Книга: Резервисты
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвертая

Глава третья

Теперь Ливан истории страница,
И фотографии все в рамках на стене,
Но до сих пор мне продолжает сниться
Последний бой в том дальнем патруле…
Перед тем как батальон очередной раз бросили в Ливан, нас послали на учения в пустыню. Hа стрельбище Зорик дорвался до пулемета МАГ 7.62 постреляв он вернулся к своему «негеву» и после первой же очереди заявил: «Не катит. Кураж не тот! Однозначно!». Мы как могли пытались его утешить, ссылаясь на то, что у «негева» вес стал вдвое легче, но у нас ничего не вышло, что поделаешь, кураж, видите ли, не тот!
С нами вместе тренировались бедуины из ГАДСАРа, (бедуинский батальон израильской армии). Выглядело это очень интересно, так как между собой они разговаривали по-арабски, но носили форму ЦАХАЛя. Однажды на привале один из них, укладывая гранаты в разгрузку, сказал другому: «Мухамад, джиб ли вахад пцаца!», (игра слов: «дай мне одну» сказано по-арабски, «бомбу» — на иврите). Мы долго хохотали, бедуины сначала не поняли, а потом ржали вместе с нами.
На привалах они поили нас настоящим бедуинским кофе в крохотных чашечках. Вместо того чтобы взбадривать, кофе одурманивал как наркотик. В какой-то момент вдруг понимаешь, что пустыня вокруг вечна, что она поглощает время. Кажется, спешить больше некуда и незачем: пройдет еще десять тысяч лет, от нас не останется даже пыли, а пустыня будет все такой же… Так куда торопиться? Взводный Боаз с трудом загонял нас в строй после таких кофейных привалов.
Но все хорошее когда-нибудь кончается. Мы распрощались с бедуинами и разошлись каждый в свою сторону: они охранять границу с Газой, мы — в Ливан.
В стране творилось что-то непонятное. Премьер министр Эхуд Барак заявил, что выведет войска из Ливана. Но все оставалось по прежнему. Пацифисты из организации «Четыре матери» организовывали демонстрации на перекрестках, перекрывали дороги. Все они кричали: «Вернуть детей домой». Но если всех вернуть домой, кто будет там, в Зоне Безопасности.
Мы с Лехой ехали в Кирьят-Шмону, оттуда ночью должна была идти колонна. Перед Рош-Пиной застряли в пробке. Водитель подвозившей нас попутки, пожилой киббуцник невозмутимо жевал сигарету. Мы вылезли и пошли вперед.
Перекресток перекрывала цепочка женщин, они стояли поперк шоссе взявшись за руки. И что-то скандировали. Махали плакатами призывающими вывести войска. Полицейские, в стороне, пытались договорится с организаторами. Мы подошли ближе. Перед демонстрантами замер автобус с солдатами. Какие-то зеленые салаги с сержантом и двумя офицерами. Мы видели их растеряные лица за стеклами. Женщины орали, скандировали им:
«ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!! ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!! ПУШЕЧНОЕ МЯСО!!!
Мы просто остолбенели.
«Почему полиция не разгонит их?» — пробормотал Леха.
Ярость ударила в голову. Мне захотелось вскинуть автомат и стрелять, положить их всех, здесь, на этом перекрестке, этих женщин, политиков, всех тех, кто важно рассуждал по телевизору о ливанской проблеме, кто размахивал лозунгами, подрывал нашу веру, веру в то, что мы делаем нужное дело, что мы защищаем границу, принимаем на себя ракеты предназначенные гражданским, там, в тылу.
Словно прочитав мои мысли демонстранты заорали:
«ВЫ ГИБНЕТЕ ЗРЯ! ВЫ ГИБНИТЕ ЗРЯ!»
«Ерунда все это!» — бросил Леха, заметив мое выражение лица, и хлопнул меня по спине, — «Не бери в голову!»
Постепенно полиция оттеснила демонстрантов, машины двинулись. Мелькнул красными огнями в темноте автобус, увозя растерянных салаг. На обочине валялись обрывки транспарантов, прицепленные к изгороди. «ВЫ ГИБНЕТЕ ЗРЯ!» Я подошел и стал сдирать плотный полиэтилен. Какой-то полицейский помог мне. «Вот ведь ублюдки!» — бросил он, — «Как можно говорить такое солдатам… шли бы в Иерусалим демонстрировать, правительству а не вам…»
Я только скрипел зубами, раздирая ненавистные транспаранты.
Не брать в голову! Легко сказать. Может завтра мне придется сдохнуть там, в Ливане, а потом окажется, что все было зря, что мы сидели просто так, принимали огонь на себя. На иврите есть такое слово леитбазбез, «истратится», но его применяют по отношению к людям. Я бы не хотел «истратится», вот так, не за хрен собачий. А те ребята, которые погибли? Если давно пора было выйти оттуда, почему же мы сидели в Зоне Безопасности, почему гибли люди. Нет, пожалуй Леха прав, лучше не брать в голову.

 

На приграничном КПП все было как обычно. Дождавшись ночи мы приготовились. Комбат повторил инструктаж. Мы загрузились в «Сафарри».
Мишаня достал жирный черный фломастер и написал нам номера на руках. Мне выпало быть наблюдателем. То есть стоять снаружи на открытой площадке и искать, не прилетит ли откуда-то огненый хвост ракеты, не хлопнет ли вылетающая из ствола мина. Я уже знал все наизусть. Знал, как тарахтит в полете «саггер», как пляшет в воздухе оранжевая смертоносная звезда РПГшной гранаты, как хлопает миномет, выплевывая из ствола мину.
Ворота распахнулись и колонна вползла в «зону безопасности». Сначала машины разогнались, но через несколько километров снизили скорость и поплелись. На базе, наверное, сейчас собирали вещи те, кого мы должны сменить. Собирать манатки зарание плохая примета. По этому все бегут распихивать вещи по сумкам только когда на дороге, далеко внизу, показываются первые машины.

 

На следующий же день начались неприятности. Мы проверяли дорогу, ведущую к соседнему блокпосту. Это мероприятие называлось «птихат цир». Впереди шел следопыт и саперы с собакой. Взвод топал за ними растянувшись по обеим сторонам дороги, сзади тащился «нагмаш» (бронетранспортер, ивр.) саперов и танк. Не знаю как других, но меня трясло от страха. Еще вчера я был дома, разговаривал за завтраком с родителями, а теперь я здесь, увешанный «сбруей», с М16 на шее, каждую секунду под ногой может рвануть мина, из кустов вылететь граната, а может сейчас в оптический прицел меня изучает снайпер, выбирая, куда всадить пулю.
Холодный пот стекал по спине, мне с трудом удавалось затолкать страх куда-то глубоко внутрь, но, через несколько минут, он снова начинал обволакивать меня липкими щупальцами, что поделать, акклиматизация. Впереди маячила Лехина спина с надписью через весь бронежилет: «Динамо Киев». Я перевел взгляд на Зорика. Он шагал с новеньким «Негевом» на изготовку, но выглядел, несмотря на свой бравый вид, довольно бледным. Заметив мой взгляд, он подмигнул мне, я подмигнул ему в ответ.
Часа через полтора саперы показали, что обнаружили очередной «сюрприз». Мы опустились на одно колено, лейтенант с радистом продвинулись вперед. Саперы снова просигналили, что нашли что-то неприятное, Боаз подал нам знак укрыться. Мы сдвинулись в кюветы по обе стороны дороги. Боаз и солдат-радист Моше, присели на обочине. Еще через минуту справа прогремел взрыв. Над нами пронесся вихрь осколков, уши заложило. Словно в немом кино, солдат передо мной бесшумно орал широко раскрывая рот: «Ховеш! Ховеш!» (санитар, ивр.) — по губам прочел я. Лейтенант неподвижно лежал поперек шоссе, из-под головы растекалась лужа крови. Рядом сидел Моше и тряс головой, на плече расплывалось темное пятно. Сзади несся санитар, на ходу расстегивая карманы на разгрузке, за ним катил БТР. Звуки проявлялись как сквозь вату. Страх сменился яростью, вызванной приливом адреналина, но воевать было не с кем.
Мину боевики установили на дереве, её привел в действие либо радиосигнал, либо у саперов что-то не получилось и сдетонировал замыкатель, выдвинутый на дорогу. Это была русская МОН-50, мина направленного действия. Если бы мы стояли на дороге, то пострадали многие. Спасло нас то, что мы находились в кювете, и то, что корпуса у этих мин вогнутые, то есть, разброс осколков по высоте невелик. Была бы это американская мина «Клеймор», то досталось бы и нам, залегшим в кюветах. В момент взрыва Боаз сидел на обочине, основной вихрь осколков прошел над ним, но несколько штук все же попали в цель. Кевларовая каска мало помогла, однако санитар сказал, что пульс есть, может, и повезет. Моше осколок вошел в руку у самого плеча и застрял, пацанов на противоположном конце дороги поцарапало рикошетами и осколками камней. «Вертушку» уже вызвали парни из бронетранспортера.
Позже, когда мы вернулись на базу, позвонили из округа и сказали, что Боаз жив, но состояние очень тяжелое.

 

 

Эвакуация раненого.
Для нас это был удар. Привыкать к новому командиру в боевой обстановке крайне тяжело, а Боаз командовал взводом почти год, мы верили ему как себе.
Временно командиром назначили Мишаню, который уже стал старшим сержантом, да и блокнотик, который он завел, когда стал снайпером, потихоньку заполнялся. От гордости Мишаня раздулся как дирижабль. Как только «серен» (капитан, командир роты, ивр.), объявивший нам эту новость, вышел из казармы, Мишаня радостно заорал: «Взвод, слушай мою команду! Упор лежа принять!». И тут же выскочил за дверь, спасаясь от ботинок и касок, которые в него полетели.
Мишанино счастье длилось недолго. Через два дня, ночью прилетел вертолет, он завис, приткнувшись к площадке, не выключая двигатель. В этот момент вертолет наиболее уязвим, поэтому он ждет всего шестьдесят секунд, если не успели что-то сгрузить — наши проблемы. Сбить вертушку, это мечта боевиков, пока, слава богу, не осуществившаяся.
Только однажды, в 97 году, два «Ясура» набитые пехотой, ожидавшие разрешения на пересечение границы с Ливаном, столкнулись в воздухе над поселком Шаар Ешув. Один вертолет рухнул и взорвался, второй совершил аварийную посадку, но от удара об землю возник пожар и сдетонировал боекомплект. Из-за рвущихся в огне боеприпасов, спасатели не смогли приблизиться, им оставалось только смотреть, как гибнут, уцелевшие при посадке люди. Не выжил никто из находившихся в вертолетах семидесяти четырех человек. Для боевиков это был праздник, в Бейруте два дня продолжались народные гуляния. Для нас… для нас это были десятки молодых лиц, на первых страницах газет, в черных рамочках и краткая биография, почти у всех одинаковая: «закончил школу, призвался, мечтал сделать то-то и то-то, возраст — девятнадцать лет», и, в завершении: «да будет благословенна его память».
Вертушка доставила нового лейтенанта и молодого радиста, на замену Моше. Утром новый взводный познакомился с каждым из нас, сказал, что его зовут Галь. В Ливане он находился в общей сложности полгода, но показался нам нормальным парнем, правда, это еще ничего не значило, предстояло проверить его в боевой обстановке. «Молодого» звали Йоси, первое, что бросалось в глаза, была широченная улыбка, не слезавшая с его лица. Потом выяснилось и другое его достоинство, кроме улыбки. Йоси прекрасно шил, и даже притащил с собой какую-то маленькую, ручную машинку.

 

«Катюша».
На следующий день у боевиков, по Мишаниному выражению, начались «критические дни». Весь день на нас сыпались мины и РСы. Пока обходилось без жертв, только несколько человек контузило разрывами. Артиллерия и вертолеты старались не давать нас в обиду, но нам немного досталось. Связистам посносило все антенны, связь работала с перебоями. Продырявило баки с водой. Мы сидели в бункере, играли в карты, в нарды или просто трепались, прислушиваясь к разрывам. Киса спел нам новую песню, вычитанную в какой-то книжке:
Мы прыгаем ночью с гремящих небес
В пустыню, на джунгли, на скалы, на лес.
Ножи, автоматы и боезапас —
Завис над землею советский спецназ.

Жуем не резинку, а пластик взрывчатки,
Деремся на равных один против трех.
В снегу без палатки — и в полном порядке,
А выстрелить лучше не сможет и Бог…

Глядя на его карикатурную еврейскую морду, трудно было представить себе советский спецназ, если бы не обстановка казармы и не эхо взрывов наверху, мы бы его, наверное, засмеяли…
Вместе с нами сидел сапер Рахамим. Его боевой пес Тоби, зверская помесь овчарки, волкодава и десятка других свирепых пород, дрых в углу. Рахамим с интересом прислушивался к незнакомым словам, шевеля губами.
Скажите про это «зеленым беретам»,
Пусть знают они, с кем им дело иметь
В ледовом просторе, в лесу или в поле,
Везде, где со смертью встречается смерть.

Обстрел израильского укрепленного пункта.
При звуках последнего аккорда Тоби задрал хвост и шумно испортил воздух. Мишаня мрачно покосился на обоих.
Рахамим обрадовался:
— Когда пес пердит, он приносит счастье!
Мишаня заломил бровь и уставился на спящего «носителя счастья». Тот, невозмутимо скребанул лапой ухо, и выдал на «бис».
После двух контузий Мишаня вообще стал мало разговорчивым, предпочитая слову, дело.
Он поднялся, взял пса за все четыре лапы, так охотники носят подстреленную дичь, вынес удивленно завертевшего башкой пса в коридор, сгрузил его у стены и вернулся, затворив дверь.
— Так и надо, — одобрил Киса, — пускай лучше научиться обед с кухни носить, или на худой конец газету по утрам.

 

К ночи весь этот дурдом прекратился. Снова потянулись одинаковые дни, наряды, караулы. Несколько недель стояло затишье. Мы не вылезали за стены укреплений. Видимо командование решило сменить тактику. Офицеры ругались между собой, говорили что мы утрачиваем инициативу.
А однажды утром, два взвода подняли по тревоге и двинули на БТР-ах в район N. Сказали, что нужно помочь спецназу.
Фотография с www.fresh.co.il
Через некоторое время мы спешились и стали скрытно, чуть ли не ползком, продвигаться вперед. Скоро подобрались к холму. На пологом склоне росла оливковая роща; офицеры объяснили нам, что в глубине спецназовцы обложили какой-то дом, но пока ничего не предпринимали. Нам приказали занять позиции у края рощи, образовать внешнее кольцо окружения, замаскироваться и ждать. Все это, на тот случай, если снаружи кто-то захочет вмешаться. Когда мы поднялись на склон, из кучи листьев в двух метрах от нашего летехи неслышно поднялся снайпер в комбинезоне из маскировочной сетки и поманил его пальцем. Галь сначала шарахнулся от него, но потом, придав себе начальственный вид, вразвалочку подошел. Снайпер достал карту и, нашептав ему на ухо кучу ценных указаний, потыкав пальцем в карту, так же бесшумно растворился среди деревьев. Мы залегли, зарывшись в листья и репейник.
Высоко в небе кружил маленький беспилотный самолет-разведчик. Я представил себе, как сейчас операторы пялятся на нас в телевизор, курят, пьют кофе, шутят. И, наверное, если у нас будет идти бой и нам придется умирать у них на глазах, они будут так же смотреть, курить, пить кофе. В голове закрутились слова вчерашней песни:
Пусть даже команду отдали в азарте,
Сильней дипломатии ядерный страх.
А мы острие синей стрелки на карте,
Что нарисовали в далеких штабах…

Мы первые жертвы допущенной спешки
И задним числом перемены ролей.
В военной стратегии мы — только пешки,
Хотя и умеем взрывать королей!

И у генералов бывают помарки:
Вдруг синюю стрелку резинкой сотрут…
Но мы уже прыгнули, жизни на карте,
А сданные карты назад не берут.

Успокаивало то, что здесь карты брали назад всегда и любой ценой. Неважно, какие карты: сданные или… битые. На тела и останки солдат менялись сотни живых террористов, только чтобы пацаны вернулись домой.
Сзади послышалось шуршание, и к нам вышел солдат, ведя на поводке огромную желтую псину с темной мордой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что эта собака не занимается поисками наркотиков. Ростом с теленка пес величаво шел рядом со спецназовцем, под шкурой перекатывались мощные мышцы, а черная морда была серьезна и сосредоточена. И человек и пес легли рядом с Габассо. — Не помешаю? — прошептал ему собаковод.
— Нисколько! — ответил Габассо, обменявшись с псом выразительными взглядами.
Повернувшись ко мне, он прошептал на своём ломанном русском: «Смотри, какой большой собака. У него, как это вы говорите… а вспомнил, — «хлеборезка» как у крокодил, мой голова легко влезет!». От смеха я катался по траве, зажимая рот так, что даже пес с опаской подвинулся. Попытка перевести это собаководу успехом не увенчалась, на иврите это не звучало (Не знают местные, что такое хлеборезка), так что, он меня, к сожалению, не понял.
Прошло еще часа полтора, весеннее солнышко жгло нам спины. Мишаня рассказал, что наш новый радист Йоси даже спит с улыбкой в пол морды, он специально ночью проверил.
Наконец что-то начало происходить. Галь напрягся и прижал к уху наушник, то же самое сделал собаковод. Потом он достал бинокль и забубнил в гарнитуру рации, осматривая склон.
Вдруг мы все заметили маленькую фигурку, возникшую на склоне в пятистах метрах от нас. Боевик появился как будто из-под земли (потом выяснилось, что так оно и было, там оказался подземный ход). Он бежал вниз по склону, пригибаясь и прячась за валунами. Команды открыть огонь мы не получили, Мишаня со своим винтарем слился в одну линию. «Ну!», — хрипел он, — «Ну!». Но команды не было.
Собачник вскочил на ноги, отцепил поводок и что-то скомандовал псу, показав рукой. Пес молча скользнул вперед. Он несся за террористом, прячась в высокой траве и за валунами. Боевик уже удалился от нас метров на восемьсот, когда пес догнал его и прыгнул, но за секунду до этого убегающий оглянулся. Увидев летящего на него зверя, он только успел сгруппироваться и увернуться от огромных белых зубов. От толчка боевик отлетел в сторону, но на ногах устоял. Автомат, крутанувшись на ремне, улетел ему за спину. Пес уже готовился к новому броску, но террорист моментально выхватил из ножен на разгрузке здоровенный нож. Зверь остановился и попытался напасть сбоку, боевик отмахнулся тесаком. Человек и собака кружили на каменистом склоне холма.
Двое спецназовцев и собаковод бежали к ним. Я отобрал у Мишани бинокль, остальные тоже наблюдали, затаив дыхание, за разворачивающимся поединком. Все случилось за секунды. Пес изобразил ложную атаку, боевик вытянул ему навстречу руку с ножом. Пес, увернувшись от ножа, моментально сомкнул зубы на запястье. Даже на расстоянии километра мне показалось, что я услышал хруст кости. Выпустив руку, пес молнией прыгнул. Мгновение спустя, боевик лежал на спине, а пес стоял над ним, держа его зубами за горло. Поединок закончился.
Я думал, что зверь откусил террористу голову, но когда спецназовцы подбежали к ним и отозвали пса, оказалось, что пленный жив, пес просто придерживал его зубами за шею. Пока боевику перевязывали руку, пес подскочил к собачнику, поставил ему лапы на грудь и завилял хвостом. В это время нам скомандовали отступать. Из рощи выкатились спецназовцы, таща на себе двоих спеленатых боевиков. Еще один вел на поводке пса. Этот выглядел не меньше первого, только похож был на бельгийскую овчарку.
Мы быстро двигались обратно к бронетехнике. Нас догнали спецназовцы с пленным и пес с хозяином, который на ходу разглядывал потертый «Кабар» в кожаных ножнах. «Его трофей!», — кивнув на пса, сказал он, заметив мой взгляд.
В роще, где мы только что были, прозвучало несколько взрывов. «Сюрприз сработал», — ухмыльнулся один из спецов. Еще через несколько минут по нам открыли огонь со склона холма. А потом сели на хвост серьезно. На тропинку, вдоль которой мы двигались, с недолетом упало несколько мин. Мы уносили ноги, уже бегом.
Впереди загрохотали мощные взрывы. Что-то орал в рацию командир роты, наводя вертушки. Леха хлопнул меня по каске и показал рукой влево. Я на бегу повернул голову, и волосы у меня встали дыбом. На пригорке, в паре километров от нас, стояла какая-то колымага, в кузове был установлен лоток со НУРСами, и вся эта конструкция лупила в нашу сторону прямой наводкой. Очередной залп упал с перелетом метров в двести, земля под ногами вздрогнула, взрывная волна шарахнула, как доской, но мы продолжали бежать дальше. «Как фрицы под Сталинградом!», — проорал Леха. Над нами наконец-то пронеслись «Кобры», плюясь огнем. Но до того как они успели разнести на хрен самодельную «катюшу», она выпустила еще с пол лотка. Ракеты с ревом улетели вперед и взорвались в голове колонны. Кто-то дико заорал. Ведущая вертушка выпустила по установке залп ракет, и машина превратилась в огненный шар.
Разрывами зацепило двух солдат из первого взвода: одного в плечо, второму осколками почти оторвало ногу, несколько человек оглушило и сбило с ног. Врач и санитар бросились к раненым. Зорик стрелял из «Негева» длинными очередями по зарослям недалеко от нас, оттуда тоже мелькали вспышки выстрелов. Мимо пронесся Габассо, на бегу разворачивая носилки.
Пока перевязывали раненых, миной перебило ноги одной из собак. Пес, который был похож на кавказскую овчарку, лежал молча и даже не скулил, только смотрел красноречивым взглядом карих глаз. Не наложив повязку, нельзя было двигаться дальше. Наш санитар помог собаководу оттащить пса за гряду камней, там они начали лихорадочно бинтовать обе перебитые лапы, накладывая шины. Мы уже сильно отставали, задерживаться на месте было опасно. Зорик и спецназовец с ПК прикрывали их. Сзади подлетел Галь. «Добивай своего пса, — закричал он, — из-за него все подохнем!». «Я сначала тебя добью!», — заорал в ответ взбешенный собаковод, не отрываясь от дела. «Что?! — завопил Галь, — Что ты сказал?!», — и попытался направить автомат в сторону собаки. Один из спецназовцев схватил оружие за ствол, задирая вверх. Ситуацию спас наушник рации, там кто-то забубнил и Галь убежал, пообещав разобраться с нами позже. Половину своего еще не заработанного авторитета в наших глазах он только что потерял. Мы взвалили повеселевшего пса на носилки и рванули дальше.
Через полчаса мы уже сидели в «Накпадоне», который, ревя двигателем, вез нас на базу.
Раненых и спецназ забрали вертолеты. Сегодня вроде обошлось, хотя импровизированная «катюша» понаделала дел.

 

Братья по оружию.
На базе летеха попытался накатать «телегу» по поводу того, что ему, мол, угрожали, но естественно, не нашел свидетелей.
На следующее утро было тихо. Полчаса назад Габассо и Йоси сменили нас с Зориком в карауле, и все эти полчаса я безуспешно пытался выиграть партию в нарды у нашего второго пулеметчика — друза по имени Аюб. Но так как я научился играть сравнительно недавно, а Аюб играл в нарды с пеленок, то шансов у меня было не много. Мы играли на тосты, кто проигрывает, готовит тосты на всех. Один раз, я уже сходил на кухню.
«Лошадью ходи, лошадью!», — раздалось с верхней кровати; это Леха проснулся и решил помочь советом. Аюб невозмутимо посмотрел на него и хотел что-то ответить, но в это время наверху раздался взрыв. Сразу же по коридору пробежал дежурный офицер. «Взрыв на третьем посту!», — крикнул он. У меня упало сердце, именно там Габассо и Йоси сменили нас полчаса назад. Мы не сговариваясь рванули к выходу.
В воздухе стоял мерзкий запах горелой курицы. Вокруг были разбросаны мешки с песком, Валялся сбитый со станка, покореженный пулемет. Габассо сидел, в ходе сообщения прислонившись к снарядным ящикам, залитым бетоном, и мычал, ворочая выпученными глазами. Вся правая половина лица была обожжена, опухшие пальцы на руке неестественно торчали в сторону. Ротный, сидя на корточках, тряс его за разгрузку. «Кто это?!», — кричал он в лицо Габассо, показывая на распластанное в проходе тело. «Кто дежурил с тобой?!». Габассо только мычал и тряс головой.
— Не ори на него! — сказал подошедший сзади Галь, — Это был Йоси!
Я потянул Йоси за разгрузку, перевернул и тут же отпрыгнул назад, сбив с ног, стоящего позади Галя. Спереди все тело превратилось в обугленный кусок мяса, кумулятивная струя ПТУРа сожгла все.
Габассо положили на носилки, над ним химичили врач и санитар. Ему сегодня крупно повезло. ПТУР летит примерно две с половиной секунды, он услышал характерный звук пуска и инстинктивно отпрыгнул назад, а Йоси не успел… или в тесной бетонной коробке не услышал. Взрывом Габассо швырнуло в ход сообщения, слегка опалив. При приземлении он вывихнул четыре пальца на правой руке и не слабо приложился о бетон. Врач вправил пальцы и, заклеив опаленную морду, оставил его под наблюдением еще на день, проверить, не «протекла ли у него крыша». Мы вернулись в комнату. Через пару минут ввалился ротный. Он пробежал глазами расписание караулов. «Ты и ты! — капитан ткнул пальцем в Леху и Мишаню, — Возьмите в оружейке пулемет и двигайте на «третий пост». Ротный повернулся и молча вышел. Пацаны побледнели переглядываясь. Страх проступил на лицах у обоих. Наверное, у меня на лице тоже, но идти на открытый пост, такой же, как тот, на котором всего несколько минут назад погиб наш товарищ, предстояло им.
— Мужики! — обнадежил Аюб, — не ссыте, мы вас сменим через два часа, все будет нормально
Это мало кого утешило, но оба медленно собрали амуницию побрели к оружейке.

 

Боевик с «Сагером» позирует журналистам.
На похороны нас не выпустили. Не было возможности вернутся в Израиль. Послали других солдат бригаты и ротных секретарш, телефонисток. Главное чтобы было много коричневых беретов, чтобы родители видели. Хотя несчастные родители, вряд ли обращали внимание на подобные вещи.
В столовой, по телевизору, сквозь сетку помех, политики обсуждали вывод войск из Ливана. У нас же все оставалось по прежнему, но кое-какие перемены чувствовались. Почти прекратились выходы на проверки дорог и в засады. Стали чаще отменять выезд конвоев, приходилось питаться сухим пайком. Разведка предупреждала, что у Хизбаллы появились ракеты «земля-воздух», поэтому вертолеты залетали очень редко. До недавнего времени потерь не было, но теперь боевики научились бить ПТУРами точно по сторожевым постам; четверо солдат уже погибли в других опорных пунктах, Йоси был пятым. Видимо, у террористов появился снайпер, которого они просто везли с запада на восток обстреливая все попадавшиеся ОП. Погибшие и раненые солдаты отмечали маршрут снайпера.
В ОП Ротем — погиб Рафаэль Зангвиль. В ОП Гальгалит — погибли сразу трое: майор Тадхер Темпельхоф и 2 старших сержанта, Лиор Нив и Цахи Малька. В Бофоре — погиб Цахи Итах.
И вот теперь пришла наша очередь. Потом, разведка подтвердила, это был снайпер, говорили даже что он русский. Всаживал ракету прямо в смотровую щель бетонного укрытия, причем на предельной дистанции, часто кабель управления отрывался еще до цели но, ракета «доработанная» умельцами из Хизбаллы, не самоуничтожалась, а продолжала полет неуправляемой, и попадала в цель.
Много лет спустя я попытался разузнать подробности и выяснить, был ли вообще этот загадочный русский снайпер. С одной стороны, чтобы стрелять иранскими ракетами по израильским солдатам на ливанской земле совсем не нужен импортный русский стрелок, но с другой стороны в девяностые годы на территории бывшего СССР появилось столько безработных военных профессионалов, что это вполне реально.
Из тех кусочков информации, что мне удалось насобирать, такой снайпер действительно был. Бывший офицер ВДВ, после развала СССР какое-то время продолжавший служить на Украине. Но, к сожалению, оценить уровень достоверности этой информации я не в состоянии.
Наконец кто-то там, в штабе округа или в генштабе отдал приказ. К нам потянулись грузовики с цементом и жители окрестных деревень, преимущественно христиане, желающие подработать. Укрепления накрыли дополнительным слоем бетона. Саперы установили вокруг постов железные решетки, для защиты от ракет.
Почти каждый день приезжали цадальники, помогали нам в хозяйственных работах. Они, всем своим видом, излучали неувереность. Парикмахер, араб-христианин по имени (или кличке) Зузу, молодой, вечно ухмыляющийся парень, с прилипшей к губе сигаретой, прямо спросил, когда мы собираемся сматывать удочки?
Мишане, который в этот момент корчился на снарядном ящике, пока Зузу изображал на его голове модельную стрижку «кацуц» , ответить было нечего. Я промычал ему что-то обнадеживающее, чувствуя себя полным дерьмом.
Зузу невозмутимо прикурил новую сигарету, выдрал своей тупой машинкой последний Мишанин клок волос и ухмыльнувшись ушел к своим.
Мы печально проводили его взглядами. Цадальники разбирали оружие и рассиживались по своим машинам. На территорию базы их пускали только безоружными.
Мишаня вздохнул, похлопал себя по выстриженной голове. Потом помахал им рукой. Парикмахер ухмыльнулся и махнул в ответ.
Вообще-то стрижек в запасе у Зузу имелось целых две. Первая называлась «кацуц» и означала обдирание головы под ноль. Соответственно вторая называлась «ле кацуц» и оставляла на голове сантиметр волос. Просто у Зузу была только одна насадка на машинку, с помощью которой он выполнял «ле кацуц». Для «кацуц» насадки не требовалось.

 

В один из дней нам объявили, что мы выходим в засаду. Видимо появилась точная информация.
Засада требовала тщательной подготовки. Нужно проверить все: оружие, магазины, батарейки в ПНВ, красный фильтр на фонарь, нож, сухпай, подогнать амуницию и многое другое. Главное было ничего не забыть, любая забытая мелочь в таком рейде могла дорого стоить.
Каждому довесили какой-нибудь груз, мне досталось тащить двадцатилитровую канистру.
Мы шли вытянувшись в ряд, плавно «просачиваясь» сквозь окружающий пейзаж, держа дистанцию; прибор ночного виденья показывал все вокруг в призрачно зеленом цвете. Впереди луна освещала цепочку голов, у каждого на каске был надет большой чехол из маскировочной сетки, что делало некоторых солдат похожими на гномов в колпаках, не хватало только Белоснежки. Было прохладно, но страх, старый знакомый, моментально согрел меня. Страх шел впереди, словно хороший экскурсовод: «Видишь во-о-он тот овражек? Это идеальная позиция для пулеметчика. А здесь, наверняка, стоит мина направленного действий, отсюда она накроет весь авангард…, не забывай смотреть под ноги, зацепишь растяжку…». Мысли в голове скакали как бешеные, пот струился из-под каски обтекая наглазник ПНВ, а вокруг стояла тихая средиземноморская ночь, пели цикады, звезды перемигивались, словно посмеиваясь над нами.
Под утро мы окопались на каком-то стратегически важном перекрестке. Завесившись маскировочной сеткой, зарылись в землю. Потекли минуты ожидания. Офицеры периодически чего-то высматривали на карте и шепотом спорили; время тянулось мучительно медленно.
Все, так сказать, потребности мы справляли в бутылки и полиэтиленовые мешки, которые потом уносили с собой, чтобы не выдать место засады. Главное было не перепутать бутылки, поэтому мы их размалевывали, как и чем могли. После двух-трех суток такого времяпровождения наступало состояние обалдения, и бутылки всегда кто-то путал; потом, хлебнув мочи, дико матерился шепотом, под ржач — опять же шепотом — остальных.
Днем мимо нас проехало несколько машин, один джип был явно с боевиками, в камуфляже, с оружием, но команды не было… На закате, на нашем левом фланге раздался какой-то шум, потом в яму, где мы прятались, свалился Галь, а за ним через все наши позиции пронесся дикий кабан, сердито хрюкая. Оказывается, он выскочил совершенно неожиданно, прямо у Галя перед носом. Пару секунд они смотрели друг на друга. Рефлекс, натасканный на бородатых, вооруженных джигитов, дал осечку. Такое животное Галь, выросший в Тель-Авиве, где нет даже нормального зоопарка, никогда прежде не видел. Кабан, наверное тоже. Свин честно попытался высмотреть в нем знакомые черты брата по разуму, ведь такая же щетинистая морда, перемазанная землей. Но, поняв что обознался, кабан ломанулся вперед, спихнув вниз и без того растерянного взводного. Галь огреб за демаскировку, кабану удалось уйти безнаказанно. «Какое жаркое побежало!» — причмокнув, прошептал ему на прощание Леха, тоскливо выковыривая из банки, подаренным нами ножом, остатки люфа (исключительно невкусной армейской тушенки). И снова потянулись томительные часы ожидания.
Ночь была беспокойная. Далеко восточнее нас вспыхнула стрельба, потом над нами протарахтели вертушки. Еще через полчаса Галь, пошептавшись по рации, поднялся и жестом показал передать по цепочке, что мы начинаем движение. Одно отделение с командиром роты остались на месте. Мы же куда-то медленно потащились. Я оказался в авангарде, передо мной были только Галь и Аюб. Какое-то время мы крались в темноте, луна пряталась за облаками, но иногда выглядывала и заливала окрестности довольно ярким светом; мы пережидали и двигались дальше. Два раза Галь останавливался и, сверяясь с картой менял направление. Мы прошли через какой-то овраг, вдруг Аюб остановился и показал влево, через ПНВ я увидел два низких размытых силуэта между деревьями. Галь вскинул кулак вверх, мы опустились на одно колено, обе подозрительные фигуры тоже присели. Затем он показал нам двоим открыть огонь. Захлопали выстрелы, оба силуэта повалились на землю. Время как будто остановилось. Мы медленно приблизились к ним. Тела лежали неподвижно. Луна вышла из-за облаков, заливая все мертвенно бледным светом. Я поднял ПНВ, чтобы лучше видеть. По мере приближения картинки падали в мозг словно кусочки пазла на стол. Первая — около тел лежали М16, а не «калаши», вторая — на касках такие же чехлы, как у нас, и третья — надпись «Динамо Киев» на бронике одного из них. Последняя мысль сложила весь пазл в картинку: кретин-лейтенант не предупредил о том, что мы разворачиваемся и мы открыли огонь по своему же хвосту. Я услышал рядом крик Аюба: «Ховееееш!» и провалился в темноту…

 

Темнота… кромешная тьма. Кто-то невидимый, оставаясь в тени, включил лампу, высветив круг на столе. Под свет лампы на стол падали фотографии, одна за другой: ночной лес в приборе ночного видения… два размытых силуэта… вспышки выстрелов… тела, М16 рядом с ними… надпись «Динамо Киев» на бронике. ЛЕХА!
Я моментально проснулся и вспомнил все. Меня аж подбросило на кровати: долбанув башкой об раму. Закинув руку на койку надо мной я нащупал под пальцами грубую ткань спальника… пустого спальника. Леха…
Меня трясло мелкой дрожью, все тело покрылось липким потом. В темноте казармы красным светом вспыхнул фонарь. Призрачный луч метнулся по рядам коек и осветил заспанную Мишанину морду.
— Пойдем, покурим, — предложил он.
Мы сидели в укрытии для эвакуации раненых под толстой бетонной крышей, с непривычки я закашливался после каждой затяжки (бросил курить с год назад), но сигаретный дым привел меня в чувство.
Мишка рассказал, что засада, естественно, накрылась. Нас эвакуировали. В вертолете я два раза я кидался на Галя, но пацаны каждый раз оттаскивали меня. Потом доктор вколол какую-то дрянь, и я отрубился. Галя сразу же отозвали, он улетел с теми же вертолетами, которые нас вывезли. Мишаня снова оказался командиром взвода. С пацанами дела плохи. Леху тяжело ранило, но керамический бронежилет спас ему жизнь, Хаим, тот, кого мы подстрелили вместе с Лехой, умер в вертолете, не долетев до госпиталя.
Меня опять затрясло, затягиваясь я видел как скачет перед глазами огонек сигареты. Так мы просидели до утра.
— Пойми дурень! — «грузил» меня Мишаня, — Идет война! А на войне всякое может случиться. Не твоя вина, что этот мудак Галь заблудился!
Меня это не утешило. Утром я приплелся к врачу. Аюб как раз выходил от него, когда я подошел. Он хлопнул меня по плечу.
Ему все пофиг, у него предки еще с крестоносцами воевали, он, блин, воин в сотом поколении, психика устойчивей на такие дела. Все это мне объяснил врач. Я старался показать ему, что со мной все в порядке. Он не верил, конечно, и пришлось долго уговаривать его, отказываясь от горы разноцветных таблеток. Врач, резервист в чине капитана, с сомнением качал головой. «Зайди к командиру роты», — сказал он на прощание.
Капитан долго выспрашивал, что да как, смогу ли выполнять свои обязанности. Я сказал, что все в полном порядке. Он отпустил меня, освободив на сутки от караулов и нарядов. Вернувшись в казарму, я посмотрел на Лехину кровать: на глаза навернулись слезы.
Я лег, отвернувшись к стенке, чтоб не приставали; сон не шел, в голове была полная пустота.
Через какое-то время я провалился в сон, и все повторилось по новой: круг света на столе, фотографии, «Динамо Киев». Я подскочил весь взмокший, в голове одна мысль: я убил Хаима! Не знаю, сколько я просидел в прострации, потом ввалилась смена караула, Мишаня и Зорик потащили меня в столовку, через несколько минут к нам присоединился забинтованный Габассо.
Ребята набросились на еду, мне же кусок в горло не лез. Со стола, где сидели офицеры, я чувствовал косые взгляды. Приходилось есть и делать вид, что все хорошо, я не хотел, чтобы меня отправили в тыл к психиатру.
— Я достал лекарство, — произнес Мишаня.
Мы с удивлением посмотрели на него.
— На улице, — сказал он и встал.
Все заинтриговано поднялись за ним. Мимо проходили два связиста.
— Видал, — тихонько сказал один другому, не замечая меня, — вчера дружка своего завалил, а сегодня обед наворачивает, как ни в чем не бывало!
В моей голове полыхнул взрыв ярости, тело как освобожденная пружина рванулось к связисту. Споткнувшись о чью-то ногу, я рухнул на Мишаню.
— Осторожно, — пробормотал Зорик, убирая ногу, — не споткнись!
Мишаня встряхнул меня как игрушку и поставил на землю. Перед глазами малость прояснилось. Мы вышли из бункера, пацаны запихнули меня в бронетранспортер и залезли следом. Мишаня достал бутылочку из под минеральной воды.
«А доктор-то, свой мужик оказался, в семидесятые годы из Минска приехал. Tебе привет передал, медицинский, девяностовосьмиградусный!» — Мишаня достал стаканчики и разлил спирт. Зорик разбавил водой из фляжки, Габассо, просто, в шоке, хлопал глазами.
— Ну, вы, русские, и психи, — проворчал он, понюхав бутылку. — Вы же не будите пить ЭТО!
И в ответ получил полный стаканчик. Мы молча выпили, не чокаясь, потом еще. Меня немного отпустило, накатил расслабон и горячая волна растопила лед внутри.
— Завтра прилетит новый мем-мем (командир взвода, ивр.) и следователь из МеЦаХа (следственный отдел военной полиции), — сказал Габассо, — Я у связистов подслушал.
— Та-а-ак! Доктор сказал, принимать перед сном, так что больные в койку, a с мем-мемом потом разберемся, — Мишаня разлил по стаканам остатки спирта.
Ночью кошмаров не было. Я спал как убитый. В полночь прилетел вертолет, привез провизию, газеты, следователя и нового взводного.
С десяти часов нас всех по очереди дергали к следователю. Я ответил на кучу его вопросов, а когда вышел в коридор, там уже собрался весь взвод. Мем-пей(комроты, ивр.) представил нам невысокого поджарого парня в погонах старшего лейтенанта.
— Знакомьтесь, это Эрез, ваш новый командир.
Эрез здоровался, с каждым из нас перебрасываясь парой фраз. Я заметил, что от его рукопожатия пацаны морщились: у израильтян не принято сильно жать руку. Мне же это нравится, я вечно таскал с собой резиновый мячик, так что меня ему было не удивить. Взводный подошел ко мне, взгляд светло-голубых глаз казался ледяным. От него веяло холодом, как из приоткрытого холодильника… в морге.
— Будем знакомы. — Руку зажал гидравлический пресс, но я держался, в его глазах вспыхнуло удивление.
— Очень приятно, — выдавил я с трудом и пресс с хрустом дожал мою руку.
— Знаю о том, что у вас произошло, со мной можете быть спокойны. — тиски на моей руке разжались, — Мы им еще порвем задницу! — сказал Эрез.
Я вгляделся в его глаза, но вместо намека на улыбку мне померещились ряды табличек с номерами на безымянном кладбище террористов в иорданской долине. Лейтенант отвернулся к Мишане.
— Серьезный парень! Только отмороженный какой-то! — прошептал мне Аюб.
— Еще посмотрим, — ответил я.
Эрез действительно оказался серьезным парнем, хотя и довольно странным, но эта война повлияла на всех нас по-разному.
Во-первых, он поселился у нас в казарме, а не в офицерской комнате на две койки. Во-вторых, он выбрал койку Хаима, и, в-третьих, Эрез мог часами лежать неподвижно с открытыми глазами, глядя в потолок. Если к нему обращались по делам, не связанным с его обязанностями, он мог просто не заметить. Кроме того, Эрез чувствовал каким-то седьмым чувством фугасы, мины и боевиков вообще.
Через несколько дней, взвод пылил, растянувшись в два ряда вдоль дороги делая «птихат цир». Уже больше часа мы тащились за саперами спотыкаясь об щебенку и глотая пыль разморенные майским солнцем. Дорога все время шла в гору, пот стекал из-под каски и щипал глаза, бронжилет, огромным горчичником прилип к телу. Мы устали, однако в любую секунду были готовы огрызнутся огнем. В ста метрах впереди дорога заворачивала, редкие кусты на обочине, ближе к повороту переходили в густые заросли. Эрез в нарушение всех инструкций шел рядом со следопытом. Вдруг они остановились, мы тоже послушно встали и опустились на одно колено. В воздухе повисла тишина, прерываемая лишь завыванием ветра. Эрез стоял прислушиваясь к чему-то. За его спиной, в недоумении застыл недавно вернувшийся из госпиталя Моше, теребя антенну рации. Саперы выдвинулись вперед и стали что-то изучать на обочине. Наконец Эрез шагнул вперед, жестом подозвав Аюба и Мишаню. Проходя мимо саперов он перебросился с ними парой слов, за тем все трое втянулись в заросли шагая след в след по едва заметной тропке. Минуты тянулись, падая каплями воды из плохо завинченного крана, но ничего не происходило. Зорик достал было фляжку, но почувствовав искрившее в воздухе напряжение сунул ее обратно в чехол и в этот момент, за поворотом ударили выстрелы. Четко грохнула Мишанина винтовка, пулеметная очередь почти совпала с ней и снова все стихло. Наконец саперы махнули нам и двинулись вперед. Сразу за поворотом, на обочине лежал боевик в новеньком камуфляже, все еще сжимая в руках винтовку. Голова его была разворочена пулей, на уцелевшей части лица зеленели разводы камуфляжной краски.
— Мда, — пробормотал Зорик, проходя мимо, — причина смерти типичная асфиксия!
Метрах в пятидесяти далее, около полузакопанного фугаса, лежало еще одно тело. Эрез стоял над ним, держа в руках трофейный АК 47. Отстегнув магазин, он клацнул затвором, выщелкивая патрон из ствола и аккуратно положил «калаш» на землю. Во всех его движениях чувствовалась какая-то ностальгия. Зорик тоже обратил внимание на то, каким взглядом лейтенант смотрел на АК. За обедом мы поговорили с Зориком, и пришли к выводу, что наш новый командир имел в прошлом отношение к морским коммандос, у них «калаш» — штатное оружие, вот он и загрустил. Через несколько лет я случайно встретил Эреза, и он подтвердил наши предположения.

 

В тот день мы с другом всплывали после погружения на затопленный ракетный катер в Эйлатском заливе. Было около десяти утра, солнце вставало над иорданским портом Акабой и светило нам в спину. До поверхности оставалось около десяти метров, мы оказались над пологим, покрытым белым мелким песком, дном. Воздуха у нас в баллонах оставалось по восемьдесят атмосфер, так что торопиться было некуда. Мы зависли над дном, купаясь в косо пронизывающих воду солнечных лучах и балдея от невесомости. На песке плясали зайчики от волн. В полу метре от маски вертелась рыба-попугай, переливаясь всеми цветами радуги; мой напарник, перевернувшись на спину и вытащив загубник, пускал пузырьки колечками, как дым сигареты, чем несказанно удивил стайку бычеглазов.
Вдруг, откуда-то из голубой бездны позади нас, вылетела пара аквалангистов. Они пронеслись мимо, стелясь над дном. Затем, синхронно поменяв направление мощным гребком широких джет-финов, исчезли между валунами метрах в двадцати левее. Испуганная pыба-попугай сломя голову унеслась в глубину. У обоих были акваланги замкнутого цикла (не выпускающие пузырьков), редко встречающиеся среди любителей подводного плаванья, но больше всего меня поразили их движения — обычно аквалангисты плывут неторопясь, чтобы тратить меньше воздуха и смотреть по сторонам — эти же двигались быстро и резко, как хищные рыбы, и если мы чувствовали себя под водой в гостях, то эта пара была явно в родной стихии.
Когда мы вылезли из воды, они уже полоскали свои акваланги в специальном колодце с пресной водой под навесом клуба, и в одном из них я узнал Эреза. Пока мы брели к берегу по колено в воде, на пляже наших глазах разыгралась любопытная сцена. Какой-то ублюдочного вида толстяк, загорающий на лежаке перед клубом, допив банку пива и известив об этом окружающих громкой отрыжкой, с довольным видом зашвырнул окурок прямо в море, туда, где в прозрачном ультрамариновом прибое резвились стайки ярких коралловых рыбок.
Эрез задумчиво проводил взглядом окурок и направился к толстяку. Подойдя к нему, он с ледяной вежливостью потребовал подобрать окурок и бросить его в урну. Толстяк, не глядя, послал его подальше, но потом поднял взгляд и, оцепенев, как кролик, увидевший удава, сразу сдулся. Бормоча извинения, толстый потрусил к воде. Его небритый товарищ с массивной золотой цепью на шее, подскочил к Эрезу сзади и рванул за плечо. Эрез легко поймал его запястье и, заломив руку, усадил обратно на лежак. Небритый понял, что ему лучше еще позагорать. Толстяк, выловив в волнах бычок, с видом побитой собаки побрел к мусорке. Инцидент был исчерпан.
Прополоскав акваланг, я подошел к Эрезу. Поздоровавшись, я прямо сказал ему: «Ты ведь служил в шаетет»? (подразделение морского спецназа, ивр.) «Угу, — пробурчал Эрез со свойственной ему «общительностью,» — до четвертого сентября девяносто седьмого года, и больше не спрашивай меня об этом». Первый и единственный раз я увидел в его глазах не холодную ярость, а затаенную боль.
В ночь с 4 на 5 сентября 1997 года израильские морские коммандос, высадившиеся на ливанском побережье, попали в засаду, и приняли неравный бой с превосходящими силами врага. Погибла почти вся группа бойцов морского спецназа, включая командира, подполковника Йоси Куракина. С большим трудом удалось эвакуировать тела погибших. Во время эвакуации погиб врач, прилетевший на выручку группы поддержки.
Но эта встреча произошла уже после нашего дембеля, а пока Эрез водил нас на патрулирования и засады. За полное отсутствие эмоций во всех ситуациях, нового лейтенанта прозвали «терминатором».
Как то раз, мы сидели в бункере, пережидая очередной обстрел. Леха вдруг оторвался от газеты. «Во! Статья про Ливан!», — заявил он и начал читать вслух, постепенно около него собрался почти весь взвод. В газете было напечатано интервью с десантником-пулеметчиком, который не встал в атаку, когда они напоролись на группу боевиков, и ротный приказал: «Вперед!». Дело происходило на склоне холма и хотя террористы были ниже десантников, из-за особенностей рельефа они оказались в более удачном положении.
Все, рванулись вниз, навстречу боевикам, стреляя на ходу, а этот парень просто остался на склоне. Там внизу шел бой. Погиб командир роты, получив пулю в лицо. Хрипел простреленной грудью лейтенант-взводный, а он просто лежал и смотрел. Перед ним, бежали его товарищи, стреляли и падали от ответных выстрелов, но он не встал. Боевики забрали секретную рацию, сняли с кого-то из погибших ребят ПНВ, добили взводного и ушли, а этот урод просто хотел жить и ничего не сделал. На каком-то этапе шальная пуля попала в пулемет, повредив его. Но ведь он мог воспользоваться личным оружием или взять винтовку у раненого товарища.
И ведь что характерно, его мать была одной из тех, кто создал организацию «Четыре матери».
После разбора полетов комбат пообещал десантнику, что на следующей операции тот пойдет первым, сразу за следопытом.
Но перед выходом на следующее задание этот «герой», играя в баскетбол, поскользнулся и повредил ногу.

 

Статья оставила тяжелое впечатление. Несколько минут все молчали, переваривая текст, а затем казарма превратилась в студию «Попполитики» . Каждый хотел высказать свое мнение. Все орали, на шум подходили еще пацаны, читали статью и присоединялись к крикам.
Были такие, которые говорили, что десантник — дерьмо, но были и те, кто считал, что десантник, конечно, дерьмо, но его можно понять. Может парень видел, что шансов нет, четверо погибших лучше, чем пятеро или шестеро.
Были и те, что молчали, но было ясно: они не осуждают этого парня, более того, в их глазах читалось сомнение и неуверенность.
— Если уж в разведроте десантуры такое происходит, — пробормотал, Мишаня, — значит мы в полной заднице!
Дискуссию прекратил Эрез, пробежавший глазами статью и пообещавший зубами порвать того, кто попытается повторить «подвиг» десантника. Глядя на него, я подумал, что так оно и будет. Статью Эрез торжественно спалил в снарядной гильзе, заменявшей пепельницу: «Здесь вам не десантура, здесь «махра», пехота! Только попробуйте опозорить честь батальона!».

 

Боевики готовятся к атаке.
Споры продолжались еще долго, статья надломила мотивацию в роте, в глазах у каждого читался немой вопрос: «А ты, встанешь? А ты прикроешь мою спину?».
Что-то неуловимо изменилось в поведении солдат. На инструктажах, перед выходом на задания задавались глупые вопросы: зачем и почему. Кое-кто пытался просто отказаться и не выполнить приказ.
Эрез старался задавить «бунт» на корню, но даже ему такое не удавалось, хотя в наших глазах, он был сверхчеловеком. Они вместе с комбатом провели несколько бесед, пытаясь объяснить, что мы выполняем свой долг, но все равно, что-то сдвинулось в солдатских мозгах. Служба продолжалась.
Несколько раз, по ночам, вертолеты доставляли, какую-нибудь шишку в погонах. Все они толкали речи о том, какую нужную работу мы делаем, но через несколько часов улетали домой. А мы оставались. Наша компания держалась вместе, уж друг в друге, мы были уверены, как в себе.

 

Однажды днем нас вернули с середины очередного патрулирования. На базе выяснились плохие новости. Боевики организовали крупные демонстрации гражданских и под прикрытием толпы приблизились в плотную к нескольким укрепленным пунктам Южно-ливанской армии. ЦАДАЛЬники не захотели стрелять в толпу, а по другому разогнать подстрекаемый террористами народ они не смогли. В результате солдаты разбежались, а Хизбалла завладела двумя стратегически важными точками на северо-востоке.
Система опорных пунктов покрывала всю зону безопасности в Южном Ливане. Часть из них занимали солдаты ЦАДАЛя, а часть — израильтяне. Эта система обороны была тесно взаимосвязанна, образовывая линию где каждый прикрывал соседа и контролировал определенный участок территории. Потеря двух звеньев в это цепи открывала боевикам дорогу в наш тыл, к израильской границе.
К вечеру оказалось, что ЦАДАЛь отходит по всей зоне безопасности. Ночью пришел приказ готовится к отступлению. Мы были в шоке. Хотя разговоры о выводе войск велись давно, даже вывозили потихоньку кое-какое оборудование, но никто не мог предположить, что все кончится в один день. Почти двадцать лет эта база была домом для нескольких поколений солдат, а теперь все полетело к черту. Почему-то это сразу было воспринято нами именно как бегство, может из-за того, что все случилось так быстро. Ошарашенные, мы разошлись собираться. Даже «терминатор» выглядел растерянным.
Укрепленный пункт стал похож на растревоженный муравейник. О сне можно было забыть. Саперы сразу начали готовить бункеры к подрыву. Остальные демонтировали оборудование. Командовавший базой подполковник заявил, что не оставит боевикам даже пустой консервной банки с клеймом ЦАХАЛя.
Все, что нельзя было вывезти — приказали сломать. Во дворе саперы бережно разбирали памятник, поставленный на месте гибели двоих солдат в 1982 году. Подполковник лично руководил работами.
Бронетранспортеры стояли с откинутыми задними аппарелями, по которым солдаты грузили оборудование связистов, пулеметы, тюки с формой, компьютеры. Часть барахла крепили на огромные бронированые бульдозеры Д-9. Мы вкалывали до рассвета. Толстым слоем краски замазали все надписи нацарапанные на стенах за многие годы. Закрасили нарисованные эмблемы подразделений.
Утром ЦАДАЛЬники оставили все укрепления в нашем районе и смылись в сторону границы. Хорошо хоть предупредили в последний момент. Они бросили оружие, танки, бронетранспортеры и артиллерию, все это досталось врагу. Мы остались совсем одни. Я не винил ЦАДАЛьников. В отличие от нас, они рисковали всем, а главное жизнями своих родных и близких.
Часть гарнизона должна была выехать раньше и объединиться с колонной из другого укрепленного пункта. Оставались только саперы, наблюдатели и минимум пехоты, в том числе и наш взвод. Ну и конечно необходимая нам «броня» с экипажами. В полдень колонна выехала из ворот.
Нас осталось пятьдесят шесть человек. Отход назначили на 23:50. Лихорадочная работа продолжалась. На складе лежало в общей сложности около пяти тонн взрывчатки. Один заряд приходился на каждые три метра. В полу километре севрнее начинались первые дома деревушки прилепившейся к склону холма. Саперы попытались рассчитать все так, чтобы жителям не очень досталось от взрывной волны.
К обеду мы собрались в ободранном помещении каптерки, доедая оставшиеся в деликатесы. В углу возвышалась целая гора консервов, каждый выбирал на вкус. Только Зорик примостился в коридоре, на специальных распорках, под потолком, помогая связистам снимать оставшиеся кабели.
Габассо выкопал пасхальную фаршированную рыбу, а Мишаня жевал тунца, аппетитно запивая шаббатным вином. В это момент на склад ввалился Терминатор. Набив карманы консервами он собрался уходить, но в последний момент засек бутылку. За вино Мишане влетело по самое не могу. Эрез прочитал ему лекцию о том, как важно сохранять бдительность, и пообещал отдать под суд на «большой земле». Полупустую бутылку взводный унес с собой. Когда его шаги затихли, под потолком коридора раздался взрыв хохота. Затем Зорик обрушился вниз, в облаке пыли, продолжая корчится от смеха. Минут пять мы топтались вокруг тщетно пытаясь понять в чем же дело. Но он только катался по грязному полу и дико ржал дрыгая ногами.
Наконец Зорик немного отдышался. Оказалось, что он видел как наш взводный вышел из комнаты, достал из кармана бутылку и в один глоток опустошил ее.
— Ну, козел! — обиделся Мишаня.
Теперь настала наша очередь смеяться.
Хохот гулко перекатывался в пустой бетонной коробке, жутковатым эхом разлетаясь по помещениям.
Зорик поворошил кучу консервных банок на полу, выбрал тунца в масле и виноград. Взрезав банки ножом, он с аппетитом принялся за еду. Пару минут мы молча жевали, наблюдая за разносящими кругляши мин саперами.
Сигнал тревоги взвыл совсем неожиданно. По трансляции объявили занять позиции.
Первое что я увидел, выглянув из траншеи, был танк: старый, бурый от ржавчины Т-55 катил по дороге в нашу сторону, желтые флаги Хизбаллы торчали из всех щелей и люков. Танк, наверняка бросили ЦАДАЛЬники, причем совсем недавно. Своей бронетехники у террористов не было. За танком катили разномастные легковушки, набитые вооруженными боевиками, орала музыка, все размахивали флагами, стреляли в воздух. Видимо, заметив уехавшую часть гарнизона и отсутствие флага, боевики подумали, что мы уже ушли. За насыпью, окружавшей базу, прятался наш танк, недалеко от него стоял бронетранспортер М113, с установленным на нем шестиствольным «вулканом». С дороги их было не видно, а значит, террористов ждал сюрприз. «Не высовывайся, — сказал оказавшийся рядом Эрез, сдергивая меня с бруствера, — Кажется, без нас разберутся». Он оказался прав, когда до боевиков оставалось не более километра, танк и бронетранспортер, одновременно взревев двигателями, выкатились на насыпь, первый снаряд попал Т-55 под башню, в танке грохнуло, из люков повалил дым. В это время бронетранспортер прошелся очередью из «вулкана» по замыкающему мерседесу, машина на глазах превратилась в решето, бензобак взорвался, выскочить не успел никто. Подбитый танк, по инерции продолжая катиться, съехал с дороги, и взорвался, видимо, сдетонировал боекомплект. Башня, медленно кувыркаясь, поднялась в воздух и упала на обочину. Загрохотали наши пулеметы, танк тем временем уничтожил снарядом еще одну машину. Разгром довершили два «апача» появившиеся над горящей колонной и прочесавшие остатки на дороге из своих пушек. Все было кончено.
Радости эта победа не прибавила, ведь предстояло ночью пробираться домой, а теперь нас точно ждали неприятности.
На укрепления посыпались было мины, но боевикам быстро надоело это занятие.
В 23:30 мы сидели в бронетранспортере. Мишаня расстроено бормотал себе под нос: «А как же, пацаны? Как я теперь отомщу?».
В ответ Зорик хлопнул его по каске и сказал свою знаменитую фразу: «Война никогда не кончается! По крайней мере, здесь, на этой земле. Ты что думаешь, мы уйдем и все? Не-е-ет… просто война продолжится, только ближе к дому, на границе или погаснет здесь, но полыхнет в другом месте!».
В назначенный час в небе зарокотали вертолеты и мы тронулись.
Колонна разделилась на три группы. Основная часть, возглавляемая бульдозерами ушла вперед спускаясь вниз с холма. На пригорке задержались два танка и наш «Накпадон». Мы прикрывали колонну и остановившихся позади саперов, которым предстояло рвануть базу. Время пошло. Саперы возились у своих машин. Луна скрылась за облаками и наступила полная темнота.
Внезапно, в небо искря взмыла осветительная ракета, затем еще и еще. Казалось, им не будет конца. Штук пятнадцать «люстр» повисли в в ночи заливая все призрачным, колышащемся светом. Мы оказались букашками, на освещенном стекле микроскопа, правда букашками опасными. Ночь вокруг превратилась в ад. Мины посыпались со всех сторон. Трассеры перечеркивали небо. Вертолеты долбили по вспышкам выстрелов.
А над этим дурдомом безмолвно и величественно нависала громада муцава, печально наблюдавшего за нашей суетой.
Откуда-то с севера чиркнули огнеными хвостами две ракеты, но обе с перелетом. Танки вертелись на дороге стреляя из пушек и пулеметов. Один из них поставил дымовую завесу. Мы тоже выстрелили несколько дымовых гранат. Перед тем, как все накрыл густой белый туман, очередная ракета врезалась в землю в нескольких метрах от «Накпадона», застучав осколками по броне.
Саперы потребовали дополнительное время, у них что-то не ладилось.
Больше никогда в жизни мне не довелось слышать, чтобы кто-то ругался так, как тогда наш подполковник. К сожалению, на самом интересном месте, там где мать инженерных войск склонялась на все лады, он спохватился и отпустил кнопку трансляции.
Ветер начал сносить дым, ожидание становилось невыносимым. Наконец саперы предупредили, что сейчас будет взрыв. Через несколько минут над базой полыхнуло зарево страшный грохот расколол ночь. Взрывной волной БТР толкнуло вперед. С неба посыпались куски бетона.
Машины саперов пронеслись мимо и мы двинулись следом. Стрельба вокруг затихала. Я глядел сквозь триплекс на зарево и прощался с муцавом, таким он навсегда остался в моей памяти: темный холм, с объятой пламенем верхушкой.
Когда проезжали сожженные машины террористов, замыкающий бронетранспортер остановился, из него выскочил Эрез. Он подобрал что-то с обочины, сунул под разгрузку, и запрыгнул обратно на броню. БТР, рыкнув двигателем, рванул за нами.
Дорога домой запомнилась, как сумасшедшая ночная гонка, в темноте мелькали черно-зеленые силуэты, строчки трассеров летели во всех направлениях, несколько раз впереди стрелял танк. Сверху вертушки, прикрывая нас, лупили на вспышки выстрелов ракетами. Всю дорогу водила, толстый прапорщик Дов, приехавший в Израиль в семидесятые годы из Молдавии, крыл в шлемофон отборнейшим русским матом всех и вся. Каждую секунду мы ждали взрыва под днищем или попадания РПГ в борт, но все обошлось. В какой-то момент вертолеты отвалили; впереди показался, расцвеченный прожекторами, электронный забор границы, распахнутые ворота. Дов высунул башку из люка и пропел в наушники сорванным голосом: «Просто нужно очень верить этим синим маякам, и тогда желанный берег из тумана выйдет сам…».
Мы выползли на броню, кто-то на переднем бронетранспортере начал махать израильским флагом. Габассо тоже выудил откуда-то крохотный флажок и и замахал им.

 

 

За воротами толпились люди: солдаты, телевидение, корреспонденты. Колонна свернула на проселок и остановилась. Офицеры ушли на совещание к головной машине. Дов грузно выбрался на броню и трясущимися руками попытался прикурить, роняя сигареты и ломая спички. Зорик сунул ему зажженную сигарету. «Ну, спасибо, дядь Миша, — сказал он, — довез!». Дов только молча курил, глубоко затягиваясь.

 

«Крайний» танк, ворота можно закрывать…

 

Войска все время прибывали, в ворота вкатывались новые танки и бронетехника. Через полчаса ротный приказал двигаться за его машиной. Проехав несколько километров на восток, вдоль границы, мы наконец-то остановились на обочине шоссе, вдоль земляного вала, закрывавшего от нас забор и дорогу, которую патрулировали пограничники. Начинался рассвет. Осмотревшись, мы увидели впереди, в ста метрах от нас находится КПП. По ту сторону границы тянулась длиннющая очередь людей, это были солдаты армии Южного Ливана и их семьи. Вдоль дороги на той стороне виднелся уходяший за поворот ряд брошенных ими машин. Эти люди были нашими боевыми товарищами. А теперь они давились в очереди, прижимая к себе детей и опасливо оглядываясь. Это было тяжелое зрелище.
Через какое-то время с той стороны началась стрельба, толпа повалилась на землю, мы тоже на всякий случай залегли. Стреляли из «калашникова» по КПП, наши в несколько стволов отвечали, визжали женщины, резал уши детский плач, наконец, со стороны КПП ударил хлесткий, как удар плетки, выстрел из снайперской винтовки и все стихло. Народ поднимался с земли отряхиваясь. Мне происходящее напоминало фильмы про гетто и концлагеря второй мировой. У Габассо стояли слезы в глазах. «Как же так? — спросил они, — Это ведь наши» Сзади окликнул командир роты и мы вернулись к «коробочкам». Там уже вовсю шла раздача завтрака: низенький толстый прапор стоял в кузове «интера», кидая бойцам упаковки с бутербродами и пакетиками какао.
Перекусив, мы снова пошли в сторону КПП и уселись в кустах, на насыпи. Очередь понемногу уменьшалась, но у ворот по-прежнему была страшная давка. Солнце уже пекло во всю, солдаты бросали беженцам через забор бутылки с водой. На нашей стороне цадальников грузили в автобусы и сразу увозили. Брошенные автомобили грабили мародеры, даже не прячась, несколько машин уже горели. На душе было препоганейшее ощущение, но что мы могли изменить? Откуда-то притащились журналюги с камерами и фотоаппаратами, один с надписью СNN на спине говорил в камеру, показывая рукой на забор. Наконец вся очередь вдавилась на нашу сторону. С ливанской стороны к забору подтягивался народ, подошли несколько человек с оружием. С нашей стороны появились женщины и несколько парней в футболках с эмблемами организации «арбаа имаот» («четыре матери» — пацифистская организация, образованная четырьмя женщинами, потерявшими сыновей в Южном Ливане. На протяжении всей войны требовали вывести войска). Они попытались раздавать булки и какао солдатам с КПП, но те встретили их прохладно и в разговоры не вступали. Нас эти «активисты», слава богу, не заметили. Поняв, что с солдатами им не светит, они направились к забору. На той стороне уже собралось человек сто, некоторые с оружием, многие размахивали желтыми флагами Хизбаллы. Поравнявшись с толпой, «активисты» развернули какие-то транспаранты и начали орать: «Peace! The war is over! It will be peaсe now! Wеll be friends!»(Мир! Война закончена! Будет мир теперь! Мы сможем стать друзьями, англ.) и прочую чушь.
В ответ с той стороны летели камни, народ радостно махал флагами и кричал: «FuСk you! Will kill you all! The war is just in the beginning!» (Убирайтесь! Мы убьем вас всех! Война только начинается! англ.)
С востока подкатил пограничный «баташит» (легкий патрульный грузовик) и заинтересованно остановился, направив три своих пулемета на ливанскую сторону.
«Why you hate us? It's over, let's be friends!» (Почему вы ненавидите нас? Все закончено, давайте будем друзьями, англ.) отвечали дуры с нашей стороны.
На крики подошел заспанный Эрез. Минут пять он слушал всю эту чушь, а потом бросил нам: «Прикройте!», — и пошел к забору.
Мы защелкали затворами, Мишаня радостно приник к своей оптике.
«Эй, вы! — заорал Tерминатор, — Хватит лизать им жопу! Вы унижаете себя и всех нас, проваливайте отсюда!». Один из лохматых парней повернулся к нему и привычно запричитал: «Вы не имеете права, у нас демократия!».
Эрез схватил его за футболку и мощным пинком армейского ботинка отравил к нам. Габассо перехватил демонстранта на насыпи и таким же пинком отправил вниз к шоссе. Следующему «миротворцу» помог Зорик, по ту сторону границы раздавались свист и смех.
Женщины поняли, что демонстрация не получилась и, подобрав свои плакаты, побрели к шоссе, обещая Эрезу трибунал, международный суд и другие страшные кары. Тот молча повернулся и зашагал обратно. В это время камень, брошенный из-за забора, попал ему в плечо. Командир затормозил и развернулся. Толпа взвыла от радости и чувства собственной безнаказанности перед израильским офицером. Эрез быстро подошел к забору и выхватил из подсумка на разгрузке желтую тряпку. Когда взводный расправил её, мы увидели, что он держит в руках флаг «Хизбаллы» с изображенной на нем рукой, сжимающей автомат. Флаг был наполовину обгоревший, в темных пятнах, очень похожих на кровь, видимо, это его он подобрал у разгромленной колонны, ночью, по дороге сюда. Расправив флаг, Эрез театральным жестом, повесил его на колючую проволоку с нашей стороны забора, смачно втянув воздух он плюнул на желтую ткань и направился обратно. Толпа притихла, разглядывая флаг, а потом взорвалась в бессильной ярости, снова полетели камни. Солдаты из «баташита» дали длинную очередь поверх голов, это позволило Эрезу спокойно удалиться на безопасное расстояние. Один ливанец нерешительно поднял «калашников», но Мишаня выстрелил ему под ноги, и тот опустил автомат. Флаг болтался на колючке, сводя с ума озверевшую толпу за забором. «Баташит» двинулся вперед; офицер, сидящий за пулеметом, перегнулся через борт и сорвал флаг, потом повернулся к нам и погрозил Эрезу кулаком. Взводный, зевнув во всю пасть, развернулся и направился к своему бронетранспортеру. Мы пошли за ним.
Ротный еще не вернулся, бойцы в большинстве дрыхли, кто на броне, кто в траве. Мы тоже разлеглись. Аюб вытащил нарды, и они с Зориком устроили побоище на щелбаны. Я закрыл глаза, вытянувшись на горячем железе бронетранспортера. Ощущение предательства и бегства только усилилось после увиденного нами на границе. То ли мы кого-то предали, то ли нас. Как же так случилось, что в один день кончилась война, длившаяся почти двадцать лет? Что же будет дальше? В голове царил полный бардак. Услышав визг тормозов, я открыл глаза. На обочине напротив нас остановился старый, побитый пикап. Из за руля выбрался живописный пожилой друз в черных шароварах и рубашке, с красной феской на голове. Огромные усы раздувались от гнева:
— Что, — закричал он, потрясая сучковатой тростью, — просрали?! За одну ночь весь Ливан просрали! Драпанули, вояки!
— Остынь, отец, — пожал плечами Зорик, — ты ж небось сам служил, понимать должен! Нам приказали, мы и ушли, прикажут — вернемся!
Друз вдруг начал плакать:
— У меня два сына там погибли! За что? Чтоб вы все бросили и свалили…? Тьфу! Позор! Я сам семь лет гашашем (следопытом ивр.) был! Нога моя там осталась!
Старик задрал штанину, показывая протез. Мы слезли с машин и обступили его. Он все бормотал ругательства, грозил кому-то своей палкой, мы пытались успокоить его, но нам нечего было сказать: не мы начали эту войну, не мы решили ее закончить. Успокоившись, дед открыл багажник и выволок огромный мешок красных яблок, сорта «Хермон». «- Ешьте, вояки», — сказал он, не обращая внимания на наши протесты, сел в свой пикап и уехал.
Мы стояли на дороге потерянные. Через несколько минут подъехал ротный, последовала команда: «По машинам».
На этом закончились наши приключения. Оставшиеся месяцы тихо пролетели на одной из баз на севере. К нашему дембелю выписали Леху, и мы вместе отпраздновали это событие. Только Мишаня остался на сверхсрочную.
«Раз война никогда не кончается, то я лучше пока не буду расслабляться», — объяснил он.
А меньше чем через полгода началась интифада Ель Акса, которая моментально перешла в новую войну.
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвертая