Глава 16. Проводы комбата
Василий Иванович мысленно себя ощущал уже в Прикарпатском округе, на Родине. Появлялся он только на построениях, поэтому проблем становилось все больше и больше. А тут еще, как назло, Роман Ахматов вернулся из отпуска по ранению. Ему, чертяке, пить было совершенно нельзя, но они вдвоем с комбатом схлестнулись и ушли в «штопор». Два комбата в запое — полк без управления. Роману Романычу предстояла сдача экзаменов в академию. Умные книги, учебники и конспекты в результате оказались завалены закуской, пустыми бутылками и табачным пеплом. Тяжело надсадив печень, поджелудочную, желудок, сердце и прочие внутренности израненного организма, Ахматов вырвался из крепких объятий Чапая и, не протрезвев окончательно, умчался в Ташкент. Иваныч с отъездом друга загрустил еще пуще. Он собрал нас, своих заместителей, и распорядился готовить батальон к рейду, а его не тревожить.
— Будя, отвоевал! Теперь сами справляйтесь! Тебе, Петро, нужно опыта управления батальоном набираться, — обратился Василий Иванович к Метлюку. — Уеду — станешь на мое место. Нужен совет по какой-нибудь проблеме — подходи. А по пустякам не тревожь. Касается всех! Не беспокоить ерундой заменщика!
Мы пожали плечами и разошлись. Ситуация ожидания смены монарха состоит в том, что король еще жив, а престолонаследники в растерянности толпятся сзади трона. «Царедворцы» в это смутное время мышей не ловят, спустя рукава выполняют распоряжения короля. А сам властитель больше думает о Боге, чем о государстве. Вот и наши некоторые «деятели» обнаглели окончательно. Один из таких — Грымов был назначен два месяца назад со взводом охранять комендатуру города. Вел себя скромно, спокойно, без замечаний. Внезапно он объявился в полку и вскоре подошел ко мне с лейтенантом, который сменил Калиновского. Замполит роты Корсунов протянул на подпись стопку наградных. Первым было представление на «Красную Звезду» Грымова. Я с удивлением приподнял брови, нахмурился и принялся читать текст. «Участие в сорока (!!!) боевых операциях! Уничтоженны десятки мятежников! Спасение замполита роты (вынес на руках!)».
Я, недоумевая, перевел взгляд на офицеров, переминавшихся с ноги на ногу.
— Понимаю насчет количества боевых — чем больше напишешь, тем лучше. Убил десять «духов» — хрен с ними: не проверит никто. Но Калиновского вынес на руках из-под обстрела? Ты ж в Ташкенте в это время был! В командировке.
— Ну и что! Я два года воюю. Пусть не все два года по горам хожу, но многие, из штабов не выходя, ордена получают. Кладовщики и прочие тыловики и те с наградами, — огрызнулся, сверля меня черными глазами, Эдик.
— Только учитывая последний довод, соглашусь подписать. Но согласится ли комбат? — произнес я с сомнением и скрипя сердце поставил на бумаге подпись.
Комбат вечером, ухмыляясь, спросил у меня:
— Никифор, честное слово, я удивлен. Думал, ты более злопамятен и не поставишь свою закорючку. Корсунов вначале ко мне заявился. А я специально к тебе их направил. Думал, припомнишь старые обиды и не подпишешь. Не хороший он человек, этот Грымов. Когда вместо Сбитнева ротой командовал, на тебя кляузничал, просил снять с должности.
— Я знаю, мне говорили.
— А теперь воевать совершенно не хочет, уклоняется. Караулы, командировки… Hу, и я не мешаю, пусть подальше от роты будет. Не портит Мандресова и не разлагает коллектив. Никифор, ты съездил бы в комендатуру, проконтролировал, как обстоят дела в карауле! Там собраны десять человек из разных рот. Что-то они подозрительно затихорились. Не к добру. Навести старого товарища. Проверишь, доложишь обстановку, а потом приму окончательное решение по его ордену.
На корме БМП, стоящей возле ворот комендатуры, дремали бойцы. Во внутреннем дворе слонялись еще два сержанта, которые оторопели, увидев меня.
— Муталибов, ко мне! — крикнул я одному из них.
— Сержант Муталибов прибыл по вашему приказанию, — доложил тот, застегивая гимнастерку и приложив ладонь к шапке.
— Гасан, почему воротничок не подшит? Где ремень? Почему в кроссовках бродишь? Хочешь на гауптвахту загреметь?
— Да мы же их и охраняем! Мы тут свои. К нам ни помощник коменданта, ни начальник «губы» не придираются.
— Значит, я придираюсь? Вы вернетесь, а следом «комендачи» донос пришлют, что в карауле был бардак, — рассердился я. — Собрать всех во дворе на построение. Живо!
Через пять минут взвод стоял в одну шеренгу, в которой не хватало двух сержантов и самого Грымова.
— Гасан, где старший лейтенант? Куда подевался ваш начальник караула?
Стоящие в строю потупились, а сержант почесал затылок и, смущаясь, ответил:
— Вроде в полк поехал.
— Что-то я его не встретил по пути.
— Наверное, разминулись.
— Разминулись, говоришь? Может быть. Хорошо, делаю общее замечание — неопрятный внешний вид. Привести себя в порядок! — приказал я и обратился к сержанту: — Гасан, проводи меня в спальное помещение и неси постовую ведомость.
Сержант показал мне помещение с двухъярусными койками. Затем кликнул дневального, чтобы привести все к надлежащему виду, потому что я начал его «тыкать носом» в окурки, огрызки, грязную посуду в тумбочках.
Прибежавший Батранчук принялся подметать пол, выгребать мусор из углов. Когда Муталибов вышел, солдатик настороженно прислушался к удаляющимся шагам и свистящим шепотом сказал:
— Товарищ старший лейтенант! Тут у нас процветает воровство. Грымов торгует всем подряд. Вчера заставил сержантов продать лагерную палатку.
— Что-что? Откуда он ее взял? — опешил я от неприятной новости.
— Еще триплекс продал в дукан, банки десятикилограммовые со смазкой и два брезента.
— Б…! Ну, дела! Батранчук, ты-то откуда про все знаешь? — удивился я вновь.
— Я ж не тупой. Меня заставляли это имущество в «газик» грузить. Но я точно знаю, что таджики в дукан продали, а деньги он себе забрал. Сержантам лишь на сигареты дал. Только не выдавайте, что это я рассказал, а то меня прибьют.
— Чудно. Интересно, почему все разгильдяи — отличные вояки, а все стукачи — трусы, мерзавцы и сачки? Ладно, спасибо, за наводку, живи дальше мозгляком. Не выдам.
— А в столовую официантом вернете?
— Верну на месяц, а то тебя еще грохнут. Отвечай потом за твою инвалидность. Собирай шмотки и садись в машину!
Противно пользоваться услугами доносчика, но вынужден. Возвращаясь, я весь обратный путь матерился. Вот ведь говнюк Грымов! Сам в грязи, а еще и сержантов замарал. В караул послали расслабиться после боевых лучших сержантов батальона. Чтобы парни могли посмотреть город, отдохнуть от полка. Отдохнули!
Комбат выслушал мой доклад и взбеленился:
— Ты посмотри, какая дрянь! Ведь он продал брезент первой роты, а как Мандресову по имуществу отчитываться?
— Предлагаю поменять Грымова на лейтенанта Васькина. Тот все одно контуженый и в рейд ходить не сможет.
— Добро! Так и сделаем. А этого барыгу — сюда! Будем разбираться по полной программе.
Комбат был взбешен. Ему предстояло вскоре сдавать батальонное хозяйство, а тут такое ЧП. Василий Иванович пригласил особиста Растяжкина и нас, заместителей, к шестнадцати часам собраться в его кабинете. Грымов, узнав о моем визите, об отъезде Батранчука, почуял неладное. Он примчался в батальон с объяснительными от остальных солдат, что обиженный боец его оговорил. Однако недостача брезентов уже вскрылась по свежим следам. Повезло! Нашлись даже очевидцы погрузки казенного добра в «газик». Особист увел провинившегося в отдел.
Немного погодя, комбат собрал совещание офицеров и объявил о решении снять Грымова с должности.
— Вы, товарищ старший лейтенант, поедете в Союз взводным. Может быть, даже лейтенантом. Возможно, беспартийным. Это нож в спину нашему славному коллективу. Ладно бы сам воровал, так еще и солдат вовлек в аферу!
Грымов пытался что-то возразить о том, что и другие командиры продают и сдают, что могут.
— Молчать! Я могу сдать в дукан свои сигареты, обменять фотоаппарат на джинсовую куртку. Но я у своих товарищей вещи не ворую! — рявкнул комбат. — Мандресову как прикажешь по замене роту сдавать? А триплекс зачем «духам» понадобился? Из укрытий наблюдать? Даже неважно, зачем он им, важен сам факт разбазаривания имущества! Оптика в десятикратном размере идет. Мандресов, проверяй, пересчитывай и готовь две или три получки на возмещение ущерба! И хватит Грымову прохлаждаться в караулах и командировках. В рейд его!
Из партии его не исключили, но строгий выговор с занесением объявили, с должности сняли. Недостачу возместили, вычтя деньги из тех, что лежали на лицевом счете. Наградной я порвал…
От боевых Эдуард опять увильнул, скрывшись в санчасти: якобы последствия гепатита. Так до замены и слег.
Василия Ивановича все же заставили пойти в последний раз в горы. Район, куда забросили батальон на вертолетах, был нами давно не хожен. Прошла информация о прибытии каравана с переносными зенитными комплексами и реактивными снарядами. Поступил приказ — найти оружие противника, а боеприпасы уничтожить. За каждый «Стингер» — орден Красного Знамени, а годом раньше давали Героя. Но в последнее время слишком часто находили «Стингеры», ведь их количество резко увеличилось в Афгане. Ценность этого трофея упала.
Вторая рота и КП батальона заняли широкое высокогорное плато. Туда и сложили все, что нашли в ущелье. А разыскали за три дня немало! Около сотни «РСов» (реактивных снарядов), станковый пулемет, несколько ящиков с патронами, мины… Настроение было отличное: хорошие трофеи, потерь нет, задача не тяжелая — ходить вокруг площадки и собирать, что найдем. «Духов» не видно нигде. Одно плохо — паек закончился, но с этим обещали помочь.
Ошуев вышел на связь и сообщил:
— Скоро прилетит Берендей с сухпаем, а вы вертушку заполните трофеями. Борт не задерживайте, быстро сгрузить и также скоренько закинуть оружие. Вертолетчикам за день нужно десятки точек нашей дивизии облететь.
Комбат оглядел трофеи и велел сложить в штабель.
— Сейчас сделаем снимок на память. Как-никак два года войны позади. Отвоевался!
Шапкин намалевал зубной пастой на снарядах: «2 года! ДМБ 1987» — и поставил их вертикально в ряд. Сбоку взгромоздили на постамент из снарядных ящиков пулемет. Бойцы столпились, тесня друг друга и позируя.
— Ура!!! — заорали дружно дембеля, и комбат принялся щелкать затвором фотоаппарата.
В небе тем временем кружила пара «крокодилов», сопровождавших и прикрывавших грузовую вертушку с пайками. Одновременно с нашим раскатистым «ура» за спиной раздался громкий хлопок. Мы оглянулись и с ужасом увидели падающий «Ми-8». Из двигателей тянулся шлейф черного дыма. Вертолет попытался спланировать, но ему это не удалось. Он исчез из виду, и раздался взрыв. Мы подбежали к краю плато. Вертушка врезалась в самую последнюю вершину холма, расположенного на горном хребте. К месту катастрофы тянулась от нашей площадки и далее вниз к горной речушке узкая тропка.
— Острогин! Бегом с людьми вниз, может, кого спасем! — приказал комбат и начал докладывать командиру полка о происшествии.
— Василий Иванович! Спускаюсь с взводом! — крикнул я и помчался следом.
Начальство по связи орало, что на борту было четверо: три пилота и наш новый начальник службы ГСМ. Этот худощавый очкарик в звании лейтенанта недавно прибыл вместо застрелившегося Буреева. Куда его понесло в вертолете?
Вниз к дымящимся обломкам отряд добрался за считанные минуты. К этому ужасу не привыкнешь никогда, хотя вижу подобные катастрофы невпервые. Два пилота лежали на камнях, на верхнем пятачке сопки. Они вылетели через разбитый вдребезги лобовой фонарь. Одежда была изодрана в клочья, шлемы треснули, лица залиты кровью. Оба не шевелились и не подавали признаков жизни. Сероиван разрезал летные костюмы на груди, послушал биение сердца, пощупал пульс.
— Мертвы. Мгновенно умерли от удара! — произнес он расстроенно.
— Вон еще один лежит возле горящего десантного отсека! — крикнул кто-то из солдат.
Прапорщик подскочил к третьему найденному телу, которое с трудом оттащили в сторону от пламени. Вид бортмеханика был ужасен. Разлившийся и вспыхнувший керосин сильно опалил мертвого летчика.
— Нашли все три тела! — доложил Острогин по радиостанции комбату.
— Нет, не все! — ответил тот. — Должен быть где-то еще Васильев, начальник ГСМ.
— Тут больше никого нет. Если только внутри поискать, но туда сейчас не добраться. Пламя сильное, близко не подойти к вертолету!
Исковерканный остов пылал. Не горели только хвост, валявшийся метрах в двадцати внизу, и винты, улетевшие немного дальше места падения. Вокруг нас, вспыхивая, трещала сухая трава и колючки, а также картонные коробки с пайками. Поиски затрудняли ежеминутные громкие хлопки в горящем чреве. Это взрывались от перегрева консервные банки. Осколки тонкого металла словно бритва, разрезали руку одного из солдат и распороли х/б другому.
— Нет! Я туда не ходок! — Отказался Острогин выполнить распоряжение комбата. — Пусть вертолет перестанет гореть, завтра поищем. Других трупов больше нет, но появятся среди нас, если сунемся поближе.
— Никуда не уходить! — приказал Василий Иванович. — Сейчас прилетит вертушка с комиссией. Найдите «черные ящики», соберите оружие, тела перенесите в безопасное место. Займите оборону и ждите. Огонь по всему подозрительному.
К барражировавшим в небе «Ми-24» присоединилась еще одна пара. Они по очереди сжигали ракетным огнем противоположный хребет, откуда был произведен выстрел. Поздно! Свое дело «духи» сделали, теперь их ищи-свищи.
К нам приблизился на большой скорости вертолет и, на мгновение зависнув, приземлился. Из него выпрыгнули полковник и подполковник в пятнистой форме. Следом в проем люка выпал капитан, с висящим на шее фотоаппаратом. Некоторое время фотограф скреб по земле руками и ногами, но подняться так и не сумел.
— Вася! Ну, е… мать! Я же тебе говорил, на кой… было пить этот крайний стакан? Мало высосанного пол-литра водки? Нет, он еще хлопнул самогонки. Свинья! Кто будет фотографировать? Я? — громко возмущался подполковник.
— С-с — спокойно! Я м-могу ф-ф-фотографировать даже во с-сне, не открывая глаз! А тут, какие п-проблемы? Ну, ч-чуть перебрал. С-самую малость! — проговорил, лежа под днищем и улыбаясь глупой, пьяной улыбкой, фотограф. — Вы м-меня под руки держ-ж-ж-жите и п-поверните в нуж-ж-жном н-а-а-аправлении!
— Вася! Ты совсем офонарел! Мы, два старших офицера, станем тащить твое жалкое, бренное тело беспробудного пьяницы! — окончательно рассердился подполковник и отошел в сторону.
Другой полковник молчал и задумчиво глядел на сложенные в ряд тела вертолетчиков. Он закурил. Чистые холеные руки дрожали. Ему было явно не по себе от этой ужасной картины катастрофы, от запаха паленого человеческого мяса и пылающего керосина. Консервы тоже загорелись, распространяя не менее тошнотворный запах.
— Откуда такая вонь? — поинтересовался подошедший к нам подполковник.
— Это картофельно-овощное рагу в банках. Наверное, уже протухло, когда овощи на заводе консервировали. А нам их жрать пришлось бы. Первая экспериментальная партия была вкусная, а теперь воняет помойкой, — объяснил Афоня и сердито сплюнул в пыль: — Ну что, будем загружать?
— Нет-нет, — остановил Афоню подполковник. — Сейчас фотосъемку катастрофы проведем, а потом эвакуируем разбившийся экипаж. Нужен общий план, вид сбоку, бортовой номер. Вы четвертое тело нашли?
— Какое на хрен нашли! Если он внутри был, то там и сгорел, дотла.
— А если «бортач» к «духам» сбежал или они его захватили? — подозрительно спросил инспектор-полковник.
— Какие «духи»? — с негодованием отверг я гнусное предположение подпола. — Кто его мог украсть? И никуда никто не мог сбежать! Мы тут оказались спустя пять минут после падения! Никаких следов. Если только он в воздухе не выпрыгнул. Но борт падал с высоты трехсот метров, высоковато для прыжков без парашюта. В ущелье тела нет. Мы осматривали дно оврага. Никого. Значит, он внутри пожарища. Попробуй загляни в кабину — банки взрываются шрапнелью.
— Что прикажете делать? Как докладывать? — нахмурился инспектор.
— Догорит вертушка, осмотрим. Возможно, что-то найдем. Не могут же исчезнуть останки, — вздохнул Афоня.
— Хорошо, завтра сообщите, — согласился «летун». — Сейчас разыщите «черные ящики». Они ярко-оранжевого цвета. И пусть солдаты подержат нашего фотографа. — (Чудно! «Черный ящик», но оранжевый.)
Мы со Шкурдюком переглянулись и дружно покачали головами. У нас в пехоте такого не случалось. На боевых — пьяными! Один совсем в хлам, двое других крепко поддатые. Да и пилот с бортачом тоже что-то употребили. Ну, орлы! И как с ними после этого летать?
Сергей распорядился, и два солдата подхватили под руки капитана. Тот щелкнул пару кадров и заплетающимся языком велел сместиться чуть вперед. Сделал еще пару снимков. Приказал перенести себя ближе. Затем снимки справа, слева, снизу. Отставил фотоаппарат на вытянутой руке, навел на свое лицо и сделал кадр на фоне пепелища. Остаток пленки истратил на полковника у обломков вертолета. Погибших положили на плащ-палатки, быстро погрузили в вертолет. Туда же бросили один найденный бортовой самописец.
— Мужики, — обратился к нам бортмеханик. — Вам парашюты нужны?
— Наверное, нет! — пожал я плечами.
— Можно я их заберу с собой? — спросил летчик.
— Забирай конечно! — утвердительно кивнул Афоня Александров. — На хрен они нам? Тяжелые, по горам тащить замучаешься.
— Вот и хорошо, — обрадовался лейтенант и подхватил оба парашюта. Третий, подгоревший, он бросил в огонь.
— А зачем тебе парашюты? — удивился Шкурдюк. — У вас ведь этого добра полно?
— Эти — спишут. Они уже ничьи. На водку махнем. Афганцы парашютный шелк хорошо берут. Другой, к потолку раскрытым с куполом прибью. Красиво. Ну, спасибо, ребята!
Вертолет улетел, оставив нас на голодный желудок томиться в ожидании, когда потухнет пожарище.
На весь следующий день у меня был один сухарь, пачка галет и микробаночка паштета. Пришлось, перебивая аппетит, «обжираться сытным, наваристым» чаем. Чай аж трех видов: горячий, очень горячий и чай обжигающий.
Утром разведчики на соседнем склоне нашли использованную упаковку от английского «Блоупайпа.» Судя по внешнему виду, труба-трубой. А вот — бац! — выстрел из нее и нет вертолета с экипажем!
Солдаты из третьей роты на следующий день, проходя мимо продолжавшего тлеть дюралюминия, порылись в углях. Бойцы нашли в пепелище оплавленный ствол автомата, принадлежавший исчезнувшему тыловику. От него самого даже металлической оправы очков не осталось. Горстка пепла.
Вопрос о похищении или пропаже офицера был снят. Этого ствола оказалось достаточно для подтверждения факта смерти. Почему же в вертушке очутился не Берендей, как сообщили вначале, а совсем другой? Когда Сашка подошел к перегруженному борту, и пилот увидал нашего толстяка, он наотрез отказался с ним лететь.
— Лишний вес! Дайте сопровождающего полегче.
К вертолету подошел Соловей, практически такой же по габаритам.
— Вы что, издеваетесь? — воскликнул летчик.
— Пусть возьмут меня! — вызвался худощавый Васильев, не летавший ни разу в вертушке.
Он слетал в первый и последний раз. Берендею, таким образом, дико повезло. Неделю пока продолжалась операция и неделю по ее окончанию Саня и Соловей отмечали свое чудесное спасение беспробудным запоем.
Рейд не удался! Вертолет сбили, ребята погибли, а тут еще и бородавку на руке сорвал, и та сильно кровоточила. Медик Саша Пережогин заметил это и спросил:
— Никифор, что с рукой? Дай перевяжу! Не дай бог, инфекцию занесешь.
— Саша! Это бородавка. Достали они меня! По всей руке пошли, уже штук пятнадцать! Не знаю, что с ними делать.
— Что делать? Я тебе помогу! Я ведь дерматолог и венеролог! Вернемся с гор, приходи в медпункт — выжжем эту дрянь.
— Ах! Шурик, ты меня сильно выручишь! Надоели эти заразы, язви их душу! С меня коньяк!
Целую неделю я мысленно готовился к экзекуции и, глядя на бородавки, говорил им: «Ну, что? Кранты вам! Пришел конец, проклятые! Выжгу! Как пить дать, выжгу! Изничтожу!»
Несколько дней после боевых прошли в суете из-за очередной комиссии, и до санчасти было никак не дойти. Но каждый день я обещал себе, что завтра обязательно пойду прижигать. И как-то утром я с удивлением обнаружил, что выводить практически нечего. Бородавки, шелушась, облезли или отвалились. Радости не было предела. Мучения отменялись, все прошло само собой. И позднее как только самая малюсенькая бородавочка где-нибудь появлялась, я ее сразу предупреждал: «Выжгу!» И она, пугаясь, быстро исчезала. Великая вещь — самовнушение!
Я вошел в свою комнату и не узнал ее. Как она изменилась за две недели моего пребывания в горах. Словно по ней прошло стадо мамонтов или пронесся смерч. Во-первых, дверь была снесена с петель. Окно полностью разбито, и ветер шевелил выцветшие занавески и оборванную светомаскировку. Один из карнизов валялся на койке комбата. Оторванная и расколотая дверца шкафа лежала вдоль стены. Лужа запекшейся крови на полу, загаженном, кроме того, остатками закуски и «бычками». В углу рядком стояло штук шесть пустых бутылок коньяка и водки. Из-под кровати торчал мой открытый чемодан, в котором кто-то тщательно порылся. Сбросив на кровать нагрудник с магазинами и гранатами, я устало присел на нее… Что же тут произошло? Погром? Налет? В дверях появился Борис Петрович, дежурный по ЦБУ. Он оглядел обстановку и ехидно хохотнул.
— Петрович, что тут было? — возмутился я.
Старый «лис» Борис Петрович рассказал забавную историю с печальными и для меня тоже последствиями. Был не погром, а дебош…
После отпуска по ранению, проездом к новому месту службы в комнату заявился майор Степанцов. Покидая коллектив доблестного первого батальона, он решил устроить банкет, заодно обмыть орден за ранение. В то время пока полк воевал, Степанцов решил обойтись компанией тыловых героев. Саня набрал собутыльников в штабе: Зверева и Боченкина, начальника оркестра и Гамаюна (Петровича). Для услаждения души и тела пригласил Эльку и «стюардессу». Сашка вскрыл мой красный чемодан, переоделся в новенький горный костюм, повесил на портупею АПС (мой трофей). Орел! Герой! Можно теперь рисоваться перед теми, кто в горы не ходил и пороха не нюхал…
После употребления внутрь большей части спиртного, когда включили магнитофон и загрохотала музыка, у Сашки развязался язык.
— Элечка, иди ко мне, ласточка! Дай тебя приголублю! Я тебя очень хочу! — промямлил, шлепая слюнявыми губами, Степанцов.
— Пошел вон, мокрогубый козел! — с презрением крикнула Элеонора. — Если каждому давать, изшоркаюсь, изотрусь.
— Эля! Не бойся! — рассмеялся начальник оркестра, большой весельчак и балагур. — Можешь смело прыгать в койку, когда захочешь.
— Вот именно, когда захочу и с кем захочу, — фыркнула Элеонора. — Я сейчас желаю танцевать, а не ублажать этого потного болвана!
Девчонка отбросила табурет и заскочила на стол, сметая ногами посуду. Вообще у нее был такой бзик. Выпила — душа на распашку, развеселилась и на стол. Танцы, пляски, стриптиз! Безбашенная…
— Одесситка! А ну, марш со стола! — дал ей команду майор Зверев.
Но деваху было не удержать. Она пнула ногой по протянутым рукам Степанцова, поддела туфлей пепельницу, из которой в полете посыпались серым дождем пепел, окурки, спички. Задрала юбку, демонстрируя просвечивающие трусики.
— Ах, ты, стерва! — рявкнул пьяный Зверев. Он схватил танцоршу за руку и, чуть притянув к себе, влепил звучную пощечину. Девица упала вниз со стола, ударившись задницей об пол. Ушиблась она не сильно, так как успела сгруппироваться в полете. Эх, не будил бы он лучше лихо, пока оно тихо! Элька в юности была чемпионкой республики по каратэ, о чем пьяный майор не подозревал. (Узнал он об этом только на следующий день в санчасти, где приходил в себя). Не успел майор опомниться, как получил мощнейший удар ногой в лицо, а затем двумя ногами в грудь. Ему еще повезло, что она не одела туфли на шпильках. Одесситка метнула табурет в голову строевика и нанесла удар кулачком по печени. Боченкин, охнув, свалился. Оркестрант шустро забрался под стол, не желая подставлять физиономию. Степанцов на мгновение схватил Эльку за руку, но тут же получил удар локтем в зубы и пяткой промеж ног. Кто метнул бутылку в окно, кто снес, убегая, двери с петель — точно неизвестно. Штабным досталось по первое число.
Гамаюн сопровождал рассказ о случившемся поглаживанием опухшей щеки и лилового фингала под глазом.
— Вот так посидели, отметили орден. Порезвились, размялись, — грустно закончил «ЦБУшник» свою «сагу».
— Борис Петрович! А не знаешь случайно, где моя тельняшка, горный костюм и пистолет? — поинтересовался я, роясь в чемодане.
— Наверное, у Степанцова. Кроме него, взять некому. Он «стволом» хвалился: автоматический, четырнадцать патронов! Генеральский пистолет! Езжай на Суруби, попробуй забрать. Но он не отдаст, не признается.
— Н-да! А Зверев соответствует своей фамилии! — недобро усмехнулся я. — Зачем девку-то в ухо звезданул? Если бы не это, то она бы комнату нам не разгромила!
— Дурак — он и есть дурак! Кто спорит. Он как выпьет лишнего, постоянно драться лезет. Ну ладно, с мужиками, а тут — баба! Эх, ты бы видел, замполит, его лицо! Картина — «ужасы войны». Зайди к нам в комнату, взгляни!
— А что его выписали из санчасти? Так быстро? Повезло. Надо было отделать покрепче.
— «Зверюга» вынужден работать. Он в полку за начальника штаба оставался. Тут комиссия из Ташкента прибыла. Официальная версия: свалился в темноте на камень, проверяя ночью караул.
— А Элька, как она?
— Да что с ней станется, — вздохнул Гамаюн. — Избила четырех мужиков и дальше пьянствовать отправилась в компании со «стюардессой». Я велел солдатам немножко прибраться в комнате. Стекла, мусор, окурки вымели, но кто будет окна стеклить и дверь вставлять, не знаю. Разбирайся со Зверевым. Он драку затеял.
Позднее комбат шуганул штабных, тогда окна и дверь быстро вставили.
* * *
Через неделю в полк заявился с дороги Степанцов. Я его поймал в столовой и, прихватив за локоток, сказал пару ласковых.
— Никифор! Как ты смеешь материть старшего по званию? — возмутился майор.
— Саня! Ты почему без спроса взял мои вещи? Роешься в чужих чемоданах, воруешь пистолет трофейный! Коран верни и все остальное тоже!
— Я?!! Да. Иди ты к черту! Докажи! Я ничего не трогал у тебя. Замполит, тебе это приснилось! — нагло улыбнулся майор.
— Сашок, не зарывайся, я ведь тебя и на дороге достану! Отдай по-хорошему. Обещаю, хуже будет.
— Старлей, иди проспись, съешь таблетку от болей в голове. Перегрелся на солнышке, наверное! — нахально ответил Степанцов и ушел.
— Ну, что ж, обижайся на себя! — крикнул я ему в спину.
В столовой в своем излюбленном углу сидел особист нашего батальона Растяжкин и ковырял вилкой малосъедобную пищу.
— Привет, комиссар! Какие проблемы? Вид шибко озабоченный, — усмехнулся майор.
— Нехорошая история произошла, даже неприятно рассказывать. Я из Панджшера вынес автоматический пистолет, принадлежавший погибшему вертолетчику. Помнишь?
— Ах, так он у тебя оказался тогда? — расплылся в лукавой улыбке контрразведчик. — Нашелся, значит!
— Ага. Давно хотел сдать, но то отпуск, то рейды. Перед выходом на боевые достал из сейфа, но закрутился и не успел принести в службу вооружения. Возвратились, а его у меня украл Степанцов. Если желаешь приобрести пистолет для себя, конфискуй. Коран еще изыми. И желательно выговор объявить ему, с какой-нибудь гадкой формулировкой. Чтоб воровать было не повадно!
— Спасибо за информацию, Никифор! — Глаза майора жадно заблестели. — Сделаем! АПС, говоришь? Прекрасно, прекрасно. Подарю потом в штаб армии руководству, когда на замену буду уезжать!
Он отставил в сторону тарелку и умчался искать по общагам Степанцова. Но того и след простыл. Через пару дней Растяжкин вернулся с дороги с пистолетом в огромной кобуре, висящей на боку.
— Извини, Никифор, но, сам понимаешь, тебе ничего вернуть не смогу. Коран уничтожен, пистолет конфискован. Выговор объявлен. Степанцов у меня сутки объяснительные писал, негодяй! При этом такими словами тебя материл — не передать! Ха-ха! — загоготал довольный Растяжкин.
* * *
После рейда, потрясенных катастрофой вертолета, комбат зашвырнул в один угол горные ботинки, в другой лифчик с «магазинами».
— Все! П…ц! Никаких боевых! Ни шагу из гарнизона до замены! — прорычал, матерясь, Чапай. — Прямо сейчас ухожу в санчасть. Залягу на чистые белые простыни, выжру из горла бутылку водки и буду балдеть. Война — никогда больше! Пусть хоть расстреляют! Я нужен семье живым. Тем более что мой сменщик вылетел из Ровно и движется в направлении Ташкента.
— Василий Иванович! Все будет хорошо! — успокаивал я, как мог, комбата. — Самое страшное позади.
Подорожник собрал туалетные принадлежности, тапочки и вышел из комнаты. Отправился «болеть» в санчасть. Неприятная картина. Железный комбат! Гроза для батальона! Сила! Глыба! Кремень! Образец службиста и воспитателя разрушался на глазах. Деградировал. Его раздавили и морально сломили постоянные потери. Прав был Марасканов: «Начнут крепко молотить батальон, погладит смерть по голове и вся спесь с Чапая слетит».
В принципе, в душе его что-то надломилось еще в ноябре пошлого года, со смертью Арамова. Дальше — больше. Теперь остается только наблюдать за жалким зрелищем, да вспоминать о его былом величии.
Иваныч решил закатить в честь благополучного отъезда крутую пьянку. Танкисты, артиллеристы, пехота. Приглашались комбаты и заместители. Употребив солидную дозу спиртного, он подхватил меня за локоть и потащил в женский модуль прощаться. Во второй руке у него была неначатая бутылка водки. К его удивлению, «аэродром» был занят десантниками. Этих ребят разместили за забором, в городке, оставленном ушедшим в Союз зенитным полком. Они обнаглели до безобразия. Мало им своих теток, приперлись к нам! А попробуй мы, пехота, там появиться? Будет драка!
В комнате сидели какой-то подполковник (как оказалось — замкомандира полка), майор и старший лейтенант. Странная компания. Все с орденами, медалями, прикрученными к х/б. Вот вырядились! Парни как на подбор: здоровенные, высокие, под два метра. Красавцы! Мы же — маломерки, представляли собой рядом с ними унылые образчики пехоты. Никакого сравнения. К тому же мы явились в дым пьяные. «Стюардесса» сидела на коленях подполковника и весело щебетала, а тот что-то шептал ей на ушко.
— Убью, заразу! — тихо прорычал Подорожник, но, отхлебнув водки из горлышка, сдержался.
— О-о-о! Рады гостям! — приветствовал нас молодой майор и сделал радушныф жест руками: мол, проходите, дорогие гости.
— Это вы в гостях! — возразил я. — Хозяева этой территории — мы! Парашютисты тут — незванные гости!
— Ребята, давайте дружить! — миролюбиво предложил старший лейтенант и представился: — Сергей!
Майор тоже назвал себя:
— Александр.
Я в ответ громко буркнул свою любимую фразу:
— Когда у родителей бедная и убогая фантазия, то называют ребенка самым незамысловатым именем — Саша или Сережа!
Десантники покраснели от злости, но промолчали. После первого тоста «за братство по оружию» к нам на помощь внезапно явился Филатов. Он второй день, как вернулся зачем-то в полк. А сейчас пришел к своей полковой «маме». Любаша к его приезду давно крутила любовь с генералом. За ней приезжала время от времени машина, и она исчезала в необъятных просторах штаба армии. Я слегка смутился, но бывший «кэп» крепко, с чувством пожал мне руку и даже обнял. Почувствовав моральную поддержку в лице Филатова, комбат повеселел. Налив полный стаканчик водки, Чапай довольно громко произнес:
— Никифор, а ты знаешь, что если вот такому длинному десантнику дать коленом по яйцам, то он переломится пополам.
Я задорно рассмеялся этой шутке, а Иваныч продолжил:
— И когда парашютист опустится низко, в этот момент следует бить его физиономию о колено. Он тогда становится ручным.
Десантники опешили, прекратили мять и гладить теток. Майор примирительно произнес:
— Ребята, давайте не будем ссориться! Мы ведь ходим одними тропами, воюем вместе. Чего вы злитесь?
— А то! Если бы мы с комиссаром вошли в ваш женский модуль, то нас бы оттуда вытурили. А я вас терплю целый час! — воскликнул Чапай. — И если тропы одни и те же в горах, то койки — разные!
Филатов сидел у окна, пыхтел, словно паровоз, и багровел от злости. Десантники сказали, что выйдут покурить и дружно ретировались. Обратно в комнату они больше не возвратились. Женщины надули губы и сердито загалдели на Подорожника.
— Ты чего, Иваныч, раскомандовался? Шагай в свой батальон, там и командуй. Кому хотим, тому и даем! — громче всех возмутилась «стюардесса».
— Ах, ты, дрянь! «Офицерский осколок»! Вот и славно! — воскликнул взбешенный Подорожник. — Живи, как хочешь, я тебя больше знать не желаю. Пойдем, комиссар, отсюда!
Мы вышли прочь и двинулись по дорожке, наслаждаясь вечерней прохладой.
— Василий Иваныч, а чего Филатов в полку объявился? Он ведь теперь начальник штаба дивизии, которая возле иранской границы?
— У Ивана Грозного большие проблемы с особым отделом. Контрразведка за него крепко взялась. Сейчас вызвали в Кабул для разбирательства. Скажу по большому секрету, а ты никому больше!
— Могила! — пообещал я и дыхнул ему в лицо винными парами.
— Мне в штабе по секрету рассказали. Помнишь, Ковзонский осенью приезжал с концертом в полк?
— Ага! Солдаты и сейчас на подаренной гитаре тоскливые песни бренчат, — ответил я.
— Тогда певец на банкете подарил Ивану Грозному пластинку с автографом и кассету с новыми записями. «Батя» расчувствовался и ответил подарком — пистолетом ПМ. Тот пистолет был трофейный, со сбитым заводским номером. Разведка в кишлаке на засаде захватила, его не учли и не сдали. Ковзонский обрадовался такому подарку, расцеловал «кэпа» и повез через таможню, не таясь. Сунул как сувенир просто во внутренний карман. А на переходе границы поставили систему контроля. Минуя «звенелку», он прокололся. На вопрос: «Откуда оружие?» — певец ответил, что подарил командир восьмидесятого полка. Теперь третий месяц Филатову мозги пудрят. Шьют статью: контрабанда оружием. Объяснительные, рапорты, докладные. Чем закончится — неизвестно. Глупость, конечно. Медленно-медленно, но дело раскручивается. Филатов уже уехал к новому месту, руководить штабом дивизии, а бумажное крючкотворство неторопливо движется к суду. Или, может, ляжет под «сукно» если повезет дело-то уголовное. А тут еще одно разбирательство на подходе. Напасть за напастью. Помнишь, год назад солдат погиб? Тогда подрывали россыпь патронов и гранат, в старой штольне.
Я кивнул головой, припоминая, старое происшествие.
— Начальник инженерной службы торопился на совещание и поручил произвести взрыв сержанту. Но в том колодце скопился запас гораздо больший, чем рассчитывали. Сапера осколками и кусками земли поранило, слишком близко стоял. Да песком еще и присыпало. Хватились к вечеру, когда он уже остыл. Не забыли и эту историю. Вот Филатов и готовится к самому худшему. Могут даже, если захотят, посадить. Жаль «батю», если пропадет…
…Действительно, жаль. Матюжник, ужаснейший, грубиян, но вместе с тем добрейшей души человек. Отходчив, не злопамятен, добродушен. Своих в обиду не дает, офицеров растит, солдат бережет, бесцельно людьми не рискует. Глупость с подаренным пистолетом грозит сломать дальнейшую военную карьеру, в худшем случае — жизнь. Вроде бы из-за этого и представление к ордену возвратили.
Начальник политотдела приехал в полк и учинил разнос опухшему от пьянства Золотареву. Раскритиковал в пух и прах работу парткома, прошелся по казармам, ругая устаревшую наглядную агитацию. Я встретил Севастьянова у порога казармы. Представился и поприветствовал начальство.
— О, Ростовцев! Рад тебя видеть во здравии! Как дела, не болеешь синдромом заменщика? — спросил начпо.
— Все нормально, не жалуюсь! — ответил я, хмурясь.
Ничего хорошего от проверки для себя я не ожидал. В первой роте плакаты наглядной агитации постепенно приходили в негодность. В третьей и так было плохо с агитацией, а с уходом в клуб Мелещенко стало еще хуже. Бугрим никак не мог привести в порядок стенды у минометчиков. Единственное светлое пятно — вторая рота. Полковник ходил из помещения в помещение, качал головой, вздыхал, слушал меня, задавал вопросы, возмущался. Золотарев держался от нас на некотором удалении, вытирая пот и незаметно бросая в рот горошинку за горошинкой «антиполицая». Инспектирование давалось ему очень тяжело, видимо вчера не рассчитал дозу, а начальник нагрянул внезапно. Неожиданно Севостьянов сменил тон и без всякого плавного перехода от ругани и недовольства спросил:
— Никифор Никифорович! А ты почему до сих пор старший лейтенант, а не капитан?
От такого неожиданного вопроса я опешил и смутился.
— Мне рано быть капитаном. Я лишь полгода назад был лейтенантом.
— Рано, говоришь? Воевать не рано? Героем становиться не рано?
— Ну, это другое дело, — вздохнул я, испытывая неловкость от таких слов.
— Если мы тебя назначили заместителем комбата, значит, солиднее быть капитаном. Не дело, что у старшего лейтенанта в подчинении несколько капитанов. Он оглянулся на замполита полка и поманил его пальцем.
— Завтра подготовить документы к званию «капитан». Досрочно!
— Нет, — глядя в сторону, промямлил Золотарев. — Пусть переделает все стенды в ленкомнатах, а после подумаем.
— Молчать! — взвизгнул полковник Севастьянов. — Я сказал представить документы! Это приказ! А с вами я разберусь отдельно! Иди, Ростовцев, работай.
Я отошел в сторонку, но даже издали были слышны громкие вопли:
— Алкаш! Сниму с должности!
— Тогда хрен тебе, а не академия ГШ! — взвизгнул Золотарев. — Я найду на вас управу!
Севастьянов топал ногами, что-то еще долго орал, а я почел за благо быстро удалиться.
Полковник уехал, а Золотарев сказал, что в течение месяца надо переписать плакаты, а уж потом можно будет вернуться к вопросу о звании. Он подумает. Вместо писанины мы отправились в рейд, затем в другой, третий, а нового звания так и не было. Не проявил, как говорится, настойчивости.
На дороге среди бела дня два бойца остановили «барбухайку» и затеяли обыск. Нашли металлическую шкатулку с афганями. Денег оказалось что-то около миллиона. Солдаты под дулами автоматов и наведенной пушки изъяли ящик и прогнали афганцев. Хорошо не расстреляли! Аборигены умчались в Джелалабад за поддержкой. Как оказалось, они везли казну племени в Кабул и не ожидали такого поворота дела. Местное руководство вышло на командование батальона, а спецслужбы на особиста батальона. Тот доложил о происшествии начальству в полк.
Афганцы умоляли вернуть деньги. Пусть даже не полностью. Четверть, мол, возьмите себе, но возвратите хотя бы остальное! Комбат прибыл на заставу, перевернул все вверх дном, вытряхнул даже прапорщика из штанов и трусов. Нашли денежки до последнего «афгани». Кочевники, обрадовавшись, забрали деньги, а четверть миллиона в качестве благодарности оставили у наших. Деньги упаковали и направили прапорщика в полк, сдать под отчет начфину. Для работы разведки с агентурой и местным населением.
Но молодой «прапор» несколько скорректировал маршрут. Он заехал в дукан, купил сувениры, шмотки, коробку водки и коньяка, ящик фруктов и овощей, прочей зелени и отправился в женский модуль. Бронетранспортер с солдатами спрятал на позициях охранения. Прапорщик нашел свою землячку Ленку — «ногтегрызку» и устроил бурную оргию, запершись с ней в комнате.
Комбат позвонил в полк и уточнил прибытие денежной «посылки». Посылка не прибыла! В полку начался переполох. Пропал БТР, прапорщик и два солдата! Разведвзвод батальона подняли по тревоге и отправили по пути следования прапора и сотоварищей. Следов сгоревшей машины не было, а на крайней заставе у въезда в город сообщили о том, что броня выехала в Кабул. Обыскали весь путь возможного маршрута — улицы пусты. В комендатуре никого не задерживали, афганские спецслужбы об убитых или взятых в плен советских военных не знали. Пропали! Канули в неизвестность. Командир полка нервничал и пребывал в растерянности. Полк на боевых, что делать? Обращаться к руководству, чтобы вернуть наш батальон из рейда для поисков пропавших или еще подождать? Проблема разрешилась сама собой. У солдат кончились продукты, и они, закрыв машину, пошли в столовую, где попались на глаза офицеру из своей роты.
— Стоять! Негодяи! Вы откуда? — прорычал взводный.
— Мы? Мы из оврага. БТР в овраге стоит. Есть хотим, оголодали. Сухпай кончился, а Сергеич потерялся и не приходит.
— А где он был? — воскликнул лейтенант.
— Хрен его знает! — развел руками водитель. — Он к бабам отправился. Обещал утром вернуться, но не возвратился.
Таким образом, участок поисков сократился до одного модуля. Штабные открыли комнаты, выстроили женщин у асфальтированной дорожки. Не открылась только одна дверь. Ленки среди женщин не было, а в закрытом помещении стояла настороженная тишина и лишь изредка раздавались шорохи.
Начхим выбил дверь ногой. Картина предстала довольно живописная! Огрызки, окурки, бутылки, банки, банановая кожура, стаканы, презервативы. Все беспорядочно валялось на полу. Стол был завален недоеденными яствами и недопитыми поллитровками. В койке копошилась обнаженная парочка, которая не обращала ровно никакого внимания на вошедших. Этот дуэт был уже просто не в состоянии осмысливать реальность происходящего вокруг из-за обильного пьянства и нескончаемого совокупления. Обессилевшего прапорщика, не способного к передвижению, отнесли на гауптвахту. Девицу заперли в комнате и приставили к двери караульного. Утром в камере начался допрос.
На вопрос командира: «Где деньги?» — прапорщик, потупив глаза в пол, ответил:
— У Ленки.
Замполит охнул:
— Все!?
— Угу! — подтвердил прапорщик.
— Сильна! Ну, дает девка! — восхитился начальник особого отдела.
— Да уж, дает и еще как дает, — согласился Золотарев и тотчас распорядился: — А ну, сюда ее! И пусть спрятанные афгани несет.
Ленка явилась опухшая, с помятым лицом и сильным запахом перегара, но с пустыми руками.
— Лена! Где денежки? — вкрадчиво спросил замполит.
— Все там же, не буду говорить грубо где! В том самом месте!
— Лена! Верни деньги! Они не твои! — продолжал настойчиво уговаривать Золотарев.
— Не отдам! — взвизгнула девица. — Я их честно заработала! Неделю пахала под этим жеребцом! Из сил выбилась. Не отдам, хоть расстреливайте. Можете выслать домой за аморалку. Я за год такую зарплату не получу!
— И вышлем! — пообещал особист. — Вышлем за проституцию и хищение денег. Эти афгани принадлежат полку! Обыщем перед отъездом и конфискуем. Возвращай по-хорошему!
Ленка разрыдалась, впала в истерику, но, поплакав полчаса, смирилась с неизбежностью утраты внезапно приобретенного состояния. Золотарев великодушно разрешил оставить подарки. Забрали только афгани. Девушку отпустили заливать горе водкой и омываться слезами. Прапорщика через неделю выпустили из гауптвахты и вернули на горную заставу. Народ смеялся: мол, одно радовать должно обоих — получили массу удовольствия.
Что стало с «пайсой» далее, об этом история умалчивает. Дошла ли хотя бы часть денег для работы с агентурой по адресу — история умалчивает. Но Золотарев и главный особист не просыхали месяц и в результате очутились в реанимации. Началась «белая горячка».
* * *
Опять очередная нелепая жертва войны! Мы возвращались в полк после рейда, в районе Мирбочакота. Боевые действия прошли без потерь. Как всегда броня облеплена солдатами. Муталибов сидел в башне и нечаянно или из любопытства щелкнул тумблером на каком-то пульте (БМП новая, только с завода). Сержант услышал сверху хлопок и какие-то вопли. Он выглянул из люка и остолбенел. Авлеев правой рукой держался за обрывок левого рукава, из которого хлестала кровь, заливая броню. Руки до плеча просто не было. Из обрывков рукава торчала обломленная кость и свисали клочья кожи, жилы и мясо. Мандресов с трудом перетянул жгутом предплечье, пережал вены. На попутке довезли парня до инфекционного госпиталя, благо он был рядом. Спасли.
Проклятье! Как много небоевых потерь! Глупых и нелепых. Оказалось, что Муталибов запустил ПТУР, который реактивной струей и оторвал руку у сидящего сзади медика. БМП пришла снаряженная противотанковым комплексом, а ракеты технари почему-то не убрали на склад. Зачем нам ПТУРы? Танков-то у «духов» нет! Падая, боевая часть ракеты разнесла в щепки передвижную ремонтную мастерскую. Будка — в щепки, «Урал» загорелся, водителя контузило. Кошмар! Попали, не целясь. Нарочно не придумаешь! Неосторожные выстрелы обязательно летят точно в цель. А вот если бы метили куда-нибудь конкретно, то неизвестно, попали бы или нет…
