Чеченская рулетка (Возвратимся мы не все)
Зачем он его купил, Колосков и сам толком не знал. Вот, вдруг, захотелось и купил. Шлея под хвост попала. Захотелось боевых товарищей сфотографировать, себя запечатлеть во всей красе. Хотя ему этот поляроид и фотки на хрен и не нужны были. Отвалил тому чеченцу на рынке полкуска за фотик и четыре комплекта бумаги. Пощелкал своих парней-собровцев, потом подвернувшихся «вованов»: капитана Дудакова, «старлея» Тимохина с сержантом Афониным, Витальку Приданцева с кобелем Караем, чуть позже вслед за ними примчался запыхавшийся земляк, рядовой Эдик Пашутин. Оказывается у него был в тот день день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него и потратили. Двадцать годков стукнуло Академику, как никак! Потом, смеясь, долго рассматривали цветные снимки.
Через пару дней старший лейтенант Колосков должен был отправляться за снаряжением, почтой и продуктами в "родные пенаты". Соседи, омоновцы из Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.
Раненого в ногу майора Святова сопровождал капитан, Иса Сатаев. Чеченец Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад перевез на жительство в Орск. Иса боялся за жену и ребенка. Многих его родственников убили дудаевцы. Старший брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал чеченским ОМОНом. Погиб спустя год, проезжая ночью мимо блокпоста под Дуба-Юртом. Он не остановился на предупредительные выстрелы и его «уазик» буквально изрешетили пулями свои же.
Выехали засветло вместе с колонной, направляющейся в Хасавюрт. За Хасавюртом сержант Иван Капало выжимал из «Уаза» все на что тот был способен. Несколько раз их останавливали на постах ГАИ, особенное внимание было приковано к их пассажирам, орским омоновцам, вероятно, из-за чеченца Исы, который явно не вписывался в их компанию, ни фамилией, ни своим кавказским обличием. Лицо кавказской национальности у проверяющих вызывало соответствующее отношение. Миновали Оренбург, от которого на Орск вели две дороги: либо по автотрассе на Казахстан, либо по южной дороге через Беляевку. Дорога на нее была не такой комфортной, как первая, но другого пути у них не было. Им надо было заехать в райцентр, где проживали родители сержанта Афонина. Передать им фотографии и весточку от сына. В Беляевке притормозили у магазина, спросили у бабок торгующих семечками, как найти их. Оказалось недалеко, совсем рядом, на соседней улице. Иван лихо подкатил к дому. Перед домом с голубыми резными ставнями аккуратный палисадничек, огороженный невысоким забором из сетки «рабица». Вылезли из машины, кости размять. Колосков подошел к калитке, громко постучал. За забором неистово залаял мохнатый низенький «бобик», хвост «баранкой», типичный «двортерьер». На крылечко нерешительно вышла женщина в пуховом платке, наброшенном на плечи.
Окинула взглядом стоящих чуть поодаль у машины военных. Ее большие серые глаза с щемящей тревогой перебегали с одного лица на другое. Она с испугом уставилась на Ису, на его смуглую физиономию с крючковатым носом. И побледнев, судорожно ухватилась пальцами за косяк.
— Афонины здесь проживают? — обратился к ней старший лейтенант. Побледневшая женщина, молча, кивнула.
— Да, вы не пугайтесь, мамаша! Мы вам письмо и фотографии от сына привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.
Из-за женщины показался встревоженный муж. Плотный лысеющий мужчина в клетчатой рубашке.
— Мариванна! Да успокойтесь, вы, наконец! Жив, здоров, ваш Федор!
— Еще здоровее стал! — добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой и грибами за обе щеки. — Вот такой стал!
— Федя, сыночек, — тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь в маленькие цветные фотографии. — Похудел родной, изменился.
— Возмужал! Там все меняются! — откликнулся, морщась, майор, вытянув больную ногу.
— Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!
— На войне быстро взрослеют! — вновь отозвался раскрасневшийся Святов.
— Паша, принеси пуфик и подушку.
У натопленной «голландки» возлежал, нахохлившись и распушив усы, жирнющий рыжий кот. Он, закрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание и вздохи хозяйки, изредка поглядывая через узкие щелки глаз на незнакомых гостей.
— Ну, и котяра у вас! Невозмутимый как бонза! Как кличут, сего господина?
— Марсик! Лентяй первостатейный, каких свет не видывал! Это его Федя еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.
— Марсик! Марсик! Ну, Марс же! — безуспешно попытался Иван привлечь внимание кота. — Вот гад, нажрался сметаны и ноль внимания! Эх, жаль не я твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих окрестностях бы переловил!
— Вот так вам удобнее будет, кладите ногу на пуфик, — сказал появившийся хозяин, устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую подушку за спину майора.
— Да, вы, не стесняйтесь, милые, ешьте! Паша подрежь еще соленых огурчиков.
— Ну, мужики, еще по одной! — сказал муж, разливая по рюмкам водку.
— А я-то перепугалась! Как услышала, у калитки машина резко остановилась, так у меня сердце и кольнуло. Думала, с Федечкой, что-то случилось. А когда вас увидела, — она посмотрела на Ису. — Простите, со мной вообще плохо стало.
Через пару часов стали прощаться. Мария Ивановна приготовила им в дорогу большой пакет со всякой снедью. Пока Иса провожал майора в уборную, расположенную в глубине двора, Колосков поведал ей о жизненных перипетиях капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой выспрашивать у вернувшегося чеченца о его семье. Появился, куда-то запропастившийся, Павел Семенович с огромной картонной коробкой в руках, от которой исходил специфический аромат.
— Ребята, вот тут в коробке вяленная рыбка, сам ловил!
— Они с Федюшкой у меня заядлые рыбаки! — улыбнулась Мария Ивановна, кутаясь в платок.
— Спасибо, Пал Семеныч, к пиву в самый раз будет! До свидания, Мариванна! Не печальтесь, все будет хорошо!
— С богом сынки! Приезжайте к нам летом! Рыбалка у нас отменная! Мы с Федором такие места вам покажем!
— Спасибо за хлеб-соль!
— И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! — плакала у калитки мать сержанта. — Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!
В Орске распрощались с раненым майором и чеченцем Исой и покатили дальше. В родной город въехали на следующий день под вечер. Уже горели на улицах фонари.
— Иван, давай сразу заедем к Пашутиным, фотку передадим! А потом уж с чистой совестью отдыхать!
Колосков достал из нагрудного кармана фотографии и стал на коленях их перебирать, остановился на последней, пашутинской.
— Смешной! Лопоухий какой-то! — отозвался Капало, мельком взглянув на фотокарточку.
— Это для тебя он лопоухий! А для матери краше нет!
Поколесили изрядно по микрорайону, пока нашли нужный дом, который притулился в глубине квартала. Колосков поднялся на третий этаж, позвонил несколько раз. Никто не открыл. На лестничную площадку выглянула любопытная соседка, маленькая сухонькая старушонка. Тихо прошамкала беззубым ртом, что Пашутины уехали к родственникам в деревню и будут только завтра, с любопытством изучая военного через толстые мутные линзы очков с перевязанными марлей дужками.
Колосков остановился у сестры, на радость племянникам. Домой после разрыва с бывшей женой не тянуло. Ему постелили в комнате у мальчишек. После ванны и возни с сорванцами он тут же отключился, провалившись в глубокий сон. На следующий день утром с докладом явился к Протасову, подробно во всех деталях доложил об обстановке в "горячей точке". А вечером они с Михалычем посидели, выпили, поговорили за жизнь. Подполковник дал ему на отдых неделю, а потом с письмами родных и машиной продуктов обратно в Чечню.
Проведал лежащего в госпитале Балашова Славика. Осколки извлекли. Дела его пошли на поправку, хотя главврач сказал однозначно, что на дальнейшей службе тому можно поставить крест.
— Cлав, как же тебя угораздило, а? — сокрушался Игорь, осторожно держа в своих сильных руках его искалеченную руку.
— Да, я и сам не знаю. В пылу боя, разве думаешь об этом. Какая там к черту осторожность, Квазик! Случайно на них нарвались. Их было четверо. По всему видать, наемники со стажем. Мы сходу атаковали, завалили одного. Если б не Вадик, то я бы точно поднял тот проклятый рюкзак, под которым «эмэска» лежала, без всяких там раздумий. Пацана, вот жалко, ему еще девятнадцати не было! Меня собой прикрыл! А то бы точно труба!
На третий день Игорь вместе сестрой сходил в церковь, поставил свечи за здравие оставшихся там ребят.
На четвертый заглянул к Саше Алексееву. Дверь открыла мать Саши, Раиса Дмитриевна. Всплеснув от неожиданности руками, радостно обняла Колоскова, расцеловала.
— Слава богу, живой и здоровый?
— Через четыре дня обратно, тетя Рая! Как говорится, покой нам только снится!
— Гоша, да когда же этому будет конец? — спросила она, кухонным полотенцем утирая навернувшиеся на глаза слезы. Отвернувшись от него и в отчаянии махнув рукой, расстроенная удалилась на кухню.
У Алексеева был гость, какой-то бородатый парень в потертых джинсах и черном с аппликацией свитере, что-то увлеченно рисующий на тетрадном листе. Саша очень обрадовался нежданному появлению Игоря. Представил их друг другу. Незнакомца звали Леонидом, он бывший преподаватель художественного училища, по профессии скульптор. В настоящее время вольный художник, занимается малой пластикой, отливкой из бронзы. У него много заказов от "новых русских" на изготовление каминных часов и некоторых эксклюзивных вещей.
— Лень, покажи! — обратился к нему Алексеев.
Леонид, придвинув поближе кожаный кофр, стоящий в ногах, извлек из него завернутый в плотную бумагу предмет. Развернул сверток и извлек небольшую бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати пяти сантиметров. Это была стоящая на цыпочках стройная обнаженная девушка с поднятыми руками, перед ней была оконная рама, будто она сладко потягивается, встречая ранний рассвет.
— Квазик, ведь, правда, красиво! — спросил Саша, обращаясь к Колоскову.
— Классно! — вырвалось в восхищении у Игоря. — Изящная работка, ничего не скажешь!
— Лень, Ареса ему еще покажи!
— А кто такой Арес?
— Это бог войны, ну одним словом, как Марс!
— Аа…, - понимающе протянул Колосков.
Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял собой бегущего греческого воина в доспехах и шлеме с обнаженным коротким мечом.
— Вот тоже хочу заняться малой пластикой, как и Леонид. Тоже отливать фигурки. Задумок у меня море, фантазия, слава богу, пока работает, — возбужденно говорил Саша, при этом глаза его светились. — Правда, это дело не простое, но на первых порах Леня обещал помочь советом и материалами. А там посмотрим, может что-нибудь из этого и выйдет. Стоящие работы малой пластики хорошо ценятся, так что, Квазик, пора из нищеты выбираться, нечего на несчастную пенсию перебиваться.
Игорь искренне был рад за друга, что тот обрел душевное спокойствие, нашел себя в любимой работе, не опустил обреченно руки, поддавшись депрессии после тяжелого ранения.
— Сейчас я тебе свою последнюю работу покажу! Ахнешь! — Саша лихо развернулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату…
На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так и не передал фото рядового Пашутина. После вчерашней встречи с сослуживцами, проведенной в баре, тупо побаливала голова. На автобусной остановке в ларьке купил пару банок «Балтики», когда доехал до микрорайона, вроде полегчало. Поднялся на знакомый этаж, на лестничной площадке с хмурыми лицами, молча, курили трое мужчин. Дверь в квартиру была почему-то приоткрыта. Из нее вышли, тихо разговаривая две, женщины, одна из них утирала заплаканные глаза.
— Извините, мне бы Пашутиных, — спросил Игорь, обращаясь к одной из них.
— Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?
— Нет, я служу с их сыном.
— С Эдиком?
— Да! Я фотографию им привез от него.
— Какую фотографию? Его же в Чечне убили!
— Как убили? — опешил Колосков.
— Вчера приходили с военкомата и сообщили им о гибели сына. Сегодня вечером, военком сказал, привезут оттуда тело.
— Пройдите, Сергея Михайловича сейчас нет, он с поминками дела утрясает, а Ольга Ивановна здесь. Плачет.
Колосков вошел в квартиру. Обычная двухкомнатная «хрущевка» с нишей и тесным коридорчиком. У холодильника, притулившегося в углу, с зареванным лицом стояла худенькая светленькая девушка, которую успокаивала, обняв за плечи, невысокая женщина в черном платке. Сильно пахло валерьянкой и чем-то еще. Мимо них из комнаты в кухню стремительно прошла женщина. Никто не обращал на него никакого внимания. Он снял шапку и прошел в комнату.
Стеклянная дверь, сервант, телевизор и зеркало были занавешаны белыми простынями. На телевизоре, изредка потрескивая, горела тоненькая восковая свеча, а рядом стоял портрет улыбающегося Эдика, снятого в берете, тельнике и камуфляже на фоне российского флага. Похоже, снято где-то на пересыльном пункте, где фотографы-колымщики одевают в одну и ту же форму ребят-призывников и щелкают одного за другим. Разве кто откажется от такой фотографии. А потом наложенным платежом рассылают по адресам родителей.
Справа, на диване, откинувшись, полулежала мать Эдика, в черном, с отрешенным заплаканным лицом, стиснув в кулачке носовой платок. Над ней хлопотали, видимо, ее родственницы или подруги, которые пытались привести ее в чувство. Тут же суетилась знакомая ему соседка-старушка. В сторонке несколько перепуганных девчонок, наверное, одноклассниц, шмыгали носами.
— Голову ей опустите пониже! Уберите, не надо подушку!
— Кто-нибудь, платок смочите водой!
— Вера, нашатырь где? Куда дели нашатырь?
— На книжной полке посмотри!
— Оленька, бедная, девочка моя, — причитала седая полная женщина, сидевшая в кресле. — Надо же такое несчастье! Такое горе! Эдичка!
Посреди комнаты мужчина средних лет и молодой парнишка возились со столом, пытаясь раздвинуть его. В углу между окном и сервантом у стены стояли четыре венка с траурными лентами. На одной было написано: "Дорогому любимому сыночку от мамы с папой". Под сервант забилась насмерть перепуганная серая с белым кошка, не понимая, что же происходит в доме, что здесь делают эти чужие люди.
Вдруг протяжно застонала мать убитого солдата, женщины вновь засуетились вокруг нее.
— Коля, давайте перенесем ее в маленькую комнату, — позвала одна из женщин мужчину, который занимался столом.
— Мужчина, помогите, пожалуйста, — она же обратилась к Колоскову.
— Да, да, конечно! — глухо вырвалось у Игоря.
Они подхватили осторожно безжизненное тело матери и перенесли в соседнюю комнату на кушетку.
— Саня, позови Ларису, медсестру с четвертого! Надо бы укол ей сделать! Пусть поспит хоть несколько часов! Завтра у нее будет тяжелый день! Эх, горе-то какое! Бедняжка!
— Потерять единственного сына!
— Проклятая война!
— Не война, а политики! Своих-то детей они на бойню не посылают! Сволочи! — отозвался зло мужчина.
Колосков понуро стоял у окна. Комната Академика ничем особым не отличалась от подобных мальчишеских комнат. Только большим обилием книг, которыми был забит стеллаж и полки над столом. Те же яркие плакаты популярных рок-групп на стене, магнитофон, усилитель, громоздкие колонки, полка с кассетами, на стене видавшая виды гитара с наклейками на деке. На письменном столе под оргстеклом цветной портрет Пола Маккартни, школьные фотографии, среди которых фото светленькой девушки, похоже, которую Колосков видел только что плачущую в коридоре.
Прибежала Лариса со шприцами и лекарством. Симпатичная молодая женщина лет тридцати с короткой стрижкой. Оставив мать Эдика с медсестрой, все вышли из комнаты. Раздавались всхлипы и вздохи, сидящих в печали женщин, говорили полушопотом, старались не шуметь.
— Отпевание начнется в десять. С шофером катафалка уже договорились. Подъедет точно к девяти.
— Катя, а как со столовой?
— Столовую заказали. Не волнуйся. Автобусы будут. Николай Васильевич со всеми уже договорился.
— А веточки сосновые?
— Ребята, Эдичкины друзья, обещали нарезать…
Игорь, вспомнив о цели своего визита, извлек из кармана поляроидную фотокарточку и пристроил рядом со свечой и портретом погибшего парнишки.
Через полчаса он, ссутулившись, одиноко сидел в сквере на обледенелой скамейке и пил "из горла" водку.
