Когда мы миновали очередную кручу, Смирных остановил группу и объявил привал. Бойцы сели прямо в снег.

— Покурить бы, — послышался совсем рядом чей-то негромкий голос.

— Нельзя, — раздалось в ответ.

— Знаю, но так хочется…

Угрюмые мальчишеские лица, в них ни кровинки. Устали. Сейчас бы назад, в натопленные палатки, но раньше чем через три дня мы не вернемся. Во всяком случае, сухой паек нам выдали именно на такой срок. Бойцы стали доставать из вещмешков тушенку и сухари — надо было подкрепиться. Я тоже достал консервы, но есть мне не хотелось. Мучила жажда, и я попробовал утолить ее снегом. Я брал его горстями, а затем потихоньку слизывал его языком. Зубы мои ломило, но я не обращал на это внимания. Мне по-прежнему хотелось пить.

— Закончим здесь — и домой! — долетело до меня. Какой-то боец явно продолжал прерванный походом разговор.

— Ты что, контракт не будешь продлевать? — спросил другой голос.

— Да на хрена мне это нужно! Меня дома ждут.

— А меня, что ли, не ждут?

— Ну и ты мотай, когда закончится контракт.

— А воевать кто будет?

— Пусть генералы наши воюют, — усмехнувшись, сказал первый боец.

— Нехорошо говоришь, — сказал ему второй. — Нечестно это. Надо добить «чехов».

— Вот и добивай, а я в свою родную Сызрань поеду.

— Слушай, так ты из Сызрани? — раздался еще один голос. — Ты там случайно такую Наташу Дроздову не знаешь? Нет? А Настю Рыбникову? Тоже нет?

— Кто о чем, а вшивый о бане, — усмехнулся кто-то.

— Не о бане, а о бабах, — поправили его.

— А о чем же на войне говорить, как не о бабах? — сказал кто-то из бойцов. — Вот вернемся домой — о войне будем говорить.

— Еще вернуться нужно, — сказали ему.

— Вернемся, куда мы денемся…

— Нагадали козе смерть, а она все пердь да пердь…

В ответ сдавленный смех.

— Эх, хорошо-то как сейчас на гражданке, — послышался мечтательный голос. — У нас на стадионе по вечерам каток работает, музыка играет, в буфете вино продается.

— А где это у вас? — поинтересовался кто-то.

— В Сибири.

— А у нас раньше каток был, а потом его не стало. Скучень по вечерам.

— Раньше, раньше, — передразнил хриплый нервный голос. — У меня тетка в таких случаях говорит так: вспомнила бабка, як дивкою была.

— Твоя тетка что — хохлушка?

— Сам ты хохол!

— Братцы, а отчего это хохлы против нас воюют, а? — услышал я вдруг. — Помните, в прошлый раз мы трех таких гадов взяли под Урус-Мартаном? А еще братья-славяне называются.

— Тамбовский волк тебе брат, понял?

— Кончай трепаться, лучше по сторонам смотри, — услышал я чей-то недовольный голос. Это был кто-то из сержантов.

Возникла пауза. В наступившей тишине было слышно, как бойцы царапают алюминиевыми ложками дно консервных банок и как они с аппетитом чавкают, поглощая замерзшую на морозе говядину.

Потом мы снова шли. День клонился к вечеру, а мы все блуждали в горах. Черт возьми, да куда же этот капитан нас ведет? — обреченно подумал я. А он, оказывается, вел нас в обход какого-то селения. Таким образом он собирался отрезать все пути для отступления боевиков в случае, если мы их там обнаружим. Но до места мы не дошли. Когда мы уже были почти у цели, неожиданно где-то справа от нас, там, где над узкой тесниной поднималась цепь невысоких, но крутых гор, раздались выстрелы. По тому, насколько плотно велся огонь, мы поняли, что идет настоящий бой. Смирных тут же сменил направление движения.

— Бегом арш! — послышалось впереди, и мы побежали.

Мы бежали тяжело и обреченно. Мы не знали, что с нами будет через пять, десять, пятнадцать минут, и нам казалось, мы убегали в вечность.

— Бегом, бегом! — тревожно звучало впереди, и мы бежали.

А выстрелы становились все отчетливее, а это означало, что мы были уже совсем рядом с целью. Смирных махнул рукой, и наша группа, рассыпавшись, образовала боевую цепь. Теперь мы готовы были сражаться. Мы лезли в гору, туда, где звучали выстрелы. Было тяжело, мы задыхались, наши подошвы скользили по снегу, мы падали вниз, потом вставали и снова пытались забраться на гору. Мы хватались за деревья, за ветки кустарника, мы ползли на карачках, мы готовы были зубами грызть мерзлую землю, только бы поскорее оказаться наверху.

— Вперед, вперед!

Но мы не знали, что там, наверху. И только Смирных знал все. Рядом с ним был радист — он и получил по рации сообщение, что взвод Чагина попал в засаду. Потом рация замолкла, и Смирных понял, что дела у Чагина хреновые.

Нам повезло — мы вышли боевикам в тыл и с ходу вступили в бой. «Чехи», не ожидавшие такого поворота событий, вначале растерялись, но быстро пришли в себя и открыли по нам огонь. Их было много, наверное, не меньше сотни. Они лихорадочно метались среди деревьев и пытались приблизиться к нам. Мы залегли.

— Огонь, огонь! — кричал сорвавшимся голосом Смирных. И бойцы стреляли, не жалея патронов.

Я держал в руке табельный «Макаров», но стрелять не торопился. Чеченцы были опытными бойцами и под пули зря не лезли. Они прятались за деревьями, маневрировали, делали стремительные перебежки, и поймать их на мушку было трудно. Правда, однажды, когда к нам во фланг зашла группа чеченцев, я пару раз выстрелил вместе со всеми в их сторону. Не знаю, попал ли в кого, нет ли, но «чехи» не прошли.

— Огонь, огонь! — продолжал кричать не своим голосом Смирных.

Да что он орет-то, как будто мы и без него не знаем, что делать! — лихорадочно подумал я и выматерил про себя капитана. Меня охватил азарт, и я готов был сражаться до тех пор, пока не останется в живых ни одного чеченца.

— Огонь, огонь!

Я лежал на земле и слышал, как надо мной свистят, пули. Сверху на меня то и дело падали срезанные свинцом ветки кустарника, а порой и сорванная с дерев кора. Кто-то в цепи вдруг застонал, и я понял, что требуется моя помощь. Я встал на четвереньки, но в этот момент услышал чей-то окрик:

— Товарищ майор, пригнитесь!

Я снова лег. Я не знал, что мне делать. Потом я взял себя в руки и быстро пополз по-пластунски. Когда я подполз к раненому, он уже не дышал. Пуля со смещенным центром тяжести попала ему в голову и вышла где-то в нижней части груди, проделав извилистый путь. Проклятые эти пули со смещенкой, подумал я. Впрочем, когда речь идет о войне, о гуманности никто не вспоминает. Так было, когда изобрели ядерное оружие, так было, когда химичили со всякими там удушающими газами и биологическим оружием. Чтобы убивать, люди готовы на все. И никому ведь в голову не придет остановить это безумие.

Снова неподалеку кто-то застонал. Не раздумывая, я ползу в сторону, где слышен стон.

— Товарищ майор, спасите… Меня ранили… Вот сюда, — тычет бедолага пальцем себе в живот. А я и без него это вижу: на белом фоне маскировочного костюма выступило обильное кровавое пятно. — Товарищ майор, у меня контракт кончается… Меня дома ждут… Спасите…

Я узнал голос парня. Это он во время привала говорил товарищам, что скоро поедет домой. Я стал ножом разрезать белую материю.

А бой тем временем продолжался. Чеченцев было много, и они наседали. Мы с трудом сдерживали их. Ребята сражались отчаянно, не позволяя врагу приблизиться к нам и вступить в рукопашную. Заградительный огонь был настолько плотным, что «чехам» приходилось туго. Но то ли им было уже наплевать на собственную жизнь, то ли это у них сознание помутилось от предчувствия скорой победы — только они теперь шли напролом.

— Беречь патроны! — услышал я голос Смирных.

Правильная команда, только кто ее будет выполнять? — подумал я. Бойцы ведь опытные, знают: коли будешь беречь патроны — тебя чеченский тесак достанет.

— Приказываю: беречь патроны! — снова заорал не своим голосом Смирных, но его не слушали.

А патроны тем временем кончались. Парни не успевали менять магазины. У кого-то уже кончились заряды для подствольного гранатомета, кто-то бросил в сторону боевиков последнюю ручную гранату.

— Бере-ечь патро-оны!..

Сюда бы Ларина со своим взводом — тогда бы мы быстро этих гадов одолели, бинтуя раненого, подумал я. Но где сейчас Ларин, где его люди? И почему молчат ребята Чагина? Неужели?.. Неужели никого из них не осталось в живых? Я попробовал отогнать от себя эту страшную мысль, но она продолжала преследовать меня. Неужели их всех?.. Впрочем, на войне все возможно. Бывало, целые роты, да что там — целые батальоны попадали в Чечне в мясорубку и не возвращались. О, «чехи» воевать умеют. А еще они очень расчетливы и хитры. Не нападут, пока не поймут, что дело беспроигрышное. Нападают внезапно, а внезапность, как известно, — половина успеха. Партизаны, едрена ворона! — выругался я. Неужели они так и будут партизанить всю жизнь? А жить-то когда?

Мне вдруг на память пришел старый анекдот о советском партизане, который еще многие годы после окончания войны пускал поезда под откос. Впрочем, подобное происходило не только в анекдотах. Однажды я прочитал в газете о том, что на американском острове Гуам поймали японского сержанта, который почти сорок лет партизанил, ни хрена не зная о том, что война уже давно закончилась. Вот и чеченцы будут партизанить.

— Отходим! — раздался вдруг чей-то незнакомый мне голос.

— Я тебе отойду, я тебе отойду, Карманов! — тут же заорал Смирных.

Карманов… Кто он такой? — машинально подумал я. И зачем он паникует?

— Беречь патроны! — снова звучит команда капитана, и снова никто не слушает его.

Тем временем захлебнулась очередная атака противника. Убитые «чехи» падали на снег, обильно орошая его кровью; раненые ползли к своим. Потом была еще атака, и еще, и еще… Атаки захлебывались одна за другой, а у нас кончались патроны. Что-то будет, когда они кончатся?.. На всякий случай нужно один патрон оставить для себя, подумал я. Не дай бог попасть в руки к озверевшим «чехам» — кишки выпустят.

И тут боевики изменили тактику и стали обходить нас с флангов. Ну, теперь нам хана, понял я, перевязывая очередного раненого. Я достал из кобуры пистолет, проверил, остались ли в обойме патроны, а затем, поставив его на боевой взвод, положил рядом с собой на снег. Я должен опередить «чехов», подумал. Мне всего-то и нужна была какая-то секунда, чтобы поднять с земли «Макаров» и поднести к виску…

Чеченцы, которые до этого наступали молча, сейчас бросались на нас с дикими воплями. «Аллах акбар! Аллах акбар!..» — неслось со всех сторон. «Суки!» — отчаянно шептал я. Ну, подходите, подходите… Вот он я. Да неужели я жил эту жизнь только для того, чтобы в один прекрасный миг какой-то гад лишил меня ее? Да кто вы такие? Да как вы смеете? Вы, дикие, полусумасшедшие люди!.. Нет, вы не люди — вы звери. Зачем вам нужна моя жизнь? Зачем? Ведь она ничего не стоит. Абсолютно ничего! Ну, убьете вы меня — и что? Вам от этого легче станет? Вы станете счастливыми? Умными? Мудрыми? Богатыми? Как бы не так! Тогда зачем вам меня убивать? Просто так? Но просто так даже волк не убивает. Тогда вы сумасшедшие. Ей-богу, сумасшедшие… Эй, вы, шизофреники! — захотелось вдруг крикнуть мне. Опомнитесь, остановитесь! Ведь жизнь дается нам один только раз — зачем ее губить? А вы губите и свои, и чужие жизни… Справедливо ли? Остановитесь! Хватит заниматься дурью — есть в жизни дела и поважнее. Одумайтесь!..

Но я молчал. Я лихорадочно бинтовал очередного раненого, а сам искоса посматривал в ту сторону, откуда должна была появиться моя смерть. У нас кончались патроны, у нас уже были убитые, было много раненых, и нам оставалось ждать только смерти.

— Взвод, примкнуть штыки! — раздался отчаянный, срывающийся на хрип голос капитана.

Я понял, что он трезво оценил обстановку и сейчас готовит людей достойно встретить смерть. Я подполз к убитому бойцу, взял его автомат и быстро примкнул к нему штык. Теперь оставалось ждать, когда подойдут «чехи». А те продолжали нас окружать, они уже были так близко, что мне казалось, я различаю их лица. Не в силах ждать, я начал по ним стрелять. Я стрелял озверело, длинными очередями, и скоро патроны у меня закончились.

— Дай скорее магазин! — крикнул я соседу справа.

— У меня у самого последний… — то ли простонал, толи сказал он.

Я выматерился. Я чувствовал себя настолько бессильным, что мне захотелось плакать. Я не плакал, наверное, с самого детства, а тут прорвало. Я силился сдержать себя, но слезы уже текли из моих глаз. Я не хотел умирать, но смерть была уже рядом. При желании я мог дотронуться до нее рукой. Да-да, именно дотронуться! Поднимись я с земли — в меня тут же со всех сторон полетели бы пули. А если в самом деле встать? — с отчаянием подумал я. Ведь на миру и смерть красна. Нервы мои были на пределе, и я готов был на безумный поступок. Вот сейчас я встану, шептали мои губы, сейчас встану… И тогда все, и тогда все переживания останутся позади. Я встану, встану! Я не боюсь этих сволочей… А что их бояться? Им все равно конец. Не сейчас — так позже.

Я понял, что в самом деле собираюсь встать, и у меня похолодело в груди. Чтобы прийти в себя, я зачерпнул горсть снега и стал растирать им лицо. Снег ожег лицо, и оно запылало. Я взял в руки свой пистолет. Глянул вперед. На меня надвигалась чья-то длинная тень. В заходящих лучах солнца сверкнуло лезвие. Я увидел нож, которым меня собирались зарезать, как последнюю овцу. Ну, подходите, гады, подходите, шептал я, мысленно уже прощаясь с жизнью. Рука моя, в которой был зажат пистолет, уже непроизвольно тянулась к виску. И в тот самый момент, когда я хотел нажать на спусковой крючок, я услышал где-то рядом дружное «Ура-а!».

Кто это кричит? — вспыхнуло в моем сознании. И зачем? Ведь все кончено. Но победный клич не прекращался. «Ура-а-а! — неслось где-то совсем рядом. — Ура-а-а!» «Чехи» растерялись, и в этот момент прозвучала команда Смирных: «В штыковую атаку… Впе-ре-ед!» Мы побежали. Я помню, что первым, в кого я вонзил штык, был длинный бородатый парень, в одной руке которого был автомат, а в другой — тесак. «Вот тебе! — яростно прошипел я. — Подохни, гад!» Потом был другой «чех», третий… Четвертого я не достал — он бросился в сторону и скрылся за деревьями. Меня это взбесило. Я хотел бежать за чеченцем, но у меня уже не было сил. Ну и хрен с тобой, подумал я, тебя потом другие убьют.

Ярость, лютая ярость продолжала клокотать во мне. Я не узнавал себя. Что я делаю? Зачем? Но ноги сами несли меня на врага. «Вот тебе, гад, получи…»

Уставшие обороняться, мы дрались зло и отчаянно. «Чехи» были растеряны, они никак не ожидали, что к нам придет помощь. А мы жали их, жали со всех сторон. Больше всего им досталось от ребят из взвода Ларина. Те, ударив «чехам» в тыл, буквально смяли их ряды, и теперь враг лихорадочно метался среди редколесья. Я видел заросшие густой щетиной лица боевиков. Страшные, ошалелые.

А потом наступила тишина. Нет, мы не орали от счастья, не радовались безумно тому, что остались живы. Мы стояли молча, не в силах посмотреть друг другу в глаза. Мы потеряли многих своих товарищей. Мы потеряли целый взвод — ребята Чагина лежали на снегу, покрытом густыми алыми пятнами крови. У многих из них были выколоты глаза, некоторые тела обезглавлены. Тело Чагина тоже было обезглавлено. Бедный парень, подумал я, ему и двадцати пяти, наверное, не было.

Первым, кажется, пришел в себя Смирных. Он подошел к Ларину и по-мужски крепко обнял его. Я понял, что таким образом он поблагодарил старлея за помощь. Потом мы построились в колонну по одному и пошли. Надо было до конца выполнить поставленную перед нами задачу. И мы ее выполнили. Мы нашли базовый лагерь мятежников и направили на него нашу авиацию. Потом провели «зачистку» в двух горных аулах, нашли в горах схрон с оружием, уничтожили диверсионную группу боевиков, собиравшуюся спуститься с гор. В лагерь мы вернулись только через четверо суток — худые, изможденные и смертельно усталые. Нас встречал сам «полкан». Глянув на нас, он все понял. Отдыхайте, сынки, сказал. После все расскажете.