«ПРЕДАТЕЛЬ»

Он сидел, скрестив руки на груди, и деланно улыбался. Улыбался не потому, что было весело. Эта прилипшая к широкому, покрытому оспинами лицу, увенчанному кривым приплюснутым носом, улыбка была призвана показать окружающим, что его обладателю абсолютно наплевать на эти мелкие вибрации воздуха, обретающие форму звуков в виде слов. Его фигура, растекающаяся по креслу, похожая на тесто, выпирающее из квашни, едва заметно колыхалась при ответах, исторгаемых тихим, бесцветным голосом из глубины рыхлого тела. Голос был скрипуч и неправдоподобно тонок для такого объема мяса в человечьем обличье. Ладони рук то прятались под мышками, как бы пытаясь согреться от холода, то беспокойно разглаживали складки на коленях комбинезона.

Шел второй час партийного собрания, посвященного обсуждению кандидатов, отбираемых для командировки в Афганистан.

В полку все коммунисты, коих начальство присмотрело для выполнения «интернационального долга», должны были пройти через это горнило. По одному перед президиумом, возглавляемым освобожденным секретарем парторганизации полка, проходили летчики, техники, специалисты.

Каждого кратко характеризовал секретарь парторганизации той эскадрильи, откуда выдвигался кандидат. Партийный босс произносил ритуальные фразы о высоком доверии Родины, сложности и ответственности выполнения миссии перед лицом мировой общественности, после чего кандидат «заверял», что мол, счастлив, горд оказанным ему доверием и «оправдает», после чего наступал черед следующего.

И вдруг в работе безмятежно и монотонно работающего конвейера наступил сбой…

Борттехник Бондаренко, недавно переведенный из эскадры Ми-6 на «восьмерки», заявил, что ему еще не хватает опыта в освоении нового для него аппарата, и посему, мол, не могёт он должным образом тот долг исполнить. Повисла неловкая пауза. Президиум поначалу подумал, что ослышался, что так не бывает, не могут такие слова раздаться в советском воздухе, в Советской армии, из уст советского офицера, да еще и коммуниста. Это был первый случай проявления инакомыслия, отказничества, вероотступления, ереси, в общем — нонсенс. Пришедший в себя Душок (партайгеноссе имел фамилию Духновский, а кличку в народе — Душок) вытолкнул из себя воздух и заорал: «Так ты же неделю назад рапорт написал с просьбой о переводе в Венгрию, там тебе что, навыков хватило бы?!!» «Да, там хватило бы…» — ответствовал бортач. От возмущения у всех присутствующих снова перехватило дыхание. Ну, хамло!!! Через секундную паузу все заговорили разом, как будто плотина прорвалась. Потоки единодушного возмущения ворвались в комнату и, казалось, любой потонет, захлебнется в этом бурном водовороте, и, раскидав руки и ноги, медленно всплывет на поверхность, не пытаясь барахтаться.

Ан нет, раскаленная лава красноречия партийных профи обтекала островок равнодушия, занятый оппозиционером, не задевая его, не принося ни малейшего вреда деланному благодушию его обитателя и даже не задевая краев «отвоеванной» им территории.

Все убойные для нормального человеческого восприятия фразы о долге, чести, войсковом товариществе (ведь вместо тебя, мол, сукедла ты этакий, другой будет вынужден пойти на войну) разбивались о толстую, непробиваемую шкуру, в которую наглухо было завернуто то, что только внешне напоминало человеческие контуры. Поневоле у присутствующих офицеров возникли из генетической памяти видения фашистских полицаев, власовцев, прочих предателей, коими оставлен поганый след в русской истории. Вот он, оказывается, какой, образ откровенного врага, врага не только «дела партии и правительства», но и товарищей своих, своей Родины, а если задуматься, то и своей семьи, родных и близких. Сейчас по-разному рассуждают политики разного окраса по поводу необходимости ввода и пребывания наших войск в Афгане. Мы же, не обладая всей необходимой информацией, интуитивно чувствовали, что если бы не пошли тогда воевать, то исламский фундаментализм (ныне это почти синоним понятию «терроризм» в чистом виде) сейчас бы сдерживали на Садовом кольце…

Решение коммунистов было однозначным и единодушным:

«Геть поганца из партии!»

Печать огорчения не легла на бессовестное мурло… Что мне партия, зато живой! Так, наверное, думал он, выходя на свободу из душного помещения. Кроме коммуняк, есть и другие люди, и отношения бывают разные, да и мнения «по поводу» тоже могут быть разными…

Однако даже самые закадычные друзья и проверенные многими совместно выпитыми литрами собутыльники не по приказу начальства, не после проведенной пропаганды, а по возникшему у них чувству брезгливости отвернулись от иуды. Какое-то время он делал вид, что все ему нипочем, пытаясь тыкаться с разговорами то к одному, то к другому, но каждый раз наталкивался на стену возмущенного молчания.

Оказалось, что в вакууме человек жить не может. Ощущение собственной неправоты может и раздавить, расплющить, низвести до животного состояния, потушить желание жить на земле…

Даже Иуда, прокляв доставшийся ему удел, не сумел вынести тяжести свершенного… Знать, оставалось в нем что-то человеческое, измеряемое понятием «совесть».