флягу к стволу, шарахнул из автомата внутрь. Флягу раздуло пороховыми газами до необъятных размеров, и Богдан тут же, следующим патроном, с неописуемым удовольствием расстрелял чёртову банку вдребезги.

Белоград поднял взгляд на вершину. Оставалось метров тридцать. Там уже будет полегче. Последние метры — самые трудные. Сколько ни пытался Богдан себя заставить не считать расстояние до вершины, так ни разу и не сдержался. А ротный с десятком солдат уже перевалил на хребет и, не останавливаясь, продолжил путь.

Белоград почти уже совсем выбился из сил, когда высоко над головой зловеще прошуршала пуля. Сломя голову бойцы, уже одолевшие высоту, рванули назад. Самого выстрела никто не услышал. Рота, как по команде, рухнула наземь. Далеко позади по склону покатилась труба миномета. Следом за ней понесся минометчик. Выронил с перепугу. Теперь бедолаге придется спускаться вниз и тащить ее назад.

С небольшим запозданием, после серии отборных матов от Шамиля, на песок шлепнулся Маслевич. При падении сухо звякнула его винтовка. Ствол качнулся и уставился в Белограда. По спине пробежала мелкая дрожь. Богдан поднял глаза на снайпера и через пару секунд предложил:

— Ты бы ствол… убрал бы в сторону.

Маслевич молча подтянул винтовку за ремень. Его уже учили, что ствол, даже незаряженный, нельзя направлять на человека.

Наука парню доставалась нелегко.

Белоград со Старостенком в свое время, как могли, пытались помочь «душенку». Несколько раз они не давали узбекам забить земляка толпой и обеспечивали ему драку "сам на сам". С самого начала Мася заявил, что на гражданке был классным боксером. Но, когда доходило до дела, накладывал в штаны и вполне справедливо получал по роже. Старый с Богданом видели в нем потенциального помощника. В палатках расположения конфликты между бойцами разных национальностей вспыхивали частенько. Тогда волей-неволей приходилось отбиваться. И вдвоем, если рядом не оказывалось Цымбала, во время этих стычек им крепко доставалось. Иногда помогал Рустам. Он неплохо знал каратэ и, несмотря на свою не выдающуюся фактуру, спуску не давал никому. Да и плевал Рустам на все законы землячества. Особенно в отношении Богдана. Белоград вспомнил неизвестно чью мудрость: "Мы в ответе за тех, кому спасли жизнь". Рустам всегда становился на сторону Богдана и Старого. Но помогало слабовато.

Как старики ни старались поддержать безвольного парня, Масю все равно клевали все, кому не лень. Да и как его не трогать. Всей своей внешностью он напрашивался на команду: "упор лежа принять!" С удивительным постоянством он появлялся пред светлые дембельские очи грязным, нечёсаным и в мешковатой мабуте* (обмундирование).

Особенно ему доставалось от таких же, как и он, «духов», имевших счастье родиться узбеками или туркменами и опирающихся на поддержку многочисленных земляков. И сейчас кто-то из восточных братьев «повесил» на него ленту гранатомета килограммов на пятнадцать.

Задыхаясь от жары, пацан лежал на спине, придавленный набитой гранатами тяжеленной лентой. Его искаженное страданиями лицо изображало целую гамму мучений. Белоград понял, что боец теряет силы на глазах, а этот привал стал для него неожиданным спасением. Перекошенным от боли в груди ртом он пытался втянуть побольше спасительного кислорода в легкие и облегчить пытку. Но раскаленный воздух только еще сильнее высушивал бронхи.

— Ты варежку прикрой — легче станет, — посоветовал парню Богдан.

Боец только повернул к сержанту изможденное лицо и попытался сглотнуть не существующую слюну.

— Ты, правда, старайся рот не открывать. Влаги много теряешь. В горах нужно носом дышать. Иначе тебе и цистерны не хватит, — подсказал Белоград.

Мася кивнул головой, сомкнул челюсти и, позвякивая гранатами, полез в мешок за водой.

— Кто ж тебя нагрузил так, Масленок? — спросил с упреком Белоград.

— Тебе, какая разница? — пробормотал тот себе под нос и, злобно блеснув глазами, отвернулся в сторону.

Белоград сделал вид, что не услышал. Пацан еще не знает, что у стариков все чувства восприятия, в том числе и слух, к концу службы до уровня собачьих развиваются. Белоград понимал, что не в его положении устраивать сейчас разборки с молодыми. Самого чуть не убили. Да и наплевать уже было. В сознании давно уже застыла тупая мысль: "Кто знает, что лучше: свои порешат, или трибунал с позором расстреляет? Даже если срок дадут — узбеки в тюрьме пришьют. Какая разница? Если уже солобоны начали чмырить. Уж лучше раньше…" Богдан сделал вид, что не услышал. Но Маслевича услышал Шамиль…

Белоград не знал: радоваться неожиданному привалу или прятать голову под камни. Несмотря на то, что бойцам предписывалось по пути следования наблюдать за окрестностями и выявлять возможные огневые точки противника, на памяти Богдана еще не было такого случая, чтобы кто-нибудь засек моджахедов раньше, чем они открывали огонь. О каком наблюдении может идти речь при таких нагрузках, когда проклятый пятидесятикилограммовый мешок сутками вдавливает тебя в землю? По идее, боец должен бодренько шагать в гору, не глядя под ноги, гордо задрав голову, попутно рассматривая пейзажи и выискивая среди скал противника, чтобы при обнаружении такового обрушиться на него всей огневой мощью. Но на практике… Ходить без помощи зрения Богдан за полтора года научился. Ноги уже самостоятельно выбирали надежную опору. Как будто за бесчисленное множество походов на ботинках глаза выросли. А вот узреть «духа» на расстоянии до километра так ни разу и не вышло. Да и попробуй его отыщи среди тысяч «разнящихся» как близнецы скал.

По опыту Богдан знал, что если стреляют, то по первому из тех, кто поднимается на вершину. Белограду до нее оставалось метров тридцать.

А впереди, как всегда, шел ротный. Будто сам на пулю напрашивался. А может, не хотел прослыть трусом в глазах собственных подчиненных. "Прикинь, как ему стремно каждый раз первым на перевал выходить и каждый раз пулю ждать?" — к самому себе мысленно обратился Богдан. Судя по всему, ротному опять повезло.

Похоже, выстрел был одиночный. Все затаили дыхание в ожидании развития событий. Никто наверху не заорал от боли и не завыл от отчаяния над убитым. Никто не звал санинструктора.

Богдан, лежа спиной на мешке, с облегчением сбросил опостылевшие лямки. Стараясь особенно не маячить, он переполз на спине ниже по склону и сложил ноги на вещмешок. Кровь отхлынула из разрывающихся от давления вен. Тупой пульсирующей болью отозвалась ссадина на виске — подарок Юсуфа. Но приятная истома, разливаясь по икрам и голеностопу, компенсировала. "Еще бы мабуту* *(в данном случае ботинки) снять, — подумал Богдан. — Но это уж совсем нахальство будет".

Справа, со стороны ущелья, его прикрывал увесистый валун. За ним гора обрывалась отвесной скалой. Опасаться оттуда неприятностей особенно было нечего. Да и не пулеметчика это дело — вести наблюдение за сектором обстрела. Этой железякой только «духов» распугивать. Тем более, что только самоубийца станет стрелять по колонне снизу, находясь, как на ладони, у противника. Огонь открыли с соседней высоты. Явно духи успели туда раньше. Теперь ротному предстояло выследить огневую точку и уничтожить противника.

Богдан прикрылся от солнца панамой и закрыл измученные напряжением последних суток глаза. Еще через мгновение усталость навалилась на все суставы, и сознание провалилось в пустоту:

"…Тишину нарушал только размеренный звон подкованных каблуков об асфальт. Тенистый неухоженный двор хрущевки зарос кустарником до неузнаваемости. Только детская площадка напротив еще могла послужить ориентиром. У самого подъезда звон подковок отозвался учащенным ритмом сердца. Кнопка звонка у двери с табличкой — «52» все та же — подплавленная коротким замыканием и пожелтевшая от времени. Рука не успела дотянуться до нее. Дверь отворилась сама…" За нею его всегда ждала мать… "Медленно и тяжело, будто полная солярки створка поползла в сторону… За нею единственным своим глазом, выдавленным наружу, уставился в потолок Рустам… В воздухе — кисловатый запах пороховых газов и крови. С разбитого триплекса — волосы с кусками кожи, а на полу — изорванный шлемофон с белеющими в нем осколками черепной кости…"

Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом. Богдан вскочил. В глазах еще стояло ужасное видение…

Откуда-то с головы колонны донеслось:

— Белограда к командиру!

С неподдельным усилием Богдан поднял тело на непослушные ноги, подхватил пулемет и направился к вершине.

— Бегом, урод! — рявкнул на Белограда Шамиль.

— Пошел ты… на хер — не оборачиваясь к чеченцу, ответил сержант абсолютно индифферентно, чем вызвал у того прилив бессильной ярости.

— Ну, ты вернешься, хохол! Я тебе жопу порву! — прорычал он вслед удаляющемуся сержанту.

Но Белограду все это было уже безразлично. Лишь осознание того, что он еще кому-то здесь нужен, и ротный его зачем-то позвал, заставило Богдана внутренне собраться.

Наверху, не отрываясь от трубы, ротный искал на противоположной вершине огневую точку. За высотой, на которой роту застал обстрел, начинался хребет горного массива. Дальше гребень опускался метров на двести и плавно переходил в сопку пониже. За нею хребет снова делал поворот градусов до девяноста вправо и вырастал уже в гору, под стать, а то и выше той, на которой залегла рота. Скорее всего, оттуда и стреляли. Разделял их скалистый провал шириной до километра.

По идее, душман, или душманы тоже должны были вести наблюдение. Они ведь там окопались, чтобы не пустить роту дальше. Значит — тоже должны наблюдать. И тут уже — у кого глаз острее да рука вернее. Правда, они знали, откуда должны появиться шурави, а ротному предстояло их еще найти среди тысячи «разнящихся» как близнецы камней. И они имели еще одно бесспорное преимущество. Они были у себя дома. Им была до задницы эта жара.

Малиши говорили, что шурави принесли с собой мороз, что такого холода в Афганистане старики на своем веку не помнят. Правда, старики у них не старше сорока лет. Тем не менее, шурави жарились в Афганистане, как в аду на сковородке. И эта пытка продолжалась не полчаса, а, как минимум, полтора-два года: каждую секунду, с каждым вдохом обжигающего легкие раскаленного воздуха. Полтора-два года, если «духи» раньше дырку не просверлят. Моджахеды выросли в этих горах. Они знали здесь каждый камушек. Каждую тропинку. А в гору они шли с неутомимостью паровоза и с упрямством верблюда.

В батальоне все помнили, как в прошлом году, в затерянном среди скал дувале нашли истекающего кровью, но еще живого душмана. Как он ни просился и ни клялся, что он простой пастух, ему все равно не поверили. Он клялся, что даже не афганец, чем только рассмешил шурави. Никто даже мысли не допускал, что в районе боевых действий может оказаться заблудившийся крестьянин, да еще и с пулевым ранением. У него была навылет прострелена грудь. После обязательной процедуры избиения на него нагрузили ствол миномета и погнали в гору. Пока он шел, его подгоняли прикладами все кому не лень. А наверху ребята сняли с него трубу и пинками погнали назад, в хвост растянувшейся до самого подножия колонны. Там его снова нагрузили железом под самую завязку и тем же образом отправили наверх. Трижды он скатывался с горы и под неисчислимыми ударами, в мокром от крови халате, поднимался на вершину. Только зря он страдал. Все равно не выжил.

Когда моджахеды погнали батальон обратно, этого афганца, чтобы не возиться, бросили в одну из многочисленных в тех местах глухих пещер и забросали гранатами. Богдан в этот день гнал «духа» впереди себя и видел его глаза перед той пещерой. Все равно его к Аллаху отправили и даже помолиться не дали. Нужно было уходить. И он все понял. Без лишних церемоний, прямо на его глазах бойцы начали вворачивать в гранаты запалы. Патронов уже не хватало. А они в горах нужнее гранат. Патронами ты не подпустишь к себе ближе, чем на полкилометра. А гранаты только мешали, как лишний груз. И пленный все понял. Никто даже не задумался, что перед ними живой человек. Его предстояло пустить в расход, сбросить, как ненужный балласт, чтобы не возиться. Он даже не плакал. Только попросил дать помолиться. Но нужно было уносить ноги…

…Богдан подполз к ротному. Кузнецов, похоже, чтобы не маячить в том месте, где его засекли, сместился ниже по склону. Постепенно, метр за метром ротный просматривал противоположную гору в снайперскую трубу. Чтобы не подставить голову под выстрел и открыть для осмотра новый сектор, он передвигался вперед по сантиметру. В таких ситуациях, чтобы не рисковать солдатами, ротный предпочитал отыскивать противника среди скал самостоятельно. Только после этого он отдавал или команду снайперу, или координаты артиллеристам.

Богдан опустился на живот и попытался, почему-то шепотом, доложить:

— Сержант Белоград по Вашему приказ…

Ротный оборвал, махнув на Белограда рукой:

— Чё ты шепчешься, как котяра на гастролях? До него километр, не меньше.

Кузнецов повернулся к сержанту со шкодливой улыбочкой на лице.

Богдан знал, какой зловещий подтекст скрывался в этой улыбочке. Перед каждой переделкой, обещающей риск и кровь, нервишки растягивали лицо ротного в этой улыбочке.

— А снайпер где? Я чё не сказал, что ли?

Рассеянность Кузнецова тоже аналогичный признак.

Белоград смущенно пожал плечами. Отозвался замполит:

— Маслевича — к командиру!

Ротный поморщился — этого мальчишку подставлять под снайпера противника было никак нельзя. Через пару минут Маслевич подполз к ротному и тоже шепотом принялся докладывать. Богдан отметил про себя, что гранат на нем уже не было. Впрочем, вещмешка тоже.

— Отдай Белограду винтовку, — распорядился ротный.

Кузнецов ценил сержанта за непревзойденную меткость. Хотя тот и не обучался специально, но школу прошел солидную. В учебке из его взвода сделали для Московской комиссии показательное подразделение. Ребята и спали в окопах на стрельбище. Взвод так натаскали, что любой из его бойцов попадал из любого вида оружия, из любого положения в любую цель, на бегу, в падении, с пояса…

— Так, Богдан. Верхний сектор дели еще на десять, — приказал Кузнецов, передавая трубу.

Белоград знал, что нужно разделить противоположный склон на десять равных секторов и в первом сверху искать цель. Труба у ротного была уникальная. Наши полевые бинокли и рядом не валялись. На расстоянии километра любая мельчайшая деталь просматривалась, как в телевизоре. Где он ее раздобыл, никто не знал. Считалось, что трофейная.

— Четвертый в первом, на горизонте склона, — подсказал старлей.

Богдан молча кивнул, подполз на рубеж, где остался мокрый от пота след командира и, не поднимая головы, вжимаясь в песок всем телом, принялся исследовать сектор.

Через пару минут в окуляре показался выложенный из желтого камня бруствер. Он особенно откровенно выделялся на фоне местами покрытой мхом горы. Богдан сделал вывод: "Значит это не шальная пуля, значит — ждали". Ни один опытный стрелок так себя демаскировать не станет. Для укрытия вполне достаточно естественных нор. Они тоже выделялись на общем фоне выжженными на солнце камнями. А такие «доты» обычно сооружают для отвода глаз, в расчёте на шурави-тупорылого. А раз сооружают — значит, ждут именно здесь.

— Замануху нашел? — спросил ротный.

Кузнецов тоже понимал, что противостоят им хитрецы редкие.

Белоград снова кивнул.

— Значит, он где-то рядом. Ищи! Другой склон я уже просмотрел. Там ничего подобного нет.

…В таком случае, располагаться на другой стороне склона стрелку тоже не было резона. Иначе, зачем отвлекать внимание? Наблюдатель эту ложную позицию с противоположной стороны мог и не видеть. А на самой вершине только полный идиот уляжется. Белоград понял: "Значит — он где-то здесь". В принципе, их, может быть, и целый отряд за скалами лежит. Но за сектором обстрела обязательно должен был наблюдать хотя бы один из них. Хотя бы периодически, хотя бы поочерёдно, кто-то из них должен был высовывать голову. Вот эту голову и предстояло найти Богдану.

Белоград принялся осматривать вероятные огневые точки. "Сам чёрт ногу сломит!" — выругался Богдан про себя. Их было такое невероятное множество. Но, в принципе, многие отсекались по различным признакам. Белоград снова принялся соображать. "Стрелку необходимо видеть весь сектор обстрела. Иначе, на хрена он там нужен? У него должны быть удобные пути смены позиции и отступления. Иначе накроют после пары выстрелов. Стрелять он должен так, чтобы пламя из ствола видел только тот, в кого летит пуля. После каждого выстрела он должен быстро убрать ствол, чтобы не засекли. Хотя и не обязательно, но желательно… У него должно быть достаточно места, чтобы улечься и разложить боеприпасы. И его, тварюгу, должно быть не видно!" — уже совсем отчаянно взвыло сознание.

"С такими нервами на охоту не выходят", — Богдан оторвался от окуляра и попытался успокоиться.

— Что? — спросил Кузнецов.

Богдан отрицательно покачал головой, прикрыл усталые пересохшие глаза и уткнулся лицом в песок.

— Сахар и воду, быстро! — скомандовал ротный и, не оглядываясь, протянул руку назад.

Сладкое должно было снять напряжение в глазных нервах, а вода встряхнуть кровообращение. Через минуту кубик рафинада и флягу передал замполит.

— Грызи! — скомандовал Кузнецов.

Белоград послушно захрустел кубиком сахара, запил крупными глотками и снова прикрыл веки. От сладкого заныли разбитые челюсти. Возможно, именно эта боль и привела в чувства. В глазах прояснилось, на роговице появилась слеза.

Богдан переполз на прежнее место и снова поднял трубу. Камешек за камешком он рассматривал вершину напротив. Вода и сахар сделали свое дело. Мозги заработали более интенсивно.

Неподходящие позиции отсеивались сразу же, на интуитивном уровне. Наконец, минут через десять наблюдения, ему удалось выявить три вероятные огневые точки, подходящие по всем признакам. Теперь предстояло вычислить там следы пребывания стрелка. А вот этого-то и не наблюдалось. Что-что, а маскироваться они умели. Оставалось периодически просматривать все три. На каждой из них Белоград останавливался на пару минут и переходил к следующей. Интуиция подсказывала, что неприятностей нужно ждать на средней. Но, никогда до конца не доверяя этой капризной даме, Богдан осматривал все.

"Нигде и травинка не шелохнется… Стоп! Травинка, говоришь? — Богдан вернул трубу на вторую точку. — Интуиции нужно иногда и доверять".

Откуда мальчишке было знать, что подсознание, подчиняясь поставленной задаче, учитывает те факторы, которые человек своими несовершенными органами восприятия или не замечает, или даже не подозревает об их существовании.

— Есть, сука! — не сдержался Белоград и расплылся в щербатой улыбке.

Ротный подтянулся на рубеж:

— Где?

— Сектор один-три, товарищ старший лейтенант.

Кузнецов взялся за трубу. Пока сам не удостоверится — раскрывать своего снайпера он не станет.

— С чего ты взял?

— А Вы присмотритесь, товарищ старший лейтенант. Этот ублюдок сверху камень уложил, как бы на бруствер.

— С чего ты взял? Камень, как камень. Лежит себе, ничего не просит. С чего ты…

— На нем мох с южной стороны. А рядом, в метре от позиции, пятно желтое на земле, а вокруг тоже мох. Оттуда он его и поднял.

— Откуда здесь мох, Дан?

— Ну, не мох. Ну, выцвел камень на солнце. Да какая разница? Главное, что этот камень лежал этим пятном вниз, может, лет триста. А теперь — вот…

— Ни хрена себе, душара! Ну ты и "Чингачгук-Зоркий сокол"… Давай, Белоград! На тебя вся страна смотрит. А я пока артиллерию озадачу. Радиста ко мне!

По идее, предстояло снять стрелка и обработать высоту гаубицами, или вертолетами. И только затем можно было предпринять попытку дальнейшего продвижения. Белоград уже подтягивал СВД-шку.

— Она хоть пристреляна? — спросил он у Маслевича, пристегивая к винтовке трубу прицела.

— Я сам пристрелял, — заверил Кузнецов, не отрываясь от окуляра.

— А душара непоседливый. Не сидится ему. Ствол выставил, дурачок, — добавил ротный после паузы.

Высидеть несколько часов без движения — дорогого стоит. Любой, самый опытный снайпер — тоже человек, тоже не деревянный.

— Ни фига-ся… Таких ископаемых динозавров я только в музее видел. Где ж он патроны к нему берет?

Последняя фраза ротного обожгла Богдана, как огнем. В прицел СВД таких подробностей Белоград бы не увидел. Он вырвал трубу из рук командира. У того просто челюсть отвисла от такой бесцеремонности.

От увиденного у Богдана кровь в венах закипела. Из-за камня на позиции противника, выглядывая самым краешком, торчал массивный ствол, зашитый в тяжелый отполированный до белого радиатор. "Точно — ППШ", — обожгла короткая мысль…