Разведфак

— На лысо! На лысо, я сказал! Нечего этих патлатых уродов жалеть! Что, воин? Ты что-то там проблеял, или мне послышалось?! Какой тебе на хрен полубокс?! Я тебе полный бокс устрою! Тайский! Мастер, у тебя бритва есть? Есть? Отлично! Этого еще и под бритву! А то разговорчивый слишком! Будет у нас вместо маяка! По отблеску лысины как раз артиллерии удобно пристреливаться! Ориентир номер пять — лысина! Чего приуныли, девочки?! Вы теперь разведка, а значит, вид должны иметь бодрый и молодцеватый!

— Товарищ капитан, а почему только нас стригут наголо? Вон остальным сказали просто коротко.

— Хочешь к остальным, боец? Только пискни и я тебя навечно к мазуте отправлю! Ты ж, блин, элита! Разведчик! Или забыл?

— Никак нет, товарищ капитан, не забыл! — звенящий голос полон нешуточной тревоги, а ну как и впрямь сейчас возьмут и выгонят из вожделенного разведвзвода, переведут на другую специальность.

— Это хорошо, что ты помнишь! А остальные как? Тоже помнят? Проверим… Кто вы такие, воины?

— Разведка! — нестройный гул двух десятков ломких мальчишеских голосов летит к верхушкам вековых сосен, вязнет в зеленой игольчатой хвое.

— Кто? — в голосе капитана сквозит неподдельное презрительное разочарование. — Судя по этому мявканью, здесь собрались помойные коты, или девочки из студии бальных танцев. Я спросил, кто вы такие, воины?!

— Раз-вед-ка!

— Еще раз, я не слышал!

— Раз-вед-ка! Раз-вед-ка! Раз-вед-ка!

Дружный рев заставляет шарахнуться стайку какой-то птичьей мелочи, эхом бьется в самых дальних уголках полевого лагеря. Даже несчастный курсант, которому в этот момент парикмахер сбривает с головы слишком буйную, по мнению капитана, растительность и тот орет, выпучив от усердия глаза и покраснев, как вареный рак от натуги. Мастер неодобрительно качает головой, прерывая на время процесс бритья, невозможный из-за судорожно трясущегося от крика затылка клиента.

Кажется, легкие сейчас выломают ребра, почти на физическом уровне ощущается, как стягивающий их костяной каркас прогибается и вибрирует от напряжения. Воздуха! Больше воздуха! Высушенное ободранное холодными потоками горло превращается в жадно сосущую вожделенный кислород трубу. Кровь молотом бьется в висках, щеки горят от ее прилива к голове, а глаза того и гляди, лопнут от натуги.

— Быстрее, девочки! Еще быстрее! Темп! Темп!

Бегущие впереди и впрямь ускоряются, хотя он готов был голову прозакладывать, что это уже невозможно. Ну и лоси… Как только они выдерживают? Черт, я то точно уже не смогу выжать из измочаленных, отказывающихся подчиняться мышц ничего сверх того, что они уже делают. Позор! Кадет оказался слабее гражданских сопляков! А ну соберись и прибавь! Соберись и прибавь! Против ожидания, ноги, которых еще минуту назад совершенно не чувствовал, начинают стучать чаще. В мозгу почему-то постоянно пляшут, выбивая дробь барабанные палочки. Быстрее! Топай им в такт! Давай! Еще поднажми!

Левое подреберье сводит приступом щемящей, требующей немедленной остановки боли. Зубы впиваются в нижнюю губу, челюсти сжимаются, одной болью перебивая и вытесняя другую, горько соленая влага заполняет рот.

— Еще быстрее! Темп! Темп! Отдаем все, что можем!

Барабанная дробь в мозгах нарастает, ноги торопятся за ней, сапоги гулко бухают по утоптанной земле. Сквозь намертво сжатые челюсти рвется звериный полурык, полустон.

— Хорош! Переходим на шаг! Все, все, стоп! Больше не бежим!

Стасер сделав по инерции несколько неуверенных шатающихся шагов, натыкается на кого-то из бежавших впереди, и не в силах совладать с рвущимся запаленным дыханием, буквально повисает на его скользком от пота плече. Тот пытается стряхнуть его тянущую к земле, лишающую равновесие руку, но, такой же вымотанный, тяжело дышащий, не может этого сделать и лишь бестолково отпихивается от опершегося на него Стасера.

— Не стоять, уроды, не стоять! Делаем дыхательные упражнения! Восстанавливаем дыхание! Сейчас дождемся отставших каличей и нам еще обратно бежать.

Последняя фраза сержанта с четвертого курса, проводящего зарядку, повергает взвод в уныние. Какое там бежать обратно, если подламывающиеся ноги не могут удержать ставшие чужими и неуклюжими тела даже просто в вертикальном положении. Наконец слегка продышавшись и отхаркавшись забивающей горло буро-зеленой слизью, Стасер сумел оглядеться по сторонам, оценивая ситуацию. От взвода осталась дай Бог половина, а то и меньше, остальные не выдержали, упали где-то по дороге и теперь ковыляют пешком по лесной тропинке ведущей к полевому лагерю. Он выдержал, не сломался, добежал до конца. Не смотря на тупую усталость, эта мысль приносит горделивое удовлетворение, заставляющее расправить плечи и изобразить на лице улыбку, мол, нам все нипочем. Однако как раз в этот момент Стасер ловит на себе насмешливый взгляд сержанта. Как ни удивительно, сержант даже не вспотел и не запыхался, о только что проделанной им беговой дистанции напоминали лишь запыленные как у остальных сапоги.

— Грустно, девочки, — голос сержанта звучит абсолютно спокойно и ровно, будто он проводит занятие в учебном классе сидя за столом. — Прогончик-то, между нами говоря, был совсем слабенький, а мы потеряли почти половину людей.

Уже очухавшиеся парни встречают его речь тихим негодующим ворчанием, в открытую возразить старшему никто, конечно, не осмеливается, но, то, что можно назвать такую пробежку слабенькой у всех вызывает вполне обоснованные сомнения.

— Не понял, это что за вой? Сомневаетесь в моих словах? — голос сержанта начинает постепенно нарастать, слова его становятся рубленными и четкими. — Любой военнослужащий армии США, начинает свой день с дистанции в десять миль. Любой! Слышите?! Не десантник, или морской пехотинец, с которыми вам придется встретиться в бою, а самый последний обалдуй из службы тыла. Так кто же тогда вы, дохнущие после пяти километров, по сравнению с ними? Молчите? Тогда скажу я. Вы — говно! И говном останетесь, пока из вас не сделают людей! А людей из вас здесь сделают, будьте уверены. Кто не сможет — умрет! А остальные превратятся в нормальных бойцов. А теперь, внимание. Взвод, слушай мою команду! Бегом! Отставить! По команде „бегом“, руки сгибаются в локтях! Бегом! Марш!

С жалобными стонами и приглушенными проклятиями остатки взвода кое-как трогаются с места и, едва переставляя заплетающиеся на каждом шагу ноги, еле-еле движутся по лесной тропе к лагерю.

— А ну, веселее! А ну, не умирать! Направляющий, шире шаг! — бодро покрикивает сержант.

Постепенно взвод втягивается в заданный сержантом темп, и вот уже новенькие еще не разношенные и не разбитые сапоги курсантов гулко стучат по утрамбованной тысячами ног земле почти с прежней частотой.

— Атака!

Круглолицый здоровяк, по-деревенски могучий, но рыхловатый широко замахивается пудовым кулачищем и останавливает удар лишь перед самым лицом неподвижно стоящего инструктора.

— Курсант! Это что сейчас было? Что ты мне тут изобразил? — голос инструктора так и сочится ядовитым презрением. — Отвечать!

— Я… вот… Вы же сказали ударить, я и ударил… Ну…

— Что, ну, воин?! Я приказал ударить меня в голову. В голову, курсант! А не в воздух рядом с головой! Что было не понятно?!

— Ну… это… — совсем теряется покрасневший как рак парень. — Я же тогда, того… Ну… это… в Вас попасть могу.

— Так, понял…, - тянет инструктор, по-новому с внимательным прищуром рассматривая ученика. — Пожалел меня значит… Ну-ну… Куришь?

Совершенно сбитый с толку неожиданным вопросом курсант лишь молча кивает в ответ.

— Видишь это? — в руках инструктора появляется самая настоящая пачка ленинградского „Мальборо“, сигарет круче на тот момент в Союзе простые люди и не видали. — Получишь, если попадешь хоть раз с трех попыток.

Стоящие вокруг ямы с опилками курсанты дружно охают и начинают завистливо вздыхать.

— Давай, Большой! Постарайся, парень! Один то раз из трех всяко попадешь! Давай, не тормози! Потом вместе покурим! — летят со всех сторон подбадривающие крики.

Большой в центре ямы все так же неуверенно мнется и с подозрением посматривает на одетого в пятнистый комбинезон инструктора. С виду боятся совершенно нечего: инструктор на голову ниже и заметно уже в плечах, да и в кости тонок… Встреться такой на гражданке, даже не задумался бы, подумаешь противник, соплей перешибить можно. Однако титул „инструктор по рукопашному бою“ заставляет осторожничать, не зря же этот мужик его получил, видно приемчики всякие хитрые знает. Хотя с другой стороны, что с них, с приемчиков толку? Всего раз кулаком приложиться и его снесет на хрен вместе со всеми хитростями. Да и мы тоже не лыком шиты! Сколько раз заезжим городским бока наминали, тоже всякие попадались: и боксеры, и борцы, и новомодные каратисты. До фига же им помогало их умение, как же! Стоило лишь разок попасть в репу и падали как миленькие. Небось и этот упадет…

— Ну, ладно, давайте что ли… — басит Большой, внимательно следя за лицом инструктора.

— Вот, спасибо, уважил! А я уж думал, откажешься, — иронично фыркает тот.

И в этот момент Большой, все еще продолжая смущенно улыбаться, не дожидаясь команды, бросается вперед, размашисто молотя кулачищами. Подленько это, конечно, но формально он прав, никто заранее не оговаривал, что бить нужно по сигналу.

Что произошло дальше, не понял ни сам Большой, ни замершие в напряженном внимании зрители. Инструктор сделал какое-то неуловимо сложное и вместе с тем по-кошачьи плавное и гибкое движение навстречу летящей на него стокилограммовой туше, такое быстрое, что контуры его пятнистого балахона будто размазались в воздухе. А потом Большой почувствовал, что земля ушла у него из-под ног, окружающий мир завертелся бешеной каруселью, обогнавшая ноги спина мягко ткнулась в опилки, и что-то тяжелое ударило в висок, прострелив мозг мгновенной вспышкой боли, сменившейся тяжелой темнотой.

Когда он пришел в себя, то первое, что увидел, было все еще плохо фокусирующееся перед глазами лицо инструктора.

— Ну что, живой? Слишком неожиданно ты бросился. Испугался я, извини.

— Я больше пробовать не буду… — непослушными губами выдавил в ответ Большой.

— Ни хрена себе у него испуг вышел. Так с перепугу и насмерть завалить мог, — вполголоса прокомментировал за спиной инструктора кто-то из курсантов. — Ну его на фиг, пугать такого.

— Товарищ майор, а как Вы так смогли? Он же раза в два, наверное, больше Вас весит…

— А вот в этом собственно и суть предмета „Рукопашный бой“, или если уж совсем конкретно, Боевой Армейской Системы, сокращенно БАРС. Владение техникой БАРС гарантирует победу физически слабого над более сильным, безоружного над вооруженным, одного над многими.

— Это что же получается? — с явной обидой вступил в разговор Кеша-Мамонт, гороподобный культурист из Одессы. — Выходит, я зря столько лет каждый день до седьмого пота в тренажерном зале железки тягал? Это значит, что любой заморыш, этот самый БАРС выучил, и при случае мне морду набил? Так что ли?

— Ну не совсем, — с улыбкой успокоил его инструктор. — Для того чтобы в достаточной мере овладеть системой необходимо пожалуй не меньше времени, чем ты потратил на тренажерный зал. А насчет набитой морды… Кто тебе самому мешает в дополнение к накачанным мышцам изучить боевые приемы?

Кеша в ответ лишь что-то невразумительное проворчал.

— Я больше тебе скажу, — все еще улыбаясь, добавил инструктор. — Тебе не только никто мешать не будет, а наоборот заставят, даже если тебе самому не захочется. Потому что овладение приемами защиты и нападения без оружия и с использованием подручных средств входит в обязательную программу подготовки разведчика. Так что, котятки, мы теперь будем часто с вами встречаться, может быть чаще, чем вам бы хотелось. А теперь хватит скалить зубы. Вдоль краев ямы становись. Боевую стойку принять! Смотреть внимательно первый раз показываю движение в реальном темпе, второй — медленно, третий, тем, кто не усвоил, индивидуально в этой вот яме, и, поверьте, лучше до этого не доводить!

Занятия по минно-взрывному делу уже подходили к концу, впереди замаячил долгожданный обед и потом вожделенные полчаса сладостного послеобеденного ничегонеделания. Полчаса это невероятно много, если кто понимает, это целая бездна времени в жестком распорядке учебного центра. И до этого счастья оставалось уже рукой подать, всего час занятий под руководством местного специалиста по подрывному делу. Инструктор, как и все преподаватели, был крепко сбитым коротко стриженым мужиком с жесткими чертами лица и пронзительным взглядом. От всей его манеры держаться, от коротких рубленых объяснений и сопровождавших их скупых жестов веяло жесткой несокрушимой силой и непреклонной волей. Впрочем, эти качества в той или иной мере были свойственны всем офицерам, которые до сей поры, встречались здесь первокурсникам. „Неужели и я когда-нибудь смогу стать таким, как они, жестким, сильным, уверенным в себе, настоящим мужиком. Или они все изначально родились такими и просто были отобраны сюда, как наиболее подходящие. Может быть здесь просто служат люди какой-то отличной от других, особой породы и стать с ними в один ряд сумеет лишь такой же как они имеющий эту мужественность с рождения. Но ведь и я тоже здесь. Я прошел и медкомиссию, и профотбор, они признали мое право учиться, для того, чтобы стать таким же, как они“, — думал про себя Стасер, в пол уха слушая объяснения преподавателя. А тот между тем рассказывал, высоко поднимая над головой гранатный запал:

— Можно использовать гранаты вместо мин. Когда у вас нет ничего под рукой кроме гранат, вы иногда сможете достичь даже лучшего эффекта, чем с минами. Если, конечно, знаете и умеете пользоваться тем, что у вас есть. И первое, что нужно сделать чтобы превратить гранату в мину, это… Как по Вашему, курсант? Да, я к Вам обращаюсь, проснитесь и отвечайте! Иначе, я чувствую, Вы так и продрыхните всю мою лекцию!

Худощавый смуглый паренек по прозвищу Испанец резво вскакивает на ноги с врытой в землю деревянной лавки.

— Виноват, товарищ капитан! Я только с наряда, сморило, задремал! Больше не повторится! — в голос вопит он, преданно тараща глаза на преподавателя.

Капитан медленно оглядывает его с ног до головы и неожиданно тихим, спокойным проникновенным тоном произносит:

— Когда-нибудь, курсант, знания, полученные здесь, могут спасти Вам жизнь. Если бы Вы заснули на уроке математики в школе, это могло бы привести к тому, что Вас обсчитали бы в магазине. Если бы Вы проспали урок русского языка, то писали бы с ошибками и над Вами стали бы смеяться. Если Вы проспите мой урок, и эти знания вдруг Вам понадобятся в реальной жизни — Вы умрете. Не хлопайте на меня своими чудными глазами, Вы — потенциальный мертвец. Хуже того, вместе с Вашей все равно никчемной, раз Вы спите на занятиях, жизнью, свои гораздо более ценные жизни потеряют Ваши товарищи, которых Вы погубите своим незнанием и неумением. Я доступно объясняю?

— Так точно, товарищ капитан!

— Остальным это тоже ясно?

— Так точно, товарищ капитан! — стройно гудит взвод.

— Взвод! Встать! — голос инструктора приобретает звонкую командную резкость. — Что должен уметь делать солдат?!

— Убить врага и умереть за Родину! — дружно тянут два десятка курсантских глоток.

„Как много здесь на самом деле различных речевок, формальных вопросов и ответов, хором декламирующихся лозунгов, — думает Стасер, старательно выговаривая привычную, уже набившую оскомину фразу. — Ведь наверняка все они родились не просто так, а были специально разработаны психологами и военными педагогами. Ведь, несмотря на их явную глупость и напыщенность, содержащиеся в тексте идеи раз за разом въедаются в мозг. Находят там свою нишу, забиваясь в подсознание, и, конечно, они сами собой выпрыгнут оттуда в нужный момент, заставляя действовать так, а не иначе, принимать то, а не иное решение. Вот откуда берутся подвиги и героизм, они закладываются с детства, с безобидных вроде бы стереотипов. Таких, например, как „русские не сдаются“, и вот расстрелявший патроны, окруженный врагами боец подрывает себя последней гранатой, ничуть не сомневаясь и не задумываясь, ибо это вбитый в подсознание стереотип, готовая модель поведения для такой ситуации. Он даже не успевает понять, что теряет все, жизнь, родных, весь этот мир… У него есть немалый шанс выжить в плену и вернуться домой, но он выбирает смерть, потому что „знает“ заранее, как нужно действовать попав в такое положение. Ведь это наш традиционный, если можно так сказать, русский выбор, впитанный с рассказами других поколений, увиденный в кино и прочтенный в книгах, для других наций это не характерно. Так же и с остальным… Самое настоящее зомбирование…“ Стасер не успел определиться, нравится ли ему это только что сделанное открытие. Ведь и сам он хотел бы, попав в трудную и опасную ситуацию, вести себя мужественно, как герои любимых книг. Но, мечталось, о героизме сознательном, выражающимся в преодолении страха и инстинкта самосохранения, а не в тупом выполнении любовно вложенной опытным инструктором программы действий. Хотя тут вопрос тонкий, с сознательным преодолением, еще кто его знает, как выйдет, вдруг, да и смалодушничаешь, стыдись потом всю жизнь, а с такой психологической накачкой — лишняя страховка от собственного страха появляется. „Страховка от страха“ — неплохой каламбур.

— А что должен уметь делать разведчик?! — прерывает раздумья выкрик инструктора.

Ответ на этот вопрос тоже формален и давно известен:

— Убить врага и остаться живым, — слаженно произносит десяток ртов.

— Хорошо. Взвод, садись! Вот видите, вы все отлично знаете, так что продолжим наше занятие. Итак, чтобы превратить гранату в мину, мы в первую очередь должны избавиться от свойства гранаты взрываться через определенное время после команды на срабатывание. То есть избавиться от замедлителя, конструктивно входящего в этот самый запал.

Инструктор, как ни в чем не бывало, продолжал объяснения. Склонились над одинаковыми клетчатыми тетрадками наголо остриженные мальчишеские головы. Если на секунду забыть, что и на преподавателе, и на учениках надета еще диковинная по тем временам, дефицитная камуфляжная форма, то можно подумать, что идет самый обычный школьный урок. Урок по предмету с названием: „Умение убивать“ или „Эффективное убийство“, той самой всеобъемлющей и расширенной дисциплине, которую испокон веков преподают новобранцам во всех армиях мира.

— Отрезаем ровно 15 мм, ни миллиметром больше, ни миллиметром меньше. При этом, зажав запал в тиски, накрываем толстой доской, чтобы в случае взрыва, запал не причинил вреда, и пилим маленькой пилой. Очень аккуратно! Делаем пилой насечки и проверяем расстояние линейкой. Потом ломаем у насечек. Когда пилим замедлитель, никогда не продвигаемся до середины, то есть до самой смеси, чтобы замедлитель не сгорел, и переламываем у насечек. Все действия со взрывчатыми веществами, гранатами, минами и их составными частями производятся с максимальной осторожностью.

При последних словах капитан, вроде бы случайно и небрежно, а на самом деле точным, заранее продуманным и красноречивым жестом продемонстрировал курсантам свою левую кисть — неподвижную, всегда обтянутую черной кожаной перчаткой. Никто из курсантов не решается спросить инструктора где и как он стал калекой, но из предыдущих слов как бы подразумевается, что руку капитану оторвало при работе со взрывчаткой, при разминировании, а может, чем черт не шутит, и наоборот. Прошлое, тех, кто сейчас преподает в училище, порой изобилует самыми невероятными страшными и опасными приключениями, о которых сами офицеры в основном предпочитают молчать, и само наличие которых явствует лишь из малоприметных для непосвященного человека деталей: случайных оговорок, презрительного отношения к учебному материалу, изложенному в официальных наставлениях, да изредка мелькающих на повседневных кителях наградных планках вовсе не „песочных“ орденов и медалей.

— Рота, подъем! Боевая тревога! Рота, подъем!

Истошный крик дневального бегущего по дорожке вдоль первого ряда палаток, сбрасывает еще не до конца проснувшихся курсантов с уютных застеленных спальниками деревянных нар. Никак не желающие включаться мозги пытаются найти какой-нибудь предлог, чтобы еще на несколько мгновений остаться в вожделенном тепле и сонной дремоте, но действующие на уже выработавшемся условном рефлексе мышцы, сами без участия сознания выполняют необходимую работу: напяливают камуфляжную робу, наспех накручивают портянки, натягивают задубевшие за ночь сапоги… Быстрее, надо быстрее! Это не просто обычный утренний подъем, дневальный крикнул: „Тревога!“, значит, надо быстрее иначе не миновать выволочки от командира взвода. Тревога — значит все серьезно, занятия, или какие-нибудь учения. И лишь потом окончательно пришедший после сна в норму мозг осознает смысл слова „боевая“ и сопоставляет его со словом „тревога“. Боевая тревога! Неужели?! И сердце против воли обрывается и рушится куда-то в желудок, а по низу живота разливается противно щемящий холодок. Боевая тревога! Что это?! Почему?! Неужели война?! Та самая, Третья Мировая, которую боялись и ждали, как неизбежную?! Иначе, какая необходимость срывать их, находящихся не на границе, а в самом центре России, с уютных нар на пол часа раньше подъема. „Всего лишь восемь минут летит ракета в ночи! — молнией проносится в голове, строчка из песни. — Всего лишь восемь минут, а там, кричи, не кричи… Мамочки! Неужели?! Господи пронеси!“

— Быстрее! Быстрее! — орет командир взвода, старлей с забавным прозвищем Базен.

На взгляд Стасера гороподобный старлей с резко выдающейся вперед квадратной челюстью и бритой наголо головой ничем не напоминает богобоязненного слугу мушкетера Арамиса. Прозвище кажется абсолютно глупым, пока кто-то из ребят не поясняет, что Базен в данном случае, просто производная от слова „база“, то есть, имелось в виду „базовый“, „основной“. По большей части сельские парни, да жители рабочих окраин провинциальных городов никогда не читали романа Дюма, так как, посмотрев фильм, не видели смысла мусолить одно и то же, так что о втором, точнее первом значении прозвища даже не подозревали, просто случайно совпало.

Наконец на первый взгляд совершенно беспорядочная суета, а на самом деле четко распланированное и не раз отработанное действие подъема по тревоге подходит к концу. На утоптанной широкой дорожке-линии перед ровными рядами палаток замирают две сотни одетых в мешковато сидящую еще не обмявшуюся по фигуре форму мальчишек. Подтянутые гораздо более мощные и мужественные офицеры смотрятся на фоне пацанов породистыми псами среди толпы уличных дворняжек.

— Равняйсь! Смирно! Равнение на право! — летит над замершим строем привычная команда, и дежурный по лагерному сбору подполковник четко печатая шаг и лихо бросив ладонь к козырьку кепки, направляется к показавшемуся из-за палаток полковнику.

Полковник самый старший воинский начальник из тех, кого здесь успел увидеть Стасер и выглядит он почти хрестоматийно, как и положено суровому, но в душе доброму и справедливому отцу-командиру. Высокий рост, массивная фигура, резкие, будто вырубленные топором черты лица, благородная седина на висках, форма всегда с иголочки, ботинки горят черным огнем, а подворотничок просто сверкает белизной — таков из себя полковник Гришин, начальник лагерного сбора с молодыми курсантами.

— Здравствуйте, товарищи! — голос полковника звучит громом, слышно всем, до последнего человека в задних рядах.

— Здра…, жла…, тва…, пол…! — дружным гудением отвечает строй.

— Вольно!

— Вольно! — откликается эхом дежурный.

По шеренгам будто пробегает легкая судорога, расслабляются сведенные напряжением строевой стойки спины, курсанты коротко переступают с ноги на ногу, украдкой оправляют обмундирование и снаряжение, но глаза все равно остаются прикованными к полковнику. Он здесь самый главный, он знает все и обо всем, сейчас он расскажет, для чего их подняли по боевой тревоге, что произошло в стране или в мире, где и кому требуются их помощь и защита.

— Товарищи курсанты! Я уполномочен командованием, донести до вас важное известие, — голос полковника рокочет, выдавая одно за другим правильные, уверенные слова, он как бы внушает, ничего особенного не случилось, сохраняйте спокойствие. — Вчера по причине тяжелой болезни Михаил Сергеевич Горбачев сложил с себя обязанности по управлению страной. Верховная власть в связи с этим перешла в руки комитета по чрезвычайному положению в состав которого вошел, в том числе и министр обороны.

Тут полковник сделал паузу. В наступившей тишине, казалось, было слышно, как звенят в зарослях кустарника за передней линией вездесущие лесные комары, замершие в строю люди боялись вдохнуть, уже понимая, что произошло нечто экстраординарное, могущее иметь самые непредсказуемые последствия лично для каждого из них, но еще не в силах осмыслить все, что последует за только что сказанным.

— Это переворот. Военный. Как в Чили, — неслышно, практически не шевеля губами, выдохнул Стасер.

— Не мели ерунды, — замороженным голосом оборвал его Базен. — И вообще заткнись, в строю стоишь.

— Я призываю всех сохранять приличествующее военнослужащим спокойствие и воздержаться от любых политических заявлений и комментариев происходящего. Мы — Вооруженные Силы и будем строго и точно выполнять приказы командиров и начальников в любой обстановке, какой бы она не была. С сегодняшнего утра училище находится в повышенной боевой готовности. Нас это касается в полной мере. Старшие курсы сейчас занимаются наведением порядка в городе, возможно, им потребуется и наша помощь, поэтому мы должны быть готовы в любой момент выступить на защиту мирного населения от различных радикально и экстремистски настроенных элементов. Здесь же, во вверенном мне подразделении, я лично буду жестко пресекать любые попытки смуты и втягивания курсантов в то говно, которое дерьмократы именуют политикой. Это всем понятно?!

— Так точно…, - гудит строй.

— Вооруженные Силы Советского Союза хранят нерушимую верность данной присяге! — хрипло выкрикивает полковник, обводя взглядом наливающихся кровью глаз первую шеренгу. — Вооруженные Силы вне политики! Вооруженные Силы стоят на страже мира и спокойствия в стране! Вооруженные Силы всегда готовы выполнить любой приказ! Это всем ясно?!

— Так точно…, - строй отвечает громче, увереннее заражаясь решительностью командира.

— Если вы хотите знать мое мнение, по поводу происходящего, — уже совершенно спокойно произносит полковник. — То давно пора было надавать по заднице всем этим политическим проституткам, продающим Родину в угоду американским ублюдкам. Им через одного платят империалистические разведки, а значит, они и сами враги всех советских людей и поступать с ними надо, как с врагами. Вот, похоже, дождались, наконец, а то Горбачев только сопли жевать мог. Кстати, если здесь есть те, кто по идейным соображениям поддерживает этих, так называемых дерьмократов, то эти люди могут выйти из строя. На время переходного периода они будут приняты под арест, потом отчислены из училища и отправлены домой. Ну, есть такие?

— Никак нет! — от громового рявканья курсантов с крон окружающих лагерь деревьев взлетают потревоженные птицы.

— Ага, как же, вот щас прям, взял и вышел… — шепотом комментирует кто-то заявление полковника из строя.

Стасер быстро крутнул головой на звук, но так и не смог опознать говорившего.

Собственно на этом официальное уведомление о произошедшем в стране путче и взявшем власть в свои руки ГКЧП полковник закончил, и день покатился по накатанным рельсам учебных занятий в до предела жесткой и насыщенной программе курса молодого бойца. Офицеры и курсанты, конечно, обсуждали между собой происшедшее, но не придавали событиям слишком большого значения поглощенные первоочередными задачами повседневной деятельности. Да, если честно, то никто не верил всерьез, что может случиться что-то действительно кардинально меняющее привычный и казавшийся незыблемым уклад течения жизни. Сказывались годы стабильности и уверенности, те самые, которые после назовут застойными, тоталитарными, попирающими все законы демократии, права и свободы человека. И именно с этого дня на смену великой стране и ее гордому могучему народу придет ублюдочная Федерация, потерявшая почти половину своих земель, нищая и убогая, не могущая обеспечить своим гражданам даже элементарной уверенности, в том, что завтра у них будет еда и крыша над головой. Что уж там говорить о национальной гордости и величии. Зато различных прав и свобод людям будет отмерено полной ложкой и одно из них, самое главное право: сдохнуть в нищете под чужим забором, в первую очередь даруют военным, тем самым мальчишкам, что только что стояли в строю, приведенные сюда высоким душевным порывом, потребностью служить Отчизне.

За полковником приехали на пятый день после памятного подъема по тревоге. Невзрачный капитан с эмблемами военной юстиции и два конвойных в малиновых погонах внутренних войск. Стасер в толпе других курсантов стоял и смотрел как его увозили, как он шел строго и прямо между двумя валуховатыми автоматчиками выглядевшими рядом с ним нелепо и смущенно, а впереди надувшись от важности шествовал прокурорский, на котором и форма то сидела, как на корове седло.

— Да что же это такое! — не выдержал замполит. — Как вы смеете, вот так вот обращаться с заслуженным старшим офицером! Это же вам не преступник! Как вы смеете устраивать этот дешевый фарс, да еще на глазах у курсантов!

Прокурорский внимательно оглядел его сквозь стекла очков.

— А вы, уважаемый, чем девятнадцатого августа занимались? Оказывали поддержку путчистам?

— Я офицер! Я выполняю приказы своих командиров! И мне плевать, путчисты они, или нет! Честь имею! В отличие от Вас!

— Вот как? — казалось, даже обрадовался прокурорский. — А фамилию Вашу можно узнать? Может, желаете тоже проехать с нами?

— Товарищ майор, — резко бросил замполиту полковник. — Уведите курсантов и сами отправляйтесь на занятия. Ничего страшного не происходит. Не устраивайте здесь цирк.

Майор замешкался под его взглядом и даже виновато опустил голову, но тут на помощь ему пришел все это время молча стоявший рядом и лишь угрюмо рассматривавший приехавших Базен.

— Ничего страшного?! Может они еще на Вас наручники наденут? Они что, думают, их здесь боятся? Да только свисните, товарищ полковник, мои парни порвут их как Тузик грелку. А ну! Взвод!

Услышав привычную команду, Стасер почувствовал, как сами собой напряглись, напружинились мышцы, краем глаза увидел, как опасно подобрались стоящие рядом парни. Базен, закаменев лицом, шагнул вперед, вскинули оружие автоматчики, на какой-то миг Стасеру стало очень страшно, от ощущения того, что они вплотную подошли к какой-то незримой черте, за которой уже будет не остановиться. Положение спас полковник.

— Отставить! — громовым басом рявкнул он. — Товарищ старший лейтенант! Прекратить неподчинение! Выполнять приказ старшего по званию! Кругом! На занятия шагом марш!

— Иди, Паша, это приказ. Я так хочу, — совсем тихо, так чтобы слышал лишь Базен, добавил он.

Секунду Базен продолжал стоять на месте меряя сочащимися бешенной мутью неконтролируемой ярости глазами трясущихся от страха вэвэшников и шустро юркнувшего за их спины прокурорского следака.

— Есть, товарищ полковник, — наконец выдавил он и, круто развернувшись на каблуках, зашагал прочь.

Уазик чихнул мотором и, поднимая облака пыли, покатил по ведущей к шоссе грунтовке. Больше полковника Стасер не видел, среди курсантов ходили слухи, что за поддержку путчистов его досрочно уволили из армии без пенсии за дискредитацию звания офицера.

А потом покатилось все одно за одним, начались проблемы с деньгами, перебои с поставками продовольствия и обмундирования, в людей одетых в военную форму плевали на улицах, выкрикивали оскорбления, иногда пытались бить. Офицеры из училища бежали кто куда: в налоговую, в таможню, в частную охрану, даже в лесники и пожарники… Курсантам бежать было некуда…

Стасер и Клоп топали на плановую тренировку по рукопашному бою. Оба они прошли придирчивый отбор в сборную команду училища и потому, хоть пока еще и не выступали на соревнованиях, пользовались некоторыми, положенными спортсменам, привилегиями. Сейчас, например, весь их взвод в полном составе отправился приводить в порядок заброшенную зимой полосу препятствий. А они как сборники с чистой совестью увильнули от тяжелой и нудной работы, сославшись на плановую тренировку. Настроение в связи с удачным откосом от надоевших хозработ было приподнятым, свою лепту, конечно, вносило и ласковое апрельское солнышко и тот особенный весенний настрой, что обычно тревожит кровь в жилах молодых парней, делая окружающую жизнь особенно восхитительной и полной глубинного смысла.

Мелкий, но быстрый и ловкий Клоп, взятый в сборную как раз за малый вес, обеспечивающий при должной подготовке призовые места на соревнованиях при минимальном количестве соперников, смешно подпрыгивал и почти бежал, стараясь не отстать от широко шагавшего, подставляя грудь теплому весеннему ветерку, несшему с собой кружащие голову запахи возрождающейся к жизни природы, Стасера.

— Слушай, Клоп, я вот не пойму, как вообще случилось так, что тебя в училище взяли? Ты же ни по каким нормам пройти не должен был: ни по росту, ни по весу. Ты же самый натуральный дистрофик. А тебя раз, и в разведку! Нет, что-то здесь не так! Ты, поди, взятку медикам дал, чтобы они тебя на медкомиссии не завалили.

— Да ну тебя! Какие взятки! Я же детдомовский! Знаешь, как дракончик: папу съел, маму съел, а теперь сирота-а-а! Откуда бабки?! Так приняли, да и куда бы они делись при конкурсе полчеловека на место!

Брошенная мимоходом товарищем фраза слегка испортила Стасеру, царящее в душе солнечное настроение. Действительно в суворовское училище он поступал при конкурсе четыре человека на место, это не считая предварительного отсева в направлявших для сдачи экзаменов военкоматах. А насчет поступления сюда, Клоп был полностью прав. Профессия защитника Отечества как-то в одночасье перестала быть престижной и популярной, на первые места выдвинулись ремесла кооператора и бандита, а офицерский корпус переместился в разряд аутсайдеров. Так что в училище брали всех желающих, брали с двойками, с отклонениями в здоровье, брали всех тех, кто еще пару лет назад и мечтать не мог о военной карьере. Доходило до явных анекдотов. Таких, как случай на экзамене, когда полностью нулевый в попавшихся на контрольной по математике задачах абитуриент, отчаявшись пытаться что-нибудь решить просто рисует на листочке паровозик с подписью: „Вот на этом паровозе я поеду домой“. И на следующий день получает проверенную работу с подписью преподавателя: „Никуда ты уже от нас не уедешь!“ и оценкой „три“!

Так стоило ли ради вот такого поступления два года отпахать в суворовском училище? И вообще, не ошибся ли он в выборе будущей профессии. Вопросы, вопросы… Где бы отыскать на них точные и верные ответы…

Занятый этими невеселыми мыслями Стасер и не заметил, что они уже пришли. Странно, но из зала не доносилось ни гулких ударов по грушам, ни хриплых воинственных криков, обычно сопровождавших процесс тренировки. Да и в раздевалке все шкафчики оказались пустыми с небрежно брошенными полураскрытыми дверцами.

— Что это еще такое? — удивленно произнес Клоп, остановившись посреди раздевалки. — Похоже, нет никого. Может, тренировку отменили или перенесли, а нам сказать забыли?

— Сплюнь, — мрачно посоветовал Стасер. — Накаркаешь, и придется вкалывать идти.

— Не придется.

Голос прозвучал за спиной так внезапно, что оба курсанта от неожиданности аж подскочили.

— Ффу… Напугал! — выдохнул, обернувшись Стасер. — Ты чего так бесшумно ходишь? Чуть до инфаркта не довел.

— А ты чего пугаешься? Совесть нечиста, али как? — расплылся в широкой улыбке зашедший в раздевалку четверокурсник за почти портретное сходство с героем популярного импортного боевика прозванный Безумным Максом, признанный неформальный лидер и официальный капитан сборной.

— Макс, а что, случилось что-нибудь? Где все ребята? Тренировка вообще будет, или что? — с частотой пулемета затараторил Клоп, от нетерпения слегка подпрыгивая на месте.

— Или что, — размеренно ответил лишь на последний вопрос Макс. — Не суетись под клиентом, Клопик. Сейчас все расскажу по порядку. Вы садитесь, базар долгий.

— Сесть мы всегда успеем, — традиционно пошутил Стасер.

— Вот-вот, об этом базар и будет, — остро глянул в его сторону Макс. — А пока, присаживайся, если тебе так больше нравится.

Стасер удивленно посмотрел на медленно опустившегося на стоящую посреди раздевалки скамью Макса, оценил серьезное выражение сурового покрытого шрамами, с переломанным носом лица, и решил от комментариев пока воздержаться. Макс был самым опытным и, пожалуй, самым опасным бойцом сборной. Бывший боксер из самой боеспособной категории полутяж, то есть с достаточно сильным ударом и при этом маневренный и быстрый, очень легко освоил в училище бросковую технику и удары ногами превратив свое тело в настоящую боевую машину. К новичкам с младших курсов он всегда относился по-доброму, на манер старшего братишки, что не мешало, однако, ему время от времени отвесить кому-нибудь из них за нерадивость довольно чувствительный подзатыльник или, им самим называемый „волшебным пендалем“ пинок по пятой точке. Сейчас, судя по всему обычно веселый и скорый на шутку Макс, был настроен на трудный и не слишком нравящийся ему разговор, а значит, впереди ждало какое-то необходимое, но тяжелое и неприятное дело. Причем дело это, видимо, как-то было связано с исчезновением с тренировки всех ребят из сборной.

— Ну так вот, желторотые… Такие дела у нас творятся, что ваша помощь понадобилась, — мрачно поглядывая исподлобья на замерших перед ним первокурсников начал Макс.

— Так мы всегда! Ты только скажи, что делать надо! А мы запросто… — тут же засуетился было Клоп, но тут же был остановлен нетерпеливым жестом.

— Уймись, не тараторь! Короче, вы когда-нибудь в „Офицерском баре“ бывали?

Клоп и Стасер лишь удивленно пожали плечами. Вопрос был явно странный — кто же из курсантов не бывал в „Офицерском баре“? Расположенный совсем недалеко от центрального училищного КПП он пользовался среди курсантов просто бешеной популярностью, а когда в дополнение собственно к бару там начали проводить и молодежные дискотеки, оборудовав вполне приличный танц-пол, то от желающих повеселиться, там просто стало не продохнуть. Кстати и сам бар был оборудован в военном стиле — на стенах висели фотографии лихих парней в камуфляже, барная стойка была украшена огромными позолоченными эмблемами родов войск, а бессменный бармен и бывший десантник Жора обслуживал посетителей облаченный в голубой берет и тельняшку.

— Ну и как вам там? Понравилось? — задал новый вопрос Макс.

— Ну, так… Вобщем нормально, все… А что такое?

— Так, ничего, просто интересуюсь. А знаете, что этот бар наши бывшие выпускники открыли: два капитана и старлей? Старлей, кстати, всего на два года старше меня, совсем недавно выпустился. Вот так вот, чижики! Просто не сложилось у пацанов в армии, вот они скинулись и решили бизнесом заняться. Потому и бар офицерским зовется, и курсантов там, поэтому привечают, а вы думали!

Стасер и Клоп лишь молча кивали, не понимая к чему клонится этот странный разговор. Макс еще раз окинул их изучающим взглядом и после короткой паузы продолжил:

— Так вот, на этих ребят недавно наехала какая-то черножопая мразь. Хотят, чтобы те им долю отстегивали, иначе сжечь кабак грозятся. А запросили столько, что если заплатить, то бару и так кирдык, даже на содержание бабла не хватит, о прибыли вообще молчу.

— Ну это вообще уже беспредел! — вскинулся Клоп. — Единственный нормальный кабак в городе и что, теперь закроется, или что?!

— Вот я вас и хочу спросить, и что? — с минуту Макс внимательно рассматривал недоуменно замерших первокурсников. — Чего молчите, чижики? Нет желания помочь хорошим людям и бывшим братьям по оружию?

— Желание то есть. А как?

— Просто, — пожал плечами Макс. — Сегодня вечером эта мразота за бабками подъедет, вот мы их встретим и отметелим так, чтобы они навечно дорогу к бару забыли. И все дела! Тупо и просто.

— А в ментовку не пробовали обращаться? — неуверенно спросил Стасер, перспектива лезть в непонятные бандитские разборки, даже на стороне братьев по оружию и хороших людей, его не слишком вдохновляла.

— Дай-ка я тебе кое-что объясню, хлопец, — приподнявшись с лавки, Макс доверительно обнял его за плечи. — Жизнь сейчас пошла такая, что за бабки можно все, понимаешь? Можно убить, ограбить, украсть, потом отсегнуть ментам нужную сумму и гулять спокойно, они в твою сторону даже не глянут. У черножопых бабла хватает, так что если мы сами… Понимаешь, САМИ! Не дожидаясь доброго дядю милиционера, не будем стоять друг за друга, то просрем и этот бар, и этот город, и самих себя. Оглянуться не успеешь, как у тебя на шее усядется какая-нибудь гнида, и тебя же еще погонять будет. Понял?

— А засыпемся? Ведь из училища вылетим со свистом!

— Не ссы в компот, там повар ноги моет! Не засыпемся, и у нас свои менты в колоде есть. Как-никак пол ментовки раньше здесь училось, а ты думал? Просто им не в масть ссориться с теми, кто от черных кормится, потому решили, что ни те, ни другие в разбор не полезут, как будет, так и будет. Ну если без трупов, само собой…

— А что, и трупы могут быть? — дрогнувшим голосом пискнул Клоп.

— Сказал же, не ссы! Это я так с разгону ляпнул! — быстро ответил Макс, тем не менее, суеверно постучав по деревянной скамье.

— А здесь в училище? Кто нам увольнение даст? А если в самоход, то ведь хватиться могут не вовремя, — все еще сомневался Стасер.

— Нормально все в училище, Тимыч прикроет! Не переживай, он тоже в теме!

То ли от уверенного тона старшекурсника, то ли от этого свойского „Тимыч“, которое позволялось тренером лишь нескольким ветеранам сборной, то ли от того, что он, тренер, оказывается полностью в курсе происходящего, но Стасер вдруг понял, что откажись он сейчас и в сборной ему больше не будет места, что мероприятие это того же рода, что и приснопамятные проверки на вшивость в кадетке. И осознав, что выбора ему собственно никто не оставил, он неожиданно успокоился и совершенно по-деловому спросил:

— Кто еще будет?

— Молоток! Уважаю! — хлопнул его по плечу Макс. — Не переживай, все будут! В семь вечера подгребайте к бару, там все расскажу подробно. Спортивные костюмы наденьте. Ротному скажете, на внеплановую тренировку в городской спорткомплекс, а Тимыч ему позвонит, подтвердит.

Яраги лихо, со скрипом тормозов притер по-бандитски затонированую „девятку“ к тротуару и гордо глянул на сидящих на заднем сиденье земляков в ожидании одобрения его водительских талантов. Однако в этот раз его мастерство осталось без внимания. Мага и Ахмед лишь молча кивнув ему, вылезли из машины, а сидящий рядом Рустам хлопнул по плечу и коротко процедил сквозь зубы:

— Будь около тачки, никуда не уходи, мы скоро. Только сдоим с русских свиней бабки.

Разочарованный до глубины души Яраги пожал плечами и, заглушив двигатель, тоже выбрался из салона. Из припаркованной сзади проржавевшей „бэшки“ дружелюбно скалился Салман, ехавшие с ним уже присоединились к пассажирам Яраги и бодрым шагом двигались по улице прямо к массивным деревянным дверям с мигающей неоном вывеской над ними. „Офицерский бар“ переливалась разноцветными огнями надпись. Вот натужно скрипнула тугой пружиной, распахиваясь, дверь и, пропустив гостей внутрь, с грохотом хлопнула закрываясь. „Как дверца в мышеловке“, — непонятно почему подумал Яраги. Внезапная мысль показалась ему слишком мрачной, и, чтобы развеять оставленное ей тягостное впечатление, он потянул из кармана ярко-цветастую пачку дорогих импортных сигарет, исподтишка наблюдая, как заинтересованно покосилась на нее, проходившая мимо стройная блондинка. Крутые иностранные сигареты были неким показателям статуса курильщика, мол, если курит такие дорогие, значит и сам парень не бедный.

Явный интерес случайной девчонки вернул Яраги утерянное было душевное равновесие, приятно пощекотав гипертрофированное горское мужское самолюбие. Он выпустил вверх струю ароматного дыма и решил думать только о хороших и приятных вещах. Например, о том, сколько денег они сейчас снимут с незадачливого хозяина этого бара. В том, что операция пройдет успешно, у него не было ни малейших сомнений, это тебе не в родной Махачкале рэкетировать! Там только тронь кого, тут же набежит целая толпа вооруженных, чем попало родственников, какие там деньги, шкуру бы целой унести! А здесь в России совсем другое дело, людишки мелкие, трусливые, крикни построже, да покажи, к примеру, нож — сами деньги тебе несут, да чуть ли не на коленях упрашивают, чтобы взял. Не жизнь для настоящего мужчины, а просто сказка — твори, что хочешь, и никто тебе слова поперек не скажет! Давшие прихотливый извив мысли вновь вернулись к давешней блондинке. Это тоже было не малым плюсом в его новой жизни. Дома, попробуй трахни какую-нибудь девку — порвут на части, яйца отрежут и сожрать заставят. А здесь? Тащи в машину любую, какая понравилась, никто не заступится! Да и чего заступаться, если местные бабы все как одна бляди! Дело только в цене! Иди, предложи честной горянке переспать с тобой за деньги! В лучшем случае в лицо тебе плюнет! А в худшем…

Что может случиться в худшем случае, Яраги додумать не успел, потому что его внимание неожиданно привлекли двое целенаправленно топающих в его сторону молодых парней. И то сказать, странные были они какие-то, одетые в дрянные не то индийские, не то китайские спортивные костюмы и дешевые дерматиновые кроссовки, тем не менее тот что повыше небрежно отхлебывал на ходу из жестяной банки настоящую американскую колу, а мелкий поигрывал красивыми янтарными четками. Оба были выбриты наголо и смотрелись эдакими вокзальными гопниками. Яраги насторожился было, но потом, вспомнив о трусости и слабости местных мужчин, вновь расслабился, опустившись на капот девятки. И верно, чего бояться? Ну идут себе мимо два сопляка, так и пусть себе идут, увидят настоящего горского джигита — мигом глазки опустят и постараются обойти десятой дорогой, здесь все так делают, разве что они бухие, или обдолбанные. Да пусть даже так, попробуют на него тявкнуть, он в секунду порвет обоих на куски, да еще и Салман сидит рядом в тачке, так что и вообще проблем нет. Но все-таки было в них что-то такое неправильное, отчего становилось молодому горцу как-то тревожно, что ли…

— Глянь, Стасер, какую тачилу они себе отхватили! Новой, поди, брали, бешеных бабок такая стоит! — мелкий дернул приятеля за рукав, указывая на „девятку“.

— Подумаешь, крутизна! Я понимаю, если бы это „мерс“ был или „Опель“, а так, ерунда. Дерьмо, короче!

С этими словами парень легким непринужденным жестом швырнул свою жестянку точно в лобовое стекло машины. Яраги подпрыгнул, как ужаленный и кинулся к нему.

— Эй, чего делаешь, да!

И лишь натолкнувшись уже на пол пути на холодно-спокойный, ожидающий взгляд, почему-то не бросившегося, как он ожидал, бежать со всех ног парня, Яраги вдруг понял, что с самого начала показалось ему неестественным и неправильным. Эти сопляки его НЕ БОЯЛИСЬ! Это открытие так потрясло лихого джигита, что он чуть было не затормозил на пол дороги, но слишком уж мало было расстояние до так и не двинувшегося с места обидчика, чтобы на это хватило времени. Через доли секунды сильные обильно поросшие волосами руки горца уже сомкнулись вокруг по-мальчишески стройного худощавого тела противника, сомкнулись, и начали привычно заламывать в сторону и вниз, выбивая из равновесия, точно так же как привык это делать горец вовремя борцовских поединков с земляками. Вот только в этот раз не получилось. Чувствительный толчок ладонями по подвздошным костям заставил отодвинуть назад корпус, совсем чуть-чуть, но как оказалось, вполне достаточно для жестокого удара коленом в пах. От жгучей, перехватывающей дыхание боли у Яраги на глаза навернулись слезы, а внизу живота будто заворочался тяжелый комок. Бритый гопник без усилий, одним коротким движением разорвал казавшийся таким надежным борцовский захват и, слегка качнувшись назад, влепил кавказцу кулаком в горло, заставив его бестолково хватать ртом никак не заглатывающийся воздух, как вытащенная из воды рыба. Перед глазами Яраги поплыли разноцветные сверкающие круги, а уши будто забили ватой, глуша шум улицы, и лишь откуда-то из невероятной дали долетел крик Салмана:

— Назад! Отойди от него! Зарежу!

И задорный по-мальчишечьи ломкий басок в ответ:

— Брось пику, пидор! А то я тебе ее в жопу загоню!

И сразу же за этими словами противный костяной хруст и дикий пронзительный вопль Салмана. Он удивился, какую же боль должен испытывать человек чтобы так кричать? Но тут его самого схватили за волосы и резко дернули вниз. Он еще успел увидеть как из пушки выстреленное навстречу его лицу колено. Потом была резкая рвущая кожу и плющащая кости боль и спасительная темнота полного забытья, ласковая и безмятежная, окутавшая его как теплое старое одеяло из верблюжей шерсти, в которое он любил закутываться зимой, когда был еще совсем маленьким.

Стасер с усмешкой смотрел на Клопа, облизывающего кровоточащие костяшки на правой руке.

— Фигня, брат, войны без потерь не бывает! — сверкнул тот шальными возбужденными глазами, поймав его взгляд.

Оба чучмека, надежно отключенные свирепыми боевыми приемами армейского рукопашного боя, безвольными кулями валялись на асфальте. Немногочисленные прохожие спешили перейти на другую сторону улицы и старательно делали вид, что происходящее их не касается. Ни милиции, ни военного патруля в пределах видимости не маячило.

— Может хоть в тачки их позакидываем? — неуверенно предложил Стасер. — Чего они на самом виду валяются?

— Ладно, расслабься, — бесшабашно махнул рукой Клоп. — Была охота их ворочать! Глянь, кабаны какие!

Действительно по сравнению с еще не заматеревшими юношески стройными первокурсниками мощные с развитыми мускулистыми фигурами горцы смотрелись настоящими гигантами. Не сильно это им помогло, все-таки прав был инструктор. Скрипнула, отворяясь, входная дверь бара и оба курсанта как по команде настороженно обернулись в ту сторону. Однако тревога оказалась ложной — из дверного проема выглянул Макс, быстро осмотрел улицу и вопросительно глянул на Стасера.

— Ну как у вас?

— Как видишь, — гордо сообщил Стасер, отступая в сторону, чтобы старшекурснику были видны поверженные враги.

— Молоток! Сейчас фургон подъедет и будем грузить.

Древняя, еще хранящая на бортах облезлую надпись „хлеб“, хлебовозка, пыхтя и чихая движком, появилась минут через пять. Аккуратно притеревшись к тротуару между бандитскими тачками и входом в бар, окатила напоследок улицу клубом вонючего дыма и тяжело закашлявшись остановилась. Сноровисто выпрыгнувшие из кабины Арамис и Рваный — оба средневесы с третьего курса, мельком кивнув первокурсникам, бросились раскрывать двери объемистого кузова. Одновременно из бара начали появляться остальные бойцы. Они по двое, за руки и ноги, как тяжелые мешки, тащили бесчувственные жестоко избитые тела тех, кто всего несколько минут назад считал себя в этом городе хозяевами. Раскачав у высокого борта, находящихся в бессознательном состоянии джигитов вовсе не деликатно забрасывали внутрь, наваливая друг на друга кучей, утробно хекая и тихо матерясь, точно так же, как на самой обычной разгрузке пришедших для нужд училища вагонов с мукой или сахаром. Стасер всматривался в мрачно-сосредоточенные или наоборот нахально-глумливые лица вроде бы хорошо знакомых ему парней и не узнавал их. Да полно, они ли это были? Бритые черепа покоящиеся на мощных шеях, наглые уверенные взгляды, агрессивно выдвинутые вперед челюсти. А одежда! Черные и коричневые лайковые куртки, натуральные фирменные спортивные костюмы, высокие кроссовки. Никогда прежде Стасер не видел своих товарищей в подобном одеянии. „Да это же типичные бандиты! Если их сейчас показать в какой-нибудь передаче про криминал никто в жизни не поверит, что это курсанты!“ — мелькнула растерянная мысль.

— А вы чего встали? — рявкнул над самым ухом замершего, наблюдая за жутковатой погрузкой Стасера, невесть откуда взявшийся Макс. — Тащите своих туда же! Хотя нет, подожди! А ну помогай!

Склонившись к забрызганному кровью, еле дышащему водителю „девятки“ Макс, ловко ворочая безвольное тело, стянул модную куртку из тонко выделанной кожи и, не глядя, швырнул ее прямо в руки обалдевшему Стасеру.

— Твоя! А то ходишь, как обсос! Клоп, тоже сними со своего!

— Да мне размер не подойдет, — попытался отказаться Клоп. — Там два меня поместятся, если не три.

— Значит ушьешь! Или продашь и по размеру купишь! Делай, я сказал!

Еще раз окинув черного критическим взглядом, Макс обратил внимание на сверкнувшую на пальце правой руки золотую печатку.

— Опа! Это тоже в цвет! Конкретный пацан должен быть с гайкой и цепурой.

Однако печатка сидела на пальце, как влитая. Никакие усилия Макса тянувшего и так и эдак, и даже плюнувшего для смазки на распухший и посиневший от его усилий палец не помогали. В конце концов, разъяренный неудачей рукопашник с коротким ругательством отшвырнул в сторону чужую кисть и быстрым движением извлек откуда-то из недр своей куртки зоновский выкидной нож. Сухо щелкнуло, зафиксировавшись выброшенное мощной пружиной лезвие.

— Эй, ты что хочешь делать? — забеспокоился Стасер.

— Чего-чего? Видишь же, не снимается! Придется этому урюку палец отрезать, иначе ничего не выйдет!

— На хрена, Макс! Брось! Не надо!

— Чего не надо? Для тебя же, дурака, стараюсь! Знаешь, сколько такая гайка стоит? А этому и без пальца нормально будет, у него еще целых девять останется! Он еще спасибо нам сказать должен, за такой беспредел мы их вообще перемочить могли.

— Слушай, я такую гайку носить не буду! Точно тебе говорю!

— Буду — не буду! Эх и утомляете вы меня, чистоплюи, — с неподдельной усталостью в голосе выговорил Макс. — Хрен с тобой! Не хочешь, не надо! Хватай его тогда за ноги, и поволокли!

Наконец оббитые железом двери фургона захлопнулись за последним тихо постанывающим от боли, но еще не пришедшем в сознание телом.

— Арамис, Рваный! Все, везите! Потом возвращайтесь сюда же! Мы подождем!

— Куда это они их? — робко дернул Макса за рукав Клоп.

— На кладбище. В старые могилки потихоньку закопают и все, концы в воду. Да шучу я, шучу! — поторопился добавить Макс, видя, как побледнел от его слов впечатлительный первокурсник. — Ничего с твоими чучмеками не случится. Отвезут их на городскую свалку, там и выкинут. Они живучие, к утру оклемаются и как-нибудь до больницы доберутся. Зато надолго запомнят, что с нами связываться не стоит. Вы, кстати, молодцы оба. Отлично себя показали. На держи, честно заработали.

В руку Стасеру легли несколько тысячных купюр, примерно столько же получил бы работяга за месяц труда на заводе. Он смотрел на деньги и все никак не мог сообразить к чему они здесь, а когда, наконец, понял, то начал судорожно и как-то неловко пихать их обратно в широкую лопатообразную ладонь старшекурсника.

— Ты чего, не надо этого… Ты же сказал помочь надо… Мы же не за деньги…

Макс удивленно глянул на него.

— Ты чего, парень? Что менжуешься, как девка? Говорю, твои, значит — твои! Честно заработанные. Про помощь это ты правильно говоришь, хорошим людям помогать надо всегда, а плохих соответственно — наказывать. Но кто сказал, что это надо делать бесплатно? Ты что, Робин Гуд? Или ангел с крыльями? Все, пререкания отставить! Деньги взять и разделить с товарищем поровну. Считай, это твоя первая зарплата. Вы теперь по-настоящему в команде. Так что в воскресенье с вас для пацанов поляна, вот заодно и бабульки пригодятся.

Стасер, не зная как себя вести и мучительно краснея, неловко комкая купюры, беспорядочным ворохом запихал их в карман спортивных штанов. И лишь потом решился поднять глаза на окружавших его старшекурсников, таких знакомых по совместным тренировкам ребят вдруг представших перед ним какой-то совершенно другой темной и пугающей стороной. На него смотрели с одобрением и веселыми чуть покровительственными улыбками, Макс дружески хлопнул по плечу, Хруст несильно ткнул кулаком в живот, еще кто-то с криком: „Красава!“ проехался пятерней по короткому ежику волос на голове. „Ты все сделал правильно. Ты — молодец! Мы тобой гордимся!“ — явственно читалось во взглядах.

— Братва, в воскресенье желторотые проставляются за боевое крещение! Все собираемся здесь же, время доведем дополнительно. Я правильно говорю, брат? — Макс испытующе глянул ему в глаза.

Стасер вымученно кивнул, и окружающие его то ли бандиты, то ли курсанты, он уже сам запутался, одобрительно загудели.