Книга: Рейдовый батальон
Назад: Глава 4 Большая трагедия и маленькие драмы
Дальше: Глава 7 Имитация вывода войск

Глава 5
Расстрелянный стройбат

Тревога! Пропала колонна автомобилей строительной бригады. Стройбат отправился на девятнадцати КАМАЗах за щебнем и исчез. Похоже, заблудились и уехали к «духам». В карьере они не появились. Обратно в Кабул не возвращались. Затерялись в окрестностях Пагмана. Вскоре афганцы сообщили, что видны горящие машины в центре поля, вдали от трассы. Причем совсем в другой стороне от установленного маршрута.
Батальон быстро пополнили боеприпасами, продуктами и без лишних строевых смотров отправили на вертолетную площадку. Вертолеты сменяли друг друга, унося каждые пять минут в горы очередной взвод. Людей разбили на группы по десять человек. Всевозможные списки и донесения офицеры составляли на ходу, а штабные забирали бумажки прямо на площадке.
Что случилось, никто толком не знает. Остались в живых строители или давно погибли? Примерное количество «духов» не известно, точный район высадки для нас не ясен. Начальство, конечно, основной информацией владеет, но почему-то до нас она не доходит. Одни недомолвки. Не хотят верить в масштабы этой трагедии.
К лежащим на бетонке солдатам подъехал «уазик» и из него выбрался важный начальник. Это был начальник политуправления армии. Я поспешил к нему и представился, доложил обстановку. Генерал махнул рукой и отправил меня обратно, начальство желало прямого общения с бойцами. Ну что ж, беседуйте. Следом за главным политруком армии из машины выбрался еще один не менее важный пассажир, которого не обхватишь и в четыре руки. Он был в отутюженном камуфляже без знаков различия и звезд на погонах, но вид имел начальственный. Ходил этот товарищ степенно, переваливаясь с боку на бок, заложив пухлые руки за спину. Неизвестный остановился возле первой роты, и Сбитнев вскочил для доклада. Солидный поздоровался, похлопал Вовку по плечу и отправился догонять генерала. Я громко расхохотался и ткнул Вовку в бок.
— Не догадываешься, кому ты представлялся?
— Ну? Кому? Полковнику или генералу. А что?
— Да нет, ничего. Это прапорщик Вася или Петя. Холуй-ординарец армейского ЧВСа (Члена Военного Совета). Рыло видишь, какое солидное, наел за годы совместной службы! Генерал его с собой в Афган привез, с ним и уедет дальше. Тоже ветеран войны будет, как и мы с тобой.
— А ты откуда его знаешь? — с сомнением спросил Володя.
— На сборах видел, он генералу портфель носил и его распоряжения выполнял. Вот умора! Командир боевой роты перед денщиком прогнулся!
— Гад ты! Мог бы предупредить!
— Не успел. Ты так шустро рванулся к нему, даже резина на ботинках задымилась! — рассмеялся я.
— Ну и рыло прапор наел! А солидный, ну прямо маршал! Породистый!
— За то и держат, за представительность, — усмехнулся я.
* * *
Батальон разместился по высотам, с которых можно было разглядеть убогие кишлаки, притулившиеся на крутых склонах. Виноградников было мало, но много ореховых деревьев и шелковицы. Витамины! В бинокль хорошо видны дома, дворы, домашний скот. Людей нет. Скрылись. Раз аборигены сбежали, значит, это они сотворили побоище, чувствуют за собой грехи. Первая установка командования: искать кого-нибудь из спасшихся солдат.
Артиллерия с площадки у шоссе обстреляла дальние горные хребты, авиация бомбила и наносила ракетные удары. Дымы от бесчисленных пожарищ в зарослях густого кустарника стелились по горным вершинам и столбами поднимались в небо. Ночь напролет артиллерия выбрасывала смертоносный груз через наши головы по невидимому противнику. Кто знает, попадают они в кого-нибудь или нет? Стрельба приятно радует, потому что понимаешь: ты не один, не брошен на произвол судьбы в «духовском» районе.
Утром десантники вошли в кишлаки со стороны долины, а наши разведчики спустились со стороны гор. Что-то взорвали, что-то подожгли. Изредка происходили скоротечные перестрелки. Авиация теперь летала уже где-то в стороне, и слышны были только доносящиеся издали глухие взрывы бомб.
* * *
Время текло медленно и монотонно. Мир вокруг словно замер. На ясном голубом небе ни облачка. Сентябрь в Центральной Азии — это не сентябрь на Урале. Солнечные лучи опаляли камни, колючки, одежду и, конечно, наши тела. Марево раскаленного воздуха обволакивало укрытия, и не было никакого желания вылезать наружу — прочесывать кишлаки. Брезентовые накидки, натянутые над СПСами, оберегали от прямых солнечных лучей, но не спасали от духоты и зноя.
Новости поступали с каждым часом все ужаснее. Обнаруженные машины были сожжены «духами». Офицеры и солдаты найдены, но живых нет. Убиты, замучены, изуродованы. Многих из них сожгли в стоге сена. Некоторых бросили в огонь живыми. У строителей был один на всех пистолет, и у какого-то водителя под сиденьем лежали две гранаты. Постепенно выяснялись подробности этой жуткой трагедии.
Колонна сбилась с пути, какие-то афганцы указали дорогу, но не к карьеру, а в мятежный кишлак. Местные жители, работавшие в поле, увидели легкую добычу и обрадовались. «Духи» схватились за автоматы, гранатометы и принялись расстреливать головной КАМАЗ. Он моментально загорелся. Замыкающие колонну машины попытались развернуться, сдать назад. Но из гранатомета подбили самую последнюю из них. После этого водители бросились врассыпную. Словно загнанную дичь на охоте, их расстреливали в упор. Раненых добивали прикладами, лопатами, мотыгами и прочими орудиями «мирного труда». Многих оскальпировали, кастрировали, некоторым спороли животы… Лейтенант был скошен очередью, так как расстрелял всю обойму из пистолета. Прапорщик бросил одну гранату, а вторую не успел — застрелили. Машины подожгли, даже грабить не стали.
После этого побоища местные жители быстро покинули кишлаки и ушли, кто в горы, кто в Кабул. Второпях и скотину не увели с собой. Голодные, привязанные к деревьям и столбам ишаки, брошенные в спешке хозяевами, оглашали своим ревом окрестности.
Батальоны на следующий день спустились с гор в аул. Через него шел маршрут к поджидавшей в долине технике. Жизнь после нашего посещения кишлака замерла окончательно. Коровы, лошади, ослы лежали всюду, тут и там, расстрелянные из автоматов. Это десантники выместили на них накопившуюся злость и ярость. После того как мы покинули поселение, крыши домов и сараев во дворах дымились и горели.
Черт! Эти жилища и не подожжешь толком. Одна глина и камни. Глиняный пол, глиняные стены, глиняные ступени. Горят только циновки на полу, да плетенные из виноградной лозы и веток кровати. Убогость и нищета вокруг. Парадокс! По нашей марксистской идеологии тут живут как раз те люди, ради которых затевался пожар мировой революции. Это их интересы Советская Армия прибыла защищать, выполняя интернациональный долг. И все же мы для них оккупанты, чужеземцы и неверные. Собрать бы этих Брежневых, Сусловых, Громыко, Андроповых, Устиновых и т. д., даже тех, кто уже умерли, привезти в такой кишлак и ткнуть мордой в этот бессмысленный кошмар. Спросить: зачем? почему? Какой социализм они собрались тут строить? Раскройте глаза! Напрягите старческие мозги!
* * *
Это был мой последний рейд, во время которого я совмещал две должности. Сменщик не прибыл, и я воевал с родной ротой. Офицеры ухмылялись, но были смущены резким изменением моего статуса. Я и сам чувствовал неловкость.
Командование задачу несколько изменило, и полк перебросили в Пагман, в прошлом живописный дачный район Кабула. Когда-то, еще не очень давно, до череды революций, переворотов и мятежей, это был цветущий край. Здесь размещались загородные дома-виллы, принадлежавшие иностранцам и местной знати. Сейчас остались от этого великолепия только остовы плохо сохранившихся зданий. Разруха, одним словом.
Мы вошли в один из дворцов. На отциклеванных паркетных полах рассыпана солома, а на ней разложены помидоры. Большая белая ванна до половины наполнена грецкими орехами. Бак газового титана старательно расстрелян автоматными очередями вдоль и поперек. Высокий зеркальный потолок холла зияет многочисленными выбоинами, а те стекла, что не осыпались, разбиты. Кто-то очень целеустремленно разрушал все вокруг. Оконные рамы вырваны, двери сломаны. В центре большой комнаты, на паркете, потухший очаг и казан на подпорах. Холл выгорел, в кухне нагажено. Вот она — деградация. Закончилась эволюция от обезьяны к цивилизованному человеку! Развитие пошло вспять, обратно к неандертальцу. Нашествие варваров из глубины мрачных веков.
Но стены этого дома были пока еще целы. А другие виллы взорвали или сожгли. Что-то уничтожили мы, что-то — «духи». Сады в запустении, фонтаны загажены. Гнетущая картина. Домой, скорей домой!
* * *
Я стоял у казармы и переругивался с Лонгиновым. Он в прошлом году был избран партийным «вождем» батальона. Теперь из-за неоформленной партийной документации его не отпускали домой. Бронежилет пытался эту писанину свалить на меня.
— Товарищ старший лейтенант! Старший лейтенант Калиновский прибыл на должность заместителя командира первой роты по политчасти! — громко доложил подошедший к нам круглолицый, голубоглазый офицер.
— Вот, видите, Семен Николаевич! Не могу я доделывать за вас документацию. Сами разбирайтесь с Цехмиструком. Мне и за Артюхина бумажки переписывать и «хвосты» заносить, и за собой подбирать.
Я взял за локоть старшего лейтенанта и отвел в сторону, продолжая ехидно улыбаться Лонгинову.
— Коллега, а как по имени отчеству? — поинтересовался я.
— Александр Васильевич, — ответил мой сменщик. — Я выпускник Минского училища позапрошлого года.
— Меня зовут Никифор Никифорович! Выходит, выпускались одновременно. Рад твоему прибытию. Такая сложилась ситуация, что я и тут и там, а в итоге нигде не успеваю.
Я подвел старшего лейтенанта к Сбитневу.
— Владимир Сергеевич, вот получите моего наследника и сменщика. Любите и жалуйте.
Сбитнев удивленно посмотрел на меня. Впервые за всю службу я назвал его по имени отчеству. Он едва выдавил из себя:
— Спасибо, Никифор… м-м-м… Никифорович! Надеюсь, сменщик окажется не хуже предшественника. Возможно, даже лучше.
— Конечно. Будем надеяться, что через год он встанет на мое нынешнее место. Сменит на батальоне, — усмехнулся я в ответ.
В канцелярии я сложил большущей стопкой журналы, тетради, амбарные книги, блокноты, дневники, планы. Хлопнув ими по столу и выбив пыль из «макулатуры», я сказал:
— Вот, мое наследство! Написаны планы за август, сентябрьские составишь сам. Знакомься, осваивайся, обживайся. Дерзай, Александр!
Я пожал новенькому руку и, загрустив, вышел из казармы. Закончилась большая полная тягот, но и счастливая часть моей жизни. Были ведь и удачи. Можно сказать, что фортуна улыбалась мне до этого момента. Что же будет дальше?
* * *
Полк поразила эпидемия. До выхода в «зеленку» осталась неделя, а треть батальона скосила инфекция. Санчасть переполнилась. Санитарная машина каждый день увозила в госпиталь очередную партию пациентов. Их место занимали новые больные.
В батальоне заболели большинство офицеров и прапорщиков. Комбат лечился водкой и ежедневными физическими упражнениями на «стюардессе», поэтому не заразился. Я долго боролся, но «вирус» сразил и меня. Поднялась температура, начался кашель.
Помещением для карантина по распоряжению командования стала стоящая на бугре, рядом с горами, казарма. Вышло так, что я болел, не отходя от рабочего места. Общий кабинет заместителей комбата находился тут же, напротив канцелярии роты. Когда Золотарев звонил по телефону, отдавая распоряжения, приходилось вставать с койки, бросать игру в карты и писать бумажки.
Окончательно уяснив, что выход на боевые действия под угрозой срыва, в наш мини-лазарет примчались Филатов и Золотарев вместе со штабной свитой. Командир полка хлопал дверями, топал ногами, разбросал по коридору ротную документацию, крыл больных отборным матом. Затем он сел на табурет у входа и спросил у Подорожника:
— Василий Иванович! Что будем делать, дорогой ты мой? Это катастрофа!
Командир вытирал большим платком пот со лба и лысины и шумно сопел. Подорожник сердито накручивал усы и нервно подергивал правой ногой. Что он мог ответить? Эпидемия — это словно стихия, как снежная лавина. Обрушится, не остановишь, пока не долетит до самой земли. Так и тут. Когда все заразившиеся переболеют, тогда и встанут в строй
— Рейд нужно отложить на два дня. С кем идти? Ни ротных, ни заместителей! Солдат по половине комплекта. Войти в «зеленку» сумеем, а как потом оттуда выбираться? Надо докладывать командованию.
— Черт! Слушайте мой приказ, обалдуи! Жрать таблетки! Пить микстуры, ставить уколы, выполнять назначенные процедуры, но чтобы через четыре дня чихающие были на ногах! Кто не подымится на пятый день, станет моим личным врагом, — прорычал Иван Грозный.
Командир отшвырнул табурет и с грациозностью африканского слона, сметая на своем пути мебель, умчался прочь. Золотарев невнятно промямлил что-то о сознательности, долге, чести, затем переваливаясь с боку на бок, удалился. Штабные еще некоторое время позубоскалили, подшучивая над нами, и тоже ушли. Мы остались один на один со своей непонятной болезнью.
* * *
Чтение книг надоело, карты опротивели, анекдоты и байки закончились. Отлежанные спина и бока болели.
Однажды после обеда пришел в лазарет Виктор Бугрим, наш прапорщик. Он вернулся из длительной командировки в Ташкент, со слета комсомольских «вожаков» ТуркВО. Я этого своего ближайшего подчиненного давно ждал, чтобы нагрузить работой.
— Привет доходягам! — поздоровался Витек.
— Эй, прапорщик, не забывайся! — подал голос майор Вересков.
Бугрим заметил дремлющего рядом с зампотехом начальника штаба, приложил руку к груди и, смущаясь, извинился:
— Виноват, товарищи майоры! Это не к вам. Это вот ко всем лейтенантам, старшим лейтенантам и прапорщикам относится.
— И замполитов с нами лежащих касается? — съехидничал Вадик Хмурцев.
Бугрим нагло посмотрел на меня и Мелещенко и кивнул.
— И Ростовцев — доходяга? — продолжал уточнять Вадик.
Бугрим хмыкнул и ответил:
— Герои тоже бывают доходягами. Героями становятся, ими не рождаются. Может быть, он постепенно станет настоящим мужчиной. Вдруг и Героя дадут.
— А у тебя, Витюша, похоже, будущего больше нет. И исключительно по глупости и из-за длинного языка, — улыбнулся связист.
— Вадик, ты чего болтаешь? О чем ты? — удивился прапорщик.
— Виктор, ты сейчас издевался над своим главным и ближайшим начальником, — пояснил Вадим. — Ростовцев назначен замполитом батальона! Люби и жалуй! Ха-ха!
— Ха-ха-ха, — рассмеялись лежащие рядом офицеры и прапорщики.
Виктор растерянно озирался вокруг и непонимающе переспросил:
— Никифор, замполит батальона? Издеваетесь? Ладно, хватит разыгрывать! Он уходит в другой полк! Я точно знаю.
— Нет, Витюша, не Никифор, а теперь Никифор Никифорович! Или товарищ старший лейтенант! — продолжал насмехаться над Бугримом Хмурцев.
— Не может быть… — горестно вздохнул Виктор и сел на свободную койку.
Я завернул майку, почесал волосатую грудь и сказал:
— Ну что, подчиненный, пошли в кабинет, поговорим! Серьезно побеседуем!
Бугрим пошел за мной под градом насмешек, обреченно шаркая подошвами ботинок.
— Садитесь, товарищ прапорщик, не стесняйтесь, — радушно предложил я.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант, за приглашение, — поблагодарил смущенный Виктор.
— Как будем дальше жить, Витек? — поинтересовался я, выкладывая из сейфа на стол комсомольскую документацию. Это был не сейф, одно название. Металлический ящик, доставшийся мне по наследству от предшественников. Только и годился что для тетрадок.
— Как прикажете, так и будем жить, — вздохнул Бугрим. — Не хотите — расстанемся.
Виктор был растерян и не знал, как себя вести. В мою бытность замполитом роты мы частенько ругались. Он имел неосторожность пару раз «стукнуть» начальству на меня. Часто подкалывал и ехидно подшучивал надо мной. Работа Виктора в батальоне заключалась в основном в организации застолий начальству. Подай-принеси. Конечно, в рейды с батальоном он ходил, как положено. Но если Артюхин сачковал от войны, оставаясь в полку, то и Бугрима держал возле себя в гарнизоне. Прапорщик деградировал на глазах. Его использовали в качестве посыльного по магазинам и для подвоза девочек с торговой базы, причем пользовались его услугами оба замполита полка и даже партком. Мне такой помощник был не нужен.
— Виктор, главное условие совместной службы — прекращай «шестерить» в штабе.
— А шо, я напрашиваюсь? Вызывают, посылают, приказывают. Артюхин мастер в этих делах — достать, привезти, поднести, в койку подложить.
— Я лизать зад Золотареву не собираюсь и тебе не позволю. Хочешь нормально служить, оставайся. Нет — найду замену. Золотарев себе подыщет других «шестерок». У нас вон какой огромный батальон: пятьсот пятьдесят рыльников.
— Товарищ старший лейтенант! Заберите меня и не отдавайте политбоссам. Я, конечно, хочу остаться.
— Ладно, Виктор, вольно. При народе обращайся официально, по званию или по имени отчеству. А между собой будем поддерживать по-прежнему товарищеские отношения.
— Уф-ф-ф, — облегченно вздохнул Бугрим, осознав, что «гроза» миновала.
— Бери свои бумажки и иди куда-нибудь, где нет инфекции, заполняй, исправляй, сочиняй, — распорядился я.
Виктор, обрадовавшись, схватил тетради, попрощался и убежал.
— Ну, что трахнул Бугрима? — засмеялся начальник штаба.
— Поиздевался немного. Ему полезно. Вон, какую он ряшку наел в Ташкенте. Теперь будет в горах и «зеленке» худеть. Быстро приведу его в чувство.
Сбитнев хитро улыбнулся и прошептал, обращаясь только ко мне:
— За перехваченную из-под твоего носа парикмахершу Витюше мстить не будешь? Простишь? Или теперь ее уступит тебе?
— Володя, пошел к черту. Кто о чем, а ты сразу все на баб переводишь. Между прочим, и тебе прощаю прошлые издевательства и гадости, — улыбнулся я. — Сегодня я словно Христос, добрый и всепрощающий.
— Это спорный вопрос, кто над кем больше издевался! Значит, мы с тобой на «вы» переходим? Думаю, скоро о нашей дружбе некоторые, высоко воспарившие, забудут.
— Дурак ты, Вовка, и уши холодные.
— Может, и дурак. В ответ оскорблять начальство не буду, промолчу, — сердито сказал Сбитнев и отвернулся к стене.
* * *
Лекарства ли, отдых ли помогли или время действия инфекции закончилось, но к установленному командиром сроку, офицеры и прапорщики выздоровели. Большинство солдат тоже поправились. Кое-кто продолжал чихать, но все встали на ноги и отправились в подразделения готовиться к опасному рейду.
* * *
В полк пришла трагическая весть. Погиб подполковник Жонкин. Заместителя начальника политотдела застрелила во время проведения стрельб какая-то машинистка. Нелепая и глупая смерть здорового, доброго, жизнерадостного человека.
Жонкин должен был проверить выполнение вольнонаемными женщинами упражнения по стрельбе из пистолета. У одной из стреляющих случилась осечка. Она спросила старшего на огневом рубеже штабного майора: «Почему пистолет не стреляет?» Тот велел перезарядить ей оружие. Но и второй патрон сделал осечку. Девушка крикнула: «У меня не получается! Не стреляет!»
Зам начпо подошел к ней и попытался успокоить: «Пробуйте еще раз!» Она вновь перезарядила с его помощью пистолет, нажала на спусковой крючок — осечка! Повернулась к подполковнику и говорит: «Вот видите, не стреляет!» И при этом вновь нажала на спуск. Бах! Выстрел в живот!
Жонкин скончался через несколько часов в медсанбате. Хороший был мужик. Душевный.
* * *
Мы познакомились с ним ровно год назад. На тот момент я был совсем «зеленым» лейтенантом. Роте во время очередной операции крупно повезло. Солдаты каждый день находили реактивные снаряды, мины, оружие. Извилистое ущелье открывало нам свои тайники с удивительной легкостью. Очевидно, несколько караванов прибыли совсем недавно, так плохо боеприпасы были спрятаны. Скорее всего через какое-то время эта масса смертоносного металла обрушилась бы на города и военные гарнизоны.
Мы осторожно подошли к развалинам домов. На окраине селения у огромного валуна лежали тела двух расстрелянных афганцев. Тут же валялся мертвый ишак. Один из убитых, видимо, сумел отбежать метров на пятнадцать, но не успел спрятаться в кустарнике. Возле окровавленного трупа мятежника валялся спичечный коробок. На этикетке была изображена карикатура: Горбачев колет большим шприцем в голову афганцу вакцину с надписью «коммунизм». Этого нарисованного афганца за руки держит Бабрак Кармаль — лидер НДПА (Народно-Демократической Партии Афганистана).
Я поднял спички и протянул командиру:
— Иван, взгляни, вот это оперативность пропаганды! У нас пока и портретов Горбачева на стендах нет, а тут уже на коробках рисунки и карикатуры на него.
Капитан Кавун прикурил трофейной спичкой и выбросил коробку.
— Ну ее к черту, а то, не дай бог, особисты заметят, объявят антисоветчиком, припаяют вражескую пропаганду!
— Да прекрати, ерунда все это! Из-за такой мелочи?
— Мелочь? Может быть! Но сейчас после скандала в восемьдесят первом полку контрразведчики взвинчены и напуганы.
— А что за происшествие? — спросил я удивленно. — Ничего не слышал.
— Ты еще много чего не слышал. Командир разведвзвода пьяный вдрызг поздним вечером шел через плац и наткнулся на замкомандира полка. Майор начал воспитывать лейтенанта, назвал его алкашом. Тот в ответ достал из кармана пистолет и выстрелил в грудь начальнику. Лейтенанта скрутили, отвели на гауптвахту, а чуть позже повезли в комендатуру. По дороге лейтенант накинулся на солдат-конвоиров, отбросил их от заднего борта и выпрыгнул из кузова. Проезжали они неподалеку от американского посольства, и, по слухам, «летеха» рванул туда, чтобы укрыться и попросить убежища (не знаю, правда, это или нет, за что купил, за то и продал). Догнали беглеца, сбили с ног, связали и повезли дальше. Посадили в камеру. Скандал!
— И что было впоследствии? — спросил я, заинтересовавшись этим рассказом.
— А ничего! Меньше болтай, больше молчи и думай, живее будешь!
* * *
Солдаты быстро собрали три больших штабеля из ящиков с патронами и гранатами, выложили в ряд мины, выстрелы к гранатомету, принесли два ДШК и несколько запасных стволов к ним.
Четыре вертолета вывезли трофеи и двух пленных афганцев. Вскоре прилетел еще один борт, сел и тут же взлетел. Из вертушки выскочил кто-то с мешком и автоматом и быстро побежал к развалинам. Вертолет исчез за хребтом, а прибывший пассажир начал испуганно озираться вокруг. Взвода на ночь укрепились на холмах, гость нас не увидел в лучах заходящего солнца и растерялся.
Кавун послушал радиостанцию и, усмехнувшись, сказал мне:
— Это по твою голову проверяющий, по связи передали — замначальника политотдела Жонкин. Иди встречай!
Захватив с собой двух солдат, я спустился к хибаркам и проводил начальника к СПСам. Иван доложил проверяющему о результатах операции, об обстановке и пригласил его на ужин, успев тихо шепнуть мне:
— Шагай к бойцам, изображай политработу. Проводи беседы с ними, пусть начальник радуется.
Я расположился за камнями с тремя солдатами, рассказал последние новости, о которых прочел в газетах, пошутил немного и вернулся. Слышно было, как подполковник спросил, где я, и как ротный ответил, что на занятиях.
Жонкин улыбался, попивая чай вприкуску с сахаром, расспрашивал о роте, о трофеях. Он был тоже, как и я, новичок. В дивизию прибыл накануне рейда. Нашим гостеприимством и радушием он остался доволен. Кавун подарил подполковнику новый трофейный спальник, чем окончательно расположил его к себе.
Утром начальника вызвали на КП дивизии. Для этого предстояло пройти по ущелью несколько километров и подняться на горную вершину. Зам начпо попрощался с каждым солдатом и офицером, крепко пожал руку Ивану.
— Товарищ капитан, кто будет сопровождать меня? — спросил у командира Жонкин.
— А замполит и проводит. Пойдет вместе с первым взводом, — ответил, улыбаясь, ротный.
Всю дорогу по извилистому пересохшему руслу реки, прыгая с камня на камень, подполковник инструктировал и наставлял меня. Но делал он это добродушно, с пониманием.
С хребта спустился взвод разведчиков во главе с лейтенантом Кузьминским. Заместитель начпо поздоровался с офицером, и пошол наверх. На вопросы Острогина: «Что, показали пленные, которых мы поймали? Сказали где склады?» — Витя Кузьминский, ухмыльнувшись, ответил, что почти ничего. Один замерз, а другой пошел пописать и сорвался в пропасть.
— Как замерз? — удивился я. — Жарко ведь?
— А на камнях спать холодно, — пошутил Виктор. — Ха-ха-ха! А если честно, то они не хотели разговаривать. Пришлось первому воткнуть струну в печень. Заговорил, но не с нами, а с Аллахом. Следов допроса от струны не остается, но очень больно. Крови нет, дырочка малюсенькая, но терпеть просто невыносимо. Слабый оказался, не выдержал. Второму — провод от аккумулятора присоединили к «головке», и крутанули ручку телефонного аппарата. Заговорил, но неразборчиво. Вырвался и побежал помочиться. Оступился и долго-долго летел, размахивая клешнями. Не повезло бедняге. Люди не птицы, летать не дано.
— Витя, а без пыток нельзя? Разве можно издеваться над пленными? — удивился я.
— Чудак, кто же сам, добровольно расскажет. Да ты еще трупы наших замученных бойцов не видел. Увидишь — перестанешь удивляться, — сердито ответил разведчик и полез вверх, догонять взвод.
* * *
— Черт, как в Азии все противно и непонятно! — вздохнул Серж, лежа за валуном и глядя в небо.
Мы решили подождать, прикрывая группу, пока разведка доберется до вершины. Чтоб начальство видело нашу неустанную заботу.
— Эх, жизнь-судьба! И зачем я здесь? Взял из Германии добровольно поехал в Афган. Только потому, что перед ребятами неудобно. Я с немцами пиво пью, а многие мои друзья воюют. Вот и выбрал этот солнцепек. А тут стрельба, убийства, пытки. А еще пыль, мошки, мухи, скорпионы. Черт бы их побрал, насекомых!
— Серж, мне кажется, ты случайный человек в армии! — усмехнулся я. — Не твое это дело — военная служба.
— Угадал. Если в Афгане карьера не сдвинется с мертвой точки, уйду из армии. К черту! Война, Никифор, — единственный шанс служебного роста при отсутствии блата и протекции.
— Я тоже приехал, чтоб никто не попрекал, будто я в тылу отсиживался. На войне служба «в гору не пойдет», уйду на гражданку. Связей у меня нет, да и не службист я.
— Никифор, не переживай, все будет у нас хорошо. Вон, посмотри, Жонкин как будто и не гнусный мужик, а стал заместителем начальника политотдела. Случаются еще исключения из правил.
* * *
Теперь это исключение из правил — Жонкин нелепо погиб…
* * *
Вместо рейда в «зеленку» около Мирбачакота я оказался на совещании политработников в дивизии. Впервые батальон воюет, а я сижу в штабе и протираю штаны на стуле. Вначале было выступление инструктора спецпропаганды, затем Балалаечник учил учету и списанию телевизоров и радиоприемников. Далее прибыл Севастьянов и накинулся на нас с упреками. Досталось трем майорам и капитану. Затем начальник политотдела стал задавать каверзные вопросы о происшествиях, преступлениях, неуставных взаимоотношениях, о потерях.
Один из майоров в конце доклада на вопрос Севостьянова о перестройке сообщил: в дивизионе перестроилось десять офицеров, что составляет пятьдесят процентов.
— А у вас сколько перестроилось, товарищ майор? — ласково обратился Аркадий Михайлович к сидящему впереди крупному майору-танкисту.
— Из восемнадцати офицеров — двенадцать! — бодро доложил тот.
— Хорошо, хорошо… — нахмурился полковник и ткнул пальцем в меня. — Что скажете, товарищ старший лейтенант? Перестроились?
Я растерялся от неожиданности: глупость-то какая! ЦК КПСС объявил о перестройке, и за полгода мы должны проделать то, не зная что. Даже высокое руководство не может объяснить, что конкретно мы должны сделать. Перестройка и все.
— В первом батальоне работа по перестройке стиля руководства началась. Но перестроившихся нет, и я не готов пока что перестроиться. Мы из боевых на боевые. Нам не до этого. Как раньше пили, так, конечно, уже никто не пьянствует, но если кто-то из товарищей погиб или награду, звание обмыть надо — случается. Я сам орден и звание согласно воинской традиции обмывал. Неуставные взаимоотношения встречаются реже, но не искоренены. Есть проблемы в межнациональных вопросах. Проблемы с оформлением наградных, штабы пачками их обратно возвращают…
Я не успел закончить свой рассказ о том, что накипело, как полковник подскочил ко мне. Вместо ожидаемого с холодком в груди разноса «шеф» обнял меня и воскликнул:
— Люблю я этого парня! За искренность, смелость! Ну не в бровь, а в глаз сказал! Некогда перестраиваться! Я и сам, честно скажу, еще не до конца перестроил стиль работы, а вы уже трещите о процентах! Халтурщики! Стыдно, товарищи политработники! Берите пример с молодежи! Они — наше будущее, наша смена! — Сказав это, полковник Севастьянов троекратно облобызал меня и, похлопав по спине, уселся, широко улыбаясь в центре зала.
Сзади кто-то негромко произнес:
— Конечно, хорошо ему говорить об отсутствии перестройки! Только назначили на батальон, к Герою представили… Все как с гуся вода. А тут полгода до замены и пять лет в должности замполита батальона.
Я растерянно сидел и молчал. Не такой реакции ожидал я от руководства. Думал, что будет скандал. Я живо представлял себе, как разгневанный полковник возмущенно кричит, брызгает слюной, топает ногами в ответ на мое выступление. Но такого результата…
* * *
С хорошим настроением я ехал в полк после двухдневных сборов. Наш БТР, на котором политработники возвращались в Кабул, догнал на въезде в город полковую колонну. Хорошо, что рейд не затянулся.
В полку меня ждало трагическое известие. Погиб Витька Свекольников.
— Вовка! О чем ты говоришь? Как так разбился и упал в кяриз! Ты что с ума сошел? Как Витька оказался в колодце? — орал я на Сбитнева, схватив его за х/б и тряся из стороны в сторону.
— Никифор, отстань! Я виноват! Не уберегли! Глупо получилось, у самого в голове не укладывается, — растерянно оправдывался Сбитнев.
— Товарищ старший лейтенант! Докладывайте по порядку и внятно! — нахмурился комбат. — Он еще вчера узнал о гибели солдата, но управление батальона находилось далеко от первой роты, и понять, что случилось на самом деле, ему было трудно.
— Товарищ подполковник! Солдаты увидели прячущегося «духа», бросили гранату в кяриз. Смотрим: автомат валяется, и ноги из бокового хода торчат. Решили достать оружие. Кинули «дымовуху» на всякий случай, чтоб отогнать от тела, если появится рядом кто-то из «бородатых». Свекольников самый худенький, вызвался достать ствол. Стал спускаться по парашютным стропам, сорвался и упал. Разбился. Вытащили, а он уже мертв.
— Подробный рапорт мне на стол через час, товарищ старший лейтенант! — рявкнул Подорожник и выставил Сбитнева из кабинета. — Бестолочи!
Володя хмуро посмотрел на меня и вышел за дверь.
— Василий Иванович! Год! Нет! Пятнадцать месяцев в роте никто не погибал. Даже дико. Раненые были, но убитых в роте при мне ни одного. Такой замечательный парень был Витька Свекольников! Что теперь делать? С Витькиных рассказов я знаю все о его семье! Маму его жалко. Как ей объяснить, что он служил не под Улан-Батором (так Витька говорил своим), а в Афгане?. Как написать, отчего он погиб возле Баграма и каким образом он тут оказался? Профессорская семья русских интеллигентов.
— А что рабоче-крестьянской семье похоронку получить легче? — возмутился комбат. — Матери-одиночке получить извещение о смерти единственного сыночка проще? Тут мальчишки из простых семей, в основном деревенские парни. Один-единственный сын профессора попал в Афган, погиб, а ты создаешь вселенскую катастрофу. Конец света наступил! Гибель любого солдата — трагедия! Каждый день умирают хорошие парни: все они отличные ребята только оттого, что попали сюда. Подонки — это те, кто струсил, «закосил» и спрятался за их спины.
Комбат замолчал и задумался, глядя в окно. Дымящаяся, догорающая сигарета обожгла ему пальцы, он выругался, затушил ее в пепельнице и быстро выбежал из кабинета.

 

Глава 6. В «зеленке» танки грохотали, танкисты шли в последний бой…

 

Полковая колонна застряла в узких улочках убогого кишлака, на перекрестке трех проулков. Знакомый поворот налево. Испытание судьбы в третий раз. А еще говорят, нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Но я в третий раз стою возле этого порога в «зеленый ад». Задницей чувствую: будет жарковато. Головной танк опустил трал и медленно пополз вперед. И стразу взрывы! Один, другой, третий… Танк, шедший вторым, повернул пушку чуть влево и выстрелил. От точного попадания завалилась стена дувала. В ответ прилетела граната из РПГ. Второй выстрел из пушки — и гранатометчик затих. Но, как говорится, еще не вечер, а лишь хмурое осеннее утро.
В этот раз мы вышли из Кабула поздней ночью. Немного постояли возле полевого лагеря дивизии, и в темноте выдвинулись на исходную позицию. И теперь второй час не можем сдвинуться с места. Земля усеяна минами, фугасы через каждые десять метров. Я сидел на башне, примостившись на стволе пушки. Комбат, высунувшись из люка, кричал на командиров рот, злился и хмуро посматривал на меня, как будто я ему мешал. Чувствуя себя неудобно под его колючим взглядом, я спрыгнул вниз, подошел к Чухвастову и сказал:
— Вася, если Иваныч спросит, скажи, что я по ротам пошел.
Тот кивнул головой, не отрываясь от составления донесений, а я отправился к своим. Вот она, моя бывшая рота. Сбитнев хмуро поздоровался и отвернулся. Черт, я ведь теперь для него начальство! Жаль, что стал здесь посторонним. Перекинувшись парой ничего не значащих фраз с Ветишиным, я вернулся обратно. В это время разведчики пошли вперед, пробивать брешь в «духовской» обороне. Через пять минут они скрылись в тумане, и там завязался бой.
Комбат вызывал Пыжа, но его радиостанция почему-то молчала. В нашем тылу начали рваться мины. Танки вновь двинулись вперед. В голове мелькнула глупая и шальная мысль. Поддавшись ей, я трижды поплевал через плечо, поцеловал на счастье свой номерок и, пригнувшись, побежал по арыку под прикрытием брони. Справа высокий дувал, слева танк. Наверняка все должно получиться: доберусь до разведвзвода. Если на мину не наступлю. В танк вновь попали из гранатомета, а по мне ударили из кустов автоматчики. Ага! Промахнулись! Я плюхнулся мордой в жижу неглубокой канавы, а когда выполз из скользкой, липкой грязи, то сразу же расстрелял два магазина по кустарнику. Танк встал и тоже несколько раз выстрелил. Я вновь спрятался в арыке и перезарядил магазины. Нельзя в «зеленке» бегать лишь с двумя полными рожками патронов. Хватит только на пять минут боя. Осторожно высунувшись, я начал стрелять прицельно короткими очередями по вспышкам из виноградника. Танкисты бабахнули по зарослям еще несколько раз, а потом открылась крышка командирского люка, и из танка высунулся Светлооков.
— Никифор! Привет! Что в первом батальоне воевать больше некому, кроме замкомбата? Или ты заблудился? — ехидно поинтересовался мой вчерашний собутыльник.
— Выходит, так! — рассмеялся я его колкой шутке. — А у танкистов обязательно начальник штаба впереди?
— Ну не впереди, а вторым иду, за взводным.
— И я не один, там разведвзвод в тумане. Ползу к ним.
— Может, подвезти? — предложил Гена.
— Нет, спасибо, я пешком. Танкистом я был в прошлом. Хватит! Слишком много в тебя гранат летит!
— Как хочешь! — ответил Гена и начал управлять огнем обеих машин и палить в кусты из короткоствольного автомата.
Передний Т-62 мужественно принимал на себя удары. Ящики, покрышки, резина фальшбортов от прямых попаданий гранатометчиков отлетали в разные стороны. Ужас! Я взглянул на Светлоокова — и в этот момент он странно дернулся, обмяк и бессильно повис на люке.
— Гена, Генка! — крикнул я в отчаянье, но ответа не последовало.
Я приподнялся над краем дороги и увидел пулевые отверстия в его груди. Чуть ниже шлемофона стекала тонкая струйка крови, по лицу на броню. Вскоре экипаж затянул тело внутрь машины, и танк начал медленно сдавать назад. Оставшись на дороге в одиночестве, я пополз на четвереньках к разведке. Лишь бы они были живы. А то попаду в лапы к «духам». Нет! Впереди кто-то стрелял из пулемета! В старой воронке от авиабомбы лежал Гостенков и молотил из ПК по развалинам. Молодец, землячок! Второй пулеметчик палил сквозь пролом, в заросшее сорняками поле. В кустарнике сидели бойцы, заряжавшие ленты и магазины.
— Эй, вы, разведка! Почему связь молчит? — завопил я на них.
— Связист убит! Еще двое ранены! Вон они в траве, — сказал Шлыков с горечью.
В высокой полыни лежали окровавленные, перебинтованные тела. Двое стонали, третий молчал.
— Где Пыж? — продолжал я расспрашивать сержанта.
— Пыж с Тарчуком и Вакулой немного дальше, там впереди, сбоку от танка. — Сержант показал рукой место, где не видимые мне прятались остальные разведчики.
— Больше никого? — спросил я.
— Это весь взвод. На броне еще пятеро, но они отстали. Танк им мешает. Он ползет почему-то назад. И чего он уезжает? — удивился сержант.
— Танкист, начальник штаба ранен. Надеюсь, что только ранен, — тяжело вздохнув, пояснил я.
Черт бы побрал этих полководцев! Опять идем одной колонной. Техника растянута в цепочку, машины мешают друг другу, а «духи» отовсюду расстреливают батальон. Неужели нельзя развернуть броню в линию и смести к чертовой бабушке эти хибары? На одни и те же грабли который раз наступаем?! Меняются командармы и комдивы, сохраняется только бестолковая тактика. Каждые полгода пробиваемся к этим заставам у канала, раз за разом теряем людей и технику. Зачем тут эти посты? Какой к черту контроль над территорией? Блеф! Они и себя-то толком оборонять не в состоянии без помощи авиации и артиллерии. «Духи» ходят под самым боком, а наши и носа высунуть не могут: их там по двадцать-двадцать пять штыков. Сила? Смешно!
Если хотим взять власть в свои руки, то танки и БМП — в цепь и крушить все по пути. Сровнять с землей это осиное гнездо. Жечь, взрывать, вырубать, расчищать, подрывать, разрушать. А если нет, то незачем сюда было и приходить! Вывести ребят — и делу конец. Мои размышления прервал, раздавшийся совсем рядом, — противный визг и следом разрыв мины. Сейчас накроют!
— Эй, вы, прячьтесь! — приказал я молодым солдатам. — Обороняйтесь и охраняйте раненых! Остальные вперед, к Пыжу!
Бойцы нехотя поползли вдоль канавы.
— Что делать с рацией? — спросил связист.
— Дай, послушаю, — ответил я, надевая наушники.
Комбат в ярости рвал и метал. Взвод час как исчез из эфира. Молчал, будто полностью погиб.
— Я «Ударник-300», прием! — отозвался я в микрофон своим позывным.
— «Ударник-300», не встревай! Чего тебе надо?
— Я нахожусь с «Габоем». — Это был позывной Пыжа.
— Какого хрена? Как там очутился? Где вы находитесь?
— Ногами пришел! Так получилось!
— И что там происходит? Доложи обстановку. Почему они молчали? — продолжал распаляться комбат.
«Карандаш» — связист 021-й» и еще пара «200-х». — Это означало, что солдат-связист убит, иеще пара солдат ранены. — Дела плохи. Их старший впереди. Ползу к нему, — доложил я.
— Пробирайся быстрее, и пусть он со мной поговорит. Я ему устрою игру в молчанку! — рявкнул Василий Иванович.
Я полз, извиваясь в густой траве и чихая от запаха пыльцы полыни, на звуки выстрелов, а за мной — разведчики.
Пыж нашелся быстро. Он отстреливался из неглубокой ямки от наседавших мятежников. Рядом лежал снайпер, улыбающийся рваными губами. Эти раны обезобразили лицо солдата еще год назад, но он по-прежнему был переполнен жаждой мести и страшен в своем воинственном бешенстве.
— Тарчук, много «духов» уложил? — поинтересовался я.
— Четыре — точно покойники, один, кажется, ранен, — отозвался снайпер.
— Неплохо. Спецназ, даже если и бывший, все равно спецназ! — усмехнулся я. — Коля, ответь Подорожнику, он тебя готов убить. Связи не было около часа.
— … твою мать! Не может быть! — удивился взводный.
— Связиста убили, а остальные бойцы не отвечали. Ты почему к ним обратно не вернулся? — спросил я взводного.
— Бросить танкистов? Им давно была бы крышка. Я устал толпы «духов» от них отгонять.
— Бери рацию и объясняйся, — и я пополз мимо снайпера к узкому перекрестку.
— Гостенков, не отставай от замполита! — приказал Пыж солдату и взялся за микрофон.
Я присел на корточки, чтобы на полусогнутых ногах проскочить открытое пространство, и сразу попал под перекрестный огонь. Стреляли четверо «духов», выбежавших в этот момент из больших ворот. Они хотели подкрасться к нам с правой стороны, но мое появление спутало их планы. Очередь навскидку в центр группы. Один упал. Но и мой автомат перестал стрелять. Дьявол! Патронов в магазине оставалось штук пять. Я упал на спину и перекатился в другой арык. Там, где кончалась эта канава лежали «духи», и я был для них как на ладони. Пустой магазин отброшен в сторону, другой я тотчас достал из лифчика. Нет, не успеть перезарядить! В эту секунду у противоположной стены присел на колено выбежавший Гостенков и выстрелил по «бородатым».
Бах-бах! И пулемет смолк. В пулеметной ленте оставалось лишь два-три патрона. Гостенков во весь свой огромный рост плашмя шлепнулся в глубокую лужу. «Духи» очередями из автоматов прижимали нас к холодной земле желая превратить ее в могильную. Третий бородач торопливо перезаряжал гранатомет.
Тр-р-р-р-р. Длинной пулеметной очередью выскочивший из кустов Лямин, скосил гранатометчика и загнал остальных за ворота. Афганцы затащили трупы во двор и закрыли створки. Своих не оставили. Молодцы! Сволочи, но молодцы! За стеной раздался треск сучьев. Я швырнул «эфку» за этот дувал. Бу-бух!!! Вторую надо бы оставить себе напоследок, но в этой «мясорубке» меня найдет и «духовская» пуля. Бросок — и другая граната гулко хлопнула, послышались истошные вопли. Не только мы несем потери. Это радует. Разведчики, словно затравленные охотниками волки, огрызались огнем во все стороны, будто «серые» хищники щелкали клыками. Мои патроны давно закончились, и боец через тропу бросил мне магазины. Расстреляв все, я возвратил их обратно пустыми.
— Товарищ старший лейтенант! Патроны в мешке кончились. Это последний магазин, — предупредил Гостенков, швыряя очередной полный рожок.
— Спасибо за информацию, — ответил я, досадуя.
Пыж перебежал через дорогу и упал рядом со мной. За ним последовали остальные солдаты. У Вакулы в мешке был запечатанный «цинк» патронов, но другого калибра. Для АКМа. Шлыков вскрыл металлическую коробку и принялся набивать магазины. Жаль, но к моему автомату они не подходили. Бойцы выделили мне вместо патронов три гранаты. Разведчики повели беспокоящий огонь короткими очередями. За пятнадцать минут треть запаса улетела в сторону душманов.
На наше счастье, танки вновь двинулись вперед, а за ними пошла броня разведчиков. Огнем из нескольких автоматических пушек большинство очагов сопротивления подавили. Видя, что перевес на нашей стороне, банда снялась с позиций. Головной танк, поддержанный пехотой, пошел вперед гораздо быстрее. Поползли сбоку и мы. Вот он, этот долгожданный поворот к заставе! Сто метров до цели. Башня танка на моих глазах приняла на себя еще один выстрел из гранатомета. В добавок ко всем бедам под траками взорвалась очередная мина. Спустя секунды рядом с гусеницей разорвалась еще мина, выпущенная из миномета. Затем я увидел происходящее как в замедленной съемке: осколок на излете воткнулся в голову механика, и поток крови залил его лицо. Солдат несколько секунд сидел неподвижно, а затем завалился назад. Машина заглохла. Второй танк объехал неподвижный Т-62 и, стреляя без остановок, двинулся к посту. Остальная колонна последовала за ним. Подбежавшие медики под огнем «духов» вытянули механика из танка и затащили к нам в арык. Сероиван грустно посмотрел сначала на меня, потом на Пыжа, немного помедлил и произнес:
— Готов! Отмучился. Когда вытаскивали, он еще хрипел, теперь не дышит.
Шальной осколок влетел в приоткрытый люк и нашел свою цель. Очередная жертва войны.
— Почему люк-то был не закрыт? — размышлял вслух медик.
— Да потому, что иначе механика от взрывов мин и фугасов под днищем расплющит о закрытую крышку люка. И так смерть, и иначе, получается, тоже погибель, — вздохнув, пояснил Пыж.
Разведчики побежали дальше, а с ними и я. Вот и долгожданный пост. Солдаты с заставы стреляли за канал, не жалея патронов, обеспечивая нам прорыв. Но «духи» не собирались окончательно уходить, не сделав какую-нибудь пакость на прощание. Они продолжали обстрел из миномета, «безоткатки», гранатометов. Но все, в конце концов, когда-нибудь заканчивается. Бой стих.
* * *
Я положил автомат на борт БМП, снял нагрудник и принялся чистить маскхалат от засохшей грязи и налипших колючек. Разведчики заряжали магазины, набирая горстями патроны из «цинков» и наполняли опустевшие мешки россыпью. Им предстояло вновь идти вперед, к следующей заставе. Солдаты работали быстро, дело спорилось, но лица у них были хмурые и испуганные. Так бывает всегда, когда начинаются потери. А как иначе? Вчера вместе ели, вместе курили, шутили. А сегодня одного в морг, двоих в госпиталь. И кто будет следующий — неизвестно!
Пыж громко матерился, поторапливая бойцов.
— Начало движения запланировано через полчаса. Мартын и Молдован, Шлыков, идете первыми, затем я. Гостенков берешь радиостанцию, теперь ты основной связист, — распорядился взводный. — Тарчук, Лямин и Вакула в замыкании. — Солдаты не прерывая работы, слушали и молча кивали головами.
— Замполит, с нами дальше пойдешь или как? — спросил Пыж.
— А я тебе нужен? — усмехнулся я.
— Лишний ствол никогда не помешает. Никифор Никифорыч, если можешь и хочешь, составь компанию! — попросил Николай.
— Хорошо. Сейчас встречусь с комбатом, узнаю его мнение. Сдается, что он будет нами сегодня крайне недоволен, — кивнул я в сторону Василия Ивановича, который с грозным видом надвигался на нас от командирской машины.
Так и получилось. Встреча началась с громкого мата.
— Пыж! Какого х… ты так долго не выходил на связь? Почему станция молчала? Почему Ростовцев за тебя работал?
— Связиста убили, а я был далеко впереди. Лежал под шквальным огнем, — пробормотал, слегка заикаясь, взводный.
— Я не спрашиваю, под «кем» ты лежал и сухие ли у тебя штаны! Все мы были под обстрелом, а не на пляже! Не надо выпячивать свое геройство. Меня интересует: почему не было связи?
— Солдаты растерялись. Рядом со станцией находились молодые ребята, только из учебки. Перепугались, балбесы, — объяснил Николай.
— Я не спрашиваю «почему»! Я требую ответа, отчего не была организована устойчивая связь! — рявкнул комбат. — Я хочу знать, почему на меня орут по очереди Филатов, комдив, командарм, а я не знаю обстановку, не могу доложить! Почему?
— Товарищ майор, я это и пытаюсь вам объяснить! Была такая ужасная бойня! Пекло! У замполита спросите! — оправдывался разведчик.
— Не у замполита, а у старшего лейтенанта Ростовцева! Иногда разрешаю обращаться по имени и отчеству! — оборвал взводного Чапай. — Пора научиться соблюдать дистанцию и субординацию.
— Виноват. Спросите у старшего лейтенанта Ростовцева!
— И спрошу! Ростовцев, за мной! — прорычал Василий Иванович и потянул меня за руку в сторону заставы. Мы отошли к капониру с пулеметной установкой и присели на поваленное дерево.
— Объясни, какого хрена ты оказался с разведвзводом? — понизив голос, спросил комбат, глядя на меня с нескрываемым интересом.
Он достал сигарету, спички, но, сломав подрагивающими руками одну за другой три штуки подряд, бросил это бестолковое занятие. Иваныч вынул из кармана зажигалку и жадно прикурил. Он глубоко затянулся, закашлялся, а затем привалился спиной к стене, пытаясь расслабиться и успокоиться.
— Рассказывай! Почему ты шатался по кишлаку с Пыжом?
— Ну, так получилось! Постоял с управлением, побывал в первой роте, слышу: впереди стрельба. Я ведь и за разведвзвод теперь отвечаю. Связи с ним нет, вот и пробрался к разведчикам. Само собой получилось. Подошел к танку, танк поехал. Я, прикрываясь броней, пошел рядом. Танк стрелял, я стрелял. Танк полз, и я полз. Смотрю — а вот уже и разведка. Связь восстановил и наладил управление, — пересказал я вкратце события прошедшего боя.
Комбат выпустил изо рта клубы дыма и прикрыл глаза. Казалось, он заснул. Сигарета тлела, столбик пепла увеличивался, Чапай молчал, будто задремал. Умолк и я.
— Ну, чего затих, продолжай! — произнес он, не открывая глаз.
— А чего рассказывать… Стрельба, разрывы, обстрел со всех сторон. «Бородатых» — толпы, как тараканов ночью в солдатской столовой. Не счесть! Ужас! Еле отбились! Светлоокова зацепило насмерть или живой? На моих глазах его ранили.
— Когда повезли в медсанбат еще дышал. А что будет дальше — неизвестно, — ответил Подорожник. Он стряхнул пепел в траву, затушил о стену окурок и задумчиво посмотрел в сторону афганского кишлака.
— Товарищ майор, мне с кем дальше идти? Разрешите с разведчиками? — спросил я осторожно.
Подорожник прервал свои размышления и удивленно посмотрел на меня.
— Ты это серьезно? Не шутишь? Никифор, тебя назначили на должность замкомбата, а ты хочешь быть замполитом разведвзвода!
— Ну почему же. В отдельных взводах надо работать? Вот я в них и работаю.
— Хорошо, тогда иди работой с «обозом»! Взвод обеспечения — самая большая клоака батальона. Три прапорщика командуют, еще зам по тылу Головской, а толку никакого, — хмуро произнес Подорожник.
Я замолчал, а комбат продолжил отчитывать меня:
— Ты эти свои анархистские штучки брось! Чтобы я в последний раз видел тебя в драном маскхалате бегающего по кустам.
— Понятно. Переоденусь в новый.
— Опять двадцать пять! Издеваешься? Кстати, знаешь, что майора Степушкина ранило?
— Нет, не знаю. Как это получилось? Сильно зацепило?
— Левое бедро осколком располосовано. Я в люке сидел командирском, а он за башней с радиостанцией примостился. Докладывал в дивизию обстановку и вдруг как заорет! Метрах в пятнадцати мина взорвалась, ее осколок отлетел, и мышцы будто бритвой распорол. Ранило на машине только его одного. Тебе лично приказываю — надеть бронежилет, хватит строить из себя бессмертного!
— Товарищ майор! Проанализируйте, кого и куда сегодня ранило? Двоих бойцов в голову, разведчика в шею, Степушкина в бедро. Какой толк от бронежилета? Только бегать мешает. Башку чем защитить?
— Каску одень! — рявкнул Подорожник и демонстративно нахлобучил на себя обшитую масксетью каску. Как будто для примера.
— А Светлоокову в лоб попала пуля, — продолжал я отговариваться.
— Приделай к ней забрало или стальной козырек. Что хочешь делай, но ходи в каске и броннике. Будь образцом для других! Прекрати пререкаться!
— А ноги? Степушкину ногу распороло.
— Можешь и на ноги, и на яйца защиту прицепить, но приказываю воевать как положено! Выполнять требования командования! С тебя теперь пример должны брать, воспитатель батальона! А пока что ты только непутевый образчик дурных привычек.
Я молча сопел и кивал головой, но выполнять все эти дурацкие требования, конечно, не собирался. Хорошо, что в полусапожках пошел в рейд, не то за рваные кроссовки досталось бы еще больше.
— Так что, можно идти с Пыжом? — продолжал я осторожно гнуть свою линию.
— Черт! Я ему про Фому, а он мне про Ерему! Ступай хоть с самим чертом! Ладно, дойдешь до следующей заставы и назад. Управление будет тут находиться. Должен же у меня быть хоть какой-то заместитель? Пусть и непутевый. Зам по технике в рембате застрял! Зам по тылу в батальоне обеспечения что-то достает! Зам по строевой в полку бумажки партийной документации заполняет! Заменщика, видите ли, ждет. Деятели! Одни деловые! А воевать кому? Мне?
— Я что, в штаб дивизии отпрашиваюсь уехать? — огрызнулся я. — Вперед иду, под пули!
— Вот я и говорю: бегом, туда и обратно! Хватит заниматься с пятью бойцами! Комиссар! В нашем батальоне пятьсот человек! Не забывай!
— Понял, товарищ майор! Буду работать со всеми. В следующий раз пойду со второй ротой.
— Вот-вот! Арамов только назначен, и Шкурдюк после болезни. Правильно, им и помогай. И перестань ты повторять «товарищ майор, товарищ майор»! Ты — мой первый помощник! В неофициальной обстановке можно Василий Иванович. Да и вообще, я уже неделю как подполковник. Только еще не объявили полку об этом и погоны не вручили.
— Поздравляю, товарищ подполковник, — улыбнулся я и пожал руку комбату.
— Тьфу-тьфу! Я о чем говорил только что? В неофициальной обстановке — по имени-отчеству!
— Виноват. Товарищ майор. То есть подполковник. Тьфу, Василий Иванович, — сплюнул я на землю от досады за свою неловкость в общении с комбатом. Еще месяц назад он меня «топтал» и постоянно «дрючил». А полгода назад буквально «изничтожал и по стенке размазывал». А теперь — Василий Иванович! Чудно и непривычно.
— Ну вот, вдобавок плюнул на меня, — усмехнулся Подорожник на мое непроизвольное «тьфу».
— Да, не на вас, а в сторону. Это я от неловкости ситуации. Не привык к сокращению дистанции между нами и изменению своего статуса.
— Вот-вот! Быстрей привыкай. Надоело мне за всех работать, — нравоучительным тоном произнес комбат. Он встал и побрел на заставу, сильно сутулясь. Дед! Как есть старый дед!
* * *
Сил у «духов» на дальнейшее сопротивление не хватило. Да и зачем драться до победы? Работала обычная их тактика: укусил — убежал. «Укусить» на этот раз удалось многих! Трое убитых, четверо раненых. Но они и сами, пожалуй, с десяток «боевых штыков» лишились.
До второй заставы мы прошли без проблем. Лишь у третьего поста из-за канала несколько раз выстрелил миномет и быстро замолчал, задавленный огнем наших орудий. Армейская и дивизионная артиллерия вновь яростно обрушилась своей мощью на кишлаки за большим каналом. Авиация несла смерть с воздуха несколькими волнами: вертолеты, штурмовики, бомбардировщики наших и дружественных нам афганских ВВС.
Не хотел бы я оказаться на месте «бородатых», под бомбами!
* * *
Я вернулся на командный пункт после второй «прогулки» с разведчиками и тихо лег в десант брони на свой матрас. Проспал я почти двенадцать часов. Вставать не хотелось. Я просто лежал, тупо уставившись в бронелист, и размышлял о превратностях жизни. Жутко болела голова, слегка тошнило. Сказывались звуковые удары по ушам и голове во время близких разрывов мин и выстрелов пушек.
Комбат прервал мой затянувшийся отдых и вызвал к себе в «санитарку».
— Комиссар! Не желаешь отправиться во вторую роту? Они сейчас вместе с гранатометным взводом от шоссе заходят в «зеленку». Ты вчера намекал, что мечтаешь об этом. Скоро прибудет зампотех, вместе и отправляйтесь к Арамову.
— Всегда готов! Только таблеток возьму у Сероивана и поеду, — ответил я Подорожнику.
— Что, с мозгами не в порядке? — участливо спросил Иваныч.
— С мозгами все в порядке, но голову немного контузило. Болит. Чуть-чуть подташнивает.
— Это пройдет. Чему там болеть? Знаешь, есть такой анекдот. Пассажирский самолет разбивается вблизи аэродрома, земля вокруг дымится, горит. Спасатели примчались и из-под обломков достают только одного живого человека. Генерала, замполита! Он стряхивает с мундира пыль и пепел, а врачи спрашивают: «Пассажир, что у вас, какие ранения?» Он в ответ: «Никаких царапин нет, цел и невредим». — «А голова не болит, товарищ генерал?» Генерал, постучав кулаком себе по лбу: «А чего ей болеть, там же только кость?!» Так и у тебя, комиссар! Голова поболит и пройдет, там ведь просто кость!
— Любите вы, Василий Иванович, над политработниками издеваться! — обиделся я. — К тому же я не генерал. Лобная кость у меня пока тонкая.
— Да нет, это не только тебя касается, а всех нас. Согласен. Моя лобовая броня толще твоей и намного. Я уже подполковник!
* * *
Три миномета били очередями по населенному пункту, расчищая дорогу пехоте. Хорошая штука этот «Василек»! Кассету из мин выплевывает за несколько секунд, знай себе, их меняй — перезаряжай. (Главное — по своим не лупануть.) Разрывы кучно взметались вблизи дороги, скашивая и вырубая виноградники. Земля и зелень поднимались в воздух, а там перемешивались и осыпались, стелясь ровным серым ковром.
«Духи» предпочли уклоняться от открытого боя. Возможно, что по разработанному плану они собрались в один мощный кулак и оказывали сопротивление лишь в первый день.
Рота вошла в «зеленку» двумя колоннами, выставила посты. Мимо нас, проревев моторами бронемашин, ушли к далекой заставе разведрота и танкисты. За ними поехали грузовики с продуктами, боеприпасами, а также молодыми солдатами. Эти юнцы отправились менять увольняемых в запас «дембелей». Бедным парням предстояло просидеть два года безвылазно в «зеленом аду», в окружении врагов. Если, конечно, не ранят или не подхватят какую-нибудь гнусную инфекцию. Госпиталь — единственное разнообразие в армейской жизни. А так, впереди два года «строгого режима». Бедолаги…
* * *
Меня разбудил громкий крик осла и солдатский смех.
— Товарищ старший лейтенант, все нормально, не беспокойтесь, — стал успокаивать меня сержант.
— Абдуллаев! Чего несчастный осел орет? Как будто вы его кастрируете! — ругался я на солдата.
Сегодня, наконец, перестала болеть голова. Это хорошо! Измученное тело понемногу воскресало к жизни. Я думал, что еще раннее утро, а оказалось, что время приближалось к полудню, но почему-то никто меня разбудить не удосужился.
— Абдуллаев, почему не подняли к завтраку? — продолжил я распекать сержанта.
— Не разбудили, потому что взводный не велел. Сказал, что вы устали после боя и голова болит. А ишак этот дурацкий сам не знает, чего орет. Нецивилизованный. Дикая скотина. Фотоаппарата никогда, наверное, не видел. Мы на нем фотографируемся, а он верещит, сволочь безмозглая.
— Не дергайте животное за хвост, он и успокоится. Хлеб есть? — спросил я.
— Есть.
— Неси буханку или сухарей. Он как миленький у нас позировать начнет. И майора Верескова позовите.
Освободив хвост, ишак замолчал, а спустя пять минут окончательно успокоился. Животное принялось пережевывать кусок черствого ржаного хлеба и хрустеть заплесневевшими сухарями.
— Никифор, чего звал? — спросил подошедший Владимир Васильевич.
— Предлагаю сделать фото на память о Востоке. Экзотика! Верхом на осле! — предложил я.
— С удовольствием! А то снимки только на фоне развалин. Мои доченьки просили прислать фотографию с верблюдом. Но и осел подойдет. Достаточно, в принципе, и его.
Животное мучили до тех пор, пока пленка не закончилась. Вечером его подарили, вернее обменяли у «царандого» на консервы. На кой черт он нам сдался? Кормить проглота прожорливого и крикливого надо…
* * *
Зампотех впал в сильную меланхолию. Играл на гитаре, негромко пел и что-то записывал в тетрадочку, при этом шевеля губами. Много думал, тяжело вздыхал, разговаривал сам с собой…
— Владимир Васильевич, что вы там пишите? Записки с фронта? Афганская проза?
— Ты будешь смеяться, Никифор, но я сочиняю стихи и на мой взгляд, неплохие романсы.
— Что-что?
— Романсы. Да и сонеты порой получаются неплохо.
Проклятье! Этого только батальону не хватало! Пропала наша техника! Если зампотех сочиняет сонеты, романсами увлекается, то беда! Я заметил: коль технарь непьющий, трезвенник, значит, машины не любит и заниматься ими не будет. Тем более поэт. Пьяница, этот да! Такой обычно стакан спирта «залудит» — и в двигатель. Ему в железках покопаться — хлебом не корми — в радость. Руки по локоть в масле, сам в мазуте, а машины исправны, обслужены, отремонтированы. Полный порядок! Пусть всегда пьян, но работает. А лирик — это не зампотех, это мука комбату. Любителя выпить с технарями-прапорщиками, старого зампотеха Ильичева, Подорожник еще не раз вспомнит добрым словом. Эх! Лирик-меланхолик. Глядишь, и за баллады возьмется… Не убили бы рассеянного!
Назад: Глава 4 Большая трагедия и маленькие драмы
Дальше: Глава 7 Имитация вывода войск