Итак, вот и конец войне. Двадцать три месяца боевых действий позади. Пошел двадцать четвертый. Месяц замены! Это сладкое слово замена!

Я попрощался с уходящим в рейд батальоном и принялся собирать чемоданы, делать последние покупки. Джинсовые шмотки, масса безделушек-сувениров, жвачки. Когда и где в Союзе их купишь? Эх, один такой кабульский дукан перенести бы в любой областной город, и это вызовет революцию. А всего-то на всего второсортный ширпотреб. Как же мы отстали от остального мира! На этикетках штампы: сделано в Гонконге, Малайзии, Сингапуре, Индонезии, Тайване, Таиланде, Франции, США, Японии. Вот тебе и средневековый Афганистан! А мы все боремся за существование. К тому же постоянно стремимся раздвинуть границы советского строя. Наши лозунги: «Нет — нищете», но «Да здравствует бедность и усредненность!»

Я собирался в союз и одновременно продолжал поиски заменщика. Мне сказали, что он уже приехал. Но где же этот офицер, в конце концов?!!

Батальон ушел в сторону Газни, а я поехал на пересылку. Предпринятые розыски сделали свое дело. Вот он! На застланной койке, поверх одеяла, в рубашке и спортивных штанах лежал офицер преклонного возраста, точнее, предпенсионного военного возраста. Он спал и храпел в потолок, не подозревая о том, что судьба его уже предрешена. И судьба эта — первый мотострелковый батальон. Китель с погонами майора, два ряда планок с медалями за «песок» (выслугу лет) подтверждали далеко не молодой возраст заменщика.

Эх, нелегко будет мужичку у нас. Горы стонут и плачут по тебе, «папаша». Жалко тебя, сочувствую, но ничем не могу помочь. Кто-то на верху, в «большом» штабе, давно решил за нас обоих. Майор Маковецкий (такая фамилия значилась в предписании) собственной персоной! Фамилию его я знал из телефонограммы! Меня ждет Питер — тебя Панджшер, Хост, Алихейль, Газни, Чарикар. Счастья и удачи тебе, старый майор. Так же, как и мне. Никифор Никифорович за двадцать три месяца выжил и последние денечки продержится! И возвращаюсь домой не по частям, не в стальном ящике, а целиком и полностью. Без единой царапины, если не считать травмы мозга в виде теплового удара и контузий. Это, конечно, досадное обстоятельство, но в настоящее время голова меня не беспокоит. С возрастом, возможно, что-то изменится и начну страдать, но сейчас — полный порядок. Я счастлив и наслаждаюсь заменой.

Я легонько потряс за плечо майора:

— Алексей Алексеевич? Маковецкий?

Мужчина разомкнул глаза, протер их ладонями, потянулся и резко оторвался от подушки:

— Ну, я. А что?

— А то, что вы — мой сменщик в Афгане! С прибытием!

Майор сел, потряс головой, разгоняя сон, и тупо уставился на меня, пытаясь сообразить, что к чему.

— Моя фамилия Ростовцев. Я замполит первого батальона восьмидесятого полка. Предлагаю сейчас же ехать в полк вместо прозябания на этом пересыльном пункте.

— Ага, вон оно что! — майор окончательно проснулся, начал соображать и, улыбнувшись, представился: — Меня зовут Алексей Алексеевич.

— Я знаю. А меня Никифор.

— А по отчеству?

— Ну, я довольно молод для такого общения. Впрочем, Никифор Никифорович. Где ваш чемодан? Собирайтесь, поехали!

В полку я познакомил майора со всеми начальниками, которые не были в настоящее время в рейде. Золотарев, глядя на седины майора и болезненный зеленовато-серый цвет его лица, сморщился словно от зубной боли:

— Товарищ майор! Вам сколько лет?

— Сорок три.

— Два года до пенсии? — охнул замполит полка. — Они что там, дома, с ума все сошли?! Ростовцев, никаких документов не оформлять. Сейчас зам по тылу едет в Баграм, вместе садитесь к нему на БТР и отправляйтесь в штаб дивизии к Севостьянову. Пусть начальник политотдела решает, как быть.

— Причем тут я? Это заменщик, вот его предписание. Я лечу в Союз, а вы разбирайтесь сами, как вам быть! — возмутился я. — Чего я буду по дорогам кататься! На пули шальные нарываться?

— А притом! Кому собираетесь дела передавать? А если майора Маковецкого не утвердят в должности?

Я от досады ожесточенно почесал ухо, переносицу, затылок, шею, ягодицы. Начался какой-то ужасный нервный зуд. Вот это сюрприз! Как говорится… приплыли!

В политотделе неприятности продолжились. Севостьянов, узнав, сколько лет Маковецкому, растерянно уставился на моего заменщика и воскликнул:

— Майор! Ты, какого хрена сюда приехал? Ты зачем поперся в Афган? Здесь что, дом престарелых? В тыловом округе перепутали Баграм с богадельней? Тебе завтра мешок в двадцать килограммов на плечи повесят, дадут автомат в руки и пойдешь в горы. А послезавтра прикажешь похороны заказывать? Ты, вообще, пехотинец?

— Нет. Я оканчивал политическое училище строительных войск.

— Ох! Час от часу не легче! — взвыл полковник.

В кабинет резво и энергично вошел командир дивизии и протянул какие-то документы Аркадию Михайловичу.

— Читай! Смотри, что пишут твои оболтусы в политдонесении. — Генерал раздраженно сунул листы в руки начпо, увидел нас и, не здороваясь, воскликнул: — Ростовцев! Вы, почему тут? Батальон на войне, а он в штабе прохлаждается!

— Я заменяюсь домой. Июль — месяц замены. Вот привез представлять свою смену.

— Да! Посмотрите только, кого прислали в рейдовый батальон! Пенсионера! — вскричал Севостьянов, ища поддержки у комдива. — Как он будет воевать? Неровен час, помрет где-нибудь на перевале! Сорок три года!

— Майор, ты хоть чуть-чуть представляешь, куда попал? Что тебе предстоит вынести? — набросился на Алексея Алексеевича комдив Баринов. — Даже такие пацаны, как Ростовцев загибаются, не выдерживая нагрузок, а уж ты тем более в ящик сыграешь. Надо что-то придумать! Чем болел в последнее время? Что беспокоит?

— У меня язва желудка, давление повышено, и сердечко шалт, — ответил Маковецкий, хмуря брови.

— Шалит? Ох, шалуны! Надо его в другое место перевести, Аркадий Михайлович. Какие есть вакансии? Чтоб было полегче.

— Начальником клуба в Джабаль, — предложил начпо.

— Но это капитанская должность! Понижение! — задумался генерал. — Только если он сам пожелает. Желаешь спокойно служить, майор? Хочешь не сбивать ноги в горах и не подставлять башку под пули?

— Согласен! — Шумно выдохнул, освобождаясь от внутреннего напряжения, Алексей Алексеевич.

— Вот и хорошо. Пусть пишет рапорт, а Ростовцеву поискать из резерва другого заменщика. И в донесении в округ отметить низкое качество подбора офицеров для боевых действий!

Генерал посмотрел на меня и спокойно произнес:

— А вы, Ростовцев, поезжайте в полк, продолжайте исполнять обязанности. Ждите другого офицера.

Комдив ушел, а Севостьянов поинтересовался:

— Ростовцев, а ты почему еще не капитан? Что-то я не помню, подписывал ли я тебе представление на досрочное звание.

— Нет. Золотарев документы так и не пропустил, — ответил я и насупился.

«Вот черт! — подумал я. — Заменщика забирают, да и старую обиду со званием напомнили. Обещано много, а реализовано…»

— Так — так! А что у тебя с наградами? С присвоением Золотой Звезды Героя перспективы туманны. Сколько орденов получил?

— Один! Мне целый год этим Героем мозги пудрили и ни разу более не представляли к наградам.

— Непорядок! За последний бой в «зеленке» представим к «Красной Звезде»! Заслужил! Поправим ошибку.

Из Ташкента возвратился счастливый Рома Ахматов.

— Мужики! Уезжаю! — радостно заорал он, переступая порог канцелярии танкового батальона. — Прощай, Афган!

Я сидел в гостях у Скворцова и оказался невольным свидетелем приезда комбата-танкиста.

— Поступил? — радостно воскликнул Скворцов.

— Да, приняли! — ответил, сияющий от счастья подполковник. — Вы разговариваете с будущим академиком!

— Роман Романович, как же ты умудрился экзамены сдать? Ты ведь с Подорожником вместо подготовки водку глушил! — удивился я.

— Молодо-зелено! Мастерство не пропьешь! — насмешливо сказал Ахматов. — А если честно, то благодаря простреленной груди и орденам! От физподготовки по ранению меня освободили! Иностранный язык молодая училка принимала, выслушала героические военные рассказы и поставила мне троечку. Сочинение я списал: шпаргалка была по теме. А вот тактику устно сдавать — верный завал! Взял билет — вижу, ничего не знаю. А принимать пришел сам председатель комиссии. Генерал! Подошла очередь отвечать, выхожу к доске и несу всякую белиберду. Генерал слушал меня, слушал, прервал и спрашивает: «Вы кто по должности?» — «Командир танкового батальона!» — отвечаю я.

«Эх-хе-хе! — вздохнул председатель. — Как же вы, подполковник, батальоном командуете? Поступать приехали в академию, а знаний нет! Совершенно ничего не знаете, докладываете не по билету! Вынужден вам заявить, что подготовка неудовлетворительна и поэтому рановато в академии учиться…» В этот момент секретарь комиссии трогает генерала за локоток, и слышу громкий шепот: «Товарищ генерал! Это подполковник Ахматов! У него «Красное Знамя» и «Красная Звезда»! Тяжелое ранение! Внеконкурсное поступление! Мы его уже приняли и зачислили!» Генерал растерянно взглянул на секретаря — полковника, потом на меня и продолжил: «Гм-гм! Ну, подполковник Ахматов, принимая во внимание вашу героическую службу и образцовое выполнению интернационального долга, ставлю вам твердую четверку и желаю дальнейших успехов в учебе!» Такие дела! — рассмеялся Роман. — А я переживал, трясся, нервничал! Знать бы наперед, что так получится, время в Ташкенте не терял бы! В рестораны б ходил, на танцы! Спасибо прострелянной груди, помогла!

Мы дружно засмеялись, поздравили комбата, а Скворцов помчался за коньяком, чтобы обмыть успех товарища.

Два дня я писал отчеты, донесения, планы. За месяцы беспрестанных рейдов накопилось бумажной работы невпроворот. Поздно вечером меня вызвал к себе дежурный по центру боевого управления. Посыльный примчался весь запыхавшийся:

— Скорее, срочно!

Что случилось? Что опять нужно от меня? Мое дело спать и ждать другого, более молодого, замполита батальона. Моя война закончилась! Июльский счетчик заменщика отсчитывает часы до возвращения.

Я спустился в бетонный бункер под штабом полка и услышал тревожные доклады с места боев, увидел нервную суету толпившихся офицеров.

— Кто меня вызывал? Что случилось? — спросил я.

Майор Гамаюн указал рукой на стул:

— Посиди минутку, сейчас освобожусь!

Он еще некоторое время докладывал командиру полка о каких-то цифрах, а затем повернулся ко мне.

— Никифор, беда! Батальон опять нарвался на «духов». Вновь была бойня.

— Какие потери? — забеспокоился я.

— Один солдат погиб и тридцать пять раненых.

— Кто погиб? Фамилия?

— Пока не знаю. Доложат через час, — устало махнул рукой майор. — Кто-то из саперов. Много покалеченных. Оторвало руку Монастырскому.

Черт! Опять ему досталось! В «зеленке» месяц назад чиркнул по спине осколок, а теперь очередная беда!

— Догадываюсь, ты меня сюда вызвал не для информирования о потерях? — нехотя начал я подталкивать дежурного сказать, что он мне не хотел говорить, а я не желал слышать.

— Тебя командир полка сюда вызвал. Комдив в бешенстве! Генерал рвет и мечет! Гневался, почему ты был не с батальоном, а в полку! — ответил дежурный. — Никуда не уходи, сейчас Барин будет тебя лично «иметь».

— Хм! Ну-ну! Пусть попробует! Пока он сюда вернется, я уже с предписанием окажусь за пределами досягаемости, в Ташкенте, или буду в Черном море плескаться. Будя! Отслужили свое! Навоевались! — Последние фразы я выкрикнул не совсем уверенно.

— Вряд ли. Не брызгай оптимизмом. Думаю, ты еще задержишься в этой стране на некоторое время, — возразил Гамаюн. — А вот и комдив!

Дежурный бросился к радиостанции и, встав по стойке «смирно» возле аппарата, начал рублеными, четкими фразами отвечать на вопросы начальства. Через пару минут майор гаркнул: «Так точно, он здесь», и протянул мне микрофон и наушники.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — поздоровался я уныло.

— Ростовцев! Почему бросил батальон на произвол судьбы? — без ответа на приветствие сразу же начал ругаться комдив.

— Я оставил батальон? — искренне удивился я. — Никто никого не бросал! Я отслужил свой срок и собираюсь домой. Вы же видели моего заменщика, теперь я еду на его место. Меня в России танковый батальон ждет.

— Нет, нет и нет! Такой номер у тебя не пройдет! То был не заменщик. Этого майора мы отправили в другой полк.

— Но ведь он был не сном и не привидением! Реальный майор! Если вы с начальником политотдела станете каждую кандидатуру моего заменщика отметать, я что тут до Нового года буду ноги по горам стаптывать!

— Прекратите пререкаться, товарищ старший лейтенант! Батальон разгромлен! Комбат деморализован! — возмущался генерал. — Собрать оставшихся в казармах солдат и быстро прибыть сюда! Всех хромых, косых, дистрофиков в строй!

— А на чем добираться? — удивился я опять.

Мысленно я постепенно смирялся с неизбежным участием в очередных боевых действиях. Все равно заставят. Не в госпиталь же бежать прятаться! А то «герой-герой», а в заключение выставят трусом и подлецом, грязью польют.

— Выдвинуться на оставшихся БМП! Наверняка в ремонте есть несколько единиц! — объяснил генерал. — К утру чтобы были восстановлены! Завтра в «Теплом стане» получите подкрепление из дорожных батальонов. Конец связи!

Генерал что-то рявкнул дежурному, но меня это уже не касалось. Вот черт! Я как назло и одежду раздал! Горник Гундуллину подарил, песочник — Мандресову, маскхалат — Бугриму. В чемодане осталось лежать только новое х/б, которое я собирался увезти домой. На память. Пачкать и рвать его не хотелось. Кроссовки почти развалились, но на один рейд их, наверное, хватит. Еще проблема: автомат я с себя списал, сдал и аттестат на оружие получил из службы вооружения. Автомат я, конечно, возьму, но это — явное нарушение. Он теперь не мой — чужой, если подходить, руководствуясь буквой закона.

В парке меня обрадовал техник роты, что из семи стоящих «гробов» есть три чуть живые БМП. Они, в принципе, должны потихоньку доехать до места боев. Если начнут движки греться, то надо заглушить двигатель, постоять, дать ему остынуть. Потом можно дальше ехать.

— Механики имеются, а наводчиков надо набрать из дневальных и караульных.

— Ладно, набрать экипажи — это моя забота. Ковыряйся и ремонтируй, но к утру умри, а мы должны выехать! — распорядился я.

— Слушаюсь! — ответил прапорщик и вновь полез в разобранный двигатель.

Из двадцати оставшихся солдат для несения службы в нарядах половина из них числились больными и выздоравливающими. Половина — ожидающими увольнения в запас дембелями. Эти уже не вояки. Да и у меня совести не хватит их заставлять идти в рейд, а вдруг не вернутся живыми…

— Парни, заставить, как меня заставили, я вас не могу, прошу идти добровольно в рейд, — предложил я бойцам, построившимся в шеренгу. — Кто из вас согласен вместе со мной на неделю-другую задержаться в Афгане?

— Мы что, не люди? Кладовщики и писаря давно уехали домой, сволочи! — пискнул сержант Шапкин. — Товарищ старший лейтенант! Ну не смотрите вы так на меня! Почему опять я? Шапкин, Шапкин, Шапкин…

— Я даже и фамилию твою не произнес!

— Но смотрите на меня выжидающе! — пробурчал сержант и, пнув камушек, вышел из строя.

— Так! Кто еще?

Вперед шагнули Гурбон Якубов и два солдата, которых окликнул Шапкин. Остальные не спешили проявлять инициативу. Я назвал фамилии еще трех наводчиков-операторов, а остальных отправил по караулам.

Меня выручило и придало уверенности возвращение из командировки Афони Александрова. Второй офицер в колонне — это большая удача. Афоня пребывал в прекрасном настроении. Он планировал выспаться, лежа на койке целую неделю, пока батальон бродит в горах. Но я его сильно разочаровал своим появлением.

— Афанасий, собирайся, даю полчаса на сборы. Через два часа нас ждут в восемьдесят первом полку.

— Не навоевался? Никифор, это действительно ты или твой призрак остался и командует? Я думал, более не застану в Кабуле «героя нашего времени».

— Пошел в жопу! Вернее в казарму за автоматом. По дороге расскажу, что случилось, подробно.

— В жопу так в жопу. Это не самое плохое место, где можно оказаться. Но если от меня будет дурно пахнуть, я не виноват, сам туда послал, — хохотнул Афоня.

У ворот полка, на выезде из города, вдоль обочины стояли угрюмые солдаты. Их было человек шестнадцать. Ясное дело, что это оболтусы, от которых избавились другие батальоны. Кто отдаст хороших бойцов? Никто! Значит, или наркоманы, или отъявленные негодяи.

— Есть желающие добровольно служить и воевать в первом батальоне? — спросил я. — Кто имеет представление о войне в «зеленке», о рейдах в горах? Выйти из строя.

Шаг вперед сделали пятеро. Я внимательно вглядывался в их лица. Нравились не все. Ткнул пальцем в грудь одного с наглым взглядом:

— Наркоту употребляешь?

— Употреблял. Но больше месяца «чарзом» не балуюсь.

— Встань обратно в строй. Ты мне не нужен! — Я решительно махнул рукой и добавил, обращаясь к офицерам: — Беру только четверых. Остальных можете отправить обратно на заставы. Я не хочу, уезжая домой, оставить после себя не батальон, а «клоаку».

Офицеры с застав пороптали, но я наотрез отказался слушать их доводы.

Колонна выехала за пределы Кабула. Техник ночью поработал на совесть. Машины гулко тарахтели, дымили, но бежали без поломок. Мы с Александровым время от времени останавливали нашу колонну, сверялись по картам на местности. Правильной ли едем дорогой, не сбились ли с пути, да и броне давали передышку. Чтобы заблудиться, в принципе, нужно было очень постараться. Просто не съезжай с шоссе, не путай повороты и развилки.

Комдив встретил нас неласково. Выслушал доклад, сказал, что начальник оперативного отдела поставит нам задачи, и ушел в окружении своих помощников.

Вася Котиков, хмыкнув, протер запотевшие очки и после ухода руководителей радостно обнялся с нами.

— Растете, товарищ подполковник! Начопер! — воскликнул я, обрадовавшись встрече со старым товарищем.

— Ай, какое расту. Я только исполняю обязанности. Пока я просто писарь в штабе и точильщик карандашей. Но ходят слухи, стану замкомандира полка! — улыбнулся Василий.

Мимо меня прошел Ромашица, злобно взглянув в нашу сторону.

— Чего это он зыркает так? — спросил я.

— А, это наш ходячий «иконостас», еть. Не обращай внимания. Мне эта собака триста чеков должна и не отдает. Сволочь! Он, когда ты начал спорить с комдивом, тотчас предложил тебя за трусость из партии исключить, еть. Видишь, а ты не оправдал его надежд, с дуру прибыл на войну. Негодяй ты этакий! Ха-ха! Лишил человека удовольствия втоптать тебя в грязь.

— Вася, почему ты его «иконостасом» обозвал? — изумился я.

— Э-э-э! Ты что не знаешь разве, что у него уже три ордена получено и еще два на подходе? Это же первейший герой афганской войны!

— Врешь!

— А чего врать, еть. Говорю, как есть. Наградные отправляем один за другим, еть.

— И когда это он успел за полтора года? — удивился я. — Он что, каждый день «духов» уничтожает, стреляя из окон парткомиссии?

— Никифор, он имеет боевую контузию и ранение. Где-то поцарапал руку — оформили по ранению на первую «Красную Звезду», а контузило — получил вторую. С контузией вообще анекдот! В январе он выехал на боевые, возглавить партработу. Баринов выстроил офицеров штаба для указаний, где-то вдали бомба гулко разорвалась. Все невольно оглянулись: взорвалась и взорвалась, черт с ней! Комдив смотрит, а Ромашица на земле лежит и корчится. Тяжелая контузия! Вот такая история. Весь штаб смеялся месяц! Никого взрыв не задел, даже не испугал, а у «партийной мысли» мозги отшибло. Еще две награды получит за рост партийных рядов и укрепление воинской дисциплины в дивизии.

А Байдуков в прошлом году упал, сломал палец на руке и намедни, обмывал полученный орден Красного Знамени. Будьте любезны! Учись студент!

— Эх, Василий! Поздно науку карьеризма постигать! Домой пора! — махнул я рукой. — Указывай, куда ставить технику и что делать. И ради бога, расскажи толком, что за бойня тут произошла!

Котиков показал рукой, где поставить технику, и начал свой грустный рассказ…

Восьмидесятый полк подошел к небольшому кишлаку, расположившемуся в предгорье у входа в ущелье. Ничто не предвещало трагедии. Разведчики вошли в кишлак, перестреляли весь скот. Солдаты нашли немного оружия и боеприпасов. Вроде операция складывалось удачно. Никакого сопротивления со стороны «духов». Но когда наши возвращались и слегка расслабились, откуда ни возьмись, повылезали изо всех щелей «бородачи». Шквальный огонь из гранатометов и автоматов, заработали минометы…

Монастырскому в самом начале боя оторвало руку осколками гранаты. «Дух» выстрелил в него почти в упор. Того гада завалили, а на его месте другой появился и в гущу взвода вновь бахнул из гранатомета. Нескольких бойцов ранил… Монастырь отрезал сам себе искалеченную руку, висящую на жилах и коже, а медик перетянул ее жгутом. Лейтенант не потерял сознание и в шоковом состоянии продолжал стрелять по противнику. «Духов», вылезших из кяризов, было тьма-тьмущая. Больше чем разведчиков. Один из них спрыгнул с крыши на башню танка и бросил в приоткрытый командирский люк гранату. Прапорщик и два солдата получили множественные ранения. Этого «смертника» расстреляли, но тут же другой вышел на дорогу с гранатометом наперевес и начал целиться в БМП. Грохнули и его. Не успел мятежник умереть в муках, как из-за угла выскочил следующий с пулеметом. «Духи» шли в «психическую» атаку, не скрываясь. Возможно, были обдолблены наркотиками. Словно в старом кинофильме «Чапаев», шли в полный рост, не уворачиваясь от пуль. В ходе боя были подбиты танк, БМП, бронетранспортер, ранено тридцать пять наших солдат и офицеров. Одного разведчика, лежавшего под машиной между гусениц, задавил свой же танк. Механик развернул «коробочку», не зная, что под днищем кто-то свой лежит и отстреливается.

Танкисты и разведбатальон пришли на помощь, отогнали «духов», забрали раненых и отошли. Во время спасательной экспедиции получил нелепые тяжелые травмы Сероиван. Чокнутый Габулов развернул башню БМП и пушкой ударил по ногам стоящего на броне медика. Результат — переломы обеих ног… Черт! Ну что за невезуха с новым комбатом! Как рейд, так огромные потери… Убитые и раненые исчисляются десятками! Бугрим с тяжелой контузией в госпитале. Прощай, мой маскхалат, никогда я тебя более не увижу! Придется париться в х\ б.

Нам предстояло закрепиться на довольно высокой вершине к которой вел крутой подъем. Я оставил броню под опеку Верескова, а мы с Афоней отправились в горы. Я намеренно решил удалиться отсюда. Не хотелось быть на посылках у политотдельских. Подальше от начальства, целее нервы. Огромный Александров начал задыхаться на середине подъема. Пот струился ручьями по всему лицу, мокрая «хэбэшка» прилипла к спине, лицо стало пунцово-красным.

— Афанасий! Ты чем занимался в командировке? Сколько лишнего веса успел набрать?

— Не знаю. Наверное, во мне теперь больше центнера. Чем занимался, позже расскажу, когда передохнем! — прохрипел старший лейтенант. — Никифор, я пойду потихоньку, а ты, пожалуйста, займи горку без меня. В таком бешеном темпе я сдохну!

Александров выбрался наверх через полчаса и рухнул на песок как подкошенный.

— Уф! Уф! Нет сил! За две недели в командировке отожрался как слон! — стонал, Афоня. — Заехал к маме домой, а она меня блинчиками, шанежками, оладушками, пирогами раскормила. Килограммов пятнадцать жирка нагулял. Уф-ф!

Старлей сбросил с себя гимнастерку, тельняшку и начал ею обмахиваться. Он не успевал вытирать струящиеся по большому телу ручейки соленого пота. Туловище и руки Афанасия были покрыты большими буграми на венах и лимфоузлах.

— Афоня! Что это у тебя такое? — поразился я. — Ты удваиваешься делением, как амеба?

— Ай! Ерунда! Уже привык. Тромбы! — нехотя ответил Александров. — Не смертельно, но не приятно.

— Болит, наверное? — спросил я, сочувствуя приятелю.

— Мучительно в горы ходить и напрягаться физически. Но надеюсь, терпеть осталось три месяца. Домучаюсь как-нибудь. Когда вернусь в Союз, тяжелее ручки ничего поднимать не буду! — сказал Афоня, улыбаясь. — Буду лечиться дома. И вот какая занятная штука: в одном месте шишек нет! Догадайся в каком?

— Догадался! Ха-ха! Не повезло! А ты хотел бы, чтоб он распух? — рассмеялся я.

— Ну, допустим, не распух, а чтоб увеличился! Я бы начал, как Распутин, пользоваться бешеным спросом у баб. Может, поколдуешь?

— Нет, Афанасий, не получится. Извести бородавки я могу, а наслать их на кого-нибудь не выходит! — ответил я. — Думаю, что и тромбы вывести не смогу, тем более переместить по твоему телу из одного конца в другой «конец».

— Жаль! Искренне жаль! Не судьба, значит. Ну ладно, докладывай, Никифор, штабу обстановку, место нашего нахождения, а я организую оборону и обед, — сказал Александров и принялся орать на солдат-добровольцев, впервые попавших в горы: — Доходяги! Бегом! Шевелите клешнями! Что, сдохли? Прошли всего ничего, а уже без сил лежите! Быстрее строить СПСы, маскироваться! И жратву готовьте! Я, что ли, вас буду кормить? Сержанты, за работу!

Прихлебывая вечером чай из железной банки из-под фруктового супа, Афоня поведал о своих приключениях дома.

— Жениться я надумал, Никифор! Такую классную деваху встретил! Сладкий мед, а не девка! Я с ней в кабаке познакомился. Тут же сговорились. В первый раз ее приголубил прямо на ступеньках, у выхода из ресторана. Там был полуподвал и две лестницы в разные стороны. По одной ходят, а у второй ящиками выход закрыт. Вот на ней все и произошло! Ох, и девчонка! Огонь!

— Афанасий! Одумайся! Может, пока ты в Афгане, она и другим так же на лестнице не отказывает. Кто же сразу соглашается с первым встречным-поперечным!

— Нет! Это ты брось! У нас любовь!

— И с другими будет любовь!

— Никифор! Обижаешь! Я же чувствую, что Людка меня любит, а не просто так. Ей в жизни не повезло, мужья козлы попадались.

— И много мужей было? — рассмеялся я.

— Двое. И детей у нее двое, — ответил Александров.

— Сколько же ей лет, этой тете?

— Никакая она не тетя! Двадцать два года. Рано замуж вышла, потом тут же развелась и опять замуж.

— Афоня! Потряси головой, постучи лбом об камушек, почеши затылок! Может, мозги на место встанут и голова опять «варить» начнет! И где ты таких подруг находишь, где подбираешь? Ну, да ладно, я за тебя спокоен: за три месяца опомнишься, а дома опять кого-нибудь найдешь, — обнадежил я товарища, улыбаясь и потешаясь над Афоней.

Александров широко улыбался, щуря глаза под лучами заходящего солнца, чесал мохнатую грудь и не спорил. Что поделать, если у человека такое хобби: любовь со шлюхами крутить!

Неделю мы пролежали на горе, время от времени по указанию начальства обстреливая противоположный хребет. Нам лишний раз пальнуть не тяжело, а командованию наш огонь — бальзам на сердце. Прикрываем! Охраняем! Обороняем!

Получив команду на возвращение, я расстрелял свою «муху» по группе нагроможденных валунов, метнул в ущелье гранаты, чтобы спускаться налегке. Донесшиеся звуки разрывов я заглушил громкими криками: «Ура!!! Конец войне!!! Домой!!! Никогда больше!!! Ура!!!»

Афоня за компанию с удовольствием послал в небо несколько очередей, имитируя салют, а затем принялся минировать СПСы. «Духам» на память о нас…

Вот и все! Прощайте, горы! Сколько же здоровья здесь угроблено! В последний раз я сплю на камнях, завернувшись в спальный мешок, в обнимку с автоматом. В последний раз пью из жестянки чай, вскипяченный на костерке. Никогда больше в жизни не пойду в горы с нагруженным вещмешком. Не придется впредь пить воду, экономя каждый глоток. Надеюсь, не суждено в дальнейшей жизни неделями скитаться пыльным и грязным, выполняя чей-то приказ. Зачем же я сюда все-таки отправился? Глупость, может быть, но главное, что никто и никогда не сможет упрекнуть меня, будто я отсиживался в тылу, когда другие воевали в Афгане! Что я тут приобрел? Две контузии, тепловой удар, стертые до задницы ноги, рассыпающиеся зубы, испорченный желудок.

Но основная задача выполнена — возвращаюсь живым!

Не грабил, не мародерствовал, не зверствовал, не издевался, не убивал в мирное время. Солдат берег, воевал, на мой взгляд, честно.

Начальник политотдела сдержал слово и прислал мне сменщика. Это был молодой высокий холеный капитан — москвич. Я сдал ему все дела и с чистой совестью отправился оформлять документы на отъезд.

Капитана хватило ненадолго. Вначале он наорал на солдат из взвода связи и не пустил их в кино. Как-то вечером он нарвался на пьяную ватагу наших офицеров, толкнул Мандресова в плечо, придрался к ребятам, схватил за раненую руку Грищука и моментально получил по физиономии. Они не знали, что перед ними новое начальство. Мандресов, Хмурцев, Грищук от души накостыляли столичному франту. Подбили глаз, расквасили нос, попинали. За компанию накостыляли бросившимся их разнимать пропагандисту и начальнику клуба.

Капитан визжал в штабе полка, что он не может служить там, где его в первый же день избили подчиненные. Сменщик умчался в Баграм, а следом за ним поехал и я.

— Что у вас там творится? Что за анархия? — в резкой форме выразил мне неудовольствие Севастьянов.

— В чем моя вина? Меня здесь уже нет! — ответил я. — Дела сдал, документы на руках, чемодан собран! До свиданья войне!

— Кому сдал дела? Капитану Коваленко? Он даже под угрозой расстрела отказывается служить в вашем батальоне. Что прикажете устроить смотр-конкурс замполитов для замещения вашей должности, товарищ старший лейтенант? Привезти десяток новичков, чтоб взводные и ротные выбрали себе новое политическое руководство?! Без замены не уедешь!

Я опустил глаза и стоял, потея и все больше смущаясь. Неловкая ситуация. Видимо, не хочет какая-то неведомая сила меня отпускать домой!

— Можно и без конкурса! — наконец нашел я выход из создавшейся ситуации. — Предлагаю старшего лейтенанта Шкурдюка назначить вместо меня. Воюет больше года, опыт у него огромный. Награжден орденом, порядочный и грамотный офицер! Не хуже меня, а может, и лучше!

Начальник политотдела сердито и пронзительно посмотрел в мои глаза и распорядился:

— Ладно! Пусть временно обязанности исполняет Шкурдюк! Передай ему дела, дальше посмотрим! А этих дебоширов строго накажем!

Вот и хорошо. Наконец-то устранено последнее препятствие на пути к дому!

Вскоре вышел приказ командира дивизии № 200. Ребятам крепко досталось за драку. Текст содержал довольно грозные формулировки, но был составлен не без юмора. Смеялся весь полк.

Содержание приблизительно следующее:

1. Снять с должности старших лейтенантов Мандресова, Коршунова, Хмурцева, Грищука.

2. Откомандировать командирами взводов в Панджшер на самые удаленные заставы: Мандресова, Хмурцева, Грищука.

3. Если кто-либо из них спустится с горы, то остальные два собутыльника в этот момент не должны находиться в гарнизоне. Встретиться они не должны ни под каким предлогом.

4. Старшего лейтенанта Коршунова назначить начальником штаба батальона восемьдесят первого полка.

Родство с командующим округа опять выручило Коршунова. Счастливчик Коршун!

Самолет разогнался по бетонке и резко взмыл в воздух. Пилот круто закладывал вираж за виражом над городом, и после трех прощальных кругов над Кабулом машина устремилась на север. После набора высоты лайнер взял курс домой, в Ташкент! Двигатели надрывно гудели на пределе мощностей, поднимая машину выше и выше в небо. «Ил-76» шел на подъем, резко задрав нос в небо. Так здесь взлетают всегда. Нет плавного горизонтального подъема, а только резко вверх, на пределе возможностей. Авиалайнер сыпал «отстрелами» (световыми ракетами) во все стороны, чтобы отвести от корпуса и двигателей возможный пуск «Стрелы» или «Стингера». Не хочется мне на прощанье получить такой «подарок» от «духов».

Бородатый мужик приладил трубу зенитного комплекса на плечо и прицелился в стремящийся ввысь грузовой авиалайнер.

— Далеко, не достанешь, Махмуд! Он уже очень высоко! — крикнул напарник, останавливая стрелка.

— Жалко! — ответил зенитчик. — Какой большой самолет можно было сбить! Сколько бы «пайсы» получили! Жен бы купили! Сайдула, может, все же попробовать?

— Если бы был «Стингер», я б попытался. А так ракету впустую израсходуем. Командир в гневе палкой станет бить! Лучше наверняка выстрелим по вертолету, если пролетит! — сказал второй душман, и они продолжили чаепитие.