Я вернусь, мама!
— Коротков! 27-й!
— Я! — Димка выдохнул облако теплого дыхания в морозный воздух. Поеживаясь от утреннего холодного морозца, он стоял в третьем ряду 6-го отряда заведения ЯК-22/3. Рядом с ним переминались с ноги на ногу такие же, как он, одетые в темные ватники с номерами на груди унылые "зэки".
Наконец-то поверка окончилась. Отряды по команде повернулись и под лай овчарок мимо смотровых вышек загромыхали кирзачами вдоль бараков в столовую.
* * *
— А я, когда срочную служил, — делился воспоминаниями сержант Андреев.
— Был у нас инструктор, капитан Ларионов, вон Сомик его прекрасно помнит. — Андреев кивает на старшего сержанта Самсонова.
— Как не помнить, он мне по башке как-то, так настучал, что до сих пор звон стоит, — отозвался Самсонов.
— Звали мы его Лариком, — продолжил сержант. — Прыжков на счету Ларика было, как бы не соврать, тысячи три точно. Любил он перед нами салагами, перед сопливыми, повыпендриваться. Во время прыжков демонстрировал такую штуку. Открывал парашют и обрезал стропы, затем открывал запасной и благополучно приземлялся перед нами во всей красе.
— Я как сейчас тот день помню, да и остальные тоже, кто тогда служил. День был заебательский. Лето в разгаре. Тепло. Ромашки цветут. Прыгнули. Летим. Под куполами мотаемся. Ларик за нами. Ножом чирк по стропам. Нас обогнал. Потом стал открывать запасной, да неудачно. И мешком грохнулся об землю. Подбегаем. Готов. Не шевелится. Рукой тронули, а он весь задрожал как студень. То ли замешкался, когда парашют открывал, то ли, говорят, веточка в парашют при укладке попала. Рисковый был парень, скажу я вам. После этого случая в дивизию понаехало начальство, всякие комиссии. Понавтыкали всем по самую сурепицу. Долго не прыгали. Да и не хотелось.
Вдруг спящий в углу Ерохин заворочался, заскрипел зубами и заорал во сне:
— Суки! Патроны где?
— Смотри! Сергучо, развоевался! Прям рейнджер какой-то, — усмехнулся Прибылов, оборачиваясь к спящему.
В палатку ввалились, давясь от смеха, рядовые Зеленцов и Сиянов.
— Ну, у тебя и шуточки, Жека! За такие приколы могут и пачку начистить!
— Что за приколы! — оживились, сидящие у печки, бойцы. — Ну-ка, давай колись!
— Представляете, что этот гусь учудил? — заговорил Зеленцов, кивая на товарища. — Поймал Витьку Коренева у сортира, и сообщил тому, что на него Анохин представление написал на орден Мужества. Тот и забыл за чем в сортир-то шел, сразу помчался к ротному допытываться.
— Ну, теперь Женьшень тебе шею точно свернет, как пить дать! — отозвал пророческим голосом Олег Горошко.
— Все это ерунда, братцы! — начал живо делиться воспоминаниями рядовой Сиянов.
— Самый коронный прикол был пару лет назад. Пришла мне повесточка в армию. Ну, маманя в слезы, естественно, забегала по знакомым. Отмазала, одним словом, дали отсрочку на год. Думала, что я в институт поступлю. Пошел вечером на танцы, показал всем повестку. И в голову пришла идейка девчонок разыграть. Поделился мыслью с друзьями. Те поддержали меня. В то время у меня приятель в местной части служил. Сделал фотку в его форме, написал из «армии» письма девчатам, что служу в элитном сверхсекретном батальоне. Чтобы армейский треугольник на конверте пропечатали, велел ему через недельку-другую писульки бросить в части в почтовый ящик. Устроили мне торжественные проводы. Организовали прощальный стол. Крепко выпили. Девчонки в слезы. Обниматься лезут с горя. Еле отбился. Утром же уехал в столицу, в отпуск. Помотался пару недель, вернулся обратно. И стал, как и прежде ходить на завод. А тут у одного из приятелей был день рождения, тут я и заявился в самом разгаре торжества. После этого девчонки со мной почти месяц не разговаривали. Обиделись, дурехи.
— А я бы, на месте этих дурех, тебе за такие проделки кое-что оторвал, — вставил погрустневший Андрюха Романцов. Ему так и не удалось проститься с любимой девушкой. Так уж сложились обстоятельства. Она уехала на недельку, к родственникам на юбилей, а его в это время отправили с другой командой призывников, где была не хватка.
— Дай-ка Мишкину гитару! — Прибылов, широко зевая, присел на койку. Передали гитару. Прибылов что-то тихо забренчал, мурлыча себе под нос. Со слухом у него было явно не все в порядке.
— Сыграй что-нибудь душевное, Игорек! — попросил Горошко, укладывая сверху на буржуйку пару красных кирпичей.
— Чего он может сыграть? Во поле береза стояла?
— Вот Мишка Тихонов играл, так играл!
— Эх, такого парня потеряли! — сокрушается расстроенный Иванкин, откидываясь всем телом на койку.
Младший сержант Тимофеев открыл дверцу печки и подбросил порцию дров. В печке стало весело потрескивать, она ожила, загудела!
С наружи палатки раздался шум. В нее ввалились гурьбой человек двенадцать солдат с капитаном Розановым. С ними незнакомый мужчина в темно-синем жеванном пуховике в очках с кожаным кофром через плечо.
— Ура! Мужики! С телевидения приехали!
— Снимать нас будете?
Все зашевелились, повскакивали с нар.
— Ну, кто хочет с домом поговорить? С родными!
— Я хочу! Дайте мне! — закричал отчаянно из-за спин Прибылов.
— И мне дайте!
— И мне!
— Я тоже хочу позвонить!
— Чур, я за Игорьком! — доносится со всех сторон.
— Погодите! Ох…ели совсем от счастья!
— Романцов, куда прешь? Сдай назад!
— Дайте сначала командиру! Пусть сначала товарищ капитан поговорит!
— Да, я потом, пацаны! Успею! Говорите! Мало времени! Товарищ журналист ненадолго к нам!
— Ткаченко! Какой номер?
— Код называй, быстрее!
— Чего телишься!
— Братцы, да и не помню! Какой код у моих!
— Следующий!
— Так, мужики, спокойно! Не галдите! Кто из вас знает полный номер?
— Я знаю! Дайте мне! — вновь заорал, просовывая голову, Игорь Прибылов.
— 095-45-42-56!
Журналист присел на койку и, улыбаясь, набил пальцем на мобильнике номер. Передал телефон солдату.
Все замерли в ожидании. Тишина. Только слышны длинные гудки да сопение простуженного Садыкова. Кто-то снимает трубку. Слышится женский взволнованный голос.
— Алло! Алло! Да, слушаю! Говорите! Алло! Говорите же!
Но Игорек молчит как партизан. Вдруг из глаз его ручьем потекли слезы, а обветренное лицо его сморщилось и стало похожим на мятый гнилой помидор.
— Отвечай же! Чего молчишь, балда? — загалдели наперебой солдаты.
Но заплаканный Прибылов сунул мобильник в руки журналисту и выбежал без бушлата из палатки.
— Игорь! Прибылов! Гоша! Куда ты! — закричали ему вслед.
Прибылов, утирая слезы красным кулаком, покрытым цыпками, очнулся в дальнем конце лагеря, где на возвышении у «ЗУшки» в бронежилетах на посту маячили рядовые Денис Панюшкин и Антон Духанин. Игорь укрылся от посторонних глаз за бетонным блоком. Вытер глаза обтрепанным рукавом. Достал из-за пазухи две фанерки, скрепленные проволокой. Развернул. Там лежали письма из дома. Стал их медленно перебирать. Вот это, самое грязное и затертое — первое. Это второе… Это последнее. Пришло два дня назад. Он бережно развернул его…
В это время в палатке стоял настоящий гвалт. Всем не терпелось позвонить домой, услышать родные голоса.
— Тихо! Кому говорю! Кто по колгану захотел? — угрожающе шипел и зыркал черными глазами на всех сержант Андреев.
Военнослужащие по очереди звонили домой.
— Алло! Алло! — кричал капитан Розанов. — Ирина! Ирок, милый! Это я! Как вы там? Как дети? Настуська не болеет? Да, у меня все хорошо! Не волнуйся! Мать не звонила? Ей не говори! Уже скоро! Да! Да! Хорошо! Передам! Целую! Пока!
Телефон у Горошко.
— Алло! Пап! Ты, что ли? Это я, Олег! Где мама? В магазин ушла? С Танюшкой? Эх! Все нормально! Да! Через пару месяцев ждите! Ну, давай! Ага!
На койку рядом с журналистом присаживается следующий.
— Мам! Слышишь меня? Узнала? У нас спокойно! Не волнуйся! Жив, здоров! Даже поправился! Ну, ладно! Мам, пока! Всем привет! Ребята ждут! Да! Да! До свидания! — говорит Ромка Лежиков.
— Мама, привет! Твой сын, Антошка! Да! Да, мам! Хорошо! Не волнуйся, у нас тут спокойно! Бабушка как? Ага! Ага! Муська окотилась? Да, ну! Сколько? Ни фига себе! Ну дает, котяра! Не плачь! Ждите с победой! Эх, жаль батя на работе! Лену увидишь, передавай привет! Обнимаю! Пока, мам! До встречи! Не плачь! Слышишь!
— Алло! Алло! Алло! Настюха! Предки далеко?! Да! Да! В Чечне! Где мне еще быть! Зови быстрей! А то тут очередь! Мама! Мама! Да, я! Я! Здоров как бык! Не переживай! Не волнуйся! Я вернусь, мама! Всем привет! Да! Конечно! Ну, пока, мамулечка! Целую всех!
— Мама, здравствуй! Кто? Пашка, твой! Не узнала? Как там у вас? Все хорошо! Алешка где? Во дворе? Дерзит? Ну, ничего! Передай, приеду, поговорю с ним! Я ему «вахаббитку» привезу! Это белая шапочка такая! В окопе нашел! Пока, мам! Целую всех! Девчонкам привет!
Офицер и журналист покинули палатку. Солдаты со счастливыми лицами молча разошлись по своим местам. Каждый думал о своем.
— Даже не верится! — начал Самсонов.
— Не говори! Прогресс, одним словом! — отозвался Димка Коротков. — Как раньше жили, не представляю!
— Вот так и жили!
— Жгли лучину!
— На перекладных ездили!
— Месяцами!
— Поговорил, и на душе теперь тепло! Чудеса! — говорит Андреев, — Словно дома побывал. Полтора года не слышал голоса матери! Сестренка замуж выскочила! Чертовка! Не могла брата дождаться из армии.
— Ну да, бабцы, они быстро взрослеют. Оглянуться не успеешь, а они уже с сиськами! — вставил сержант Бубенцов, колдуя у печки.
— Вроде вчера еще пигалицей по двору носилась! — продолжает Андреев.
— А кто жених-то? — поинтересовался Горошко, накрывшись бушлатом.
— Да, какой-то студентишка! Видел их как-то пару раз вместе! Очкарик! Дохляк, одним словом! В одной группе учатся! Она говорит, что ее Володя шибко умный!
— Шибко умные они такие. Пока мы здесь за всех отдуваемся, они тем временем девок охмуряют, — проворчал из своего угла сержант Рубцов.
— Рубец, а ты чего не позвонил?
— Больно надо!
— Мужики, он, ей-богу, какой-то долбанутый последнее время. Вчера взял все письма в печку запулил!
— Правильно сделал! Все бабы — бляди! — высказался однозначно Коренев.
— Ну, это ты зря, Женьшень! Всех под одну гребенку!
— Ты, что, Руба очумел, что ли? Зачем письма-то сжег? — полюбопытствовал Андреев, оборачиваясь к, зарывшемуся в спальник, Рубцову.
— Последнее он даже не читал! — откликнулся Коротков.
— Отстаньте, козлы! — буркнул Рубцов и перевернулся на другой бок.
— Игорька жалко! Так и не поговорил с матерью! — сказал сержант Бурков, со стоном стягивая сапог.
— Да, расстроился, пацан!
— Расстерялся!
— Любой бы растерялся! Все так неожиданно! — сказал Максим Шестопал.
— Как бы чего не учудил! Фаридка! Сходи, поищи его! — сказал Андеев. Фарид Ахтямов нехотя поднялся и отправился на поиски Прибылова.
Димка Коротков тихо забренчал на гитаре, с трудом подбирая аккорды.
Через несколько дней, на горном перевале в жестоком бою пуля, пробив пластину бронежилета, угодила Димке в грудь. Когда он очнулся, то услышал чьи-то гортанные голоса и выстрелы. Добивали раненых. Кто-то подошел к нему. Он чувствовал, что его рассматривают. Потом почувствовал над собой хриплое дыхание наклонившегося врага и ждал развязки, рокового выстрела. Но «чех», потоптавшись около него, поддел лезвием кинжала шнурок с жетоном и срезал с шеи «смертник». Потом долго возился, стягивая с Димки отсыревшие берцы. Стрелять в залитого кровью десантника не стал.
Димке повезло: не стали добивать. Сочли за мертвого. Когда вокруг стихли голоса и надвинулись сумерки, он медленно пополз в сторону лощины. Перед глазами стояли разноцветные и черные круги. Он терял сознание. Когда приходил в себя, полз дальше, кашляя кровью. На следующий день его обессиленного подобрало отделение саперов, прочесывающих местность. Через пару месяцев его «комиссовали» и он вернулся домой. Он часто словно во сне видел тот зимний день, когда для него эта странная проклятая война закончилась.
Как-то принесли приглашение от военкомата. Приглашали на встречу участников войн в городской кинотеатр. Думал, что разговор пойдет о реабилитации, о льготах. Оказалось, местная администрация провела очередное мероприятие для галочки. Собрала стареньких ветеранов, «афганцев» да молодых парней, вернувшихся из Чечни. Преемственность поколений, так сказать, показать. Делились воспоминаниями словоохотливые седенькие ветераны ВОВ. Были: чай с печеньем, небольшой концерт. Вспоминать свою войну Димке не хотелось. Да и Ромке Самурскому, его другу, что полгода оттрубил в Чечне, тоже. Была гнетущая тоска. Выйдя из кинотеатра, он и Ромка прямиком отправились в ближайший бар на углу.
Ромка был какой-то пришибленный, сам не свой. В последнее время с ним что-то творилось странное.
— Гляжу иной раз на седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит. Покоя не дает. А ведь, многие из вас, дорогие ветераны и пороха-то и не нюхали вовсе. Кто стрелял да лагеря с репрессированными охранял? Ведь в частях НКВД до черта служило в те времена. И ни одна сука ведь не призналась, что мол, да служил, мол охранял, мол приводил приговор в исполнение. Ни один не покаялся. Такое впечатление, что это были инопланетяне. В один миг вдруг, бац! И растворились. Исчезли. Как будто их и не было в помине.
— Ром, не трави душу, хер с ними, — вяло отозвался Димка, разливая по стаканам водку. — Там за все спросится! От ответа ни кто не отвертится!
— Капитан Осокин, наш ротный, как-то про своего деда рассказывал. Говорит, дедок поддал прилично после парада на девятое мая, расчувствовался, разоткровеничался, стал плакаться в жилетку, что двух наших солдат положил из «дегтяря». Рассказывает, что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят в окопе, мандраж всех бьет. И тут, вдруг слева кто-то прет, ну и дал очередь, не раздумывая. А это, оказывается, наши в наступление пошли. Ну и двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!
— Такое на войне сплошь и рядом! — Димка подвинул тарелку с бутербродами. — Всякое бывает в пылу боя.
— Теперь, бедный дедок всю жизнь страдает.
— Еще бы! Такой груз на душе лежит.
— Не забыть ему этого никогда, такое не забывается, — сказал бледный Роман.
— Я тоже не могу забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с животом набитым гильзами, — поделился своими переживаниями Коротков. — Вот стоит перед глазами. Ничего не могу с собой поделать. Вот только глаза закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.
Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана затертое письмо.
— Вот все, что от него осталось. Подобрал, когда полз. Как память берегу. Хотел матери передать, да успел: умерла тетя Валя. Месяц лишь протянула после известия о гибели сына.
Он бережно развернул ветхий тетрадный листок в клеточку с оборванным бурым краем и стал читать:
" огая мамочка! Наконец-то выдалась свободная минутка написать тебе письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно".
— Спокойно. Если не считать, что каждую ночь обстреливали, — буркнул Димка и продолжил чтение.
"Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же помнишь, как у нас с тобой конфликт из-за моей девушки произошел. Теперь ты ее знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад, что ты подружилась с Иришкой. С нетерпеньем считаю дни, через 18 — долгожданный дембель. Сегодняшний я уже зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и обниму вас обеих. Вы у меня замечательные.
Я здесь, мамулечка, многое передумал за это время и твердо решил, что когда вернусь, буду поступать в литературный институт. Да и ребята советуют, им нравятся истории, которые я сочиняю".
— Это точно! Сочинял он здорово. Истории у него классные выходили, — сказал Димка.
"Ну, а если не поступлю, пойду в пед. Буду, как и ты, учителем литературы. За эти полтора года я столько увидел, что очень хочется все это написать.
Вчера я получил от тебя, наконец-то, долгожданное письмо. Из Ханкалы привез почту Саша Малецкий, из-за маленького роста, у нас его все кличут Мальком. Он сирота, его родители погибли в автокатастрофе, и он до четырнадцати лет вместе с сестренкой жили у бабушки. И вот уже 4 года — воспитанник нашего полка. Макс, Максим Шестопал, из-под Рязани, из села Константиново, где поэт Есенин родился. Самый, наверное, заводной из нас. Любит поприкалываться. Розыгрыши — это его конек. А поет и пляшет, прямо как заправский артист. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам, спящего после ночного дежурства, Короткова. Вчера у Макса день рождения был. Он и Вадик учудили, купили в селе пару банок с компотом. А по дороге они разбились, и Макс теперь ко всему приклеивается своими штанами. Смех, да и только.
— Только не разбились, а снайпер, сука, подстрелил. Взял бы чуть выше и тогда хана Максу, — сказал Димка.
" Есть у нас и «Папашка», Коля Севастьянов, только серьезнее парня я еще не встречал. Улыбается и смеется он редко. Он самый старший из нас. Женат. Дочке уже скоро годик."
— Мировой парень был! — вставил Димка. — Убили его сразу, в самом начале боя, как только напоролись на «чехов». Его и сержанта Буркова.
"Паша Морозов из Петровска. Не знаю, где это, но есть такой город. Днепропетровск знаю, а Петровск нет. Пашка на гражданке увлекался реконструкцией костюма русского воина 11-го века. Делал кольчуги, шлемы, ковал мечи. Интересный пацан. Валерка Кирилкин, наш снайпер тоже оттуда. Обожает свою винтовку, ни кому не разрешает к ней прикасаться. Он часто разговаривает во сне, все мать зовет. Мы этого ему не говорим, скрываем. Вот и сейчас тоже, он что-то болтает во сне. Сержант Рубцов сейчас спит. С караула сменился. Он грустный последнее время: его девушка не дождалась, замуж вышла. Страшно переживает. Видел у него фотокарточку. Красивая. Не порвал. Бережет. А письма почему-то сжег."
— Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой бляди под пули Руба полез, — вновь вздохнул Димка.
" Радист Вадик Ткаченко постоянно с чеченцами по рации болтает. Буквально вчера они вышли на нашу волну, и давай нас ругать на чем свет стоит. Дурачье.
"А самый добрый из всех, это — Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник, наоборот. Характер прижимистый, кулацкий. Черезчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в палатку. Андрюшка Романцов, бывший студент. Отчислили его из вуза: зимнюю сессию завалил. Учит меня играть на гитаре. Правда, простенькие аккорды, но уже кое-что получается.
Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые совсем еще ребята. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро…"
— Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.
Димка закурил новую сигарету.
— На прошлой неделе ходил в военкомат. Сидит подполковник, эдакий мордоворот с пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком за километр от него попахивает. Говорю, так и так, хочу мол, остаться служить в Вооруженных силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Какая может быть служба. Ты же инвалид. Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые. Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой, отвечает, сопля недоношенная. Я — сопля, кричу гаду. А ты это видел? Рву на себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на груди заштопанную. Это видел! Крыса тыловая! Как он понес! Как он понес, если б ты только видел. Стал красным как варенный рак, глаза квадратные выпучил, того и гляди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгнул. Губы и щеки трясутся. Пасть свою раззявил гад, орет как резанный.
Да, пошел ты в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска взяла, прям, настоящий кафар, хоть в петлю лезь. Никому мы здесь не нужны, Ром. Иногда думаю, и почему меня тогда не убили вместе со всеми ребятами. Ведь стоял же надо мной тот «вах» вонючий, падла. Почему не добил, сука? Почему я остался в живых, а не Андрюха Романцов, ведь он так мечтал программистом стать. Вся жизнь у него в «компах» была, буквально, бредил пацан ими. Как сейчас его вижу. Ползет с разорванной щекой, загребая окровавленными пальцами грязный снег под себя, и кричит: "Мама! Мама. а! А. а! Такое разве забудешь. Да не в жизнь! Крик его так и стоит в ушах! Скажи, вот на хрена ты там полгода гнил и вшей кормил, Ромк, а? В этой долбанной Ичкерии!
— А ты попробовал бы в «ментовку»? Может возьмут, — посоветовал Ромка, затягиваясь сигаретой.
— Куда возьмут? С ампутированными пальцами на ногах. Сторожем? Детсад охранять. Или вахтером в какую-нибудь конторку. Одна отрада, в тренажерный зал схожу. Покидаю «железо» до седьмого пота, как-то легче на душе становится. Ненадолго забудусь.
Димка поднял на Ромку изуродованное шрамом лицо с грустными серыми глазами. Когда он нервничал, у него начинала дергаться щека, и дрожали руки.
— Попытался в «налоговую», тоже «облом». Ты, чего не пьешь-то, вояка?
— Нельзя мне! — сигарета чуть не выпала из дрожащих Ромкиных пальцев.
— Это еще, что за фокусы?
— Закодировался! — Ромка отвел в сторону свой виноватый взгляд.
— А наркоту, значит, можно, да? Так, что ли? — Димка впился глазами в лицо друга. — Чего нос воротишь? Кому лапшу на уши вешаешь? Думаешь, я не знаю?
— С чего это ты взял?
— Светка мне все рассказала! Видела тебя на «тусовке» с этими болванами, с Эдиком Студентом, Гошей Квинтой. На игле висишь? Я, что слепой? По физиономии твоей видно. Весь худой, желтый стал как дистрофик. Ты, что совсем охренел? Не понимаешь, чем это закончится?
— А мне плевать? Чем раньше тем лучше! Чем коптить здесь! Знаешь, Димыч, не могу я больше и не хочу. Да и поздно уже теперь. Сел я глухо. Пацаны по ночам приходят. И Санек, и Игорь. Не могу от того запаха отделаться. Вот он у меня где! Как вытащили меня тогда из подбитой «бэхи», до сих пор ту гарь чувствую. Мутит меня, понимаешь? Санек-водитель и наводчик так там и остались, сгорели. Очнулся уже на земле в метрах двухстах от чадящей «бэхи». Потом стал рваться боекомплект, все разнесло к чертовой матери. Так ничего от них и не осталось. Когда его спасли, Ромка весь прокопченный почти ничего не слышал, его рвало, выворачивая наизнанку. Он смотрел на всех ошалевшими глазами, ничего не понимая.
— Так радуйся, что повезло, сукин сын! Должен жить назло всему! За тех ребят, что не вернулись! А ты, я вижу, наоборот. Раскис как баба!
Димка, опрокинув стакан водки, поморщился. Защелкал зажигалкой. Глубоко затянулся сигаретой. Вылил остатки водки себе в стакан.
— А тут как-то ко мне подкатил Коля Сутулый, да ты его знаешь, из уголовной рыночной братии. Ну, который на синем «мерсе» еще раскатывает. Плешивый. В очках. Нес всякую «лабуду». Работу предлагал: девок охранять, проституток, с которых у него навар. Послал его подальше. Еще я с этим дерьмом не якшался. Потом объявление в газете на глаза попалось, какая-то контора охранника ищет в службу безопасноти. Заглянул по адресу. Шикарный офис. Все в белых сорочках. При галстуках. Провели к шефу по безопасности. Спрашивает:
— Где служил?
— В ВДВ!
— Десантура, голубой берет, значит! Нам такие нужны!
— Воевал в Чечне? Чего глаз-то дергается? Еб…тый, что ли? Может, еще и по ночам под себя мочишься?
Димка дернулся всем телом к холеному мужику, развалившемуся нога на ногу в глубоком кожаном кресле.
— Спокойно, парень! Охолонись! Ребята, сделайте милость, проводите защитничка России на выход!
— Суки! Бляди! Жуки навозные!
Ночной бар «Венеция». В полумраке на стенах гондольеры в шляпах с ленточками белеют на суденышках. Музыка. В лучах света переливается затейливыми волнами сигаретный дым. Димка сидел за стойкой, уставившись глазами в одну точку, и жадно курил.
На прошлой неделе, когда он вернулся в очередной раз поддатый из бара, на него наехали с упреками родители. Он психанул, наорал на них, схватил купленный на «гробовые» новый телевизор «Панасоник» и вышвырнул его в окно с третьего этажа. Благо никто в это время не проходил мимо. Приехала милиция, вызванная соседями, надела наручники и увезла. Пять часов он просидел в «обезьяннике», приходя в себя. Пока родители не уговорили дежурного капитана отпустить сына. Вернувшись домой, он долго плакал вместе с матерью на кухне, кляня свою судьбу. В соседней комнате, жалея брата, тихо хлюпала носом зареванная сестренка Настя, приводя в порядок разбросанные по комнате вещи и подметая веником с пола осколки стекла и фарфора.
Мимо стойки к центральному столику прошла шумная компания молодых преуспевающих парней, "хозяев жизни", во главе с чеченцем Асланом, у которого, говорят, на местном рынке все было «схвачено». Оставив своих приятелей за столиком, Аслан подошел к стойке, где рядом с Димкой сидела молоденькая девица с коктейлем в руке. Чеченец бесцеремонно положил руку ей на обнаженную ногу. Блондинка презрительно сбросила с колена его руку.
— Ну, детка, не ломайся! Аслан тебя не обидит. Не пожалеешь!
Девушка демонстративно отвернулась от бизнесмена.
— Ах, ты, сучка! Будешь брыкаться и капризничать, мои ребята с тобой иначе поговорят!
— Эй! Носорог! Отвали! — подвыпивший Димка ненавидящими глазами уставился на кавказца, щека у него судорожно задергалась, кулаки сжались..
— Это еще, что за пугало? Твой парень, киска? Ну и красавца себе нашла! Во сне такой приснится, не проснешься! Скажи ему, если будет вякать и рыпаться, ему в один миг рога обломают! Сейчас мы его отправим баиньки! — хлюст обернулся к своей компании, галдящей за столиком.
Но договорить он не успел, Димка обрушил на его голову бутылку из-под пива. Осколки и брызги разлетелись во все стороны. Аслан охнул и схватился за голову. Но тут хлесткие удары Димкиных кулаков пришлись по лицу, разбив в миг губы и нос. Десантник ревел как раненый зверь, нанося мощные удары налево направо, сбивая с ног дружков и телохранителей Аслана, бросившихся на выручку. Весь исцарапанный и окровавленный он в ярости, рыча как дикий зверь, неистово топтал поверженного врага.
