Надя-Надежда

Отряд базировался в горной местности. Так получилось, что командование про нас совершенно забыло, а связи – никакой. То есть носимые радиостанции УКВ-диапазона имелись, но работают они только в пределах прямой видимости. В степи, к примеру, можно уверенно держать связь на расстоянии пяти-двадцати километров – очень удобно для разведгрупп. В горах же такая связь полностью глохнет. Коротковолновой рацией, для которой горные преграды не помеха, нас не снабдили.

После срочной переброски в горы командование про наше существование полностью забыло – в том плане, что нам ни разу, уже в течение месяца, не присылали продуктов питания. Запасы заканчиваются, зам по тылу с одним бойцом, посланные для разборок с руководством не то в Кизляр, не то в Грозный, тоже запропастились, уже неделю-полторы от них никаких известий не поступало. Что с ними могло произойти – об этом только гадали, но не вслух.

Командир принял решение послать группу из четырех человек в мирный Владикавказ закупить на отрядные деньги кое-какой провизии. Так, мол, и так, вот вам денежки добросовестных налогоплательщиков, но езжайте, закупайте, возвращайтесь. Не удержался, помянул руководство мобилы, а заодно и своего исчезнувшего зама неприличным словом. В этой группе, которой было оказано доверие и на которую возлагалась определенная надежда, оказался и я.

Мгновенный переход из военного феодального средневековья в мирную современную Европу – так можно охарактеризовать наши впечатления по прибытии во Владикавказ. Большой красивый город. В отличие от забитых и вечно укутанных во все черное с головы до пят мусульманок в тех местах, откуда мы прибыли, здесь нас поразили своим видом красивые осетинки и кабардинки, одетые в мини-юбки или в обтягивающие брючки, в глазах которых сквозили гордость, независимость и свобода.

Небольшая картинка в тему: лет через девять-десять после описываемых событий по России прокатилась модная волна – открытые пупки. Реакция общественности была такая: на всех столбах Владикавказа тут же явились взору гневные прокламации: «Голые пупки у женщин – позор Кавказа!» За полгода пребывания в тех местах видел девушку с открытым пупком единственный раз! Да и то, по ней явно было видно, что в любой момент она готова натянуть кофточку на свой пупок. И в это же время видел гордую красивую девушку-мусульманку, явно осетинского происхождения, не в черных, а в розовых одеяниях. Что означает в розовых – этого я не знаю, но в белых одеждах, как правило, траур.

На вечно затюканных мусульманок «в родных краях» мы не то что взглянуть, даже поговорить с ними боялись. Был случай в ногайских степях: отец со взрослыми сыновьями избил свою семнадцатилетнюю дочь до полусмерти только за то, что та просто сфотографировалась с нашим омоновцем. Как они про это узнали, про то неведомо: вполне может статься, что она сама им и поведала в порыве глубокого мусульманского раскаяния. Ведь если парень дотронулся до руки девушки, он уже обязан взять ее в жены. А в данном случае вопиющий факт разврата – фотоснимок! Девке повезло: на фотке между бойцом и красавицей существовал промежуток в разумных пионерских пределах; только благодаря этому ей и оставили надежду дожить свой век и возможность помереть естественной смертью.

А в предгорьях Ингушетии молодая женщина была жестоко убита друзьями мужа, прилюдно обвинившего ее в измене: просто толпа молодых людей запинала ее и напоследок хладнокровно размозжила голову жещины шлакоблоком. Да, это происходит в наши дни. И ни одного слова неправды в этом нет.

Женщины в этих родовых обществах часто выдаются замуж по решению родителей в возрасте пятнадцати лет. О любви чаще всего речь не идет. Вся тяжелая работа в хозяйстве на ее плечах: уборка двора, стирка, заготовка дров, приготовление пищи, уход за детьми, скотом и многое-многое другое. Из-за изнурительных работ от зари до зари в молодом возрасте они выглядят довольно жухло. Какой-либо надежды на лучшее существование не имеется. Это безропотное создание, жена, не имеет права даже что-либо сказать, пока муж прямо не спросит ее о чем-либо. Даже просто поздороваться с ней нельзя: не принято. За любую провинность следует наказание. Если муж решит развестись, он в присутствии троих свидетелей просто говорит примерно такое: «Я развожусь с этой женщиной, теперь она мне не жена». Все, формальность соблюдена, муж остается чистым, женщина же – запятнанной несмываемым пятном позора. Часто таким «черным вдовам» после промывки мозгов предлагают смыть позор и умереть за веру, надев пояс шахидки…

Во Владикавказе же явно чувствовалась уже подзабытая нами цивилизация и мирная жизнь. В эту жизнь мы со своим одичавшим видом совершенно не вписывались. Как ни странно, никакого удивления у встречавшихся на нашем пути людей по этому поводу мы не вызывали, какое-то равнодушие. Будучи в Дагестане – в частности в Кизляре или Хасавюрте, – явно была заметна доброжелательность к человеку в форме. А здесь – равнодушие. После бесланских событий к военному человеку здесь стали относиться по-другому – с пониманием и уважением, но это стало гораздо позже.

Изредка нам попадались такие же щетинистые и подпаленные военно-полевыми условиями вооруженные группы людей. Глаз безошибочно определяет, что они, так же как и мы, находятся здесь временно, по каким-то своим делам. Вот в Кизляре – это да, там подобных в то время кишмя кишело.

Первым делом направились искать кафешку. Истосковавшиеся по нормальной пище желудки надеялись принять что-нибудь одомашненное. Добрые люди подсказали дорогу на Центральный рынок.

На огромном шумном рынке людей тьма-тьмущая. Поняв, что нам и за день его не обойти, мы свернули в первую же попавшуюся кафешку и расположились там. Не могу написать слово «кафе», именно «кафешка»: многие семьи, чтобы выжить, содержат такие маленькие и довольно уютные заведения. Нередко кафешки занимают даже бо`льшую часть дома. Иной раз проходишь по улице мимо какого-нибудь здания, над дверью висит вывеска «Кафе «С Громким Названием», рядом раскрытое окно, на широком подоконнике женщины усердно месят тесто и разносится благоухание аппетитных ароматов. В баре колонки магнитолы проигрывают благозвучную осетинскую мелодию; небольшой зал, примерно на четыре-пять столиков, на стенах светятся бра и висят картины. В общем – уют и благодать.

Спросив разрешения, сдвинули вместе два стола, заказали хинкал побольше ну и всего остального, что полагается к обеду. «Всего остального» на месте, к сожалению, не оказалось, но, чтобы не терять клиентов, хозяйка заведения быстренько сбегала к соседям, закупила, что нужно, и вернулась.

Хинкал мы, вероятно, заказали многовато, потому что на центр стола была выставлена посудина, напоминающая небольшой эмалированный тазик, с горкой этого самого кушанья. Надо сказать, что осетинский хинкал по форме напоминает русские пельмени, только размером разов в пять поболее, подается с острыми приправами и соусами – вкусно.

И только мы разлили аперитив и уже было раскрыли рты, как в кафешку вошли две приятные особы женского пола, лет за тридцать. Обе были в общевойсковой, притертой по фигуре, камуфляжной форме. Не щетинистые, но подпаленные. На ногах у них были одеты обыкновенные высокие шнурованные солдатские ботинки – это у меня вызвало удивление, поскольку даже в грозненском медсанбате я обычно видел боевых медработников, шагающих невпопад в модных лакированных туфельках на высоких каблуках в последних рядах солдатского строя, и, признаться, не идет им эта деталь гардероба в сочетании с военной формой. А в данном случае – две красивые, ладно сложенные девахи, любо-дорого и есть на что посмотреть. Даже где-то внутри затеплилась кое-какая надежда на позитивный исход нашего случайного знакомства.

С ходу, пока остальные ребятишки не начали хамить, я с ними вежливо поздоровался и пригласил к нашему столу. Приглашение было принято без какого-либо манерничанья, с достоинством. Ребятки, внимательно разглядев женщин, рты позакрывали и от затеи отпускать в их адрес сальные шутки вроде бы отказались. После знакомства и «за знакомство» стали культурно кушать и беседовать. Одну звали Надежда, другую, кажется, Мария.

На Надежду я сразу же положил глаз: глаза у нее, помню, были красивые, но какие-то утомленно-усталые. Высокая шатенка, никаких украшений в виде сережек или колец, разве что на тонком запястье кажущиеся огромными командирские часы на широком кожаном ремешке. «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2:22–24), – с этим утверждением я полностью согласен и придерживаюсь: семья, дети, внуки, прочее. Но бывает, каюсь: несмотря на то что седину в бороде регулярно выщипываю, бес, будь он неладен, все ж таки иной раз норовит проникнуть в щель между ребрами; хорошо, не в другое место. Иногда ему это удается… в смысле – в ребра.

Но не будем о грустном, не будем о плотском. Будем о более высоком: о платонической любви, то есть о том, как и с какой стороны на это дело посмотреть. Женщины делятся на две категории – цветные и черно-белые. Цветные – это те, мимо которых просто так не пройдешь: обязательно обернешься вслед, да еще и заговорить с такой побоишься; а черно-белых, при всех их достоинствах, – пройдешь и не заметишь.

К примеру: идет женщина, одета неброско, но со вкусом, походочка – в жар бросает, и вдруг: «Ах!» Туфелька накренилась, ножку чуть не подвернула; подогнула эту самую ножку, согнув ее спереди, стоит изящно на одной; сняла туфельку и, никого вокруг не замечая, поправила что-то в ней, затем выгнула ножку уже в другую сторону, надела каким-то образом – не поймешь, то ли со стороны спины, то ли как-то сбоку, и дальше шагает-цокает. Полагаете – все мужики бросились ей на помощь, пока она на одной ножке балансировала? Не тут-то было! Рады бы, да ведь страшно, боязно: красивая потому что – а ну как пошлет куда?

Вспомнил свой город. Стоял я однажды в фойе одного солидного учреждения и лясы со знакомыми постовыми точил: о том о сем да о погоде. В это время в фойе зашла броская брюнетка и целеустремленно направилась к лифту. Походка – что росчерк гусиного пера в руках поэта в порыве вдохновения. Брюнетка из «цветных»: фигурка, кожаная мини (чуть ли не пояс), туфельки, макияж умеренный – самое, как говорится, то. Стоит у лифта, с ножки на ножку переминается, из-за этого и попка играет соответственно. Я на нее глаз кладу и парней спрашиваю:

– Ничего девочка, а? – Это, наверное, у всех мужиков высшая степень похвалы.

Девочка, видно, мой взгляд заметила и давай тоже в ответ глазки строить. Я даже несколько опешил, засмущался от такого внимания, зарделся малость: «Ну, не может подобного быть!» Плечи расправил, осанку поправил.

– Да это и не девочка вовсе… – отвечают парни, смеются.

– Понятное дело: уже не девочка, – говорю. – Я в том плане, что…

– Да это «оно», – потешаются, – сын Самого!

– Да?! Не может быть! – Уж и не знаю, как я выглядел, но ребятки еще пуще развеселились.

– Да его все знают!

В это время лифт подошел, «девочка», бросив в мою сторону многообещающий взгляд, исчезла. Я «ее» дожидаться не стал…

Другой момент – вроде как и правильный: появилась у нас на работе молоденькая блондинка, «цветная», опять же дочь Самого. Я на всякий случай дотошно у нашей кадровички Клавочки (кстати, из «черно-белых») выяснил: Алла Иосифовна – подлинная представительница прекрасного пола, даже в бумагах это указано.

Как ни странно, мы сразу с ней общий язык нашли: то чаек, то перекур, то хиханьки, а то, бывало, и хаханьки. И под ручку ее взять можно, и за талию – не отказывает. Вот ведь все парни мне завидовали черной завистью! Но не более того… Не вдаваясь в подробности, сообщаю – «цветная» Аллочка оказалась розовой. Печально… Просто из-за моего возраста она увидела во мне вроде как друга. Или подружку?..

– А если я замуж выйду, – спросила недавно Клавочка, – ты ревновать будешь?

– У меня появился молодой сопэрник?! – грозно так спрашиваю. – Или сопэрница?

– Да шучу я, шучу, – хихикает, – не переживай!

Не буду же я ей говорить, чтобы поскорей кто ее замуж взял – до того все достало! Возраст – понятное дело, пора и остепениться. Поэтому честно и отвечаю:

– Выйдешь замуж, буду только рад!

Опять хихикает…

Надежда была «цветной», но правильной. Обе девушки прибыли из Грозного, из медбата. Приехали, так же как и мы, – на один день, за медикаментами.

Наевшись, парни стали с ленцой выковыривать вилками мясо из теста, травить байки и попивать пивцо. Компания разомлела, подружнела. Надя предложила мне выйти перекурить. Хоть я и не курил, но с удовольствием решил составить ей компанию: чего греха таить, всякое в командировках бывает, а вдруг повезет. От Нади бабьим теплом так и прет, но по ее виду было понятно, что с глупостями к ней лучше не подступаться: видимо, в войсках, с мужиками, иммунитета в этом отношении уже достаточно поднакопилось.

Какие у нас были разговоры, о чем? Да никакие. Откуда приехали, в смысле, с какого региона; мы, мол, из Красноярска, а вы? Где стоите? Мы в Грозном. Ну и тому подобное.

– А вы когда отсюда уезжаете, Антоша?

– Да не торопясь к вечеру выедем.

– Красивый город.

– Эт точно.

– А я была здесь в свадебном путешествии.

– Да-а?! – Надежда на позитивный исход встречи начала стремительно таять; тем не менее, подбодрив себя мыслью о том, что надежда, как правило, умирает последней, а это тоже своего рода надежда, предложил: – Расскажи.

– Летом, сразу после свадьбы, ездили сюда рядом, на турбазу. Почти месяц там жили, везде побывали. Муж здесь, в Осетии, был в служебке, во Владикавказе. Показывал мне свою казарму, тогда был 1990 год. Да, здесь красиво: лебеди в парке в пруду плавали, и чеченцы в то время были очень приветливы. Они нас так принимали хорошо! Даже случай был очень интересный… Рассказать, Антош?

– Конечно, конечно, Надюша. – Надежда растаяла полностью.

– Мы в Ведено поехали с женщинами – по магазинам. Жили на турбазе «Беной», около турбазы речка горная текла, вода там очень холодная, но мы все равно в ней умудрялись купаться. Иногда ходили в горы где-нибудь рядом, а так особо развлечений и не было. Ездили на экскурсии в Ингушетию, в Осетию.

И вот однажды решили мы с женщинами съездить в Ведено – просто по магазинам – и поселок посмотреть, интересно же. Мы вышли на дорогу, на автобусную остановку около турбазы, ждали автобус, а он все не ехал… там расписания не было… могли еще долго стоять… И вот едет машина, не знаю, как она называется, ну, раньше на них продукты возили, сзади фургон такой…

– Автофургон, ладно. – Оказалось, я совершенно разучился разговаривать с женщинами, да и мысли вокруг некой призрачной надежды все же дают о себе знать, отвлекают.

– Слушай, а тебе это на самом деле интересно? – Надя выбросила выкуренную почти до фильтра сигарету, но вопрос прозвучал без обиды, как-то равнодушно-понимающе.

Изобразив на лице крайнюю степень заинтересованности – это помогло мне хорошо замаскировать смущение, – ответил:

– Конечно, Надя.

– Ну да… – Надя прикурила вторую сигарету. – Вот машина остановилась, и пассажир, сидящий в кабине, спрашивает, куда это мы, мол, едем… Чеченцы, возраст примерно до тридцати и даже старше, сейчас так трудно вспомнить подробности, столько лет прошло. – Тем не менее Надя рассказывала обстоятельно, стараясь не упустить ни единой мельчайшей детали той, прошлой жизни. – Мы сказали, что в Ведено, он нам и предлагает: и мы туда же, можем вас подвезти, только придется ехать в фургоне.

Мы согласились. У нас же в то время и в мыслях не было думать о плохом. Сели в фургон, а там еще двое или трое чеченцев сидели. В фургоне окон не было, темно, и я даже не представляла, куда нас везут. Долго ехали… Через какое-то время машина остановилась, двери фургона открылись, мы оказались в поселке. Водитель нас спросил, долго ли мы собираемся здесь гулять; мы ответили, что только по магазинам пройдемся и назад поедем. Он сказал, что они тоже освободятся через час и поедут обратно – в Грозный и могут нас обратно подвезти. Нас это, конечно, устраивало.

Походили мы по магазинам, купили все, что хотели, и встретились в положенном месте. Поехали обратно… а с нами в группе ехала очень интересная женщина, она в Ижевске работала, в школе, кажется, учителем. Такая шустрая была и очень разговорчивая. Мы с мужчинами благодаря ей уже на обратном пути разговорились; они нам про свой край начали рассказывать, про жизнь, местные обычаи. И один из них вдруг предложил: «Давайте мы вам покажем, как живем. Забирайте сейчас своих детей и мужей на турбазе, и свозим вас, покажем свой быт». Они так настаивали, трудно было отказаться, и мы согласились.

Остановились они поблизости от турбазы, мы своих забрали и поехали дальше. Набралось нас примерно десять человек. Турбаза находилась в пятидесяти километрах от Грозного в сторону Ведено. Приехали в Грозный уже вечером, они своих домашних предупредили, и мы поехали еще дальше, за город. Приехали, не помню уже куда, поселок какой-то маленький; там люди жили, у них во дворе был пруд, они в нем форель разводили. Было уже совсем поздно, темнело, но женщина из семьи, куда мы приехали, приготовила нам свое народное кушанье. В то время даже не знала, что это хинкал называется… вкусно было… нас коньяком угощали, шампанским, мясом кормили… А потом в пять утра разбудили тех, кто спал, и повезли обратно на турбазу, им же еще надо было успеть вернуться на работу в Грозный.

И вот представляешь, они нас просто свозили бесплатно туда и сюда, накормили, напоили, показали свой быт, рассказали много о себе. Знаешь, интересно было и весело. И все это просто так, безвозмездно… Вот такая у меня история… Они оказались инкассаторами. В Ведено, оказывается, семь миллионов рублей тогда везли, когда нас подсадили. Уже на обратном пути из Ведено мы автоматы у них увидели… Вот такие бывают люди.

– Да-а, интересная история, Надя-Надежда. А дальше-то что было? – Мне по-настоящему стало интересно.

– Ну что дальше… а дальше война началась… муж без вести пропал, а я вот, как видишь…

– Вижу.

Надя с мелькнувшей в глазах надеждой спросила:

– Может, ты встречал его где?

– Кого?

– Мужа. Имя у него запоминающееся – Кирилл. Кирилл Денисов, капитан. Вот, – Надя показала изрядно пошарпанные командирские часы на руке, – вот и все, что от него осталось, почему-то в тот раз с собой не взял.

Я понял: этот вопрос она задает всем.

– Нет, Надя, не встречал. – И как-то неуклюже дотронувшись до ее плеча, обнадежил: – Найдется, наверное. – Имя и на самом деле запоминающееся, редкое – Кирилл.

Чтобы скрыть от меня повлажневшие глаза, Надя стала заводить часы; только сейчас я и заметил на ее безымянном пальце скромное обручальное кольцо.