Серия: Неизвестная война

Издательство: Эксмо, 2010 г.

Мягкая обложка, 320 стр.

ISBN 978–5–699–40050–8

— Вот это дыра! — воскликнул Витя Марченко, когда мы, трое киевских кадетов, вышли ночью из поезда на станции Рязань–1. Вдоль по улице, ведущей к Рязанскому воздушно–десантному училищу, стояли какие–то убогие деревянные домишки. Да уж — не Крещатик!

Начальник учебного отдела училища спросил без обиняков:

— Вас сразу выгнать или подождать первого замечания?

Кажется, нам не очень рады. «Нет уж, давайте до замечания. Зря что ли сутки в поезде тряслись?» Но вскоре оказалось, что в поезде мы ехали, а «трястись» стали в кузове ГАЗ–66, когда нас троих повезли в учебный центр Сельцы.

— Вот это люди! — сказал, увидев нас, Сергей Капустин, калининский кадет. — А я, как дурак, приехал по телеграмме!

Ему было отчего расстроиться. Оказалось, что уже две недели как он, не догуляв положенный после Калининского суворовского училища отпуск, примчался в РКПУ и попал на чужой праздник жизни. Завершился отбор и в строю из «абитуры» остался только один из восемнадцати претендентов на высокое звание курсанта десантного училища! Им, «счастливчикам» и «везункам», подробно, на живых примерах, втолковывали, куда они попали. Мол, «ВДВ — не шутка, дорогая». Втолковывали заодно и кадетам — совсем некстати подвернувшимся под горячую руку Паши Грачёва.

Кто плохо усваивал днём, ночью корчевал пни или мыл туалеты. Я удостоился чести вымыть скворечник на двадцать посадочных мест уже на третью ночь. Это как–то сразу не очень понравилось, но я не стал показывать виду и доставлять тем самым радость своему отделённому командиру. Утром в туалете было чисто, как в Эрмитаже, только пахло хлоркой так, что резало глаза.

— Ну, ты понял, кадет? — спросил сержант Иванов.

— Чего? — включил я «тумблер дурака», уклоняясь от попытки обрушить на свою сонную голову поток педагогических выводов. Таких тумблеров ещё не было у некоторые моих новых однокашников, они ныли и грозились бросить всё к чёртовой матери.

А вот, кто никогда не ныл, — это «партизаны». Их отчислили ещё месяц назад, а они вырыли землянки и жили недалеко от лагеря, надеясь, что кто–то не выдержит, напишет рапорт, а их возьмут на освободившееся место. Или что приедет Маргелов и даст команду всех зачислить. Ведь было такое три года назад! В землянках у них порядок образцовый. Написали свой распорядок дня и выполняют неукоснительно. Ждут и надеются. Наблюдают со стороны, как с нас сдирают, образно говоря, «гражданскую» коросту. Ладно, с гражданских, но мы–то уже это проходили, кто в армии, кто в кадетке.

Как нас драли! Песня! И кто — вчерашние солдаты–срочники, назначенные командирами отделений! Самый старший — командир взвода, курсант–стажёр, третьекурсник — обращался на «вы» и всегда «товарищ», но от этого было ещё хуже. Из всего многообразия человеческих желаний через неделю остались два: спать и есть. В столовой съедали всё до крошек, а засыпали, едва приземлившись на пятую точку. А если при этом можно было снять сапоги, то это уже было близко к блаженству. Подготовка к прыжкам — отдых, сам прыжок — праздник. Но праздники, как водится, редки. Всё остальное — жёсткая проверка «на вшивость» (или «толщину кишки», кому как нравится).

До присяги дошли не все. Кто сам накатал рапорт, кому предложили, а кого, предварительно поставив в позу прачки, «ускорили» в неблизкие десантные гарнизоны — «пыльную» Фергану или «дикий» Киривобад.

Первый курс — «Приказано выжить!» Нагрузки учебные и физические запредельные. Стараемся больше всех, а получается, как всегда. Командир роты старший лейтенант Грачёв и командир взвода лейтенант Лебедь в четыре руки пытаются вылепить из нас подобие командиров, а преподаватели — инженеров. Получается слабо. Хронически ничего не успеваем. Постоянно хочется есть, но я умудрился набрать за год 10 килограммов. На хлебе и бигусе (такой гадости из квашеной капусты, картошки с кусками небритого сала, на которых почему–то никогда не было мяса). На мне же, наоборот, сала ни грамма. Могу, «выключив тумблер», стоять в строю в жару и в холод по несколько часов, идти или бежать по потребности. Могу минуту устоять на ногах в драке против троих. По–прежнему могу есть, сколько дадут, и спать, сколько разрешат. Однако иногда уже проскакивают и другие желания. Робко знакомлюсь с достопримечательностями Рязани. Оказывается, довольно милый город.

Последняя проверка на первом курсе — это приокские комары. Вы их видели? Это совершенно отдельная порода. Состоят из двух частей — хобота и глаз. Глаза служат для упора. Когда насосутся нашей крови, появляется брюхо. А выпили эти твари из нас по ведру, не меньше. Не спасал ни дым, ни мази, ни одежда. Можно было только бежать быстрее, чем они летают. Когда останавливались и, особенно, засыпали, они отыгрывались втройне. Ночью в казарме, если прислушаться, было слышно, как это твари чавкают. Нашивка второго курса на рукаве перед отпуском была наградой за все наши муки.

Второй курс — «Деловые люди». Появилось свободное время. Куда–то все бегут, устраиваются. Кто в спортивные секции, кто в музейные экскурсоводы, кто на общественное поприще или самодеятельность. Цель одна — получить официальную «отмазку» и право заниматься по собственному плану, желательно за КПП. Хотя бы час в день. Даже право подниматься на час раньше и заниматься зарядкой по собственному плану — это было своего рода поощрение. Те, кто удостаивался, два часа истязали себя на снарядах, в беге и единоборствах до седьмого пота. Сбитые кулаки и мозоли, как у землекопов, — визитная карточка курсантов второго курса. Сбивали кулаки и в увольнениях. Времени на ухаживания и выяснения отношений нет. Лычка второго курса впечатляла мало, как гражданских, так и курсантов других училищ. Приходилось доходчиво и по–быстрому объяснять, что молодо не всегда зелено. Только вот патрулю не попадайся. Выгонят из училища — и поедешь дослуживать в войска.

Третий курс — «Весёлые ребята». Теперь не выгонят. Если только за «выдающиеся» заслуги. Наполовину заполненная зачётка. Поработав на неё два года, теперь вправе ожидать, что и она поработает на хозяина. У каждого уже чёткое представление, чего он хочет от училища. Рассмотрели, наконец, какие красивые в Рязани девчонки. Настоящие мадонны! Теперь основные желания находятся за пределами училища. Это понимает и руководство, поэтому подолгу держит нас в учебном центре Сельцы на левом берегу Оки, как раз напротив знаменитого есенинского Константиново. Умничаем на тактике, водим, стреляем, прыгаем, изучаем боевые машины и грузовые парашютные системы и тренируемся. Выполнил первые разряды по десяти видам спорта. Мечтаю попасть на окружные соревнования, чтобы выполнить норматив Мастера спорта. Учёба катится легко, и даже комары как–то обмельчали и не доставляют былого беспокойства.

В конце года случилась катастрофа — мы потеряли на прыжках четырёх друзей. Причём, погибли все после приземления. Сильный внезапный смерч с громадной скоростью подхватил и утащил их за несколько километров от площадки, сметая телами пни, камни, сложенные в штабеля брёвна. Я случайно не оказался в этом потоке, хотя находился на борту и должен был выпрыгнуть в следующем заходе. Это тоже был урок, правда, слишком жестокий. Мы его запомнили и применили на стажировке, когда на учениях с запредельными метеоусловиями выбросили под Чернигов Псковскую дивизию. Наученные нами бойцы не стали на земле после приземления бороться с куполами и ветром, а просто резали лямки и стропы. Никто не пострадал, но куполов испортили много, за что ВДСники пытались на нас «наехать». А что взять с курсанта?

Четвёртый курс — «Доживём до понедельника». Но мы, в основном, доживали до субботы, чтобы сорваться в увольнение. Возвращаемся поздно. Мимо ужина, естественно, пролетали. С благодарностью находили на своей тумбочке кусок хлеба с маслом и два куска сахара. Спасибо наряду. Запивали всё это водой прямо из–под крана и ложились спать. Ни командиры, ни преподаватели сильно не доставали. Отношение к нам — как к без пяти минут лейтенантам. И в училище, и в городе. Только не на соревнованиях, где нам уже по штату положено всех «драть». А эти борзые молодые нажрались бигусу, накачали банки и пытаются воткнуть тебя головой в ковёр. Мне на самбо (!) набили таких два фингала, которых я ни в одной драке не получал. Стыдно за КПП выйти. Не то, что к кому–нибудь на свадьбу. А они в роте почти еженедельно. Пить пьём, но стараемся не подводить Лебедя, который к этому времени уже стал нашим ротным. Успеваем, при всей занятости, прилично сдавать экзамены и зачёты. Прикидываем, куда направиться служить. Понимаем, что Рязань, ставшая почти родной, заканчивается навсегда, и стараемся оторваться в по полной.

Я тоже не избежал очарования рязанских мадонн и сразу после выпуска женился на одной из них. Об этом, пожалуй, стоит немного подробнее…

Я сидел в Ленинской комнате в пятницу вечером и писал «конспект на родину». «Здравствуйте, дорогие родные! У меня всё хорошо»… Блин, а что дальше? «…чего и вам желаю». Правильно. Глубоко и ёмко по содержанию. Главное информативно. А о чём ещё писать? Что настроение — дрянь, так как попался в неуставных клешах патрулю и теперь с субботы на воскресенье загремел в наряд. Оба увольнения тю–тю. Так им это неинтересно и, главное, не понять, что плохого в том, что их чадо воскресенье проведёт в тёплой казарме. Про учёбу, всё уже писано — переписано. Да, «…погода у нас хорошая, мороз и солнце, а у вас?» Можно подумать, что программу «Время» никто не смотрит и эту бесценную информацию, кроме как из моего письма больше почерпнуть не откуда. Так, что дальше? Я задрал голову в потолок, но подсказки там не нашёл. Надо про здоровье спросить…

Вдруг в дверь заглянула радостно–озабоченная физиономия Юры Афанасьева. Он был капитаном, тренером и организатором ротной команды по борьбе и выглядел так, как будто у него на тумбочке стоит мамина посылка, и он ищет, с кем бы поделиться.

— Осипеныч, ты сколько весишь?

— Что? — опасаясь подвоха, решил на всякий случай переспросить я.

— Я, говорю, вес у тебя, какой?

— А тебе зачем, подкормить хочешь, — мне всё–таки хотелось знать, с чего это он интересуется столь интимными подробностями моей медицинской книжки.

— Завтра чемпионат училища, а нам в команду по самбо в категорию 74 кг некого поставить.

— А, понятно. У меня как раз 74 и есть, только — штанга — я завтра в наряд заступаю.

— Не вопрос, я с Лебедем договорюсь.

— Так я в борьбе «не копенгаген». Нам же ничего кроме защиты от ударов и приёмов обезоруживания на занятиях не давали. Пробежать или прыгнуть, футбол–волейбол — пожалуйста…

— Да нам лишь бы кого, чтоб только баранку не поставили.

— А увольнение?

— Само собой, по три схватки в субботу и воскресенье и гуляй — не хочу!

За два увольнения любой курсант душу продаст, а за три схватки!!! Я уже всё решил, но держал паузу. Тем более что самбо — это не бокс. Это там, особенно в первом круге, что–то среднее между боями гладиаторов и уличной дракой. Это там — нос проломить или челюсть свернуть у всех золотые руки! А в борьбе вышел, поздоровкался, споткнулся, упал на ковёр и схватке конец. Никакого ущерба для здоровья! Три минуты позора, зато гуляй потом два вечера.

— Ну?

Юрку явно распирал нетерпяк.

— Ладно, иди, договаривайся с Лебедем. Только, уговор, никаких претензий. Выйду честно, а там…

— Какой разговор, считай, за явку ты уже команде очко принёс, а его могло не хватить. Остальное — по ходу разберёмся.

«Ни хрена себе народу», — первое, что пришло в голову, когда на следующий день вслед за Афанасьевым я вошёл в набитый до отказа училищный спортзал. Юрка шёл радостный. Что ему бугаю? Лет семь вольной борьбой занимался, «Кандидат в мастера спорта». Остальные члены нашей команды тоже не приготовишки: кто классикой, кто дзюдо, а кто и тем самым самбо. Все разрядники. У всех шея — из макушки, ушки — варениками, руки устроены эдакими черпалками для снега и взгляд из–под разбитых бровей — добрый–добрый. Их хлебом не корми, дай на ковре кого–нибудь заломать. Я почувствовал себя чужим на этом празднике жизни. А зал раскалывался — горны, барабаны, свистки и ор в три сотни лужёных глоток. Ладно бы только наш брат–курсант — полно офицеров и женщин! Они–то откуда? И тоже визжат, орут…

— Юра, может не надо?

— Надо, Федя, надо! — процитировал Шурика наш кормчий и по–отечески подтолкнул меня в спину.

Через десять минут мы уже стояли в шеренге и приветствовали своих соперников из роты первого курса. Я внимательно вглядывался в парня напротив и всеми силами пытался демонстрировать уверенность. Смотрел на него, как будто именно он задолжал и целую неделю не отдаёт мне 15 копеек!!! Тихо радовался, что тот был похож на борца не больше моего и, сдаётся, горит желанием схватиться со мной, как заяц сыграть на балалайке. Желание «сразу упасть» куда–то улетучилось, зато появился азарт. Посмотрим, как ему удастся меня положить. Сначала потолкаемся. О, да этот пацан такой же борец, как и я! Что я сделал, мне потом Юрка рассказал, но в результате какой–то возни в стойке и зацепа оказался сверху и под истошный крик «Держи!!!» прижал парня к ковру. Он слегка подёргался и сник, а когда, судья, обозначая, что время удержания вышло, хлопнул меня по плечу, он совсем расслабился. Наверное, подумал, что нас поднимают в стойку. Я же переполз на его руку и выполнил «болячку». Рёв болельщиков стоял такой, что я не услышал свистка судьи и жал на руку чуток дольше необходимого. С ковра меня уносил Юрка, как победителя минимум олимпийских игр. Пацанчика увёл доктор. Мне было немного неловко, но как потом оказалось ничего страшного, но такая победа нагнала жути на моих будущих соперников. Тем более, что Юрка врал напропалую про мой коричневый пояс по каратэ и про тщательно маскируемый свирепый нрав.

Следующая стенка состояла из самых заклятых соперников — 2 роты нашего курса. Мой противник борьбой занимался, но без фанатизма и остановился на втором разряде. Что мне дул в уши Юрка я не слышал, потому как гвалт в зале достиг наивысшего напряжения. С краю ковра стоял и вливал свой бас в общий хор и лейтенант Лебедь. Пока командный счёт равный. Проиграю, мой же взводный и задушит, без всяких приёмов, к гадалке не ходи. Эту встречу я выиграл со страху «за явным»… Как, не помню. Только помню, что приёмы готовил мой соперник, но в самый последний момент он почему–то падал, а я стоял. В суматохе схватки однокурсник умудрился посадить мне два симметричных фингала. Глянул в зеркало и обмер, плакало моё увольнение. Юрка, потеряв окончательно наглость, стал вслух прикидывать мои шансы на победу в своём весе.

— Какая победа, я же для мебели? Сам говорил.

— Я же не знал, что ты умеешь. Что ты вибрируешь, они уже тебя боятся. Давай, Володя, Родина тебя не забудет!

Третью схватку я продул без вариантов. Хотя вышел на неё нагло, сразу врезав ногой сопернику по берцовой кости. Типа переднюю подсечку выполняю. Кандидат в мастера спорта Серёга Мельник только поморщился, зло зыркнул глазами и взялся за меня по–настоящему. Правда, был слегка озадачен, когда, подхватив меня на «мельницу», бросил первый раз. Я успел крутануться в воздухе, приземлился на четыре кости — и вместо чистой победы Серёге дали 4 очка. Попытался упереться, но куда там! Он стоял как скала и делал со мной, что хотел. Когда через пару секунд я вновь оказался на его плечах, решил больше не крутиться, а то он так и будет выбивать ковёр мною до захода солнца, а у меня на вечер были другие виды.

Замазав через полчаса синяки на лице и на теле йодом, решил всё–таки сходить в увольнение — зря, что ли страдал! Тем более что друг Витя Марченко уже продумал программу вечера, и в ней для меня уже прописана роль. Оказывается, он в ДК «Строитель» присмотрел девчонку, а она всё время приходит с подругой. Моя задача — отшить её. Возражения не принимались, поскольку не поддержавший друга в сердечных делах, хуже Иуды Искариота, Иудушки Головлёва и всех остальных иуд. Витя обладал даром убеждения, и я без особой радости потащился с ним. Однако его пассия впечатления на меня не произвела, а подруга вообще оказалась — на трезвую голову — страшнее атомной войны, о чём в перекуре между танцами без излишнего дипломатизма и было заявлено другу. Тем более, что меня буквально сразила необыкновенно милая девушка, которая грациозно кружила в вальсе свою подругу с косою ниже пояса. Поэтому тоном, не допускающим возражения, предложил другу изменить планы на вечер:

— Вон две девчонки, тебе та, что с косой, а я ту, в голубеньком…

— Мне что–то не очень…

— Зато мне очень. Теперь ты пострадай. Хотя — глаза открой, прелесть девочка.

Мармута на удивление легко согласился и вот я уже танцую с девушкой, которую сразу заприметил в зале, и только искал повод, чтобы её пригласить. Жутко комплексовал из–за своих синяков, поэтому с первого раза даже не спросил имени. Только оценил, какая гибкая у неё талия, как тонко она чувствует ритм и как божественно пахнут её волосы. Её рука невесомо лежала на моём плече, а на губах блуждала улыбка, от которой у меня кружилась голова. Проводил, поблагодарил за танец и отрулил. Для себя решил, следующий танец знакомлюсь и спрашиваю разрешения проводить. Но следующий был быстрый — подёргались в соседних кружках, невзначай наблюдая друг за другом. Что–то много курсантов училища связи собралось вокруг них. Только я оттёр плечом конкурентов и изготовился пройти к ней, как объявили «Белый танец» и мне пришлось развернуться на полпути. Каково же было моё восхищение, когда это божественное создание само подошло и пригласило на танец. Кровь ударила в голову, и я с трудом пытался скрыть радость. Поборов известную фобию перед красавицами, спросил имя и представился сам. Осталось договориться о «проводить», но Мармута, зараза, совсем забросил операцию по моему прикрытию. Подруга крутилась рядом. Пришлось ему сделать незаметно внушение по печени и раскрыть всю неправоту и порочность его поведения. А то, блин, затеял разборки с «чернопогонниками» по поводу того, чем занимается десантник, «пока связист мотает катушку». Мне больше заняться нечем, кроме как разбираться с молодой порослью училища связи. «Внушившись», Витя, молодец, сразу проникся, увёл куда–то подругу, и вот я уже подаю моей избраннице её пальто. Дальше «Остапа понесло». Я лез из кожи и демонстрировал свою галантерейность, эрудицию и красноречие. Трагическая судьба Монтесумы…, в каких «родственных» отношениях Мартин Идеен и Джек Лондон…, где расположен лучший город на свете Житомир… Господи, я никогда в жизни не говорил столько слов подряд! Боялся, что в паузе она может сказать:

— Спасибо, я уже пришла…

Не сказала, слушала внимательно и даже согласилась встретиться на следующий день. День этот был 8 Марта и ко многому обязывал. Но для начала надо было провести три оставшиеся схватки на первенстве училища, про которые я уже стал забывать.

Афанасьев, впрочем, напомнил прямо с утра, наговорил кучу комплиментов за вчерашнее и строго наказал, что вторую схватку сегодня надо выиграть кровь из носу, команда очень сильная, и будет решаться вопрос, кто выйдет в финал. Стал рассказывать про моего будущего соперника. Я легкомысленно ответил:

— Сделаем…

Хотя спроси меня кто–нибудь, о чём сейчас шла речь, вряд ли вспомнил бы. Мысленно я был в другом месте и, что особенно важно, совершенно в другом обществе. Во сколько освобожусь, где найти цветы, поцеловать, когда буду поздравлять или просто пожать руку… Вдруг обидится? Господи, у кого бы совета спросить? Капустина или Толкачёва, как назло, нигде не видно. А потом, куда её вести, на улице зима в полном разгаре, через час дуба дашь. Кафе, кино… Какие–то «Генералы песчаных карьеров» идут, только за билетами, говорят, столпотворение. Эти проблемы вихрем кружились в голове, а сердце заходилось в сладостной истоме — какая, на фиг, борьба!

Как, какая — самбо. Вот мы уже приветствуем очередного соперника. Я пытаюсь настроиться на схватку, но она неожиданно не состоялась. Что–то там произошло у моего противника, и он не вышел на ковёр. Может, травму получил, а, может, поверил в тот бред, что Юрка про меня рассказывал? В любом случае я сильно не расстроился. Зато огорчился, когда увидел соперника по второй. Я ещё вчера обратил внимание, как он красиво и досрочно завершил две свои схватки. А сейчас в полной мере почувствовал его мощь и технику. Этот смотрел, как будто я ему что–то должен. Юрка орал, как резаный. Две наши роты почти в полном составе по периметру ковра сходили с ума, готовые по малейшей команде броситься на выручку в рукопашную. Мы же пару раз валились на ковёр и таскали друг друга мордой по нему, пытаясь перевернуть на спину. У меня физиономия, локти и колени стёрты в кровь. В горячке я ничего не чувствовал, еле достоял до конца и победил с преимуществом в два очка. Рота едва не додушила в дружеских объятиях.

Но поплохело мне по настоящему, когда я посмотрел в зеркало. Вчерашние фингалы выглядели мелкой картошкой по сравнению с тем, что я увидел сейчас! Да как с такой «мордой лица» идти на свидание? Ужас и смятение, что делать? У меня пока нет ни адреса, ни телефона необыкновенной девушки. Да и не мог я не явиться на первое же свидание! Мармута же крутился рядом и на полном серьёзе предлагал новый план вечерних мероприятий. Его оттёр Афанасьев. Я уже почти ненавидел своего нежданного освободителя от наряда и мимолётного тренера по самбо, но Юрке было глубоко плевать на мои переживания. Он прискакал в раздевалку разгорячённый после своей схватки и полный новых планов:

— Осипеныч, мы — минимум вторые, а у тебя уже третье личное. Давай сейчас с Липеевым так же продержись и будешь второй, а если выиграешь чисто…

— Юра, пошёл ты…

— Не понял, ты чего?

— Слушай, я вчера с девчонкой познакомился, а с такой рожей даже в морг не пустят.

— Да ладно, мужчину шрамы украшают, — Юрка не терял оптимизма.

— То шрамы, а у меня на физиономии просто живого места нет.

— Не дрейфь, прорвёмся! Хочешь, с тобой пойду?

— Ага, и остальную роту захватим, в качестве силовой поддержки…

— Да, ладно… Слушай, ты только не давай захватить ему за пояс сзади. Он кроме бедра ничего не делает. Ты свой пояс ослабь, а ему в живот одной рукой упрись и не подпускай ближе…

Афанасьев гнул своё, не оставляя мне ни времени, ни шансов терзаться сомнениями. На ковёр я вышел без особого энтузиазма, чего не скажешь про моих болельщиков. Они не хотели знать, что я вообще–то легкоатлет и сюда попал случайно, жаждали только победы. Мне действительно удалось почти всю схватку продержаться против чемпиона округа, упираясь кулаком в живот и не допуская нужного захвата. Только в конце он, не на шутку разозлённый, пожаловался судье на мой распущенный пояс и тот лично завязал его потуже. На этом моё везение закончилось. Противник неожиданно со свистком судьи бросился на меня и цапнул рукой за пояс на спине. Когда, мелькнув пятками под потолком, я впечатался спиной в ковёр и попытался перевернуться, Липеев прижался ко мне своей небритой щетиной, из–за чего любое движение вызывало мерзопакостное ощущение, что тебя трут крупным наждаком. Поскольку на роже и так не было живого места, я позорно позволил вырвать руку и сдался на болевой. Никто меня не упрекал, даже скорей наоборот. Оказывается, всех остальных он уложил за одну минуту и мало кто ставил, что я продержусь дольше. Главное, что всё!!! Я свободен, увольнительная ждёт у дежурного по роте. А потом…

Не дожидаясь награждения и стараясь не смотреть в зеркало, я помылся и переоделся в парадку. Но даже беглого взгляда хватило, чтобы понять, что — красавЕц! Правда, левая половина лица пострадала меньше. Значит, буду стараться поворачиваться именно этим боком.

— Ты куда? — Мармута не терял надежды использовать меня по своему плану.

— Сгинь, Витёк, не до тебя!

— К ней? Как зовут? Где живёт?

— Отстань, зараза. Ты к стати подружку–то проводил? Девочка замечательная, одна коса чего стоит.

— Да ну, заумная больно.

— А тебя на тупых профурсеток, без вопросов и комплексов тянет?

— Нет, просто, мне кажется, я ей не очень…

— Ты крестись, когда «кажется» и пока тебя конкретно не послали и самому нравится — дерзай! Ладно, я пошёл.

— Всё, блин, готов! Был человек и — нет, — пробубнел Мармута мне в спину.

Не знаю, почему он сделал такой вывод, но сердце у меня, действительно бешено колотилось, и летел я как на крыльях. Такого со мной ещё не было. Уже через час, держа в руках букет тюльпанов, стоял на кругу в районе рязанских новостроек Песочное. Моя избранница появилась почти без опоздания, взяла букет и, засмущавшись, убежала, чтобы отнести цветы домой. Оказалось, место встречи «простреливалось» из окон её квартиры, да и соседей тоже. А я как единственный «тополь на Плющихе» припёрся заранее и ходил на морозе с букетом на перевес, привлекая всеобщее внимание. Сам–то по началу подумал, что она, увидев мою физиономию, просто испугалась и теперь — всё, больше не выйдет. Обида и огорчение сменились радостью, когда она вновь появилась и потащила меня вон с остановки. Я с удовольствием бросился за ней…

Остальное, известно. Для меня перестали существовать другие девушки, что через полтора года логично завершилось свадьбой. Вспоминая наше знакомство, я спросил, что она думала про мои синяки. Ответ меня озадачил:

— Какие синяки?

— Да у меня на роже живого места не было!!!

— Не заметила!

Вот так–то. Так что вынимайте, мужики, серьгу из ноздри, подтягивайте портки на талию и хватит накрашивать чубчик. Настоящих женщин в нас интересует совсем другое. Что именно — величайшая загадка природы. Они сами об этом не говорят.

… Письмо закончил в понедельник на лекции по научному коммунизму словами: «Мама, я вчера познакомился с замечательной девушкой». Об этом точно в программе «Время» не сообщали.

Я впервые вижу подчиненных мне сержантов. Один ровесник, двое других постарше. Русский, литовец, татарин. Смотрят на меня с живым интересом. Как же — взводного дали! Мучительно соображаю, с чего начать. Как будто я не готовился к этому разговору долгие четыре года в училище. Переклинило напрочь. Смог что–то невнятное спросить про боевую подготовку. Получив исчерпывающий ответ «нормально», опять молчим. Ни на одном экзамене я не чувствовал себя так неуютно и беспомощно…

Положение спас замкомвзвода сержант Тихонов:

— Разрешите вопрос?

Ну, думаю, сейчас что–нибудь про новую технику, тактику или организацию… К этим вопросам я готов. А он:

— Ночевать сегодня, на чём будете?

— А есть, что будете на ужин? — это вопрос от Каримова.

Мой лепет на тему «пойду, что–нибудь куплю» был пропущен мимо ушей.

— В чемодане, наверное, только парадная форма? — это уже Вайшвилас.

И смотрят, как на убогого.

— Да я и на полу могу, — хоть как–то пытаюсь сохранить лицо.

Последний кол в мой агонизирующий авторитет вбил Тихонов:

— Жену тоже туда положите?

Откуда они всё знают? Я два часа как в полку! Жена вообще не заходила, сидит на КПП! И тут я окончательно понял, что первый свой экзамен в полку я блестяще, с оглушительным треском провалил. Эти сержанты в жизни разбираются гораздо лучше меня. Без политеса и дипломатии доходчиво объяснили, о чём я сейчас должен думать.

— Разрешите идти?!

Они ушли, я направился в канцелярию. Ротный, гвардии старший лейтенант Ромашка, вернулся из штаба возбуждённый, протянул мне ключи.

— Семнадцатка в чёрных ДОСах. ВДП на улице, но угол и крыша есть. Об остальном договорись со старшиной. Даю два дня на обустройство.

И ушёл. Какую ВДП он имел в виду? Как со старшиною договариваться? Не буду же я, лейтенант, просить прапорщика! А приказывать не имею права. Задача…

Помявшись, захожу в каптёрку.

— Почему ДОСы — чёрные, и про какую ВДП говорил ротный?

Витя Минин со знакомым мне уже выражением лица «что взять с убогого» доходчиво объяснил:

— Потому и черные, что ВДП на улице. В смысле вода, дрова, помои…

— А, что есть другие?

— Есть, — говорит, — и красные, и белые. Но ты радуйся, что в чёрных дали.

И сидит, зараза, какие–то бумажки перекладывает. Как будто я пустое место.

В канцелярию вернулся вместе с ротным. Набрался духу:

— Товарищ старший лейтенант, прошу определить место и время, когда я смогу представиться.

Ротный взглянул с какой–то искоркой интереса. Взводные оторвались от своих бумаг, а Лёва Саргсян, комвзвода–2, по внешности типичный армянин, но не знающий ни слова по–армянски, очень по–доброму улыбнулся. Ротный, литовец, мастер спорта по самбо, тяж, спокойно вещает:

— Это успеется. За готовность хвалю. Иди, обустраивайся.

Ну и на хрена мне эта Золотая медаль за окончание училища, если интерес вызвал только вопрос, не записанный ни в одном учебнике? Неужели опять всё забыть, как страшный сон и учиться по–новому?

С этими мыслями я пришёл на КПП, забрал жену и два огромных чемодана, в которых действительно кроме формы ничего не было, и потащился осваивать «чёрные» ДОСы. Деревянные бараки постройки начала века находились практически через дорогу.

Комната, «семнадцатка», оказалась чистенькой, с аккуратной печкой. Сиротливо жался к стенке не вывезенный старыми жильцами сервант. Пока мы его рассматривали, раздался стук в дверь. Каримов держал под мышкой два сухих пайка и был подчёркнуто вежлив: «разрешите войти», «разрешите обратиться» и т. д. Он возглавлял небольшую процессию, в которой бойцы несли две солдатские кровати, матрацы и постельное, две тумбочки и две табуретки. В одной из тумбочек гремели два комплекта солдатской посуды. Завершал процессию разведчик с мешком за плечами. Глупый вопрос был пресечён на корню:

— Это картошка и лук, если что ещё надо, завсклада — мой земляк. Разрешите идти!?

Слушая радостный визг жены, я, конечно, сделал вид, что лично всё так здорово организовал. А сам первый солдатский урок запомнил на всю жизнь и в любом качестве и должностях делал всё, чтобы у молодых лейтенантов был кров, постель и стол.

Спасибо, бойцы, за науку.

Второй урок я получил от Никиши. Точнее, гвардии рядового Никитина, удивительного парня (из Воронежа, если не ошибаюсь). По малолетке за хулиганку он залетел в колонию, поэтому имел свой комплект татуировок, кодекс чести и свои жизненные ценности. В роте среди бойцов авторитет непререкаемый. Буквально обожал ротного за то, что тот мог вырубить его с одного удара. Было за что. Мог напиться в замурованном, без окон и дверей, помещении, убежать, разогнать местное отделение милиции и вернуться обратно. Но мог возвратиться с винзавода, где вино льётся из каждого крана, «ни в одном глазу». Всё зависело от того, как он относился к человеку, который ставил задачу. Делали его тупым топором, добротно и с запасом. До шлифовки руки не дошли, но силы был немереной. Кулаком разбивал три силикатных кирпича, лежа жал 160, просто больше в роте «блинов» не было.

На первом же занятии по физической подготовке дёрнул меня чёрт сделать ему замечание на ковре, мол, неправильно захват берёт. Не ожидая подвоха, подошёл показать, как надо. Я к нему, а он уперся. На ковре моментально прекратилась возня и, как бы невзначай, образовалось кольцо из бойцов. Офицеры не подходят, но издалека наблюдают за происходящим. Понимая, что влип, пытаюсь взять его за руку. Ага! С таким же успехом я мог бы пытаться захватить кистью бревно средней паршивости. Только теперь до меня дошло, почему у него постоянно расстегнуты пуговицы на рукавах: они просто не сходятся. Плотоядно улыбаясь, Никиша начал своими руками–брёвнами загребать меня к себе. Пригребёт — задушит, и как звать не спросит. Какой, нафиг, авторитет, мне просто захотелось жить! Стоит, как памятник. Попытался оттолкнуть, он тут же надавил в ответ. Это шанс… Давлю сильнее и, не дожидаясь, ловлю его ответное усилие броском через спину. Описав высокую дугу ногами в воздухе, Никиша смачно впечатывается спиною в ковёр.

Я попытался на этом завершить тему, но боец вскочил и вцепился двумя руками. Меня буквально перекосило. Теперь и остальная рота вместе с офицерами подошли к ковру. У Никиши в глазах появилась лёгкая злость и недоумение. Со стороны послышалось подбадривание, типа: «Покажи ему!» Понимаю, что в роте у меня болельщиков пока немного. Поэтому на смену животному ужасу и ко мне приходит злость и холодный расчёт. Секунд через пятнадцать Никиша вновь попытался пробить спиной ковёр. Уже не скрывая бешенства, он вскакивает и, как бык на корриде, бросается вперёд. Мне даже не пришлось прикладывать усилия. Чуть–чуть подсёк, ушёл в сторону и помог развернуться в воздухе. Наконец, после третьего полёта вмешался ротный и сказал:

— Стой, Никиша. В самбо один такой бросок — чистая победа.

Когда сходил с ковра, поймал на себе несколько пристально–оценивающих взглядов разведчиков. Кто–то протянул полотенце. За спиной удивлённый ропот.

Вечером возвращался с ротным домой (жили в соседних подъездах). Он спросил:

— Занимался?

— Да, лёгкой атлетикой.

— Откуда навыки в борьбе?

— Да так, общедворовая подготовка.

Ротный ничего не ответил, но, чувствую, маленький зачёт всё же поставил.

Хотя Никиша и был не с моего взвода, у нас сложились очень доверительные отношения. Самые щепетильные задания я доверял ему. Он мог сходить в самоволку, нарубить дров старухе–литовке, чья дочь имела несчастье выйти замуж за офицера–десантника и «жариться» в настоящее время с ним где–то в Фергане, отказаться от выпивки и вовремя вернуться в казарму. Но мог подойти и сказать:

— Товарищ лейтенант, я сегодня напьюсь.

Это было как стихийное бедствие, с которым бесполезно бороться, можно лишь уменьшить последствия. Я давал втихаря ключ от кладовки и предупреждал, чтобы ни одна живая душа не видела и не знала. Утром он молча подходил и возвращал ключ. И тишина…

Не надо путать показ с «показухой». «Показухой» занимаются от бедности и убогости ума, с целью пустить пыль в глаза и скрыть истинное положение дел. Деревни там «потёмкинские» строят или траву красят. А показ доверяют самым подготовленным, да и тем при подготовке три шкуры спустят. Вот летают «Русские витязи» — это показ. Соберите всех армейских показушников, пусть повторят. Вот то–то и оно!

Через неделю командования взводом я участвовал в своём первом показе. Тренировка взвода на штурмовой полосе разведчика. В роте всё отработано до автоматизма. Каждый знает своё место и роль. На полосе препятствий много чего накручено, но мне доверили третьестепенную роль поджигателя бассейна. Эдакая психологическая штучка: огонь и вода в одном стакане, то бишь бассейне. Бойцы с оружием прыгают в одну часть бассейна — горящую, а выныривают из другой, где пламени нет. Что может быть проще? Так я думал вначале. Такую наивность извиняет только полное непонимание существа явления. Во–первых, вода сама по себе не горит. Во–вторых, заранее поджигать нельзя. В–третьих, здорово должно гореть для зрителей, а бойцы в дыму и пламени должны хотя бы увидеть бассейн и не обгореть, пока будут лететь до воды.

Опыта у меня не было никакого, и я постарался компенсировать этот недостаток старанием. Выделенный мне в помощь хромой боец поделился кое–какими премудростями и начал деловито выдувать с помощью шланга из бочки с напалмом студенистую и прилипающую ко всему жижу. Через полчаса он так «угваздался», что я не на шутку стал опасаться, чтобы к нему не подошёл кто–нибудь с сигаретой. Зато подходы и сам бассейн до бортиков были уделаны напалмом на совесть. Для ускорения розжига боец принёс по ведру бензина и соляры. Потом сунул мне багор и поковылял готовить пожар на следующем объекте. «На хрена козе баян? Как я буду этим багром поджигать?» Отложил его в сторону и стал мастерить факел.

За этим делом меня застала команда: «По местам! Минутная готовность!» Лихорадочно стучу себя по ляжкам, достаю спички и падаю рядом с бассейном. Всё замерло. Со стороны дороги, по которой густо мелькают лампасы никого не видно. Слышно как рапортует ротный. Взвилась зелёная ракета — это сигнал «Вперёд!» Пока все смотрят на захват первых трёх объектов, плескаю соляру и бензин на бортики и воду, после чего поджигаю факел, и…

Я надеялся, что должно полыхнуть, но чтобы так!!! В какой–то момент ветер дунул в мою сторону, и растительность на лице моментально обуглилась. Упал и откатился в сторону. «Ни… себе!!!» Вижу, как сквозь пламя и дым прорываются и прыгают в бассейн бойцы. Первый, второй, третий, четвёртый! Через пару секунд выныривают и вылазят с противоположного бортика первый, второй, третий… Пауза. Десять, двадцать, тридцать секунд… Где четвёртый? Бойцы, готовые к броску на очередной объект, залегли и оглядываются. Я понимаю, если четвертый вынырнул не с той стороны, ему уже не помочь. Наконец, допёр, зачем нужен багор. Хватаю его и начинаю лихорадочно шарить по бассейну. На пламя стараюсь не обращать внимания. Маскхалат на мне задымил. Прошла вечность. Что–то зацепил. Тащу — упирается!!! Наконец появляется испуганная рожа бойца:

— Товарищ лейтенант, я автомат уронил…

— Да расколись он трижды вдребезги пополам!!! Куда он из бассейна денется!?

Со стороны дороги никто ничего не заметил. Я же со своей третьеразрядной ролью натерпелся жути, обгорел и удостоился матюка от ротного, что долго возился.

— Правда, горело хорошо. Никогда раньше так не горело! — примирительно добавил он.

Хоть и на том спасибо…

А боец, в огне и дыму не рассчитавший силу толчка, и врубившийся головой в металлическую перегородку, разделяющую бассейн, потерявший ориентировку, но не забывший, что без оружия он никакой не солдат, поехал в отпуск. Раньше в армии отпуска зарабатывали потом и кровью.

С того времени избегал я эту полосу вдоль и поперёк. Пота и крови на ней было пролито достаточно. Десятки бойцов с показов уехали в отпуск. Немало попало и в госпиталь. Я же дорос от поджигателя до первых ролей. Одна из наиболее ответственных была задача вести огонь из автомата над головами ползущих к объекту бойцов.

До показа есть время. Беру подготовленный магазин и проверяю бой автомата. Очередь — и, не верю глазам, одна пуля ныряет вниз. Проверяю стойку, хват, ещё очередь… Опять пуля вниз! Если б кто–то полз, как раз на уровень головы. Да что это со мной? Ещё очередь — та же картина! Живо себе представил ситуацию, случись такая ошибка во время показа!

Разряжаю автомат и гляжу на оставшиеся патроны из рожка. Что–то уж больно они затёрты. Начинаю внимательно рассматривать наконечники пуль и вижу, что наряду с трассерами в магазин набиты патроны для бесшумной и беспламенной стрельбы. Да у них пороховой заряд ослаблен и пуля тяжелее, совсем по другой траектории летают!

— Старшина! Какой баран снаряжал рожки?

— Да я сам. Вон, видишь, нам со склада полцинка россыпью дали…

— Витя, им там, на складе всё равно, а мы с таким подходом можем людей погубить.

И пошёл весь показ наперекосяк. Что было по ходу, я узнал позже. На своём же рубеже отметил, что при броске гранаты одна улетела вместе со скобой. Со стороны не очень заметишь — девять гранат разорвалось или десять, но я–то уже «не первый день замужем».

Генерал армии Маргелов, командующий ВДВ, Герой Советского Союза, на этот раз привёз адмиралов и офицеров–балтийцев. Среди них Гайдар, который Тимур — капитан 2–го ранга и тоже писатель, как папа. Василий Филиппович показом доволен. Молодцы, благодарность, то да сё.

— Пойдём, — говорит, — посмотрите, как мои орлы стреляют.

И всю толпу ведёт к мишеням, куда мы стреляли, а бойцы гранаты бросали.

Я бегом наперерез. Глазами шарю по земле и вижу — вот она, родимая. Лежит рядом с мишенью, скоба замерла в промежуточном положении. Малейший толчок — и пожалуйте, гости дорогие, мордой в землю, если успеете. За Маргелова я не сомневался, а вот как поведёт себя эта полувоенная публика? Поэтому встал у мишени, граната между ног. Подходят…

— Отойди, лейтенант, загораживаешь, — это ко мне.

Стою. Командующий, привыкший, что по его команде генералы летают, как молодые солдаты, смотрит удивлённо.

— Отойди!

Будь, что будет, стою… Про себя думаю, третий раз повторять не будет, просто грохнет. Он делает шаг ко мне, я глазами показываю на гранату. Что значит фронтовик! В мгновение на лице меняется гамма чувств от гнева, до удивления и… понимания. Встал между мной и публикой и давай расхваливать стрелков. Пока все не отошли на приличное расстояние, не сдвинулся с места. Повернулся ко мне:

— Разберёшься, лейтенант?

— Так точно, товарищ командующий!

Как ядовитую змею прижимаю скобу к гранате и вставляю на место кольцо. Командую:

— Строиться! Сдать кольца от гранат!

Ага, вот и Давид, швыряющий гранаты, как каменюки. Однако ему не суждено было стать героем дня. Разбираться пришлось не только с гранатой.

Оказалось, что ещё в начале показа рядовой Домашас ефрейтора Гришу Нуждина «зарезал». Меня холодный пот прошиб. Оба бойца с моего взвода. Сам видел, как Домашас, снимая часового (Нуждина), всадил ему нож в грудь. Слышал, как душераздирающе орал Гриня, что и было предусмотрено по сценарию. Я ещё подумал, какой талант пропадает… Правда, уже не видел, как ему приложились чем–то по голове, что бы замолчал, когда, по сценарию, он должен был «умереть». Да и вообще, за разрывами, стрельбой, огнём и дымом я мало что видел. После команды «разойдись» несусь на «вражеский объект».

Нуждин, как и положено убитому, тихо лежит, накрытый плащ–палаткой. Разведчики вокруг все как один без головных уборов. Дрожащей рукой срываю плащ–палатку, Гриня моргает влажными глазами и шипит:

— С–с–с–суки…

Делаю вид, что это не ко мне. Нож, как и положено, торчит из грудины, правда не по рукоятку, а так, сантиметра на три–четыре. Да так плотно, что Гриня от земли оторвался, когда я этот нож выдёргивал. Он окончательно воскрес, когда медбрат не пожалел йоду, замазывая рану. Никогда бы не подумал, что боец умеет так красиво материться. После этого шишку на башке даже замазывать не стали.

Домашас от крика Нуждина стал наполняться кровью, а до того стоял белый, как смерть. Путая литовский с русским и удобряя всё интернациональным матом, Йозас резонно утверждал, что на груди должна была находиться дощечка. И я знаю, что должна. Все вопросительно посмотрели на Гриню. Его ответ был гениален:

— Сползла–а–а…

Разведчики — редкие гости в полку, поэтому в караул ходили не часто. Зато в основном в выходные да по праздникам, когда особый подбор и особая ответственность. В карауле с разведчиками проблем нет. Уставные обязанности знают назубок, проверяющих вычисляют на раз, по вводным действуют — залюбуешься. «Губари» заранее «вешаются», когда узнают, что в караул заступает разведывательная рота. Перекрашивают помещение, вычищают и посыпают песочком туалет, по командам не бегают, а летают. Порядок идеальный. Всё работает, как швейцарский хронометр. Только спать всё равно хочется.

Кто выдумал, что начальник караула может отдыхать только днём? Днём–то как раз спать и не хочется. А вот ночью — хоть спички в глаза вставляй. Проверяю знание статей Устава караульной и гарнизонной службы и… просыпаясь, вижу, как хитро улыбается солдат. Он уже отбубнил статью и ждёт, когда я очередной раз проснусь. Всё. Больше не могу. Встаю из–за стола и ору:

— Нападение на караульное помещение!!!

Минуту–другую суматоха, прогоняющая сон, но вот оружие снова в пирамидах, а я снова хочу спать.

Решаю: пойду, пройдусь по постам.

— Разводящий, ко мне!

Единственный пост за КПП — это «Военторг». Шагаю по направлению к нему. Там всё в порядке. На посту рядовой Шадрин. Его офицеры за многочисленные вопросы и хитрые разглагольствования прозвали «Демократ». Только разреши ему обратиться! Вот и сейчас — следует четкий доклад, а затем:

— Разрешите обратиться?

Чувствую, Шадрина вовсе не сам вопрос интересует, а как я выкручусь. Хоть голова на морозе и свежем воздухе и проветрилась, но в 4 часа ночи я как–то не очень был расположен решать его шарады. Поэтому ткнул пальцем в сторону ближайшего здания и тихо сказал:

— Из подвала того здания сначала вспышка, потом звук выстрела…

Рассмотреть происходящее после можно было бы только в замедленной съёмке. Тулуп остался на месте, а Шадрин уже распластался в воздухе, досылая на лету патрон и вереща «Стрелять буду!!!» Если бы я промедлил с командой «отставить!» хотя бы долю секунды, туда бы точно ушла очередь. Этот балабол службу знает!

Рядом с «Военторгом» был наш дом, и мне очень хотелось зайти выпить чайку или просто посмотреть, всё ли в порядке. Однако я постеснялся разводящего и побрёл мимо своего окна в караульное помещение. В голову почему–то лезли разные анекдоты и приказы, где главным героем выступал именно начальник караула, не вовремя заглянувший с оружием домой. Я вовсе не предполагал, что в это самое время жена… задыхалась в комнате от угарного газа. Для неё, выросшей в квартире со всеми удобствами, печка была в диковинку, и обращаться с ней, естественно, она не умела. Закрыла задвижку, когда, как ей показалось, печка потухла, и легла спать. Между тем угарный газ тихо и неотвратимо делал своё дело. Чей–то крик за окном или какая–то другая непостижимая сила подтолкнула её и она встала открыть форточку, однако потеряла сознание и с грохотом свалилась на пол. Соседи, милые и внимательные люди, слава Богу, услышали. Настежь окно, двери, задвижку… Водичка, лимончик, чай, примочки, «Скорая»… Всё по полной схеме. Обошлось…

А я в это время «героически тащил караульную службу», выдумывая мифические нападения на посты и караульное помещение, а главное, вел неравный бой со сном.

Я слышал про кадрированные дивизии, но увидел воочию, только попав в такое формирование. В комнатке, больше похожей на конуру, сидел капитан, самолично заполняющий бланк расписания занятий — это было первым шоком. Расхристанный солдат, разговаривающий с офицером на «ты» — вторым. Огромные, ухоженные, но совершенно пустые казармы — третьим. Зато в громадной офицерской столовой было настоящее столпотворение. Обеденного перерыва хватало только на преодоление огромной очереди к кассе. Такие удивления–шоки я испытал еще не раз.

Батальон майора Рябова вместе с моим разведвзводом прибыл в Вильнюсский гарнизон для участия в торжественных мероприятиях по случаю 60–летия компартии Литвы. Разные рода войск вносят в зал торжественного собрания знамёна и всё такое. Дело политическое, но нехитрое. Через пару тренировок даже скучное. Поэтому командование дивизии обратилось с просьбой провести для офицеров показательные занятия. Рябов должен был показать, как проводится строевой смотр, а мне доверили занятия по физической подготовке. Новое наставление по физподготовке, подход, отход, фиксация…

Огромный спортзал и 14 человек личного состава из моего взвода. В таком зале и батальону тесно бы не было. Два комара в трёхлитровой банке… Расставили снаряды. Подошёл один боец, другой, сделали подъем переворотом, встали в строй… Не то! Но местный начфиз убеждал:

— Здорово, именно это и надо показать.

— Постелите, — говорю, — у дальней стенки ковёр, покажем раздел «Боевое самбо».

— У нас его нет, — отвечает.

— У вас вообще программа, как для беременных женщин на сохранении. Нам стыдно такое показывать!

Постелил. Я составил программу — и завертелось…

В час показа в зал набилось столько офицеров, что свободными остались маленькие пятачки перед снарядами и ковёр. Такой аудитории я не ожидал. Бойцы — тем более. Атмосфера благожелательная. Удивлённый гул вызывали просто передвижения от снаряда к снаряду. А выполнение упражнений нередко взрывалось аплодисментами. Мы начинали себя чувствовать эдакими заморскими артистами. Когда перешли на ковёр, в зале как будто высосали воздух. Тишина гробовая. Только удары, крики разведчиков и шлепки об ковёр.

Завершали показ спарринги. Жёсткие, максимально приближенные. И только рукопожатия и поклоны только что сражавшихся «не на жизнь» бойцов возвращали перепуганных зрителей к реальности, что это всего лишь занятие.

Финал получился незапланированный. Домашас, молодой и не самый фактурный разведчик, сражался против четырех вооруженных ножами и лопатами противников. Трое уже «отдыхали», разбросанные в разные стороны, а четвёртый прижался спиной к стене, зажав в руке нож. Сейчас с помощью компьютерной графики такое часто показывают в кино. Стасис с душераздирающим криком бросился на «врага». Наступил ему на грудь, оттолкнулся над головой от стенки, сделал обратное сальто и, приземлившись перед противником, нанёс ему завершающий удар в голову. По сценарию противник падал на бок. А в реальности он полетел на спину вместе со стенкой–перегородкой, которая, как в замедленном кино, рухнула на глазах у всего офицерского состава дивизии.

Фурор был полный! Комдив так тряс руку, я боялся, оторвёт. Начфиз, тоже чувствуя себя именинником, про стенку сказал: «Фигня!»

По–настоящему я понял, что произошло, когда на следующий день пришёл в столовую. Пока я прикидывал, успею ли за отпущенное время достояться до кассы, очередь, сплошь майоры да подполковники, сама сделала шаг назад и человек пять сказали:

— Товарищ лейтенант, становитесь сюда!

Авторитет, однако…

Если кто–то уезжал из дому, служа вдалеке, тот меня поймёт, почему после отпуска кисти рук с неделю болтаются ниже колен. Могли бы родители, квартиру засунули бы в чемодан. Квартиру не могут, то хотя бы содержимое подвала. Всё ж не просто домашнее, практически со своего огорода, да ещё приготовлено так, как ты в детстве любил. Попробуй не взять, кровная обида. Словом, гружу в машину я два чемодана каждый весом с меня. И ещё пару–тройку коробочек, весом с жену, ну и мелких пакетов–авосек, килограммов по семь с пяток. Я что, да я с удовольствием, но машина только до поезда. «Загрузим, поможем, не на себе ж нести»… Можно подумать, что поезд останавливается аккурат у подъезда наших «чёрных» ДОСов. Словом, уболтали. Это ладно, но как меня с пылесосом переклинило, не знаю, но это точно было затмение.

На узловой станции ждём проходящий поезд, билеты в общий вагон. Приехали заранее, поэтому, убивая время, заходим в хозяйственный магазин, а там красуется на видном месте пылесос «Аудра». Не какой–нибудь дефицит, а что–то запредельное. И просто магические слова — «повышенной комфортности». Жена как увидела, так и заявила, что о таком мечтала всю свою сознательную жизнь. Предупреждал же, чтобы ничего в присутствии родителей не хвалила! Мама сразу: «Покупаем». Я пока соображал, в чём заключается его комфортность, «Аудра» уже у меня в руках, такой небольшой кубический гробик на ленточке.

Всю опрометчивость своего поступка понял, когда подошёл поезд, мы бросились разгружать машину, а к единственному общему вагону устремилось человек сорок! Практически все, кто в этот момент присутствовал на вокзале! А у меня билеты без мест, зато жена и восемь мест багажа, не считая пылесоса. В хронике иногда показывают, как в послевоенной Москве болельщики на подножках трамваев, свисая из окон, подъезжали к стадионам, где предстояла встреча ЦДКА — «Динамо». Этот вагон выглядел ещё хуже. Проводник, не будь дурак, не выходит, стоит в тамбуре, боится, что назад не влезет. Народ напирает так, что вагон грозит перевернуться. Моя маневренность практически равна нулю. Я проклял всё на свете! Вишу на подножке, в руках чемоданы, грудью вдавливаю в вагон жену, а мне практически на голову отец кладёт коробки и с самого верха пылесос. Мама, дай ей Бог здоровья, прижимает к груди ещё какой–то кулёк, который я в машину не грузил, а она захватила на всякий случай, вдруг будет место…

Когда всё–таки тронулись, и поезд на стыках потихоньку растряс пассажиров, я буром двинулся по вагону, утрамбовывая на верхних полках чужие чемоданы и рассовывая своё добро. «Аудру», если бы пролезла, с удовольствием выкинул бы в окно. В конце концов, удалось её пристроить практически в тамбуре.

— Украдут, — взмолилась жена.

— И чёрт с ним…

— Жалко, новый, — она его уже любила больше, чем меня.

В каждом отсеке ехало человек по семнадцать–двадцать. Сидели так плотно, что когда кто–то вставал, двое рядом вздыхали и всё! Места нет. Проехал с полчаса стоя, наслаждаясь духотой, ароматом стандартной дорожной снеди, потных тел и запахом носков счастливцев, взгромоздившихся на верхние полки. Эдуард Ромуальдович отдыхает. Потом забрал жену и пошёл в вагон–ресторан. Господи, как там хорошо! Не жарко, пахнет вкусно, можно сесть. Есть не хотелось, но мы часа три мучили какой–то салат с сухим вином, потом упивались холодным чаем. Уходить не хотелось, но, увы! Напирали голодные пассажиры, а официанты уже три раза спросили, будем ли мы ещё что–то заказывать.

Забыл сказать, что в тот раз я сделал ещё одну ошибку — я ехал в форме. Проходя к выходу, услышал в спину чей–то смешок и резанувшее ухо словосочетание — «петух гамбургский». Поворачиваюсь и ловлю взгляд одного парня в шумной компании из шести человек, сидевших через один столик от нас. Сказав жене «догоню», возвращаюсь к шутнику. Удачно получилось, что он один из компании бел нестрижен. Беру его рукой за загривок и проворачиваю пятерню и подтягиваю к себе.

— Ты что–то сказал? — шепчу на ухо.

— Не, я ничего, — склонив голову на плечо и оторвавшись от сидушки, отвечает парень.

— Может кто–то из вас? — обращаюсь ко всей честной компании, не отпуская, впрочем, патлатого.

— Это не мы…

— Что «это»?

— Так ничего…

— Тогда, ладно, — я отпустил пятерню и, выходя из ресторана, долго стряхивал с ладони прилипшие выдранные с корнем волосы.

— Что ты пристал к ним? — запричитала жена.

— Шагай за мной, — я не был склонен к пространным объяснениям. Адреналин ударил в голову, и сердце билось в учащённом ритме, организм на боевом взводе. К нашему немалому удивлению в одном кубрике общего вагона оказались свободными два места.

— Здесь занято, — вякнул кто–то с верхней полки.

— Появится — разберёмся, — бросил я, и мы, более–менее, комфортно разместились.

Но не надолго. Появилась знакомая до боли компания и с удивлением обнаружила, что их места заняты. Двое встали на выходах из кубрика, облокотившись локтями на верхние полки, двое потеснили попутчиков и сумели сесть, а один завёл разговор с лежащей над нами женщиной на предмет, не примет ли она его на жительство к себе на полку. При этом он нависал над сидящими внизу и топтался по их ногам. Первая не выдержала моя жена и сделала замечание. Он бросил в ответ что–то легковесное и продолжил подлизываться к тёте, которую почему–то называл тёщей. Пришлось подняться.

— Не будете, сударь, столь любезны…, — начал я, но закончить фразу не успел.

— Как тесен мир, — сказал парень, — я сейчас.

И удалился. Взгляды оставшихся членов команды доброжелательными назвать можно было с очень большой натяжкой. Я приблизительно представлял себе вторую часть марлезонского балета и мучительно соображал, как, не нервируя жену, без лишнего театра и пафоса снять китель. Рубашки у меня есть, а китель один и мне его ещё два года носить, надо бы поберечь. За остальное я был спокоен, как питон, недавно проглотивший антилопу. Сколько их там в тамбур со мной выйдет, ну, двое, максимум трое, больше не развернуться. Ну, может, если очень ловкие, достанут пару раз, есть из–за чего беспокоиться!

Однако я не угадал. Парень нахально раздвинул пассажиров, сидящих напротив, локтем сгрёб в сторону чужую снедь на столе и стал выставлять свою. Особо нахваливая грибы, которые купил на полустанке, называя их мало аппетитным словом «гробы». Потом водрузил бутылку, из которой хорошо плеснул в два стакана.

— Товарищ лейтенант, хочу выпить с вами, не откажите.

Как ни крути, это выглядело гораздо привлекательней, чем тупое приглашение выйти, переброситься парой слов в тамбур. Ещё не окончательно осознав, что драки не будет, я встал и снял, наконец, китель. Отдал его жене, вздохнул свободно и ответил:

— А чего ж с хорошим человеком не выпить!

Мы выпили, повторили, а потом вышли в тамбур и, действительно, поговорили. Компания оказалась курсантами Вильнюсского училища МВД. Неплохие ребята, они извинились за неудачно обронённое слово их случайным знакомым. Потом в Вильнюсе помогли мне найти и дотаранить до автовокзала мои пожитки, в том числе и пресловутый пылесос. Иначе бы я его точно оставил, как трофей, проводнику.

Дома меня ожидало два открытия. Первое, не самое приятное, такие же пылесосы, они, кстати, производились в Литве, свободно продаются у нас в Алитусе в любом хозяйственном магазине. Угадайте с одного раза, с каким животным я сравнивал себя и что по этому поводу сказал жене. Второе, получше, это то, что в комплект пылесоса входит распылитель. А мне как раз срочно потребовалось в роте покрасить потолок в закреплённой за взводом бытовой комнате. Когда я заикнулся об этом жене, она разразилась длинной тирадой на тему, как не стыдно, единственная вещь, мы сами ещё не пользовались и т. д. и т. п. В общем, я, втихаря, на следующий день взял пылесос и сделал, что задумал. Домой его отнёс боец и молчок.

Сидим вечером на кухне с соседями, кушаем жаренную картошку и запиваем «Шалтинелисом», такая местная шипучка типа шампанское, но по рубль четыре. А соседями у нас была милая семья, состоящая из мамы с сыном. Сын был не намного младше нас, поэтому все дружно называли его «младшеньким», а соседку Мам–Валей. Все мои однокашники завидовали и говорили, что мне повезло с соседкой, на что Валентина Никифоровна неизменно отвечала, что ей повезло с лейтенантом. Короче жили так, как дай Бог всем жить с соседями.

Что Витю–младшенького дёрнуло за язык, не знаю, но стал он взахлёб рассказывать про солдата–разведчика, оказавшимся докой в радиоделе и здорово ему подсказавшему по какой–то радиофигне.

— А где ты его видел, — без задней мысли спрашивает Мам–Валя.

— Так он пылесос приносил, — с не меньшей непосредственностью отвечает Витя. Вечер перестал быть томным. Марина молча кладёт вилку, встаёт и уходит в комнату, из которой через некоторое время раздаётся её призывный клич:

— Володя!!!

Захожу в комнату. Там разложен пылесос, на котором местами предательски белеет краска от потолка. Ахи, охи, как мог, да это мой любимый и несравненный, ни у кого такого нет, пылесос. Короче, Родину я ещё не предал, но уже что–то близкое к этому совершил.

Возвращаюсь к столу, где весь из себя виноватый Витя просит прощения, что продал невзначай меня. Переживём…

На следующий день картина повторяется. Кухня, ужин, «Шалтинелис»…

Витя:

— Встретил на остановке солдата–разведчика…

Мам–Валя:

— Да, что у них на лбу написано, что они разведчики?

Витя:

— Не написано, но я знаю.

Мам–Валя:

— Как это интересно?

Витя:

— А вот так!

Марина выходит зачем–то в комнату. Витя шёпотом:

— Что ты пристала, мама! Не могу же я сказать, что это тот разведчик, который приносил пылесос!!!

…Тридцать лет прошло с тех пор. Разбросало нас по городам и странам. Витя уже дед! А собираемся вместе и вспоминаем пылесос. И ещё люстру…

Это отдельная история. Мы в отпуск — ключи Мам–Вале, пользуйтесь комнатой, как хотите. Возвращаемся — всё чин–чинарём. Уборка, топка, труска ковров. Расстилаю палас, сажусь на него, смотрю футбол. Настроения никакого — отпуск ёк, деньги тю–тю и ещё по хозяйству припахали. Как назло киевлянам забивают гол, я вскакиваю с пола, делаю шаг и беру со стола стул, который был туда взгромождён по случаю уборки. Гаснет свет, а потом с оглушительным треском с трёхметрового потолка аккурат на то место, где я только что сидел, падает люстра. Грохот, звон, темнота. С кухни вбегают испуганные женщины. Первая пришла в себя Мам–Валя и выдала:

— Слава Богу!

— За что «слава–то», Мам–Валя?

— За то и «слава», что она при вас упала! Что бы вы мне сказали, если бы она свалилась до вашего прибытия?

А, действительно, что обычно говорят в таких случаях?

Песни петь дано не всем. Необходим слух и голос. Но это требование не имеет никакого отношения к армии, потому как у неё главный закон — «Не можешь — научим, не хочешь — заставим». А в ВДВ дополнительно — «Нет задач невыполнимых». Поэтому, когда ротный сказал: «Ничего не знаю, но утром на строевом смотре рота должна петь новую песню!» — нам осталось ответить «Есть!» Хотя на самом деле ни хрена не было.

Загнали с «комвзвода–раз» Юрой Ковязиным роту в ленкомнату, сами залезли на табуретки и заголосили дурными голосами «Варяга». На двух Кобзонов мы явно не тянули. Ни фантазии тебе, ни таланта. Рота поморщилась, похихикала, но быстро сообразила, что песенная практика после ужина легко может продолжить–ся до завтрака. Через полчаса нам стали дружно подвывать, а через час все орали так, что с потолка сыпалась штукатурка. Вышли на улицу, точнее — на плац.

Задача: сдуть своими голосами наши фуражки, когда мы с Юрой изображали высокое начальство на трибуне. Полк спал, а наш «Варяг» всё ещё не сдавался коварному врагу. Занятия прекратили, когда некоторые солдаты начали сипеть.

Утром у проверяющих фуражки остались на месте, но разведчики рявкнули песню децибел на сто громче других и удостоились похвалы.

С тех пор мы готовили песни к смотру загодя, благо, по полгода проводили в литовских и белорусских лесах. Вот где можно было отвести душу, наораться всласть, заодно и зверьё попугать, а то повадились кабаны на нашу свалку, хрястают по ночам картофельную кожуру, дневального под грибком пугают. Пели много и с видимым удовольствием. Появились свои запевалы, гармонисты, репертуар. Будучи ротным, разрешил петь всё подряд — строевые, лирические, эстрадные, блатные… Маруся капала свои слёзы на копьё, солдат шагал по городу, а по полю летали пули, которые «хули пули, когда свистят снаряды». Однажды начальник учебного центра, занудный и деспотичный подполковник, услышал, как рота с песней шла в баню. Прибежал ко мне и стал уговаривать, чтобы рота перешла жить в казарму (мы стояли лагерем и жили в палатках).

— А это зачем ещё? — спрашиваю.

— Пусть по пути в столовую попоют, а мои поучатся.

А зимой, блин, за недельное право проживания в казарме требовал бочку краски. Вот она — волшебная сила искусства!

Интересно было наблюдать, как вернувшаяся с полевого выхода рота первый раз шла в столовую. Батальоны прекращали построения и поворачивались к роте, офицеры замирали на ступеньках и слушали, а потом прибегали ко мне и просили отдать им «право на исполнение» нашей старой песни. Что–то отдавали, а некоторые песни по неписаному в полку закону могли петь только разведчики. Например, «От героев былых времён»… Фильм «Офицеры» только появился и был воспринят в армейской среде очень близко к сердцу. Мы эту песню не «затаскивали», пели её только по очень торжественным случаям, и я не помню, чтобы получали меньше пятёрки.

Однако была у нас и своя — особая — песня, не для посторонних ушей. Мы её пели пару раз в год перед выполнением задач, требующих наивысшего напряжения сил. Это была песня о штрафной роте, расстрелянной заградительным отрядом в 1943 году под Ростовом. Там был припев: «Лежат все двести глазницами в рассвет, а им всем вместе четыре тыщи лет»… Это была солдатская песня про сволочей–генералов, бросивших роту на свои же пулемёты и положивших её под снег. Впервые услышал эту песню в курилке, пели бойцы. Подошёл, они замолчали. Попросил спеть ещё раз, солдаты переглянулись и исполнили ещё раз. Потом, когда офицеры стали в строй и спели эту песню вместе с ротой, она вдруг стала воинской клятвой друг перед другом. Молодые, которые слышали её первый раз, этой песней как бы принимались в круг посвящённых, которые готовы скорее умереть, чем подвести товарищей. И не подводили…

Не забыть мне той табуретки из ленкомнаты, и я твёрдо знаю, что хорошая рота может плохо спеть, но никогда плохая рота хорошо не споёт. Принимая полк у друга моего, блестящего командира Вани Комара, удивился, почему роты так слабо поют. Полк хороший, офицерский коллектив великолепный, а песня — хоть угодников выноси. Что мы с замом Володей Петровым только не делали — пищат невпопад, хоть режь! Чем больше тренируем — тем хуже.

Ларчик открылся просто — я запретил петь строевые песни! Что угодно, только не строевые.

— А если с «цветочками», нам ничего не будет? — поинтересовались бойцы.

— Валяйте!

Мы как будто выпустили джина из бутылки — уши скручивались в трубочку, залётные проверяющие из дивизии круглели глазами, женщины с непривычки приседали, а дети за забором узнавали много новых слов. Никаких повторов — репертуар обновляется еженедельно… На полковой вечерней заре, когда в жюри на трибуне был сплошь женсовет, первое место заняла самая заковыристая песня. Куда только подевались писклявость и разнобой?

…На строевой смотр комдив прибыл мрачнее тучи:

— Я сейчас «Полтиннику» поставил двойку! Если ты так же готов, скажи сразу и не отнимай времени!

— Полк готов, а как — давать оценку Вам.

Доклад, опрос, проверка, прохождение — пока всё нормально. Но точку ставит прохождение с песней. Бойцы превзошли сами себя. Строевые песни зазвучали свежо и мощно, с музыкой, присвистом и подголосками. Батальоны спели так, что похолодело внутри.

На разборе комдив удивил:

— Завтра строевой смотр повторить! Собрать сюда офицеров 350 полка — пусть послушают, как надо петь.

После этого полк собрал почти все кубки дивизии по боевой подготовке. Закон — плохой полк хорошо не споёт!

Разные бывают прыжки с парашютом. Ознакомительный, учебно–тренировочный, спортивный, показательный, испытательный, наконец… Не всякий, правда, удостоится высокого звания: десантный.

Зима 1979 года в Литве выдалась на редкость: морозы за 30, снега от души и ветер «мама не горюй». Дороги переметало так, что междугородние автобусы застревали на полпути и отогревали пассажиров в близлежащих хуторах.

Но погода не отменяет программы боевой подготовки и ещё затемно в полку идёт подготовка к укладке. Каждый ротный пытается застолбить на плацу участок, где меньше дует, и расстелить там столы для укладки. Но, где меньше дует, там больше снега. Каких–то пару часов и плац чист, столы расстелены, купола получены. Куртки сложены на столах и бегом на завтрак. Ветер, только и ждал этого момента. Небольшой, но мощный порыв смешал в кучу столы, полотнища, куртки и всю остальную укладочную трехомудию. Оставшиеся на охране бойцы пытаются защитить улетающее ротное добро. Кто похитрее, пытаются это добро преумножить. Крик, мат, гвалт… Двое вцепились в одну куртку. В результате у одного — телогрейка без одного рукава, у другого один рукав и шикарная бархотка для чистки сапог, которая ещё секунду назад была воротником десантной куртки. У обоих носы красные, явно не только от мороза. Противотанковая батарея вернулась с завтрака первой, поэтому отбила своё добро у связистов с прибылью. Те мечутся по плацу, как голодные волки и высматривают, что где не так лежит.

Подтянувшиеся офицеры с грехом пополам развели враждующие стороны, разобрались с барахлом и приступили собственно к укладке. У разведчиков таких проблем не было (кто в полку в добром здравии полезет разбираться с разведчиками). Я до последнего искал повод, что бы не выходить из казармы на мороз, но прозвучала команда: «К первому этапу приступить!» Завертелась привычная работа. Главное не допустить, что бы осоловелые от мороза и ветра бойцы напутали что–нибудь в куполе. Что бы ветер не испортил работу, прижимаем купола к земле телами: грузики не держат.

Всё бы ничего, но в разведроте нет штатного ВДСника, приходится ждать, кто из полковых придёт и проверит. А они, важные, как удмурты, в синих лётных куртках на меху, в унтах и… с голыми руками, словно растягивали удовольствие и проверяли роты до первой ошибки. Потом что–то бросали про «дебильных инструкторов» и уходили в другую роту. Ожидания длились гораздо длиннее собственно выполнения этапа. Закончили работу ближе к ужину. Рожи у всех, как кирзовый сапог, только под носами на усах наросты из мелких сосулек. Ни одна ручка не хотела писать на таком морозе, поэтому паспорта и заместители (ура!) подписывали в казарме.

На следующий день — предпрыжковая подготовка. Два часа. Воздушно–десантный комплекс вмещает роту, в лучшем случае — две. Надо успеть до обеда. Наша очередь до завтрака с 6.00. Чтобы занятия начались в 6.00, вставать надо в 5.00. Погода не меняется. Только мороз усилился. Из тёплой казармы ныряем в морозную и ветреную ночь. Благо там не надо никого ждать и через два часа разгорячённые и красные возвращаемся в казарму.

В 9.00 полк на плацу. Все, до последнего свинаря. Начинается разбор, кто на прыжки, кто в наряд–караул, кто куда. Потом построение по–корабельно. Разбирались недолго, часов шесть, как раз до обеда. У НШ полка подполковника Романенко особо не попрыгаешь. Стоим и ждём. За наглость считается поднятый воротник куртки. Про мороз забыли, дал бы только перерыв до горшка добежать.

После обеда погрузка парашютов и выдвижение на железнодорожную станцию. Это на автомобиле Литву из конца в конец можно за три часа проехать, а на дизеле — местном аналоге электрички — мы до Кедайняя восемь часов пилили… Приехали как раз к 3 часам ночи. Выгрузили в чистом поле. Может, оно было и не совсем чистое, но во мраке ночи, снежной буре всё равно кроме спины впереди идущего ничего не было видно. Куда–то идём. В валенках и под десантурой всё взопрело. Через два часа объявили «привал» и, как бы вдогонку «завтрак». Вспоминаем, что в РД у нас по сухому пайку. Сошли с дороги, повалились в снег. Через 15 минут уже горел костерок, прикрываемый нашими телами, а среди разгорающихся щепок стояли 14 банок каши, со всего взвода по одной, в двух подкотельниках топился снег для чая. Бойцы где–то откопали фанерку, и я расположился на ней в готовности к перекусу. Появилось даже ощущение комфорта. Однако не долго музыка играла. Мы даже не успели открыть банки, как прозвучала команда «Строиться»! Обжигаясь, побросали банки в рюкзаки, вылили тёплую воду из подкотельников и пошагали дальше. Ещё через час вышли к аэродрому.

Разгрузка парашютов, проверка «в козлах», одевание, подгонка, построение и вот третий час буквой «зю» мы стоим под крыльями ИЛ–76 на диком ветру и морозе под 20. То, что когда–то взопрело, сейчас замёрзло и закорузло, затянутые подвесной системой конечности затекли и онемели, сопли примерзли к подбородку. Состояние амнезии. Мысль одна, скорее бы эти сталинские соколы запустили нас во внутрь самолёта. Прячась за спины друг друга, как пингвины в Антарктиде, засыпаем стоя.

Светает. Стали различимы силуэты других самолётов. Как будто из другого мира вдруг выныривает автобус и тормозит у нашего борта. В фуражках (!), ботиночках и брюках «об землю» из автобуса вышла пара лётчиков. От этих рафинированных военных интеллигентов пахло теплом, уютом и свежевыпитым кофе. Ёжась на ветру, один обращаясь к другому, но, говоря явно для нас, заметил:

— Какой идиот выдумал в такую погоду прыгать?

В голове мёрзлыми брызлами шевельнулась мысль:

— Кажется, эти суки не собираются запускать нас во внутрь.

Смекалка не подвела… Они даже сами не стали подниматься на борт. Сели в автобус и укатили. А с ними и последняя надежда на то, что ветер стихнет, установится погода, и мы прыгнем. Кто–то всесильный нажал на кнопку «Стоп», а потом закрутил всё назад: «Снять парашюты», «Погрузить в машины», «На станцию шагом марш»!

В дизеле, где не дуло и температура была плюсовая, через тридцать секунд стоял такой храп, что не слышно было перестука колёс. Амбре тоже не парфюмерного салона, но волновало это разве что местных железнодорожников. Вцепившись двумя руками в автоматы, бойцы спали в самых немыслимых позах.

Через день всё по–новому. Предпрыжковая, построение по–корабельно, дизель, аэродром. Погода та же. Результат тоже…

С третьего захода попали на борт ИЛ–76. Про себя решили: «Выйдем только на высоте не менее 600 метров. Не будет погоды, здесь подождём»! Вообще–то летунам параллельно, что возить, дрова или нас, но дрова никогда в жизни не смогут так заср…ть борт, как это могут сделать выспавшиеся десантники. Поэтому, наконец–то, наши цели совпали. «Пернатые» засуетились. Запели турбины, закрыли рампу, вырулили и….побежали. Толком заснуть не успели, как завыла сирена и рампу опять открыли.

Прыжок, безусловно, эмоции. Страх, восторг, острота ощущений, но самое главное: облегчение — наконец–то!!! Ещё только отделился, ещё и купола над головой нет, но прыжок уже есть! Всё, что было сделано, не зря! Про себя уже отметил — …47ой. «501…, 502…, 503… Кольцо… Есть купол»! Всё это на автомате, почти инстинктивно.

Смотрю вниз, кругом девственная белизна. Сиротливо к краю площадки прижался сборный пункт. Сколько могу, тяну к нему. Линия горизонта размыта. «Ловить» землю бесполезно. Плюхаюсь в сугроб по пояс. Купол, как пробку из бутылки, легко выдернул меня, и потащил. Пытаюсь забежать, не тут то было! Подтаскиваю парашют за нижние стропы, собираю в сумку. Закидываю на спину и вперёд на сборный пункт. Снег плотный, но наст не держит. Каждый шаг делаю по разделениям: вытаскиваю ногу, задираю до уровня пояса, ставлю, переношу центр тяжести на неё, приподнимаюсь, вытаскиваю другую ногу, проваливаюсь… Двадцатикилограммовый купол в сумке за спиной устойчивости явно не добавляет. Пройти надо 2–4 км, кому как повезёт. Вокруг изображают аистов на болоте мои разведчики, те, кому снег по пояс. Те, кому по грудь изображают ледоколы, прорубающие грудью же вековые торосы во льдах Арктики. Купол в сумке тащат за собой, как буксир на тросу. Через 100 метров, не смотря на мороз, мокрый как мышь. Снег в валенках, за пазухой, в карманах — везде! Где–то на горизонте маячит флаг сборного пункта. Ещё через 200 метров хочется упасть и умереть. Падаю на спину и смотрю, как очередной борт выпускает из своего чрева полсотни однополчан. Слышу, как они орут и радуются в воздухе. Ещё не знают, дурачки, что их ждёт внизу. Эта мысль как–то взбодрила меня. Ничего так не радует нашего человека, как новость, что у соседа корова сдохла. Мелочь, а приятно. Так, обретя душевный покой, встал и «рванул» дальше.

На сборный пункт прибыл часа через полтора, но всё равно одним из первых. Руководитель прыжков подполковник Тюрин что–то не к добру очень обрадовался моему появлению. Оказывается, эти «пернатые» таки развесили один корабль по соснам на краю площадки приземления и теперь все мобилизуются для снятия десантников с деревьев. Без купола, да на лыжах, легко! Надо было видеть глаза тех, кто всё ещё пробивался к сборному пункту, когда я с парой разведчиков легко и, как мне казалось, очень красиво катились в противоположную сторону. Первую «тушку на верёвочках» обнаружили на высоте метров пяти. Боец не мычал и не телился. Просто тихо висел и замерзал.

— Алё, гвардия! Живой?

— Так точно!

— А чё торчишь, как груша, сам не можешь спуститься?

— Не получается…

— Ща сделаем. Рви кольцо запаски! Отдай стропы!