Книга: Брат по крови
Назад: XV
Дальше: XVII

XVI

В Грозный, который в ту пору федералы пытались взять штурмом, я отправился на санитарном «уазике» — «таблетке», как мы говорили. Вместе со мной выехал заместитель командира полка по тылу подполковник Червоненко. Жора был доволен. Наконец-то, как он говорил, ему удастся от пуза попить пивка. Он был родом из Ростова, а там, по его словам, только дохлые кошки не пьют этот божественный напиток. Но когда мы через несколько часов, пропылив по осенним дорогам, добрались до города, мы поняли, что пива нам не видать как собственных ушей. Город весь был в руинах, и если там и были какие-то уцелевшие магазины и ларьки, то они давно были разграблены голодной городской шпаной.
Что до городского населения, то его в Грозном практически не было видно. Одни военные, одни камуфляжные цвета. Такое было впечатление, будто весь мир превратился в один военный лагерь. Где-то грохотали орудия, слышались автоматные очереди. Над городскими кварталами черными исполинами то и дело вставали взрывы. Военные, видимо, привыкли к такой обстановке и не обращали внимания на войну. А война была в двух шагах. Какие-то парни в бушлатах, смекнув, что мы новенькие, предупредили, чтобы мы шибко-то не зевали — иначе, мол, быстро станете добычей снайпера.
Штаб дивизии мы искали долго. Никто из военных не мог дать нам точного адреса. Нас посылали то в одну сторону, то в другую. По нам стреляли с крыш и из окон полуразрушенных домов, нас пытались перехватить на улицах какие-то вооруженные люди. И если бы не наш водитель Миша, не миновать беды. Мы даже не представляли себе, что в Грозном все будет так серьезно. Можно было представить себе, как обрадовались бы боевики, возьми они нас в плен тепленькими на одной из городских улиц. Впрочем, думаю, они были бы не меньше рады, если бы они подстрелили нас.
Наконец где-то в районе речки Сунжи мы наткнулись на местных милиционеров-чеченцев, которые воевали на стороне федералов. Они-то и указали нам точное местонахождение штаба.
— Будьте осторожны! — предупредили они нас. — Здесь стреляет каждый камень.
Мы поблагодарили ребят. Об отряде Даурбека Бесланова мы уже были наслышаны и радовались тому, что не все чеченцы сошли с ума — кому-то из них эта война все-таки не по душе.
Штаб дивизии представлял собой полуразрушенное здание, вокруг которого был выставлен караул. Когда мы подъехали, у нас проверили документы, а потом попросили подождать. Чтобы немного размять затекшие за долгую дорогу ноги, мы с Жорой решили прогуляться. Шли не спеша, все время оглядываясь по сторонам и обращая внимание на каждый звук или шорох. Неподалеку от штаба находилось несколько военных машин. Возле одной из них какой-то прапорщик, брызжа слюной, на все лады распекал молоденького солдата.
— Ах ты перхоть пузатая! — кричал он. — Одночлен третьей степени! Титька силиконовая! Я тебе что говорил? А? Я говорил, чтоб ты бензин раздобыл! А ты что, кулек самолетный, сделал? Да ни хрена ты не сделал! Ты лег и стал пузыри пускать. А как мы поедем без бензина, ты подумал? А ведь нам три часа нужно будет пылить через всю эту хренову Чечню. Ну, сукин сын, погоди! Кончится война — ты у меня до конца дней своих будешь Грозный восстанавливать! Ты у меня всю жизнь под фонограмму разговаривать будешь! Чмо безмозглое!
Мы подошли к разбушевавшемуся вояке.
— Ты что это ругаешься не по уставу? — спрятав улыбку в свои смоляные усы, спрашивает прапорщика Червоненко.
Прапорщик огрызнулся.
— Товарищ подполковник, не мешайте мне проводить воспитательную работу, — заявил он.
— Пожалел бы парня — ведь он чуть не падает от усталости. А свой пыл ты бы лучше для чеченцев приберег, — не отставал Червоненко.
Прапорщик чертыхнулся, что-то пробормотал себе под нос, а потом проворчал, обращаясь к солдату:
— Ладно, иди люби Родину! И чтоб без бензина не возвращался.
Нам пришлось ждать недолго. Из здания штаба вышел какой-то капитан и позвал нас. Мы пошли за ним, и тот привел нас в кабинет замкомдива. Выяснив, с какой целью мы прибыли, тот тут же огорошил нас новостью. Оказывается, штаб еще третьего дня переехал в Махачкалу и здесь осталось лишь несколько офицеров, которые тоже собираются покинуть Грозный. У нас с Червоненко вытянулись лица. Мы не знали, что и сказать.
— Товарищ полковник, а что случилось? Почему вы того?.. Ну, я говорю о переезде… — решил поинтересоваться Жора.
— Чеченцы, сукины дети, жмут, — заявил тот. — Нас ведь день и ночь обстреливали, а мы ведь не воинская часть, мы штаб, и у нас не было людей, чтобы держать оборону. Короче, пришлось сматываться. Езжайте в Махачкалу, там и решите свои проблемы.
Мы с Жорой приуныли. Обещали «полкану» вернуться на следующий день, в крайнем случае дня через два, а как быть теперь? Впрочем, выбора не было: нам все равно нужно было ехать. Пока не побываю в дивизии, не вернусь, заявил Червоненко. Скоро-де морозы, а в полку теплых вещей нема. И это еще не все — жрать зимой будет нечего — вот что. Несчастную картошку — и ту не завезли, не говоря уже о мясных продуктах и консервах. А ведь заявка была. Почему ее не выполнили?
Мне тоже нужно было попасть в штаб дивизии. В последнем бою с чеченцами мы израсходовали большое количество медикаментов, но жизнь на этом не кончается. Так что надо было запасаться всем необходимым.
— Ну что, поехали в Махачкалу, Митя? — хлопнув меня по плечу, весело произнес Червоненко. — Там-то уж нет войны и пиво обязательно найдется.
Мы сели в «уазик» и поехали к чеченско-дагестанской границе. Пока выбирались из Грозного, чуть не подорвались на фугасе. Мы уже проезжали небольшой мост через Сунжу, когда за нашей спиной прогремел взрыв.
— А ведь это нас хотели шарахнуть, — нервно усмехнувшись, сказал Жора.
Я кивнул и поежился. Сейчас ты цел, а через минуту можешь стать грудой костей, которые ночью подберут и сожрут голодные грозненские собаки. Случайная закономерность в цепи закономерных случайностей.
Уже на выезде из города кто-то открыл по нам огонь из лесопарковой зоны. И снова мы проскочили. А ведь бог любит троицу, вспомнил вдруг я и стал напряженно ждать новой беды. Но нам повезло: больше злоключений в Грозном у нас не было. Правда, километров через десять нас чуть было не прихлопнули свои. Увидев впереди блокпост, Миша не стал сбавлять скорость — решил проскочить мимо с ветерком. А там, видно, поняли наш маневр по-своему и ударили из подствольника. Мы снова чудом остались живы. И это произошло только потому, что наш водитель Мишка испугался и затормозил. Нас тут же окружили ребята в голубом камуфляже и бронежилетах, как потом оказалось, бойцы приморского ОМОНа. Они заставили нас выйти из машины и положить руки на капот. Когда выяснили, кто мы такие, отпустили с миром. Червоненко психанул. Вы нас, говорит, чуть было не шлепнули, сволочи. Разве можно-де без предупреждения стрелять? Мы же свои. А командир их, усатый здоровенный прапорщик, решил отделаться шуткой: свой, говорит, не свой, а на дороге не стой. Есть такая, оказывается, поговорка. Мы поехали дальше.
Шоссе, ведущее от Грозного в сторону Дагестана, оказалось полупустым. Беженцы из Чечни в большинстве своем ушли в Ингушетию, потому что Дагестан после недавнего нападения чеченских ваххабитов на эту республику перекрыл границу. Все тогда началось внезапно. Незадолго до этого позорно для России закончилась первая чеченская война, федералы отступили, проклиная свое правительство за то, что оно не дало им возможности довести дело до победного конца. Чечня ликовала. Еще бы — победа! «Чехи» думать не думали, что Россия так легко уступит им. Ведь как все было… Федералы заняли Грозный и уже готовились штурмовать последние бастионы чеченских боевиков, как вдруг прозвучала команда «Отбой». Тут бы вождям мятежников притихнуть и заняться укреплением своей власти в исламской республике Ичкерия, но они как будто одурели от победы. Они решили, что так же легко удастся установить свою власть в других республиках Северного Кавказа. Начали с Дагестана. Там у них была своя «пятая колонна». Местные ваххабиты — приверженцы нового для этих мест религиозно-политического течения в исламе. Раньше об этом течении мало кто знал, хотя ему уже почти два века. Первые ваххабиты появились в Центральной Аравии, они преследовали благородные цели — ратовали за «чистоту» в исламе и боролись за объединение Аравии. Теперь времена изменились, и цели у ваххабитов, а вернее, у их вождей, совсем иные. Какие? Да об этом каждый пленный ваххабит говорит, не стесняясь: мы-де завоюем весь мир.
Мы ехали и все время напряженно смотрели по сторонам. Кавказ — опасное нынче место для подобных путешествий. Каждый куст, каждая рощица, возникавшие то слева, то справа от дороги, могли быть укрытием боевиков. А те умеют стрелять по движущимся целям. К тому же чеченцы владеют еще и подрывным искусством. Чаще всего для этой цели применяются радиоуправляемые фугасы, которые боевики маскируют прямо на дорогах. Есть еще растяжки, которые обычно ставят в населенных пунктах и которые рассчитаны на пешего противника. Сколько их, искалеченных молодых мужиков, пришлось повидать мне на этой войне! И странное дело: весь мир сегодня восстал против мин, и только в Чечне все остается по-прежнему. Какая уж тут, к черту, цивилизация, если сама земля дышит смертью.
Чем дальше мы удалялись от гор, тем все спокойнее становилось на сердце. Менялся ландшафт. Где-то за спиной остались поникшие травы в лугах да померкшая зелень на уставших от долгого лета деревьях — их сменили вполне еще живые летние цвета. Чувствовалась близость моря.
— Интересно, какая сейчас температура в Каспийском море? — с интересом разглядывая незнакомые пейзажи, произнес Червоненко.
— А что это тебя так интересует? Может, искупаться захотел? — спросил я.
Жора фыркнул.
— Ты что, меня дураком считаешь? — спросил он. — Я купаюсь исключительно летом. Хотя, было дело, и в декабре искупаться пришлось… Я тогда в Болгарии по туристической путевке отдыхал. У нас подобралась классная компания. Однажды выпили как следует — ну и решили в Черном море сполоснуться. Местные думают, дурдом, а нам хоть бы что. Выйдем на берег, выпьем ихней ракии и — бултых! — в холодную воду.
— А что такое, товарищ подполковник, ракия? — поинтересовался Миша.
— Виноградная водка, — ответил тот.
— Вкусная? — снова спросил Миша.
— Водка вкусной не бывает — это не мороженое, — со знанием дела произнес Червоненко.
— Ну, я в смысле — хорошая или плохая? — не унимается Миша.
Червоненко хмурит брови.
— Запомни, сынок: водки плохой не бывает, — говорит он. — Ты разве не знаешь? Водка бывает только двух видов — хорошая и очень хорошая.
Миша улыбнулся.
— А ведь ты не прав, — сказал я. — Однажды я пил такую китайскую дрянь, что желудок чуть было вторую Великую французскую революцию не устроил. Я ее туда, а он в штыки. Знает, дьявол, что почем.
— Значит, то не водка была, — с серьезным видом заявляет Червоненко.
— Водка, это на бутылке было написано, — сказал я.
— А ты не читай, что пишут, ты на вкус проверяй. Я помню, когда-то и на бутылке с денатуркой череп с костями был нарисован, а под ним — «Денатурат пить нельзя — яд!». А ведь пили, да еще с каким удовольствием.
Я сидел впереди рядом с водителем, и когда подполковник вспомнил о денатурате, я усмехнулся и повернул к нему свое лицо.
— А ты, случаем, не пил эту гадость? — спросил я его.
Он как-то весело гоготнул, а потом шмыгнул носом.
— Да что ты, мне мама не разрешала, — произнес он и снова гоготнул. И я понял, что он просто не хочет при пацане признаваться в грехах молодости.
— Товарищ подполковник, а что такое денатурат? — спрашивает вдруг Миша.
Червоненко звонко цокает языком.
— Ты понимаешь, Митя, эти молодые люди уже совершенно из другого теста сделаны, — кивнул он на водителя. — Они даже не знают, что такое денатурат! А ты знаешь, что такое «Солнцедар»? — спрашивает он водителя. — А «Осенний сад»? Тоже не знаешь? А ведь мы, друг мой, выросли на этих напитках. Это они воспитали в нас настоящий патриотизм и закалили нашу волю. А вы, что видели вы? Поддельный спирт «Ройял»? Эх, вы, дети странной России!
Я понимал, что Червоненко мается дурью от безделья, но мне были приятны его воспоминания о «нашей эпохе», когда в стране жилось бедно, но счастливо и о войнах говорили только в прошедшем времени.
Хасавюрт, Кизилюрт, Шамхал… И вот она, наконец, Махачкала. Город встретил нас мирными звуками шуршащих шин легковушек и легким морским бризом. После Чечни здешняя умиротворенность показалась нам странной. Рядом была война, а здесь будто бы не знали о ней. Что это за мир такой, где нет боли? Мы уже о такой жизни успели позабыть.
Все здесь казалось каким-то совершенно другим: и люди, и машины, и природа. Люди лениво улыбались, машины мирно поскрипывали тормозами, а в природе чувствовались покой и безмятежность. Где-то на рейде гудели сигналами теплоходы, мимо нас проезжали автобусы, увозя куда-то сотни усталых, но умиротворенных лиц. Заканчивался трудовой день, и люди возвращались в свои жилища.
Чтобы немного перевести дух, мы припарковались у обочины, вылезли на свежий воздух и теперь стояли и обалдело смотрели на этот рай. А ведь мы совершенно отвыкли от нормальной жизни, подумал я. Оказывается, как это хорошо — жить в мире и покое. Когда не боишься налететь на растяжку, не боишься, что подстрелит снайпер, что рухнет на тебя взорванный дом. Как это хорошо, как это хорошо! — повторял я. Ну почему люди не понимают этого? Наверное, они просто не возвращались с войны в мирный город. Если бы они хотя бы раз это сделали, они бы поняли, что значит счастье. Возвращайтесь чаще с войны, люди! — захотелось вдруг крикнуть мне. Возвращайтесь, и вы поймете, что воевать нельзя! Что это преступно! Ненормально! Дико и бесчеловечно!..
Подбежала черная как смоль дворняжка и, легонько тявкнув, стала выжидающе смотреть на нас.
— Что ей нужно? — спросил Червоненко.
Я пожал плечами.
— Не знаю, — ответил.
Мимо проходила старушка с пакетом в руках, из которого торчала длинная французская булка.
— Здесь днем мужчина чебуреки продает, она и привыкла к подачкам, — сказала старушка, указывая на собачку.
Мы засмеялись.
— Нет у нас чебуреков, видишь, нет, — сказал, обращаясь к собачке, Червоненко. — Мы бы и сами не прочь чего-нибудь съесть.
— Тогда пошли искать столовую, — предложил я, вспомнив, что нам дали кое-какие командировочные.
— Нет, вначале нужно найти штаб дивизии, — сказал Жора. — А то сегодня они здесь, а завтра там. Так, глядишь, и до Камчатки доедем.
— Придется, если жизнь заставит, — согласился я. — Ну разве мы могли себе представить, что будем столько возиться с чеченцами?
Гоша согласно кивнул.
— Когда-то и американцы думали, что за неделю справятся с вьетнамцами. А вышло так, что они проиграли войну.
Червоненко был прав. Я хорошо помнил историю той войны. В 1945 году, сразу после разгрома Японии и окончания Второй мировой войны, вьетнамцы начали борьбу за освобождение своей страны от французского господства, которая в 1954 году закончилась разделом Вьетнама на два государства по 17-й параллели. С самых первых дней эти государства завраждовали друг с другом, причем южанам активно взялись помогать Соединенные Штаты. Зреющий нарыв прорвался летом 1964 года: сначала южновьетнамские катера под командованием американских офицеров напали на два северовьетнамских острова в заливе Бакбо, в ответ северовьетнамские торпедные катера атаковали американские эсминцы — и пошло-поехало… 4 августа американская авиация уже начала бомбить Северный Вьетнам. Американцы застрянут во Вьетнаме на доброе десятилетие и уйдут оттуда несолоно хлебавши, сильно подмочив свою репутацию. Кстати, инцидент, с которого началась война во Вьетнаме, назывался Тонкинским — это еще одно название залива Бакбо в Южно-Китайском море.
Вспомнив все, что знал о вьетнамской войне, я вдруг подумал, что когда-нибудь кто-нибудь в каком-нибудь уголке земного шара начнет припоминать детали и нашей нынешней войны, которую все почему-то называют чеченской, хотя правильнее ее следовало бы называть «странной кавказской войной». И подивится, и содрогнется потомок, и назовет эту войну дурацкой. И он будет, несомненно, прав. Ибо войны не бывают праведными — все они дурацкие. И конец у них у всех бесславный. Потому что, в конечном счете, на тропу войны людей толкает чья-то изначально большая ошибка или подлость.
Назад: XV
Дальше: XVII