Глава 2
День рождения
Началось полковое построение.
— Лейтенант Ростовцев! Лейтенант Мелещенко! — скомандовал подполковник Филатов. — Выйти из строя на десять шагов.
Ну вот! Наконец-то свершилось то, о чем говорили штабные еще до карательного похода на Баграмку. Долгожданные «звездочки»!
— Товарищи офицеры! Поздравляю вас с присвоением очередного звания «старший лейтенант»!
— Служу Советскому Союзу! — громко ответил я, и так же громко, словно эхо, отозвался Николай.
Филатов крепко пожал нам руки, похлопал меня по плечу. Ошуев вручил погоны, криво улыбнулся и, окинув меня недобрым взглядом, угрожающе прошипел:
— Не вздумайте напиться и организовать «обмывание». Я вас обязательно сегодня проверю, и если попадетесь, пощады не ждите!
Замполит номер один — Золотарев, изображая поздравления, что-то промямлил. Сунул свою влажную, вялую руку для рукопожатия и, кося мутными рыбьими глазами, спрятался за спиной командира. Отвратительно! Черт! Даже поздравить по-человечески не может своих подчиненных. Тюфяк!
— Кока! Какие у тебя планы на вечер? — спросил я у Мелещенко, отходя от начальства.
— Нажраться! И причем вусмерть! Пренепременно! Выбор блюд: водка, спирт, самогон! — широко улыбнулся Николай.
— Микола, а можно отметить, не нажираясь? Может, обмоем совместно? Двумя коллективами рот в офицерской столовой. Посидим тихо, прилично.
— А шо нам с вами сидать? У тебя самогон е?
— Нет, — искренне сожалея, ответил я.
— Во! Ник! А у меня, как у разумного хлопца, три литра приготовлено. И бражку старшина зробил з винограду! Шо нам з вами, нищетой, делиться прикажешь? Хвосты обрубаем! Вы же в первой роте очень умные и правильные да через одного графы и князья. Давитесь коньяком.
— Пошли вы, куркули, к черту! Я и не думал к вам на халяву приходить. Хотел скинуться на спиртное, но раз ты так, то мы люди гордые, на поклон не пойдем. Обойдемся! — отрезал я.
Мы зашагали под оркестровый марш, чеканя шаг, каждый к своей роте.
Жаль, но из-за его жлобства не получится культурного мероприятия с размахом. Опять прятаться по бытовкам и каптеркам.
— Никифор! Ура! Молодец! — схватил меня за плечи и принялся мять Ветишин. А Острогин начал мутузить кулачищами по плечам и спине. Следом кинулся Бодунов мять уши и шею, а Сбитнев, загадочно улыбнувшись, объявил:
— Ну вот, мы тебе преподнесли подарок на день рождения, теперь твоя очередь радовать коллектив.
— Какой это подарок? И при чем тут вы? Я о старлейских звездочках уже две недели знаю, просто выписку долго везли из Баграма. Это подарок Родины и Министра Обороны.
— Мы сопереживали тебе! — ухмыльнулся ротный.
— Сопереживатели хреновы! Денег лучше в долг дайте! — попросил я.
— Замполит, возьми двадцать чеков и бегом в лавку за лимонадом, — рассмеялся Острогин.
— Но-но! Милейший! Я попрошу как можно почтительней. Мы теперь в звании сравнялись. А до моей должности тебе еще расти и расти! — воскликнул я.
— Это точно! До должности замполита мне как до Эвереста. Заоблачная высота, — ехидно улыбнулся Сергей. — Будешь пререкаться со старым старшим лейтенантом — денег не дам. — При этих словах Серж начал складывать купюры обратно в карман.
— Отдай чеки, скотина! — выхватил я бумажки и помчался в магазин.
— От скотины и слышу, — крикнул мне вслед Острогин. — Вот так и делай доброе дело. Еще и сволочью обзовут. Ох уж эти неблагодарные замполиты!
— Сволочь, — поддержал его ротный. — Рота его выращивала, тепличные условия создавала, а он никакого уважения не выказывает.
— Одно слово — гад! Смотрит без подобострастия и преданности в глазах, спину не гнет, челом не бьет. Накостыляем сегодня, наверное, — подытожил Острогин.
* * *
Я ворвался в пустой магазин. Продавщицы лениво о чем-то переговаривались и не удостоили меня даже взглядом. Королевы! «Хозяйки Медной горы». Не для нас они тут «трудятся», мы у них только под ногами путаемся и товары мешаем по спекулятивным ценам в дуканы сплавлять.
— Здравствуйте, девушки! — громко поздоровался я.
Одна из «девушек» небрежно кивнула головой, а вторая даже бровью не повела.
— Сударыни, продайте, пожайлуста, упаковку лимонада! — попросил я.
— Нет, нельзя. Правила для всех одни — две баночки в одни руки! Чем ты лучше? — презрительно ответила продавщица.
— У меня сегодня знаменательная дата — двадцать пять лет и звание старшего лейтенанта получил, — попытался я убедить непреступных «девушек».
— У всех каждый день даты и поводы, а потом с этими упаковками бегут в дукан афганцам сдавать. Спекулянты! — надменно ответила Рита.
— Ах ты, каналья! Как вольняги — гражданские отовариваются каждый день, так это по правилам? — возмутился я. — Продукты ящиками выносят.
— Я же сказала, лишнего ничего! Два «Боржома», две банки «Si-Si», по банке салата и огурчиков, шпроты. И гуляй. А еще командованию доложу, что грубишь.
— Тебя по-человечески просят, — нахмурился я.
— Клава, ну совсем одолели эти просители, — обратилась она к напарнице. — Никакой совести. Надо командиру сообщить.
— Не тебе о совести говорить, — оборвал я ее. — Если спишь с замкомандира, так это не значит, что ты стала «полковой королевой».
— Ах так, вообще ничего не получишь! У нас переучет. Покинь магазин! — рявкнула Клава, и обе продавщицы демонстративно ушли в подсобку.
У заразы, подстилки! Пользуются своим постельным положением. Одна спит с Губиным, другая — с особистом, ничем их не прошибешь!
Я уныло брел по дорожке, злой и обиженный. Как унизили, дряни! Что с ними сделаешь, не витрины же бить? Шел я, шел и наткнулся на комбата. Столкнулся, можно сказать, нос к носу. Он что-то гневно выговаривал Лонгинову, по кличке Бронежилет! Лонгинов нервно мял в руках кепку, правое колено у него дергалось, а лицо постепенно покрывалось багровыми пятнами.
Я резко затормозил и хотел было дать задний ход, чтобы обойти начальство стороной, но оказался в поле бокового зрения Подорожника.
— О-о-о! Комиссар! — воскликнул он громко и начал изображать из себя Тараса Бульбу, залихватски подкручивая при этом длинный ус:
— Иди сюда! А поворотись-ка, сынку, дай-ка я на тебя погляжу! Сергей Николаевич, идите и подумайте над тем, что я вам говорил, — сказал комбат, обращаясь к Лонгинову, и вновь накинулся на меня:
— Экий ты смешной! В тельняшке, в кроссовках! Совсем лейтенанты распустились!
— Старший лейтенант, — поправил я его осторожно.
— Ага-а-а! Уже и старший лейтенант! О-о! Какие чудеса произошли в мое отсутствие! Я знал Ростовцева как разгильдяя и демагога, а кто-то разглядел в нем Героя Советского Союза! Могли бы и более достойного найти, хотя бы Арамова или Жилина.
— Хотели вас, товарищ майор, а я, так получилось, перебил, перехватил.
— Хамишь? — нахмурился Василий Иванович. — От рук отбились! Только приехал из Союза и сразу на отсутствие уважения нарвался! Забываешься! Зазнаешься, никак?
— Нет. Вы шутите, и я шучу, — вкратчиво ответил я, ожидая взрыва негодования.
— Во-первых, с начальством шутят только после разрешения на это!
— Виноват! — и я приложил руку к козырьку.
— А во-вторых, как говорил мой земляк, Тарас Бульба, я тебя породил, я тебя и убью! Хто бы мог подумать полгода назад, шо из тебя Героя станут создавать! А? В самом страшном сне во время отпуска мне такое не привиделось! То-то я думаю, что это мне плохо спится у тещи в Ташкенте. А это, оказывается, сюрприз меня ждет на службе. Когда Артюхин мне эту новость сообщил, я вначале рассмеялся, думал, шутит. Потом поразмыслил на досуге и осознал глубину кризиса в батальоне. Ветераны уходят и, кроме тебя, Героем сделать некого… Если бы я в это время находился в полку, а не в отпуске, то такого б, конечно, не случилось. В лепешку разбился бы, но Героем стал бы Баходыр. Но раз так уже случилось, то и соответствуй званию. Приведи себя в порядок, смени х/б, туфли купи новые, брейся каждый день, тельняшку эту старую, дырявую сними. Теперь от меня пощады тем более не жди! Образец для подражания! Ха! — Подорожник, хмыкнув, отошел к стоящим в сторонке и ждущим аудиенции заместителям.
Радуясь, что комбат от меня отцепился, я широкими прыжками помчался в казарму.
* * *
— Где колониальные товары? — встретил меня в дверях канцелярии возмущенный Острогин. — Я ему денег выделил, а он до коллектива ничего не донес! Куда девал еду?
— Никуда я ничего не дел. Не продали.
— Как это так?
— Я хотел взять упаковку «Si-Si», меня обозвали спекулянтом, ну я и обругал торгашек подстилками. Они обиделись и закрылись, — ответил я.
— Тьфу, черт! Ничего замполитам поручить нельзя! — возмутился Сбитнев. — С женщинами нужно ласково, по-доброму! Подход необходим! Такт!
— Ежели ты такой умный и тактичный, то иди и купи все, что нужно. Я сунул чеки в руку командиру роты и, насупившись, принялся писать в многочисленных тетрадях и журналах данные за последний месяц.
Володя вернулся через час. Ворвался в канцелярию с лицом в багровых пятнах и потный как после «марафона».
— Вовка! Ты что этот час на продавщицах скакал? — хохотнул Острогин. — Весь в пене и мыле!
— Ник! Ты почему не предупредил, что Подорожник в полк вернулся? — заорал с порога командир.
— А никто и не спрашивал, — ухмыльнулся я и сделал смелое предположение:
— Наверное, не Вовка на девчатах резвился, а комбат на нем. Он вначале трахнул Лонгинова, затем меня, а на десерт, очевидно, Володя, попался.
— Ты, Никифор, сам у меня десертом будешь. Мало того, что я унижаюсь перед этими девками, оправдываюсь из-за тебя, теперь еще и от Чапая по полной программе схлопотал. И за твой внешний вид, и за Героя, и за шуточки. Свалился на мою голову «героический подарочек».
— А чем не нравится подарочек-то? — улыбаясь, возразил я. — Еще автографы будете просить и разрешение сфотографироваться вместе на память.
— О! Этого добра у нас и без всяких просьб завались. Твоя физиономия присутствует на каждой фотографии, — пискнул из дальнего угла Ветишин.
— А будешь плохо себя вести, настучим по твоей вывеске, и станешь нефотогеничен, фотографироваться больше не сможешь, — пообещал Острогин.
— Серж! Тебе после таких слов автограф дам не менее чем за ящик «Борожоми». Кстати, где наша обещанная упаковка лимонада? Кто говорил, что я должен учиться у командира роты? — воскликнул я, укоризненно глядя на ротного.
Сбитнев молча достал из пакета по две банки «Si-Si» и минералки, банки с салатами, овощами, мясные и рыбные консервы.
— Жрите, гады, пользуйтесь моей добротой! — мрачно произнес Володя.
— Хорошо быть добреньким за чужой счет, — обиделся Острогин, пытаясь напомнить, за чей счет этот банкет.
— Эх, ты, горе-наставник, неудачник! Такой убогий набор и я бы принес, и без ругани с этими суками, — поддержал я недовольство Сергея.
— Жрите, что дают! Ты испортил отношения с торговлей до такой степени, что роте скоро и сборник речей со съездов партии не продадут. Точно. А уж он наверняка понадобится для проведения политзанятий! — под дружный смех офицеров продолжал язвить Сбитнев.
— Ник! Чего они подкалывают именинника? — притворно возмутился Бодунов. — Дай им по физиономиям. А я тебя поддержу! Одни негодяи вокруг! В отпуск не отправляют, старшего прапорщика не дают, бумаги на орден вернули! Только замполит — душа-человек.
— Мы будем пировать или нет? — подал голос Ветишин. — Или так и будем продолжать насмехаться друг над другом?
— Будем есть! — ответил я. — Налетай на дармовое, точнее на острогинское! Хороший человек наш граф-графин!
— Наконец-то помянули меня добрым словом, — обрадовался Серж.
Банки-баночки и бутылки-бутылочки с шумом, скрежетом, треском мигом раскрылись. Их содержимое забулькало, захрустело и в один момент исчезло в желудках.
— Уф-ф! Хорошо! — выдохнул, насытившись, Ветишин. — Что бы мы делали без тебя, Серж?
— Вот-вот, сукины дети. Помните о благодетеле! — воскликнул Острогин.
— Слышь, благодетель! А шампанское, коньяк и сухое вино организуешь? Или слабо? — поинтересовался я. — Ты ведь обещал через посольство достать!
— Опять за мой счет! — В голосе Сержа звучало благородное негодование.
— Да нет, я сейчас пойду у начфина получку вперед попрошу, — успокоил я взводного.
— Беги, получай деньги, организуй транспорт, остальное — мои заботы, — жмурясь как сытый кот, произнес Острогин.
— Уже убежал, — сказал я и вскочил со стула.
— А командира как будто тут и нет! Для приличия разрешения, может, спросите? Отвечать за вас ведь мне придется! — рассердился Сбитнев.
— Спрашиваем разрешения! — произнес я с напускным подобострастием.
— Ну, так и быть, езжайте! — смилостивился ротный.
— Вот спасибо, дорогой! — улыбнулся Острогин. — Век не забудем.
— Интересно, а чего это Лонгинова комбат сегодня драл, как сидорову козу? — задал я риторический вопрос сам себе. — Меня и Сбитнева — понятно, для порядка и из неприязни. А Бронежелета?
— Да как это за что? — откликнулся вошедший в канцелярию роты командир взвода связи Хмурцев, услышав мой вопрос. — Как за что? А за все! По моему науськиванию. Я настучал! Мало орать — морду бить надо. Если б был уверен, что справлюсь один на один, так и сделал бы. Но больно здоров, скотина!
— А что случилось? — заинтересовался Сбитнев.
— Вчера на марше двигатель на машине греться начал. Я скомандовал Вовке — механику, чтоб тот остановился, сбросил обороты, открыл ребристый лист и постоял немного. Лонгинов вмешался — самый умный ведь! Минут пять прошло, командует механику: «Открывай крышку радиатора, воды доливай». Я останавливаю: мол, двигатель еще не остыл, ошпарится. А Бронежилет орет, что надо быстрее догонять колонну. Погребняк, солдат молодой, испугался, растерялся, крышку открыл, паром лицо и руки ошпарил. Я к нему на помощь бросился и вот тоже ладонь обжег. — Вадик показал перевязанную кисть и продолжил:
— Хорошо у бойца глаза целы остались. Вовку в госпиталь отвезли: сильные ожоги. Машину — в ремонт. Подорожник вне себя от злости. Лонгинов его земляка загубил, а Иваныч только что у родителей этого бойца гостил. Нет, Семен — гад, точно в табло от меня получит! Настроение будет, я ему этот случай припомню. Сверну его длинный «клюв» на бок.
— Правильно! — поддержал я Вадика. — Если бить, то только в шнобель. Он ведь не только «бронежилет ходячий», но и «бронеголовый», каску почти не снимает. И надет ли на нем бронник под х/б, не поймешь. Не дай бог, руку об броню сломаешь. Бронежилет — он и есть Бронежилет. Кличка верная на сто процентов, — закончил я обсуждение Лонгинова под смех офицеров.
* * *
На санитарной машине мы выехали в Кабул на «экскурсию». Я уговорил врача Сашку Пережогина заехать к советскому посольству, сделать небольшой крюк.
— Нужно потом за вами возвращаться? — поинтересовался лейтенант-медик.
— Конечно! Мы что пешком пойдем? Если нам головы отрежут, тебе доставит удовольствие их пришивать? — спросил Острогин.
— Нет, что вы. Конечно, нет! — замахал руками лейтенант.
— Тогда забери, не забудь! — похлопал я Пережогина по плечу, вылезая из «уазика».
Я второй раз оказался возле советского посольства. Впервые был здесь ровно год назад. Впрочем, ничего не изменилось за это время. Та же стена, тот же БРДМ. Афганские «сарбосы» в блиндаже у ворот, наши солдаты за забором. До стены — Азия и средневековье, за ней — тоже Азия, но современная, советская. Что ж, подышим воздухом Отечества. На территорию Родины нас, к глубокому сожалению, не пускали. Рылом не вышли. Много тут таких вояк вокруг болтается. «Натопчут и еще что-нибудь стащат, — так, наверное, мыслят дипломаты.
* * *
Мимо снуют машины, ходят горожане. На каждой женщине чадра и паранджа разных цветовых гамм. Что-то они, эти цвета, означают, но что — не знаю. Говорят, по ним можно определить возраст и национальность той, что в этом «скафандре» бредет. Может быть, врут. Не поймешь. Чужая культура, иной уклад жизни.
Множество вооруженных аборигенов в форме и в штатском шли по дороге, ехали на машинах. Одни были из госбезопасности, другие — военные или милиция, а третьи — черт знает кто! В халатах, чалмах, галошах на босые ноги и с автоматами. Но никто их не задерживает, не разоружает. Почему мужик идет с оружием? Поставить бы к стене или мордой в пыль положить, да допросить…
Следом за каждым таким мужичком семенит вереница женщин с замотанными до глаз лицами. Тюк в руке, сверточек на голове, детишки за халат держатся. Идет это существо, укутанное в халаты, платки и прочие тряпки, захочет нужду справить, присядет на дороге, сделает свое дело, встанет и дальше идет. Местные мужики на заборы и деревья стоя не мочатся. Они присаживаются на колени лицом к дувалу и справляют нужду. Чудно…
Как нам их понять? Мы даже в этом разные…
* * *
Сергей подошел к будке, где сидел мужик в пиджаке, застегнутом на все пуговицы, в рубашке и галстуке, несмотря на жару, но по роже видно прапорщик. За те деньги, что тут платят, можно и в шубе помучиться. «Гэбист» кивнул головой на телефон на стене. Острогин позвонил, ему ответили и пропустили. Меня и Сережку Ветишина — нет. Мы остались за пределами посольской цивилизации. Время текло медленно. Под палящими лучами оно казалось бесконечно долгим.
Через три часа приехала «таблетка». Пережогин заметно нервничал, озираясь по сторонам. Минут через пятнадцать врачу надоело ожидание:
— Ребята, или уезжаем сейчас все вместе, или я один отчаливаю. Сколько можно ждать вашего друга?
— Секунду! Сейчас Сержа вызову! — забеспокоился я, испугавшись перспективы добираться в полк самостоятельно, на попутках.
Забежав на КПП, я спросил, как можно вызвать дядю нашего Сержи. Точнее, Сергея от дядюшки. Охранник нехотя позвонил куда-то и передал мне трубку в отверстие заградительного щитка из толстого стекла. В ней зазвучал незнакомый голос, сообщивший, что Острогин уже ушел. И правда, через минуту на пороге нарисовался Сергей с большими сумками в руках.
— Ну, сколько можно болтать? Забыл, что мы выехали на часок, а шарахаемся больше трех! Медик хочет бросить нас тут и уехать! Бежим! — прорычал я.
Едва мы заскочили в «таблетку», как машина вихрем помчалась по улицам Кабула. Лейтенант нервно теребил ремень на автомате и настороженно озирался по сторонам. Новичок! Мы сидели, крепко вцепившись в откидные сиденья, стараясь не слететь на пол на крутых поворотах. Водитель беспрестанно сигналил, разгоняя толпы перебегающих дорогу пешеходов. Тротуаров, как таковых, не было совсем. Вдоль шоссе жались друг к другу дуканы, лавочки, чайхана, лагманные. Вот продают на вес дрова. Выглядит это довольно забавно: столб, к которому привязано коромысло с веревками, а на них болтаются широкие неглубокие тазы. В один тазик кладется гиря, в другой — поленья. Продажа дров на вес для меня, сибиряка, — это огромное потрясение. В нашей забайкальской и сибирской тайге гниют и сгорают ежегодно миллионы кубометров древесины. А тут приходит человек и покупает пять килограммов дров, заплатив огромные деньги.
Едем дальше. Проехали мясную лавку, в которой на крючьях висят туши коз, овец, коров. Свинины, конечно, не встретишь. Животных забивают у входа или на заднем дворе. Тут же обдирается шкура, разделывается туша, а мясо сразу развешивается. Вокруг мяса и требухи летают мириады мух, ос и шершней. Рядом притулился магазин с «колониальными» товарами из Японии, Кореи, Тайваня и Гонконга. Вот миновали чайхану с низкими столиками на коврах, стульев и скамеек нет.
Но следы нашей цивилизации, как результат присутствия Советской Армии, видны и в этом патриархальном восточном Средневековье. В Кабуле, благодаря общению с советскими специалистами — советниками, военными — появились афганцы-алкаши и пьяницы. Лет пять назад этого явления и теоретически не могло быть, а теперь уже никто не удивляется… Автобусы и такси, снующие по дорогам, облеплены так, что люди сидят даже на крышах. На каждой подножке, держась за поручни, висят человека по четыре. Такси едут с открытыми багажниками, в которых тоже едут пассажиры. Это даже забавно. Чудной мир, странный уклад жизни. Мы для них пришельцы из неведомых миров, но и они для нас — инопланетяне.
* * *
— Орлы, вы куда запропастились? — встретил нас недовольный Сбитнев.
— Володя, спокойнее, не волнуйся, а то вставную челюсть потеряешь, — улыбнулся я.
— Не хами, не посмотрю, что без пяти минут Герой, дам в рыло и объявлю выговор за самовольное оставление части.
— Как так, за самовольное? Серж, ты погляди, сам отпустил в надежде на дармовую выпивку, а теперь права качает! — возмутился я.
— Да тут комбат бегает, тебя ищет. Что-то надо в штабе опять заполнять. Я сегодня уже три раза написал на тебя служебную характеристику, штабные каждый раз вносят дополнения и поправки. Устал переписывать, а ты говоришь дармовая! — воскликнул Сбитнев.
— Володя, максимум, что ты сделал, я предполагаю, это сунул листы бумаги Фадееву. Дал ему подзатыльник, заставил писать и сочинять, — рассмеялся я.
— Нет, ты как всегда не прав! Я еще и диктовал!
— Вот! Так я и думал, что ты лично не накарябал ни строчки!
— Нет, нацарапал! Подписи везде поставил и число! С тебя за это коньяк. Скажи спасибо, что не за каждую закорючку, а за все оптом, — широко улыбнулся искалеченной челюстью Володя.
— Спасибо! За это дам «Золотую Звездочку» в руках подержать! Может быть! — улыбнулся я.
— Вот и старайся для него после этого! Привезли чего вкусного или впустую съездили? — облизнулся с надеждой в глазах ротный.
— Привезли! Полный джентльменский набор. Одна бутылка водки, одна коньяка, две шампанского, четыре «пузыря» сухого, — радостно отрапортовал Острогин.
— Тьфу, ты черт! Посылай вас после этого в лавку. Сухое… Шампанское!.. Дураки какие-то! Недотепы.
— Сам дурак, — обиделся Острогин.
— Знаешь, что это за вино, Володя? «Саперави!» «Гаурджани!» «Цинандали!» Шампанское «Брют»! — восторженно перечислил я.
— Ты пойди попробуй найди «Брют» в России! А вино? Ты где-нибудь встречал такую карту вин? — кипятился Острогин.
— Моча! На две бутылки водки купили шесть флаконов газировки! Что пить будем? Лучше Бодунова отправил бы в дукан, — в сердцах воскликнул ротный.
— Ой, балбес! Ты знаешь, сколько шампанское стоит в Кабуле? Семьдесят чеков! А в посольстве продают по пять! Коммунизм! — продолжил разъяснительную работу Острогин, удивляясь, что его старания не оценены.
— Мне дипломатом служить нельзя. И Бодунову с Федаровичем тоже. Мы ведь «Цинандалями» баловаться не стали бы! Только любимая и родная водочка. Настоящий русский напиток для русского человека. А насчет твоей, Серж, национальности и замполитовской, я сильно сомневаюсь. Какие-то французы. Только почему-то не картавите и не грассируете на букве «эр».
— Эх, Вова! Мы просто гурманы и ценители прекрасного, — заулыбался я. — А ты серость вологодская. Лаптем щи хлебал и молился колесу. Послужишь с нами, приобщишься к культуре. У тебя еще целая жизнь впереди.
В дверь громко постучали, и в канцелярию вошел старший механик роты, Кречетов. Широко улыбаясь, сержант доложил ротному:
— Товарищ старший лейтенант, броня из парка боевых машин прибыла. Докладывает младший сержант Кречетов! Владимир Петрович!
— Так-так! — шумно вдохнул воздух носом Сбитнев. — Владимир Петрович, говоришь? Хорош, хорош! Замполит, а ну-ка пригласи сюда остальных недостойных представителей нашей славной роты. Посмотрим на голубчиков. Этот определенно пьян!
Глаза сержанта озорно блестели и были какие-то шальные. Личико розовое, как у молодого поросенка, но пахло от него не молоком, а чем-то кисло-сладким. Я обнюхал сержанта и сделал заключение:
— Бражка! Определенно свеженький «брагульник»! Замострячили где-то, канальи!
— Ветишин и Бодунов, ступайте в парк, разыщите Тимоху. Переройте все! Пока не найдете брагу, обратно не возвращайтесь. Мы же, вас дожидаясь, с молодыми людьми побеседуем.
Я загнал оставшихся пятнадцать человек в нашу каморку. В канцелярии моментально стало душно до тошноты.
— «Мазута», вы охренели от легкой жизни, что ли? — начал свою речь Сбитнев. — Пьянствуем, делать больше нечего? Техника обслужена, россыпь патронов и снарядов сдана? Машины заправлены?
— Так точно! — еще более заплетающимся языком ответил Кречетов. — Сделано как положено.
— И вы на радостях наеб…сь! — сделал я вывод.
— Как можно? Мы не пили! — и Ткаченко преданно посмотрел мне в глаза.
— Ни грамма! — подтвердил Сидорчук.
— В первой роте не пьют! — взвизгнул Тишанский.
— Мусулмане нэ пьют, — пискнул, блестя глазками, Рахмонов.
Все солдаты загалдели, каждый пытался выразить свое возмущение.
— Заткнуться! — рявкнул Сбитнев. — Можете даже не пытаться оправдываться! В кабинете дышать от перегара нечем! В зеркало на себя полюбуйтесь. Ну и рожи!
Бойцы, продолжая что-то возмущенно бормотать, машинально взглянули в обшарпанное зеркало, висящее на стене. Некоторые пригладили волосы, некоторые ощупывали свои лица. Воздух с каждой минутой становился тяжелее, гуще и приторнее.
— Застегнуться! — скомандовал Володя. — Почему верхние пуговицы и крючки расстегнуты? Подтянуть расслабленные ремни, а то драгоценное хозяйство бляхами отобьете!
Солдаты, бурча, застегнулись. Наступило гнетущее напряженное молчание, прерываемое усиливающимся сопением солдат. Пот лил частыми струйками по чумазым лицам, испарина плотно покрыла их унылые физиономии. Было заметно, что многих мутит, но бойцы боролись с позывами своих организмов из последних сил.
— Товарищ старший лейтенант! Откройте окошко, дышать нечем! — взмолился, не выдержав, Кречетов.
— Нет! Сейчас мы приступим к написанию объяснительных записок! Все по очереди, спешить нам некуда! — насмешливо произнес ротный. — Первыми садятся и пишут Кречетов и Рахмонов.
Бам! Дверь с треском распахнулась, и в умывальник побежали двое наиболее ослабевших механиков.
— Уа-а-а. Р-р-р. У-у. Ох-ох. Ой! — раздались оттуда громкие стоны и рычание.
Кречетов, как самый сознательный и дисциплинированный, обратился к командиру:
— Товарищ старший лейтенант! Разрешите отлучиться?
— Ну иди, отлучись, — широко улыбнулся Сбитнев. — Отблюешь — уберите за собой! А затем в ленинскую комнату с ручками и бумагой!
Когда облегчившиеся собрались в моей вотчине за письменными столами, я начал воспитательный процесс. Главная задача — выведать, где же спрятана емкость с веселящим зельем, под названием брага. Нужно найти ее, пока полуфабрикат не перегнали в гораздо более опасный продукт — самогон.
В пьянстве каялись многие, но тайну хранения остатков пойла не выдавали.
— Что ж, пишем одновременно, под диктовку! Слово в слово! Вставляем только каждый свою фамилию и звание. «Я…такой-то… признаю свою вину в употреблении спиртных напитков, точнее браги, в парке боевой техники, в ходе парково-хозяйственных работ. Заявляю, что я являюсь свиньей и алкашом и деградирующей личностью. Если я еще раз напьюсь, прошу командование перевести меня из механиков (наводчиков-операторов) в пехоту, носить пулемет в горы. Пусть мне будет хуже». Подпись. Дата. Сдать бумаги! Молодцы, нечего сказать! Я для чего разрешил собрать виноград и привезти его в полк? Для компота! Витамины жрать. А вы, как последние алкаши, этот десерт пустили на блевотину. Свиньи!
— Никифор, заканчивай разговоры говорить с пьяницами, — сказал, заглядывая в дверь, Сбитнев и распорядился:
— Всем взять тряпки, мастику и ведра. Проводим генеральную уборку казармы силами механиков. Остальные бойцы роты будут смотреть в клубе кино. Ваше кино закончилось вместе с последним стаканом.
Я собрал объяснительные, вернулся в канцелярию, где сидели, улыбаясь, офицеры.
— Ну что, нашли «дурь»? — спросил я.
— Угу! У техника на это дело нюх отменнейший. Не человек, а доберман-пинчер! «Старый» прошел вдоль ряда наших машин, потянул носом, спиртного не учуял. Двинулся к каптерке и сразу полез на крышу. Там почти полную бадью браги нашел! Сыщик! — рассмеялся Ветишин. — Верхнее чутье — великая вещь! Словно у охотничьей собаки!
— Володя, а каким образом ты, не нюхая, определил, что они пьяны? — поинтересовался Острогин.
— А ты не понял? — усмехнулся Сбитнев.
— Нет.
— Он воспользовался методом дедукции Холмса! — встрял я в их диалог. — Сержант как доложил? Кречетов Владимир Петрович. Выходит, или чудит, или сильно пьян. Раньше в склонности к шуточкам в сторону командования боец был не замечен!
— Верно! И еще характерный блеск глаз. Он мне очень хорошо знаком, я среди алакашей все детство на севере провел, — объяснил Володя. — Ну что, замполит, происшествие предотвратили, нарушители дисциплины наказаны, пора отдыхать?
— Правильно. Однако пить будем не в канцелярии. Пойдем к нам в комнату. Иначе получится нехорошо. Только что солдат воспитывали, а сами усядемся квасить, — заметил я.
— Будь по-твоему, уходим, — согласился командир. — Но что-то не глянется мне праздновать в нашем жилище. За стенкой обитает дорогой и любимый комбат. Услышит шум, ворвется, скандалить начнет.
— Приглашаю ко мне. В наше спальное помещение технарей он редко заглядывает, — предложил Тимофей.
— О! Это дело! Собирайте «стратегическое сырье» в коробку и вперед! — скомандовал, повеселев, ротный.
* * *
В маленькой душной комнатенке с одним окном, стоял спертый отвратительнейший запах грязных портянок, белья, обуви, а также мазута и солярки. Через комнату от стены к стене протянулась обвисшая веревка с прищепленными рубахами, брюками, куртками и кальсонами. В углу высилась горка нестираных носков. Прелое-перепрелое нижнее белье вперемешку с дырявыми портянками, скомканное, валялось возле шкафа. Стол оказался уставлен пустыми бутылками, стаканами, завален сухими корками и огрызками. Пустые консервные банки были переполнены окурками. Газеты, заменяющие скатерть, усеяны жирными пятнами и размазанной закуской. Обои на стенах оборвались во многих местах и свисали, словно тряпки.
— Да! Обстановочка! — вдохнул пораженный интерьером Сбитнев. — Тимоха! Сколько здесь человек живет? Сотня? Надо же так постараться захламить помещение! Не жилище, а берлога!
— Шестеро. Но еще пришлые ночуют, те, кто своим ходом покинуть помещение не может, — отозвался виновато техник.
— Нет, человеками тут и не пахнет. Здесь «бандерлоги» обитают какие-то! — рассмеялся Ветишин.
— Вот обласкал. «Бандерлога» какая-то! — возмутился Тимофей Федарович. — Я из-под машин не вылезаю. А после работы в наряды хожу через сутки. Помыться некогда, не то что порядок наводить. А стаканы чего ж мыть-то — водкой обеззараживаются.
— Бодунов, возьми-ка вещмешок, скидай туда бельишко из угла, отнесем механикам на ветошь. А ты, Тимоха, убирай мусор со стола да иди отчищай стаканы и вилки! — распорядился Володя. — Знал бы, куда попадем, не пошел бы!
— Видали? Побрезговал! А мы так обитаем больше года в скотских условиях! И никому дела нет, — горестно вздохнул Федарович.
— Вот именно! Обитаете! Существуете! Кто мешает жить по-человечески? Прибраться, подмести, помыть посуду, пыль протереть! — разозлился я. — К нам постоянно в комнату комиссии водят, показы делают. У нас всюду прибрано, вещи по местам расставлены, полы помыты. И почему это армейский порядок прапорщиков не касается?
— А мы от проверок комнату на засов запираем изнутри и через окно вылезаем. Никто из начальства и не попадает в наши «апартаменты», — улыбнулся Бодунов.
Я открыл шкаф и увидел ящик гранат, россыпь запалов к ним и десятка четыре автоматных магазинов с патронами. Кроме того, лежали сигнальные ракеты и две «мухи».
— Фью-ю-ю! — присвистнул Острогин. — Арсенал!
— Сильно! Впечатляет! — признался Сбитнев. — Даже не прячут по чемоданам! Все на виду! А командиру роты за этот арсенал несоответствие в должности влепит начштаба полка. Разгильдяи! Бодунов, ты в этой конуре, наверное, и АГС разместил бы, если б я оружейку не проверял?
— Да нет, сюда его тащить далеко. В роту ближе, — криво усмехнулся Игорь и неохотно взялся за веник.
* * *
С большим трудом спустя полчаса мы навели относительный порядок. Проветрили комнату, а затем залили углы одеколоном, чтобы можно было сидеть и не испытывать отвращения к окружающей обстановке.
Я выставил коллекцию напитков на стол. Серж открыл пробки и принялся вопрошать, кто что будет пить. Поглощать водку вызвались Сбитнев, Тимофей и Бодунов, коньяк — Халитов и Мандресов, вино и шампанское досталось мне, Острогину и Ветишину.
— Ветишин, ты чего из компании выпадаешь? — поразился Сбитнев. — Тоже перешел на «ослиную мочу»?
— Сам ты моча! — возмутился Острогин. — Алкаши несчастные, что бы вы понимали! Один замполит настоящий самелье!
— Кто я? Как меня ты обозвал? — поразился я.
— Самелье! Человек, разбирающийся в винах. Крупный специалист виноделия. Виночерпий! — разъяснил Острогин.
— Кто такой сионист, я знаю. Кто такой гомосексуалист — тоже. Слышал и про других различных извращенцев, но про таких, Серж, не слыхал! — подняв брови, ехидно улыбнулся Сбитнев.
— Дегенераты — пьют денатурат, алкаши — поглощают водяру и спиртягу. А истинные гурманы — дегустируют марочное вино, — оборвал его с важностью в голосе Серж.
— Марочное… Пивал, знаю. Портвейн «Кавказ», портвейн «77», плодово-ягодное, плодово-выгодное! — засмеялся Сбитнев. — Что вы сами-то понимаете в вине. Вы хотя бы представление имеете о процессе виноделия? Какое вино и как получается?
— Нет, — искренне ответил я, разливая содержимое бутылок по стаканам. — Откуда? В Сибири виноград не растет.
— Так вот, слушай, как и что делается. Залезут мужики в огромный чан с виноградом и начинают его топтать грязными ногами. Как первый сок до портов (штанов) дойдет — это «Порт — вейн». Мнут дальше: подступает сок до пояса — «Херес», еще чуть выше поднимется — «Мудера». А как он под горло давильщиков подступает — это «Рыгацители» и «Рыгатэ». А что на дне останется — разливается под маркой «Вер-муть». — Рассказ Володи потонул в дружном хохоте любителей водки.
Серж выругался:
— Настроение испортили, бараны! Обозвать так волшебные, изумительные напитки «Мадера», «Алиготэ», «Ркацители». Темнота!
— Замполит, погоди! Поставь свой стакан! — приказал ротный. — В начале мы обмоем твои звездочки! Ты уже становишься взрослым, старший лейтенант! «Звезды» полагается мыть водкой. Вот тебе кружка, кидаем их туда, достанешь со дна губами, выпив содержимое. А уж потом балуйся винишком за свой день рождения.
Я тяжело вздохнул, поморщился и внутренне содрогнулся, вспомнив аналогичную процедуру, проделанную два года назад. Тогда я приехал в Туркмению молодым лейтенантом и попал на экзекуцию, вступая в должность. Такая же кружка, столько же водки (причем более вонючей и ужасной). Бр-р-р!
— Давай, давай, замполит, не нарушай традиции, — поддержали все ротного.
Делать нечего. Сделав глубокий вдох, я опустошил кружку до дна и выплюнул звездочки на ладонь. В голове зашумело, в горле запершило.
— Рассолу! — рявкнул я и выпил из протянутой мне банки с нарезанным болгарским перцем четверть жидкости.
— Возьми, Никифор, закуси мьяском. Ешь, дарагой, закусывай, — ворковал, накладывая тушенку в мою тарелку, старшина-азербайджанец. — Жал, нэт возможность шашлик приготовить. Тушенка — дрян! Разве это мьясо? Но раз кроме нее другого нэт, кющай дарагой, а то опьянеешь. Резван Халитов подкладывал мне закуску, а тем временем мысли в моей голове постепенно расплывались и терялись, и уносились вдаль.
— Ростовцев, а ты между прочим перешел в разряд «кое-что знающих», — ухмыльнулся Сбитнев.
— Поясни, — заинтересовался я.
— Объясняю. Лейтенант — это тот, кто ничего не знает. Старший лейтенант — знает кое-что. Капитан — все умеет. Майор — может показать. Подполковник — может подписать. Полковник — знает, что подписать, — разложил все по полочкам Сбитнев.
— А генерал? — спросил Ветишин.
— Генерал знает, что нужно что-то подписать, но не помнит где!
— Вот это да. Сам выдумал? — удивился молчавший до этого Мандресов.
— Нет, не я. А военная народная мудрость, — ухмыльнулся Володя. — Мудрость и опыт, накопленные годами и десятилетиями истории Советской Армии.
С этими словами он прикрепил звездочки к моим тряпичным погонам на х/б. Я, переводя дух, уклонился от следующей рюмки и присоединился к третьему тосту за погибших. Встали, молча выпили. В дальнейшем в компании с Острогиным мы наслаждались холодным вином и шампанским. Застолье шло к завершению. Магнитофон извергал поток песен, разгорелись споры, шум постепенно усиливался. Каждый говорил о своем и не слушал соседа. Внезапно дверь кто-то сильно дернул, но она, закрытая на крепкий засов, не поддалась. По фанерному полотну забарабанили кулаками и ногами, раздались маты и вопли комбата. Подорожник орал:
— Алкаши проклятые! Пьянчуги! Открывайте дверь, а не то замок высажу! Совсем обнаглели прапорщики! На весь полк орут, не скрываясь! Отворяйте, иначе хуже будет, когда до вас доберусь!
Мы притихли, но магнитофон выключать не стали (вроде он играет сам для себя). Комбат побесновался еще минут пять и, заметив, что кроме музыки больше ничего не слышно, удалился по длинному коридору в свою комнату.
— Что делать дальше? — спросил я у Сбитнева.
— Меня тянет на подвиги! Пойло кончилось, пора к теткам! В окно, за мной! — громким шепотом кинул клич ротный.
Володя вместе с Бодуновым принялись вырывать щеколды и задвижки, отгибать гвозди на заколоченной раме. Мы с Острогиным собрали закуску и взяли две оставшиеся бутылки вина. Другие, выпитые, булькали уже в нас, и пузырьки газа вырывались с шипеньем из гортаней. Федарович демонстративно, не снимая обувь, завалился на кровать.
— Тимоха! Ты что? А приключения, а подвиги? Как же бабы? — рассмеялся Ветишин.
— Я, молодой человек, достиг того возраста, когда отказ женщины радует больше, чем ее согласие. Мне и на трезвую голову тяжело, а после двух стаканов в женском модуле делать совершенно нечего. И под дулом пистолета ничего не поднимешь.
— Вот старый пес! Всю компанию портит! — осудил Федаровича Бодунов.
— Ну и пусть валяется. Мы сейчас мусор с собой унесем, а если комбат вернется, Тимоха дверь откроет, сделает вид, что ничего не было, — поддержал техника Сбитнев и, подумав, добавил:
— Эх! Если я в тридцать пять, как наш техник, буду таким же ленивым импотентом, то десять лет до этого возраста надо использовать как можно интенсивнее! Черт с ним! Пусть дрыхнет, пескоструйщик!
— Ну, вперед, на штурм женских сердец! — радостно провозгласил Бодунов, и мы, толкаясь, шикая друг на друга, вывалились через окно.
— Тоже мне, штурмовики! — ухмыльнулся презрительно Ветишин. — Я думаю, через час большинство из вас завалятся в одиночестве по койкам в своих комнатах, потерпев неудачу. Рухнете на матрасы, словно моряки после кораблекрушения на скалистый берег.
— Иди, смазливый ловелас, тебя-то наверняка бабы заждались. Донжуан несчастный! — Острогин звучно хлопнул по Сережкиной спине, выталкивая его за окно.
* * *
Действительно, так и получилось. Бодунов дошел до дверей женского общежития, но, потоптавшись в раздумье, выдавил из себя что-то про забывчивость. Прапорщик ринулся, не разбирая дороги, к полевой кухне, стоящей за полковым магазином. (Видимо, вспомнил о собутыльнике Берендее).
Старшина Резван на половине пути сделал попытку оторваться от коллектива, что-то промямлив о делах в каптерке.
— Бегом в казарму! А то мы совсем забыли о солдатах! — крикнул ему вслед Сбитнев.
Мандресов сослался на усталость и пошел догонять старшину. Ватага уменьшилась до четырех человек.
— Где тут раздают любовь?! — гаркнул Острогин в коридоре, но в ответ услышал только гулкое эхо.
— Нигде! Это русские придумали любовь, чтобы не платить деньги! — нагло рассмеялся Сбитнев. Володя быстро нырнул в одну из дверей. Вскоре оттуда мы услышали его веселые байки и анекдоты, прерываемые бойким девичьим смехом.
— Что завтра останется от Володи? Загоняет его Нинель! — посочувствовал Ветишин,
— Это та, что вдвоем нужно обнимать? — догадался я.
— Ага! — подтвердил Сережка.
— Здоровенная деваха! Ужас! — содрогнулся Серж.
— Ну и я пошел, — сказал Сережка и удалился в комнату напротив умывальника.
Острогин озадаченно почесал затылок.
— Ну, куда идем? — недоумевал Острога.
— Это ты подскажи, где нас ждут! А если в нас не нуждаются, то бросим якорь прямо тут! — предложил я. Мы уселись на лавочке у входа, на свежем воздухе. Достали из пакета стаканы и бутерброды. Полбутылки мы выпили быстро и принялись насвистывать в такт разухабистой музыке, доносившейся из чьей-то комнаты.
В глубине общежития вдруг раздались стоны и рычания, выдаваемые за песню: «Ра-а-а-ас-кину-лась мо-оре ши-и-ро-кое и волны бу-ушу-ют вдали!» На пороге появился уезжающий на днях домой Конев. Бывший зампотех полка, дефелировал в шортах, тапочках и дырявой тельняшке. Он играл на огромном баяне, напевая грустную, душераздирающую песню. В основном душу раздирал он себе и своему музыкальному инструменту. Багрово-красное лицо свидетельствовало о большой дозе выпитого сегодня спиртного. Заметив нас, подполковник Конев оживился.
— Ну что, лейтенанты! Чем порадуете старика? Чем душу согреете ветерану, отслужившему в Афгане два года?
— А что ее греть и так жарко! — ответил Острогин, пряча начатую бутылку под лавочку. — Вам нужно охладиться, а то, не ровен час, сгорите.
— И не лейтенанты, а старшие лейтенанты! — поправил я пьяного подполковника.
— Эх! Молодо-зелено! Поучать вздумали старика… А в былые времена я бы вас! Ух! В бараний рог свернул! Силища, знаете, какая в кулаках! Кто хочет помериться силами? С кем побороться на руках? А? — распалился подполковник.
Мы молчали, не желая связываться с пьяным начальником, хотя и бывшим.
— На литр водки слабо? — спросил вновь зампотех.
— На литр? — переспросил Серж и, подумав, ответил:
— На литр — слабо!
— Я тоже пасую, — согласился я с товарищем, заметив, что мутный взгляд бывшего начальства, выискивая жертву, переместился на меня.
— Тогда топайте отсюда. Освободите скамейку и не мешайте петь! — рявкнул Конев.
Я достал бутылку, спрятанную за кривую ножку лавочки, и разлил содержимое по трем стаканам. Один в качестве примирения протянул зампотеху. Чокнулись, выпили. Подполковник ругнулся матом и, возмущаясь, швырнул стакан в колючки.
— Что это за дрянь? Пойло какое-то!
— Не пойло, а сухое вино, — возразил я.
— И что за суки пьют сухое! — проревел он обиженно.
— За сук надо было бы в морду дать! Но, учитывая, что вам уже лет сорок пять и годитесь мне в отцы, на первый раз стерплю и прощу, — произнес громко Сергей. — Пошли, Никифор, не будем переводить добро на всякое говно.
Зампотех онемел от нашей наглости. Мы же, пошатываясь, удалились по дорожке к своему модулю, допивая из горлышек бутылок остатки вина.
— «И пошли они, солнцем палимые, повторяя — судья тебе Бог»! — продекламировал с пьяным надрывом Сергей.
Двойной праздник почти удался…
