Глава 9. Тепловой удар
Провожаю очередного друга на Родину. А когда моя очередь?
— Игорь, как ты считаешь, встретимся когда-нибудь после войны? — спросил я, прощаясь с Мараскановым.
— Не знаю, что сказать, думаю, еще встретимся, главное — не потеряй адрес. — Он крепко пожал мне руку и обнял на прощание, и я побежал на плац в батальонный строй.
* * *
Это надо же было придумать такую дурь! Вчера был последний строевой смотр, а сегодня прибыла комиссия из Ставки Южного направления и все по новой. Сытые, одетые в новенькое х/б, холеные, пузатые полковники, скучающе ходили вдоль строя и задавали разные нелепые вопросы, отдавали распоряжения, взаимоисключающие друг друга. Ко мне обратился высокий седой полковник:
— Вы кто, офицер?
Оно и понятно, на маскхалате нет погон и знаков различий, нет и звездочек.
— Так точно! Лейтенант Ростовцев, замполит первой роты.
— А я старший офицер службы ракетно-артиллерийского вооружения. Доложите, сколько в мешках у солдат боеприпасов, сколько гранат?
— В каждом рюкзаке мешочек по шестьсот патронов и четыре гранаты. Еще по четыре магазина в лифчике или подсумке.
— Мало, должно ведь быть не менее тысячи! Почему не все берете, как положено?
— Так ведь еще четыре мины привязываем к мешкам, для миномета, «муха» каждому, лента к гранатомету или «Утесу». А еще воду надо взять и продукты куда-то положить нужно. И как все это в гору вынести?
— Ну и что вы этим хотите мне сказать?
— А то, что есть предел сил человеческих. На бойцах еще каска и бронежилет, а они каждый второй — доходяга полуголодный. Дефицит веса.
— Вот проблемы с пайком и водой меня не интересуют, а патронов приказываю досыпать до тысячи! Можете, если тяжело, одну-две фляжки воды оставить и не нести! Что стоите? Выполняйте! — проявил настойчивость штабной офицер, видя, что я не тороплюсь исполнять приказ.
— Муталибов, ступай в ружкомнату, неси ящик патронов, будем набивать мешки, — прикрикнул я на сержанта и хитро подмигнул ему.
Только отошел этот начальник, как подошел другой и молча уставился на меня. Я сразу доложил:
— Лейтенант Ростовцев.
Пухлый, губастый полковник ткнул пальцем в чей-то дырявый вещмешок:
— Почему рваный мешок? Почему сплошные дырки? Сколько лет мешку?
— Свекольников, ты давно мешок получил? — спросил я у солдата.
— Полгода, товарищ полковник.
— А почему он в таком состоянии? Дырка на дырке, весь в заплатках! Неряха! — зашумел начальник.
Солдат растерянно взглянул на меня и взводного, ища поддержки.
— Дело в том, что он несет в нем килограмм тридцать, вот материя и не выдерживает, рвется, — пояснил я полковнику.
— Что же вы туда набиваете? Он рассчитан на десять-пятнадцать.
— Патроны, гранаты, — начал перечислять я, загибая пальцы.
— Стоп! Стоп! Вы, вредители! Кто разрешил носить патроны в мешке, гранатам там тоже не место. Вам для этого подсумки даны! Немедленно выгружайте. Сейчас же!
Солдаты вокруг засмеялись, и офицер, очевидно, понял, что сказал что-то не то.
— Товарищ полковник! Вот тот, из службы вооружения, только что приказал досыпать еще по четыреста патронов, с ним разберитесь вначале.
— Не умничай, лейтенант! Выполняй мое распоряжение!
— А гранаты куда, в подсумок?
— У вас должна быть специальная разгрузка!
— Но ее нет! Что же делать?
— Получайте на складе! Все выгрузить, лишнее оставить, только паек, белье и воду! — и он скучающе отвернулся.
Черт подери! Командиров рот вызвали в штаб для уточнения обстановки. Стоило только Сбитневу уйти — эти налетели как саранча, а мне отдуваться за него.
На меня грозно надвигался очередной «хлыщ», но я сделал вид, что его не замечаю, и нагнулся вроде как завязывать шнурки. Он переговорил с сержантом Юрой Юревичем и окликнул меня:
— Замполит! товарищ лейтенант, вы, почему не докладываете?
— Виноват, не заметил, шнурки на кроссовках развязались.
— Почему рота не помыта перед рейдом? Вы что творите? Преступники! Где командир роты? — разволновался проверяющий.
— Товарищ полковник, баня не работает, воды нет, я вчера доложил зам. по тылу, подполковнику Ломако. Он сказал, что когда водовод построят к осени, тогда и будет вода регулярно поступать, а вчера и сегодня ее нет.
— Виктор Михайлович! — заорал проверяющий, крутанув головой и вытягивая шею в поисках тыловика.
Из-за спин солдат вынырнул Ломако.
— Да, я слушаю! Что опять этот Ростовцев болтает?
— Не болтаю, а докладываю: рота не мыта, потому что воды в душевом павильоне нет!
— Что вы такое говорите! Я ведь с утра послал банщика в батальон, и он дежурным по ротам сообщил, что можно помыться! Прямо сразу после строевого смотра и ведите людей. Ох, разгильдяи, ой, низкая исполнительность! Это же надо такое комиссии сказать: нет воды, зам. по тылу не работает! По-вашему тыл бездельничает! Бессовестный. Нехорошо…
— Так что, если я сейчас отведу роту в душ, все помоются? Вода есть?
— Конечно! Конечно, все готово, все работает. — Сделал круглые глаза подполковник Ломако и недовольно покачал головой. — Так ведь и поверят, кто не знает, этой чепухе!
И дружески обняв полковника за плечико, повел его в столовую. Подошедший Сбитнев слышал этот разговор и скомандовал:
— Сложить вещи и оружие на плацу! Оставить по одному охраннику от взвода, строиться в баню в колонну по три. Муталимов, потом заменить охрану. Замполит, веди на помывку людей. Молодец, выпросил воду!
Строй роты бегом переместился к душевой, которая оказалась на замке. Якубов быстро отыскал банщика, но солдат удивленно и возмущенно заявил:
— Да нет, не ходил я к вам в роту. Не было воды и не будет, напор в скважине слабый. Кто сказал прийти?
— Ломако, б…! Морда козлиная, прикрыл свой зад, пудрит мозги комиссии! Скотина! — выругался я. — Рота, кругом, назад бегом марш!
Я надеялся разыскать тыловиков и рассказать все, что думаю об этой подлости, но на плацу меня поджидал еще один начальник, теперь уже непосредственно по мою душу. Офицер политуправления, только его мне и не хватало.
— Где ваш план работы на боевые, лейтенант?
Я с тяжелым вздохом достал из полевой сумки тетрадь.
— Так, хорошо, почитаем, полистаем! Вот это зря написано, сюда нужно добавить о работе с местными жителями, тут формулировка некрасивая, — размышлял он вслух. — Что-то мало мероприятий на месяц! Ну ладно, теперь следующее, где ваши лекции политзанятий и тетради рядового состава?
— Все в машинах находится. Мы ведь конспекты видим, когда с гор спускаемся, а наверху только индивидуальные беседы без писанины.
— Как так? Занятия должны проводиться в любых условиях! А журналы учета проведения занятий?
— Эти документы остаются в роте.
— Нет, обязательно брать с собой! Где походная ленкомната?
— Вот она, расстилай, Фадеев, палатку.
— Так-так. Планшеты старые, где фотографии политбюро?
— Да за ними не уследить, меняются теперь слишком часто, даже в полку-то портретов нет!
— Плохо, очень плохо. Так и запишем, — и он аккуратно что-то записал в блокнотик. — Что ж, плохо работаете! Даже не пойму, как вас держат на этой должности. Разберемся с вами позднее, — и он отошел ко второй роте.
Там шум поднялся еще больше. Шкурдюк только что приехал из Союза, а роту вернули с застав, и естественно, никакой документации не было. Прибежал Муссолини и что-то начал объяснять. Затем они ушли к Мелещенко, досталось и Коляну. А у минометчиков оказалось еще хуже, но тут виноватым был назначен Витя Бугрим, так как Артюхин ему помогать капитану Степушкину.
Политработник, видимо, был совсем какой-то удивленный, наверное, в детстве «ушибленный пыльным мешком из-за угла», раз требует в горах вести конспекты. Они путают Таманскую дивизию в Союзе и войну в Афгане. Поставили знак равенства между мирной жизнью и боевыми действиями. Официально ведь войны-то нет, следовательно, требования должны быть едиными ко всем.
* * *
Наконец комиссия ушла в «греческий зал» на обед, а войска пошли в парк грузиться на технику и ожидать начала марша.
Есть полчаса до выхода, значит, еще успею отдать передачу домой. Ленка, «кубик-рубик», уезжает завтра в отпуск в Союз, обещала отправить посылку из Ташкента.
Я подошел к женскому модулю, постучал в дверь комнаты, которая от прикосновения со скрипом приоткрылась. Войдя внутрь, чуть не рухнул от испытанного потрясения.
На кровати лежала лицом вниз в тоненьком не застегнутом просвечивающем халатике Афонина подружка, Ленка. Черные волосы разметались по подушке, ноги раскинуты и толстый зад без трусов. Вот зараза, какой соблазн! От нее сильно пахло духами и спиртным.
— Ленка! Лен! Проснись! — толкнул я ее за плечо и слегка шлепнул по голой заднице.
Это не произвело ни малейшего эффекта, никакой реакции. Спит, как убитая! Вот черт, одна и та же мысль закрутилась в чумной голове: раздвинуть ноги, раздвинуть ноги, раздвинуть ноги и… Зациклило. Вот дьяволица! Это же любовница моего друга, как же быть, так нельзя! Но мы сейчас уходим в рейд, могут в любую минуту грохнуть. Может, это будет в последний раз? Пульс участился до ста ударов в минуту, грудь сдавил «лифчик-нагрудник», автомат прилип к руке, мешок на спине стал, словно бетонная плита, посылка плюхнулась на пол. Бабы — злые искусительницы, но без них жить совершенно не возможно. За год проклятого воздержания крыша едет, так что и до психушки недалеко. Развернуть, раздвинуть и главное — успеть. Соображай быстрее, решайся, времени-то нет: рота пошла в парк загружаться. Подруга друга, подруга друга. Это обстоятельство останавливало от решительных действий. Все мысли спутались, чувствую — еще минута и чокнусь. Животный инстинкт пересиливал разум. Напряжение достигло предела. А если это мой последний шанс, и потом подорвусь, как Быковский или Шипилов? Оторвет ногу или все хозяйство, как у Семина? Как чертовски не хочется умирать. Я хочу домой! Но еще больше я хочу сейчас вот эту дуреху! Кто настоящий мужик: кто не упустит такой шанс, или кто не воспользуется беспомощностью женщины? Спорная ситуация Проклятье! Не убьют, через месяц поеду домой и оторвусь на всю катушку! Е… мать! Пошла ты к черту! Я не удержался и ногтем провел по мягкой и гладкой коже от пятки и до конца бедра, а затем с силой шмякнул по пухлой заднице, которая заколыхалась, словно студень. Это развеселило меня, и напряжение спало. Ладно, пусть Александров пользуется в одиночку. Полуголая дура! Тьфу ты! Дурманящий запах женщины, пьяной теплой женщины… На негнущихся и подрагивающих ногах я выбрался из комнаты. Легче в атаку сходить, чем вот так отступать, пересиливая желание. Эх ты, вояка, чуть не кончил… Могли бы те, кто нас сюда загнал, что-нибудь такое организовать за счет правительства…
В последний раз забежал в казарму и обнялся на прощание с уезжающим завтра в Армению Гогой.
— Никифор! Замполит дорогой! Что с тобой, такой потный и красный? — спросил прапорщик.
— А черт, хотел девку приголубить, валяется, понимаешь, голая и пьяная, ничего не слышит и не чувствует, еле удержался!
— Правильно, не надо. Что толку, она, наверное, как брэвно, а ты же нэ дятел долбить по дэреву.
— Тебе хорошо говорить. Ты уже почти дома, а я на пути в Файзабад, куда путь не близкий и не безопасный.
— Нэ переживай, выбрось из головы, пусть лежит, отдыхает женщина, наверное, сегодня на ней много твой друг потрудился.
— Вероятно, Афоня измотал перед дальней дорожкой.
— Вот видишь, твоя совесть чиста, нэ обидел друга. До свидания, до встречи, обязательно приезжай, нэ потеряй адрэс! Коньяк будет литься рекой, шашлык-башлык, долма. Гостем будешь дарагим! Все, беги, а то уедут бэз тэбя! Постарайся вижить и вэрнуться!
* * *
Вторая рота была снята с охранения и двинулась в рейд впервые за полгода. Командир роты Габулов психовал и орал на своих подчиненных, суетился и, чтобы успокоить себя, всю дорогу подначивал и задевал меня, Сбитнева, Жилина. Он все эти месяцы без подчиненных, привык сутками спать в нашей комнате отдыха, разжирел, килограммов пятнадцать набрал, пока мы мотались по горам. Только теперь я сумел познакомиться с лейтенантом Серегой Шкурдюком, что прибыл вместо Мелентия Митрашу. Парнишке крупно не повезло: едва приехал, принял должность и сразу свалился с гепатитом в острой форме. Вот теперь выздоровел, вернулся из отпуска после госпиталя и в тот же день в рейд. Еле живой, сине-зеленый, изможденный, но ходячий.
Несколько часов ходу — и Кабул за спиной, промчались мимо Баграмской «зеленки», Чарикара, и впереди виднеется Джабаль-Уссарадж. Отсюда начинается подъем на перевал Саланг. Тут я еще ни разу не был. Вокруг этого знаменитого тоннеля бывали частенько, но всегда на вертолетах забрасывали, и только теперь марш на технике. Ох, и серпантин, ох, и круча! Дорога петляла и заводила армейскую армаду все выше, а в глубокой пропасти валялись остовы сорвавшейся техники. Снова и снова памятники и обелиски. Внезапно сверху раздался шум камней, и над обрывом навис «Урал», но водителю повезло, удержал машину на краю обочины. Не вписался в поворот, занесло. Еще часом позже в ущелье улетает «Камаз» — отказали тормоза. Удачно, что обрыв невысокий, кажется, все живы. А горный подъем все круче и круче. Возле самого тоннеля на вершинах горных гребней лежат снега, несмотря на разгар лета. Я даже замерз, ни свитера, ни бушлата не взял. Кто же знал об июньских холодах на Саланге?
В тоннеле еще хуже: темно, душно, загазованно, шумно и почти нечем дышать — сплошная гарь. Двигатели машин в начале пути грелись на подъеме, а теперь перегреваются на спуске. Во время торможения на крутых поворотах, пробки и техника собирается в длинные плотные вереницы, тарахтит, ревет и трещит.
Армейская колонна грохочет по провинции Баглан, где ее сила и мощь давно не обрушивались на местные банды. Пыль, пыль, пыль. «Если хочешь жить в пыли, то служи в Поли-Хумри». Вот он, этот город, расстилается на бескрайней пыльной равнине, продуваемой со всех сторон песчаными ветрами. Ровно сутки длился этот переход. Что нам уготовило командование?
* * *
Еда, сон, дозаправка техники, сбор отставших и сломавшихся машин. Я попытался немного почиститься, снял «песочник» и принялся выбивать из него накопившуюся пыль об ствол пушки БМП. Ох, и много же ее набилось за время движения, поднялась настоящая пыльная буря вокруг меня, чем я развеселил Сбитнева.
— Тебя самого об ствол надо постучать, чтобы из легких песок вытрясти! Ерундой занимаешься. Двинемся в дорогу и снова пропылимся, прокоптимся, и будешь грязный все равно.
— А у меня в запасе маскхалат. Сейчас на марше пыль собираю в этом, а в горы переоденусь в другой, — ответил я.
— Хитрюга! А у меня только этот автомобильный комбинезон. Ужасно надоел проклятый песок! Все время на зубах скрипит.
— А на каких, вставных или настоящих?
— На всех. И тело зудит — помыться бы.
— Разбаловался ты, Володя, в госпиталях. Белые чистые простыни, стерильные медсестры — Нет, я предпочитал докториц, люблю женщин-врачей, особенно чтобы носила очки с тонкой металлической оправой, в этом есть свой шарм! Обнаженная и в очках.
— Что, обязательно, не снимая очки, что ли? Не мешают, не царапают?
— Нет, не мешают, а возбуждают, волнуют!
— А они не запотевают? — рассмеялся я над предавшимся воспоминаниям командиром.
— Балбес, чего же им потеть, не на морозе ведь, девушка сама потела, в Ташкенте ранней весной доходило до тридцати пяти градусов жары. А какая женщина была замечательная!
— Всего одна?
— Чудак-человек! Первое время я лежал в хирургии, сам понимаешь, голова болит, зубов нет, все тело в мелких осколках, которые из меня вынимают. А потенции во мне на шестерых! Я к анестезиологу Марише начал подкатывать, но безуспешно. Расстроился! А посмотрел на себя в зеркало критически — оттуда такое мурло взглянуло в ответ — и осознал, что еще рано, не готовы дамы меня такого принять и ласкать. Прошел месяц, физиомордия зажила, округлилась, рот начал пахнуть не отвратительными лекарствами, а хорошей зубной пастой и коньячком. Когда попал в стоматологию, то без ложной скромности скажу: пользовался успехом. Успевал на двух фронтах: и дома, и в госпитале.
— Врешь ты все, — рассмеялся я с завистью в душе.
— А чего выдумывать, правда, чистейшей воды — разрывался на части! И жена, и врач, и медсестричка. Одно спасало: дежурства у них не совпадали, а со своей Марьей еще проще: всегда мог соврать, что голова болит и ничего не получится.
* * *
— Володя, куда двигаемся дальше? — спросил я у вернувшегося с совещания командира роты.
— Сейчас командиры определяются с очередностью десантирования частей в окрестные горы, — ответил задумчиво Сбитнев. — Край непуганых дураков. «Духи» тут вольготно себя чувствуют, у местного полка сил маловато. Немного попугаем аборигенов. Запасаемся водой, берем сухпай на трое суток и в путь. В горах, я думаю, лучше будет, чем сидеть три дня на броне.
— Горы высокие. На карте задачу уже видел?
— Еще нет. Через час Ошуев снова соберет командиров, и будет уточнять задачи. Сейчас ЗНШ полка в дивизии карты рисует, потом мы на своих картах «яйца» нанесем. («Яйца» в обиходе — это круги с задачами, нанесенные на карту местности).
— Смотри, Вовка, «яйца» большие не рисуй и слишком далеко не планируй, а то потом свои собственные придется тащить, черт знает куда!
— Да я уже и забыл, как это их в горы нести. На больничной койке, дома, да в пивнушке я их полгода использовал только по прямому назначению. В Алихейле все время вокруг техники бродили, высоко не забирались, даже ноги не перетрудил. Как неохота лезть к черту на рога!
— Володя, иди, помой физиономию, хотя бы перед вылетом, а то, как папуас выглядишь! Ужас!
— Правильно, пока командиры совещаются, замполиты моются, бельишко трясут, газетки читают.
— А я и тебе захватил парочку, буквы еще не забыл?
— Вот это хорошо, а то зад вытирать нечем, что-то про бумагу я совсем не подумал.
— Твоя задница какую предпочитает: «Правду», «Красную Звезду» или «Советский спорт»? Вся пресса трехдневной давности.
— Она предпочитает окружную газету!
— Это почему?
— Бумага самая мягкая, и чтением не отвлекает. Не о чем задуматься из-за полного отсутствия содержания, и снайпер не успеет подстрелить в уязвимой позе. «Окопная правда» поэтому — самая лучшая пресса для солдата!
— Хорошо, что тебя не слышит член Военного Совета.
— «Члену» от Военного Совета могу лично об этом сказать и о многом другом! В частности, о том, что после тяжелого ранения могли бы и в Союзе служить оставить, а вакантные места предоставлять еще не нюхавшим пороха. Взятки давать не умею, своими связями пользоваться тоже и быть в долгу не хочу, а на законном основании, скажу честно, с удовольствием остался бы в Ташкенте. При этом, чем дольше я тут после возвращения нахожусь, тем сильнее ощущаю, какой я дурак и от этого хочется нажраться до поросячьего визга.
— Вовка, вернемся и нажремся! Орден еще раз обмоем, и день рождения мой подойдет, ну и твоя награда к тому времени подоспеет. Разгоним твое уныние!
— Сколько можно обмывать? — удивился Вовка.
— Так это прелюдия была, остальные роты требуют! Я-то, сам знаешь, не сторонник этого дела. Ладно, побалуемся коньячком, — размечтался я.
— Каким коньячком? Надоел ты с этими дегустациями! Водяры, обыкновенной водяры! Только водкой можно нажраться, чтоб забыться. Вино и коньяк — это обман зрения, настоящие русские люди пьют только водку.
— Значит, я не настоящий. Ладно, тебе лично будет водка. Иди, умой рожу, а то к серой бороденке пыль налипла, выглядит как перхоть, смотреть противно, — скривился я.
— Ник, не будь педантом, как граф Острогин, тебе это не идет! Ступай-ка, займи место за обеденным столом для командира, а я, так и быть, пойду ополоснусь.
* * *
Над растянутым между двумя бортовыми машинами брезентом Головской навесил маскировочную сетку, и получилось вполне прилично для полевой столовой. За столом сидел в гордом одиночестве Мелещенко и ковырял ложкой кашу.
— Колян, что ты там нашел? В тарелке тушенка присутствует, или Берендей всю Лонгинову скормил?
— Присутствует. Даже мясо Трошки, мелкими кусочками нашинкованы, — ответил Николай.
— Коля, ты в курсе, что мы с тобой почти как братья родные?
— Это как понимать? Подмазываешься зачем-то? Шо нужно, Никифор? Говори прямо. Какой опять подвох?
— Брат, ты мне, самый, что ни на есть настоящий! Хотя и не очень любимый. У тебя какая группа крови? — спросил я.
— Первая!
— Резус отрицательный?
— Ну и шо такого, — нахмурился Николай. — Отрицательный — это не значит, шо я отрицательный.
— Да знаю, знаю, сам с такой кровью живу. Первая, резус отрицательный.
— Ну! — напряг извилины Мелещенко.
— Вот те ну. А ты знаешь, «килькоед», что в батальоне только у тебя и у меня такая? Это врач-терапевт сказал. Он анализировал списки возможных доноров и группировал по вариантам — кто кому может помочь.
— Мы шо, только двое таких среди усих офицеров, на весь батальон? — удивился лейтенант.
— Сержантов и солдат тоже нет. Есть еще сержант в танковом батальоне, но он переболел гепатитом, быть донором не может, только в крайнем случае.
— Двое на весь батальон! Надо же два чудака на пятьсот человек, — задумчиво и зачарованно повторил Мелещенко.
— Да вот, такой у меня неудачный брат по крови оказался, — засмеялся я.
— Пошел ты на…! Тоже мне брат. Орден получил, и что можно насмехаться над другими? Я, может, не хуже тебя воюю, только не лезу на рожон. Почему я неудачный?
— Успокойся, я не в этом смысле, а в смысле — не повезло нам обоим. Человеку с первой групповой минус кровь может дать только донор с такой же кровью. Больше никто!
— Ни хрена себе! — выдохнул хрипло Николай. — Совсем никто? А не врешь? Ты постоянно меня разыгрываешь…
Было заметно, что парень не на шутку перепугался и даже покрылся мелкой испариной.
— Подтверждаю, — присоединился к разговору подошедший к кухне прапорщик, фельдшер медпункта. — Первой минус годится только такая же кровь.
— У меня вторая положительная, — встрял в разговор Соловей.
— Тебе первая и вторая положительные подойдут.
— А если я с четвертой группой? — поинтересовался Берендеев.
— Толстячок, тебе даже мочу можно залить или солярку. Все сгодится, главное, чтобы резус присутствовал, подойдет даже кровь обезьяны Аркашки с продсклада, — улыбнулся я.
— Ну ты гад! Так оскорбить, с обезьяной сравнил. Больше не буду кормить. Ростовцев, к полевой кухне можешь даже не приближаться. Вот сволочь! Мне — обезьянью кровь! — разозлился Берендеев.
— Это я в смысле, что тебе повезло, Берендей! Поймал любого — и он тебе донор! Не то что нам с Миколой.
— У обезьян отсутствует резус-фактор, поэтому от них кровь тебе, Берендеев, не годится, — усмехнулся фельдшер Сероиван.
— А первая минус — это кровь всех замполитов, что ли? У Артюхина какая, такая же? — съехидничал Соловей.
— Нет, у него самая обыкновенная, вторая. Не повезло только нам с Мелещенко, — вздохнул я.
— Ну почему не повезло? Будэмо считать, что королевских кровей, — грустно усмехнулся Николай.
Он вдруг перестал, есть и задумчиво уставился вдаль. Переваривал, видимо, ошеломляющую новость.
— Ник, а насчет Аркашкиной крови, ее перелить уже не получится. — Заулыбался во всю свою широкую усатую физиономию Берендеев. — Издох Аркашка.
— Как издох? Мы со Сбитневым на складе закуску брали, и он с нами спиртягу пил, — удивился я.
— Вот и допился, за день до выхода помер. Белая горячка, наверное. Пил ведь и курил, как настоящий мужик! Но за человеком угнаться тяжело, особенно за русским. Не сдюжил. В санчасть понесли, что-то вкололи, но не спасли. Медики ругались, сказали, что загубили прапора обезьяну, печень и сердце за год посадили. Не выдержали обезьяньи органы нагрузки. Ваша рюмка оказалась последней, — хмыкнул Берендей.
— Вот черт! — ужаснулся Соловей. — А какой зверь компанейский был! Все ж таки, в каких мы суровых условиях тут живем, скотина и та не выдерживает!
— А ты дозу спиртного уменьши, и все будет нормально. Не хлебайте с Берендеем спирт из кружек, а пейте из французских стаканчиков и доживете до замены, — пообещал я.
— Если пить из мелкой посуды, то у нас фантазии на тосты не хватит. Мы заканчиваем после четвертого, как раз литр на двоих, — ухмыльнулся Соловей. — А так пить вроде за что-то надо, да еще сказать что-нибудь придется. Мы же не замполиты, говорим мало.
— Это точно, вы — тыл! Говорите мало, тащите много, вон какие хари втроем наели! — ухмыльнулся я. — У Головского куртка не застегивается, пузо вывалил, и штаны держатся только на подтяжках. Зеркальная болезнь! «Коки» можно почесать только возле зеркала. Вас это тоже касается в полной мере, — рассмеялся я.
— Слушай, ты, доходяга! Жри, что дали, и отваливай отсюда, — вскричал Берендей обиженно. — Вес ему наш не нравится! Да мы, как сиамские близнецы, специально так подобраны. Толстый, значит, добрый.
— Нет, толстяки в тылу — это признак куцей совести и отсутствия неприкосновенных запасов, — возразил подошедший Вадик Хмурцев.
Этот озорной лейтенант с огненно рыжей шевелюрой приехал из Союза и сменил контуженого, чокнутого командира взвода связи батальона — Чичина. Парень был большой весельчак и балагур, никогда не унывал. Пока…
— Еще один умник заявился! Что ни лейтенант, то философ или государственный деятель, — сердито произнес Соловей.
— О чем спор, что за шум? — поинтересовался, присаживаясь, Вадим. — Про толстяков это я так, пошутил. Люблю вас, «большие люди», сам давно мечтаю поправиться со своих восьмидесяти до ста килограммов.
— Мы не спорим, — улыбнулся я. — Мы тут о группах крови рассуждаем. У тебя какая?
— У меня вторая минус, — ответил Хмурцев.
— О, почти как у нас с Мыколой, близок к «голубым кровям». Так к чему я всю эту речь завел, Николай! К тому, чтобы ты знал, что делать в случае моего ранения, а?
— Собирать деньги со всех офицеров роты на твои поминки? — ухмыльнулся Николай.
— Дурак! Себе лучше собери заранее! Ты должен мчаться ко мне и кровь сдавать и как можно больше, до тех пор, пока она в тебе не кончится.
— Ага, чуть что, у тебя Мелещенко — «сельпо», «килечник», «килькоед», а как ранят, то беги и кровью выручай, — возмутился Николай.
— Вот пентюх! Если тебя ранят, я так же примчусь к тебе и помогу! Понятно? — пообещал я Миколе. — Мы — единственное спасение друг друга. Покуда этих доноров найдут, пока кровь доставят — помрешь на одном кровезаменителе!
— Значит, не побрезгуешь моей кровянкой? — обрадовался Николай.
— Нет, приму, даже с почтением и уважением. Мы же, говорю тебе, кровные братья!
— Братьями станем только тогда, когда сольемся друг с другом кровью, на брудершафт. А пока ты для меня насмешник-пересмешник. Все время издеваешься…
— Коля, я же шутейно говорю, почти любя.
— Точно, любя, Никифор говорит, не держит он на тебя зла, Микола, — хитро улыбнулся Сбитнев. — Он прав!
— Да, Николай, ты зря обижаешься, что я тебя высмеиваю и «селянином» называю. Хочешь, эксперимент проведем на эрудицию? Тест. Задаю вопросы, ты отвечаешь, суммируем ответы, оцениваем и сразу подводим итог, — предложил я, подмигивая Володе.
— Во! Опять перемигиваются, подмаргивают друг другу. Наверняка подлость какая-то. Ну, хрен с вами, начинайте.
— Микола, скажи, в каком году была Грюнвальдская битва? — спросил я.
— Грюфальская? Не знаю.
— Грюнвальдская! Она произошла в 1410 году между немецкими рыцарями и польско-литовским войском.
— А Куликовская битва?
— Кажется, в 1270, - ответил Николай.
— Нет, в 1380, это же элементарно, Ватсон. Ну ладно, с историей закончили, — сказал я.
— Слабоват, совсем ни черта не знаешь, — засмеялся Володя. — Колян, я тебя по литературе и искусству буду экзаменовать. Кто такие Ремарк, Пруст, Кафка, Стейнбек?
— Кто-кто — музыканты, кажется!
— Темнота! Писатели, всемирно-известные. Значит, с мировой литературой ты знаком слабо, а с советской? — поинтересовался Сбитнев.
— Спрашивай, — нахмурился Мелещенко.
— Что ты читал из произведений Трифонова, Бакланова, Астафьева, Распутина, Булгакова, Стругацких? Ничего? Перейдем к следующему разделу. Знаешь, кто такие: Ренуар, Мане, Сезанн, Матисс, Ватто, Дали?
— Даль?
— Не Даль, а Сальвадор Дали! Не знаешь? Это — художники. А Кандинский, Шагал, Малевич, Шилов, Глазунов? Нет? Это русские советские художники различных стилей и направлений. О музыке и скульптуре можно, я так понимаю, не спрашивать, — продолжал ухмыляться Володя.
Николай сидел, и все больше краснел и надувался от гнева и злости.
— Колян, давай отвечай по географии. Где находится остров Реюньон и чей он? А Каргелен? А столица Египта, столицы Марокко, Аргентины, Таиланда? Уф, какой позор! А с астрономией знаком? Сможешь перечислить по порядку планеты Солнечной системы? Или назови спутники Марса. Я счастлив, что мы оканчивали с тобой разные «бурсы»! — сказал я с улыбкой. — Читай книжки, газеты, а лучше заново учись в школе. Ну ладно, следующий вопрос. Какое удобрение полезнее для почвы? Чем лучше удобрять землю конским навозом или птичьим пометом?
— Конечно, конским! — обрадовался Мелещенко, не подозревая, что попал в точно расставленные нами сети, и ловушка захлопнулась.
За столом покатывались со смеху Хмурцев и Сбитнев, даже Берендеев с Соловьем улыбались, предчувствуя розыгрыш.
— Заметь, Николай, тебе задавали вопросы только на гуманитарные темы! Те, в которых ты должен быть подготовлен. Механику, электротехнику, физику, химию, математику не трогали! — ехидно заявил Володя.
— Микола, не обижайся, но резюме такое: ты не разбираешься ни в истории, ни в литературе, ни в искусстве, ни в географии, ни в астрономии а только в говне! — подытожил я экзамен.
— Ха-ха-ха-ха-ха, — заржали все вокруг. Особенно громко смеялись Берендей и Сбитнев.
— Гуляй, Мелещенко, просвещайся, — хлопнул Николая по спине Сбитнев. — Подготовившись в рамках школьной программы, подходи на тестирование вновь.
Николай резко встал, отбросил тарелку и ложку, и лавочка с шумом упала на деревянный настил.
— Да пошли вы на…, козлодои! — и громко матерясь, он ушел от полевой кухни в сторону своей роты.
— Твою мать, жлоб хренов! Сельпо! Я с ним полгода служил, он тупой как пробка, — сказал Сбитнев. — Сильно мы его уели! Теперь неделю будет дуться. Это же надо попасться в такую старую ловушку! Ни хрена не знает, что ни спроси. Проще было поставить другое условие: перечисли все, что знаешь. Я даже ответ сразу угадаю: сало, самогон, гармошка.
* * *
Вертолеты не прилетели, и ситуация резко поменялась: к предгорью на технике, а дальше пешком. Армия окружила по вершинам хребтов несколько крошечных высокогорных кишлаков. Мы, пехота и десантники, в горах, а разведка и спецназ прочесывали хибару за хибарой. Пыль из долины доставала нас даже здесь, да и как ей тут не быть, горы совсем плевые, низкие. Ветер и пыль, вонь со стороны трущоб. И, естественно, запахи нашего солдатского дерьма на горе. За три дня все вокруг, как всегда, загадили, эти «ароматы» ветром гоняло по кругу.
Изредка прилетала авиация, что-то бомбила. По сути дела, мы в очередной раз занимались ерундой. Спали, жрали, гадили. Руководство нас на прочесывание почему-то с гор не спустило, а все лавры достались десантникам и разведчикам. Через трое суток по приказу Ошуева подразделения снялись с позиций и отправились за три горных хребта к площадке десантирования полка.
Что же, пеший марш — это всегда тяжелейший труд, особенно в жару. А тут даже на малейшую тень нет и намека, а на солнцепеке термометр, наверное, зашкаливает за пятьдесят градусов. Если бы еще он был под рукой, смерил бы температуру для интереса, узнать в каком мы находимся пекле. Идешь и потеешь. Ужасно хотелось пить, но нечего, всю воду выпили за время сидения на высоте. Пока добрались до площадки, я уже еле ноги волочил. А ведь сам иду налегке, только помогаю уставшим бойцам. А каково им? Пулеметный взвод буквально умирал, но умирать некогда. «Марш, марш, вперед, быстрее», — подгоняло нас начальство. Вертушками сразу же перебросили нас на более высокие горы, а воды и продуктов не дали. Просто не успели мы воды набрать. С вертолета выгрузили несколько резиновых двухсотлитровых бурдюков с водичкой, а попить некогда.
Миновали кишлак, и через несколько километров новая площадка для взлета. Вновь при нас бурдюки с водой, и вновь нет времени набирать воду во фляжки. Крутой спуск, метров на двести, вниз по зыбучей почве. Вокруг падают от усталости солдаты: заплетаются ноги, трясутся руки, земля уходит из-под ног…
И тут во мне что-то сломалось. Голова начала отделяться от тела, мозг отключился и прекратил работать, мысли исчезли. Глаза просто фиксируют местность, а ноги двигаются сами по себе. Язык распух как «грелка» и заполнил собою весь рот, губы обметало солью. Шаг, шаг еще шаг. Впереди по дну ущелья протекал мутный ручеек, наполненный глинистой грязной водой. Солдаты и офицеры, добегая до него, падали в него плашмя, почти без чувств, чтобы хоть немного сбить температуру тела.
Сбитнев лежал в грязной воде и смачивал голову этой мутью и громко матерился. Я с трудом передвигал заплетающиеся ноги, как смертельно пьяный пропойца, и с разбегу плюхнулся рядом без чувств.
— Суки! Стратеги хреновы! Самих бы сюда в это пекло и без воды! Вставай, замполит! Поднимайся и подгоняй умирающую толпу! — прорычал Володя.
— Ой, худо мне, Вовка, совсем плохо!
— Ничем помочь не могу! Ползи, как можешь, сам еле живой. Опять Ошуев по связи орет, что с той стороны высоты, под горкой бой идет. Срочно нужна помощь. Я налегке пойду с «Утесом» и ПК, все мешки тут бросим. И ты давай подгоняй остальных.
Володя, скрипя оставшимися здоровыми родными зубами о вставные железные, превозмогая себя, начал карабкаться на вершину. За ним смогли двинуться семеро: Мандресов, Свекольников с радиостанцией и пулеметчики. Взяли только оружие и боеприпасы. Рота лежала в грязи, тихонько стонала и выла. Я чувствовал, что мучительно умираю. Голову сцепило, словно стальным обручем, сердце то колотилось, то замирало. Все мышцы обмякли, стали дряблыми, как у старца. Превозмогая бессилие, я поднялся и огляделся: жалкие лица солдат. Некоторые пытались процедить эту мутную бурду сквозь марлю, но лучше она от этого не становилась.
— Царегородцев, хр… х… р… — прохрипел я злобно. — Ты, что, гад, гепатит хочешь слоновой дозой проглотить? Вылей эту дрянь!
Солдат посмотрел затравленно на меня, потом с тоской во взгляде на бурую жидкость и заплакал. Да, тяжело парню, всю жизнь прожившему где-то за Сыктывкаром, в этом пекле. Лицо его покрылось коростами и струбцинами, запаршивело от грязи и солнечных ожогов. Зимой он при плюс двадцати себя чувствовал хорошо, а сейчас прямо чахнет на глазах от изнурительного зноя. Два солдата лежали совсем без движений: у одного шла пена изо рта, у второго закатились зрачки, и он громко стонал.
— Медик! Медик, где ты? Авдеев! Бегом сюда! — заорал я на младшего сержанта, бредущего вдоль ручейка.
Тот повернул ко мне измученное лицо и, медленно передвигая ноги, начал приближаться.
— Давай скорее, промидол коли, что ли? Наверное, сердечный приступ у Ткаченко и Кайрымова, помогай быстрее.
Я взял у сержанта Фадеева радиостанцию и запросил КП полка:
— Нужна срочно помощь! В ручье пластом лежат одиннадцать наших «карандашей» и шесть «карандашей» Пыжа.
— Где Пыж? — спросил Ошуев. — Где остальное ваше хозяйство?
— Остальные поднимаются на задачу, а тут нужно срочно оказать помощь! Воды совсем нет, не иначе сдохнет кто-нибудь, в том числе и я.
Ко мне справа, из-за груды камней, подполз Пыж, бледный как полотно.
— Уф, вывернуло только что наизнанку. Какой-то ужас. Бросили в такое пекло без воды! У тебя есть что-нибудь попить?
— Коля, ни капли! У всей роты пустые фляжки. Медик, спасай скорее народ! — прохрипел я Авдееву. — Васинян, помоги санинструктору стащить этих двоих в ручеек!
Мы принялись поливать грязной жижей, лежащих без чувств солдат, и подтягивать к ручью. Сняли с них мешки, гимнастерки, тем временем с КП прибежал медик, прапорщик Сероиван, и еще один солдат-санинструктор.
— Что тут, товарищ лейтенант, кому плохо? — закричал прапорщик.
— Вот эти двое самые тяжелые.
— Авдеев, ты почему до сих пор пострадавшим не вколол кровезаменитель? — возмутился подоспевший Сероиван.
— Я, у меня, вообщем… — начал мекать молодой сержант-медик, бледнея все больше и больше.
— Сержант, что случилось? Объясни толком, — рявкнул прапорщик.
— Да вот, разбились бутылки с кровезаменителем, — тяжело вздохнул Авдеев.
— Как разбились? Что обе? — охнул Сероиван.
— Так точно.
— Ну-ка, покажи, что у тебя там, — потребовал прапорщик, а, порывшись в медицинской сумке, внимательно и строго посмотрел в глаза медбрата.
— Почему сумка сухая и осколков нет?
— Выпил урод, долбаный! П…рас, — зарычал Муталибов и ударил в челюсть Авдеева.
— Муталибов, а ну прекрати, — прохрипел я, чуть приподнимаясь от земли на локте. — Иди сюда, Авдеев! Присядь! В чем дело, где бутылки?
Сержант хлюпал разбитым носом и громко плакал, размазывая слезы по грязным щекам.
— Отвечай, подонок! Чего молчишь? — воскликнул я, собрав последние силы.
— Выпил, пить очень хотел, я не могу в такую жару, мне плохо, — принялся лепетать санинструктор. — Воды не было, а я чуть не умер от жажды.
— Сволочь ты, из-за тебя вон те мужики, лежащие без сознания, помереть могут.
— А разве лучше, чтобы я умер?
— Ах, ты, подонок, слюнтяй! — возмутился я. И, подогнув ногу, лягнул его пяткой в пах.
— У-у-у! — взвыл сержант.
— Ползи отсюда, гнида, помогай Сероивану и молись, чтобы никто не загнулся. Если хотя бы один умрет — под суд пойдешь. Пшел вон!
* * *
Черт, прав был «Бандера» Томилин, что когда он уйдет на дембель, то мы еще наплачемся без его чуткой медицинской заботы. Я тогда еще спросил: «И какой черт тебя, Степан, ярого «западенца», в Афган забросил?» А он мне ответил, что не черт, а глупость и жалость. Я, мол, в Ашхабадскую учебку попал с Украины, с группой земляков поездом ехали, хлопцы нажрались, и капитан, старший нашей команды, начал усих усмирять. «Получив пид глаз и по носу, он прямо взбеленился и сломал двоим парубкам челюсти. На капитана того через полгода, по окончанию учебки, эти байстрюки жалобу написали в военную прокуратуру. Дело закрутилось; двое стали пострадавшими, а десять пошли як свидетели. Тильки я и Сэмэн из третьей роты не захотели по судам шататься, клепать на офицера. Нормальный ведь капитан, ребята куражились, нас было много, а он не побоялся — усих успокоил. Конечно, бить и ломать челюсти не гарно, но и они ему два ребра тож зломили. Короче говоря, мы с Сэмэном в несознанку ударились, сказали, шо спали, зморило. Ну и нас в Кабул, а парубков в Туркмению дослуживать отправили. Вот так глупость и жалость, доброта, можно сказать, душевная привели к этим бесконечным адским мучениям, прохождению школы мужества и выживания. Я туточки з вами балакаю, а хлопчики усе, землячки, те давно горилку пьют во Львиве! Ох, и затоскуете без мене, як до дому уеду!
Вот и сбылось предсказание Степана, ему этот медбрат Авдеев сразу не понравился. Угадал в нем гнильцу, как в воду глядел!
* * *
Мне становилось все хуже и хуже, тошнило, голова кружилась, и я время от времени отключался. Когда приходил в сознание, мозг фиксировал суету вокруг лежащих солдат. К Сероивану присоединились полковые медики Дормидович и Ярко, с ними спустились два солдата из комендантского взвода, принесшие воду.
Вскоре ко мне подошел Муталибов с фляжкой воды. Я сделал три глубоких глотка и спросил:
— Гасан, сколько нам водички принесли?
— Двадцать литров в бурдюке и еще в двух резиновых сапогах от ОЗК.
— Хм…, по литру на нос, не густо. Она сейчас быстро разойдется.
— Да ее уже почти и нет. Отливали Таджибабаева, Кайрымова, Колесникова, Уразбаева, да и остальные совсем плохи. Даже Бодунов у камушка лежит, с трудом в себя приходит.
— Оставь фляжку и ступай, я сам водой с Игорем поделюсь. Полежав еще десять минут и почувствовав, что уже могу немного двигаться, я переползаниями и на четвереньках добрался до командира пулеметного взвода.
— Ну что, Игорь? Преешь?
— Почти умер. Ник, даже глубоко под землей в шахте не было так худо.
— Жара и какие-то непонятные запахи и влажность. Я весь мокрый и липкий, ужасно тошнит, — пожаловался я на недомогание.
— Тепловой удар, — прохрипел прапорщик. — Мы все получили тепловой удар, только разной степени тяжести. Главное, чтоб не помер кто-нибудь. Не знаешь, пулеметы затащили в гору?
— Да, вроде наши пулеметы стреляют. Попил? Отдай фляжку, пойду к Сережке Ветишину, вон он на склоне валяется вместе с клоуном Сомовым.
Собрав силы и глотнув воды еще пару раз, я поднялся по хребту метров на пятьдесят и упал рядом с командиром взвода.
— Ну что, сачок, лежишь, балдеешь? — спросил я у лейтенанта, глядя в его зелено-серое лицо.
— Лежу, но не балдею, а помираю. Ухи прошу! — и Серега слабо улыбнулся.
— Хрен тебе, а не уха! На, пей коктейль, вода с добавлением «аквасепта», «пантацида» и лимонной кислоты. Я всегда так делаю, это рецепт Ваньки Кавуна. Бурда, но говорят, что гепатита не будет, заразу убивает, а лимонная кислота, чтоб питье в рот полезло, а то эти пилюли очень уж хлоркой отдают и как будто сдобрены дустом.
— Ой, а я их никогда не растворяю в воде, так желудок и кишечник угробишь. Это действительно сплошная хлорка, не известно, из чего эти таблетки состоят, — жалобно простонал Ветишин. — Сил нет совсем никаких, скорее бы вечер! Проклятое солнце!
— Сережка, пойду к ручью, посмотрю, как там дела, а ты попей и Сомова угости.
Опираясь на автомат, я спустился к ручью к «стонущему лазарету», вокруг валялись пустые бутыли и ампулы, медики уже использовали весь кровезаменитель и промидол. Очухались не все, Уразбаева понесли наверх обратно на вертолетную площадку, чтобы отправить в госпиталь. Таджибабаев очень громко стонал, но он был такой большой, что его эвакуировать начмед не захотел. Решили, лучше постараться поставить на ноги на месте, чем всем умереть, неся его в гору. Вкололи промидол и последнюю порцию кровезаменителя, Дормидович хлопал по щекам, давал нюхать нашатырь еще и еще.
— Солдат, оживай, ты такой огромный, мы тебя не донесем! — воскликнул Сероиван.
— Плехо, очень нехорошо. Сапсем нехорошо, — жалостно ответил солдат.
— Ничего страшного, сейчас мы тебя еще водичкой польем, плащ-палатку растянем, будет тень, к вечеру будешь в норме, — успокоил его начмед.
Скрипя пылью на зубах и глотая налипший песок, Сероиван отпил из протянутой фляжки. С вершины вновь спустились два бойца с водой в бурдюках. Солдаты-водоносы принялись заполнять наши фляжки, по две каждому, чтоб на всех хватило. Я прилег на песок и спрятал голову в жалкое подобие тени, отбрасываемой от камня. Накрыл лицо снятым намоченным в ручье маскхалатом. Уф! Чуть не умер! Жизненные силы постепенно возвращались. Мысли восстанавливали свою стройность и ясность.
Чуть в стороне лежали и постанывали бойцы минометного расчета.
— Радионов! Ты уже ожил? Готов двигаться в гору? — спросил я хрипло.
— Нет еще. Полчаса или даже час необходимы для отдыха, — откликнулся слабым голосом лейтенант.
— А ты что опять желаешь принять участие в войне? — ухмыльнулся лежащий головой на мешке Бодунов. — Вовка только из госпиталя: сил много, дай человеку повоевать. И Мандресов очень энергичный, еще не измотанный, слышишь, как хорошо стреляет. Пулеметы почти не смолкают.
— Игорек, сам понимаешь, раз стрельба идет без перерыва, то у них скоро патроны кончатся. Нужно поднимать народ, некоторые уже ожили и сачкуют, — возразил я.
— Если сам очухался, то лезь в гору, а другим не мешай болеть. Какой же ты нудный и тошный, болеть мешаешь! — энергично возразил Игорь Бодунов.
— И полезу! Вот минут пятнадцать полежу и двинусь, но и тебя с собой прихвачу.
День давно перевалил за полдень. Я закрыл глаза и вновь провалился в забытье. Мерещилась какая-то дрянь, «духи» режут наших на горе. Думал, полежу чуть-чуть, а вышло на сорок минут. Очнулся из-за громкой перебранки Бодунова с сержантом Юревичем.
— Спустился за боеприпасами? Молодец! Вот, бери мешок и ступай обратно к пулемету. Что ты меня теребишь? Сколько осталось патронов? — ругался Бодунов.
— Ня билыие одной ленты у ПК, а «Утес» выстрялит еще разов восям-девять, — ответил зам, командира взвода. — Бильша нема.
— Неси патроны, Юрик, сейчас соберем ленты, и будем выбираться. Замполит рвется к вам на помощь, но что-то заснул, и вроде как желание пропало, — ухмыльнулся взводный.
— Не пропало, я ожил и чувствую, что полностью готов к движению. Альпинисты, подъем! Все встали! Идем, ползем, карабкаемся! — принялся я орать, чувствую, что голос полностью восстановился.
— Ну вот, Бодунов, болван горластый, разбудил замполита, дрыхнул себе лейтенант и нам не мешал. Не буди лихо, пока оно тихо! А теперь нас заставит ползти в гору, — вздохнул лежащий навзничь Ветишин.
— Игорь, все, вставай, хорош сачковать, цепляй на спину АГС и пойдем, — сказал я, довольный реакцией Ветишина на мое пробуждение. — И ты, вставай, Радионов! Родимый, мы что зря твои мины несем, пошли стрелять из миномета. Дорогой, поднимай «трубочистов», пусть тащат свою трубу на вершину!
Понемногу «царство мертвых» пришло в движение. Солдаты, ругаясь и матерясь, собрали вещи и тронулись в путь.
Довольно крутой подъем одолели за полчаса и к шести вечера практически все выползли.
Взбодрившийся Бодунов даже успел расстрелять запас гранат из АГСа по уходящим из кишлака «духам».
— Ник, ты чего так хреново себя ведешь? — насмешливо спросил Сбитнев. — Такой опытный воин и издох! Не ожидал, не ожидал. Падаешь в моих глазах! Я тут воюю почти в одиночестве, а взводные у ручья прохлаждаются.
— Зато с тобой вон какой джигит с Кавказа! Правильно, Сашка? — отмахнулся я от упрека и похлопал по плечу взводного.
Мандресов криво усмехнулся в ответ и продолжал нервно курить мятую-перемятую сигарету. Руки его сильно дрожали, в первый раз попал в горы, и сразу бой с «духами».
— Понимаешь, Володя, как обухом по башке дало, и словно через центрифугу пропустили. Кости ломят, перекрутило мне все мышцы, думал, помру. Это же надо, сволочи, послали роту без воды в такую адскую жару. У меня лишь на донышке в одной фляжке было грамм сто и все. Хорошо, никто не умер.
— Как там Уразбаев и Таджибабаев? — поинтересовался командир роты.
— Уразбаев был совсем плох, на КП, когда понесли, был прямо серый, лицо почти землистое. А Таджибабаева в чувство привели, думаю, минут через двадцать подойдет, ему Алимов помогает пулемет нести, — ответил я.
— Только начали операцию, а рота уже редеет, — вздохнул Володя.
— Ну, а как ты тут, какие результаты дневной перестрелки? — спросил я ротного.
— Да вон, у того дувала, ближайшего к дороге, лежит три или четыре тела. Это из своих ПК Мурзаилов с Зибоевым достали. Молодцы братья-мусульмане! Пора сержантами делать, — улыбнулся Володя и продолжил рассказ:
— Арамов со своим взводом, зажал в ущелье каких-то наемников, негров-арабов, человек десять завалили. Утром разведка спустится, разберется, кто такие и сколько их валяется. Сейчас начнется артобстрел долины, и целую ночь в небе будут «факелы» вешать, чтоб «духи» отомстить в темноте к нам не полезли.
— Я думаю, они теперь далеко драпанут, пока мы не уйдем, не вернутся. Они же не ожидали, что их обложит армия со всех сторон. Тут — «край непуганых дураков»! Наверное, оттого они в открытый бой вступили с сидящими сверху «шурави», что воевать не привыкли. А только грабить обучены. Обычно опытные «духи» стараются, чтобы было наоборот. Предпочитают сидеть выше нас.
— А в этот раз не получилось! Мы их топтали и с грязью смешивали, — криво ухмыльнулся Володя. — Что ожил, замполит? Или не совсем? Воды принес командиру?
— Принес, правда, не тебе, а исключительно для себя, но, учитывая твои сегодняшние заслуги, выделю вам с Мандресовым полфляжки на двоих, — ответил я.
— Почему так мало? — возмутился ротный.
— А ты как хотел, чтоб я себе половину оставил, а вам полную? Не жирно? — размышлял я вслух. — Ну ладно, пользуйтесь моей добротой, пейте на здоровье.
Солнце быстро опустилось за горный хребет, и воздух из огненной смеси стал вполне «употребим». Голова еще болела, но тело теперь достаточно хорошо подчинялось командам моего мозга. Я достал три банки с паштетом и стограммовую с яблочным соком. Отпразднуем окончание этого тяжелого дня.
— Как ты, Ники? Жить будешь? Очень тяжело? — участливо спросил Володя.
— Сейчас уже почти чувствую себя человеком, а часа три назад ощущал, что становлюсь шашлыком, суп-набором и бульоном одновременно. Мозги почти закипели в кровяном соусе. Веришь, мочи в организме совсем нет, выпарилась через кожу, отсутствует. А ведь я недавно две литровые фляжки выпил! В глазах помутилось, ни черта не соображал, думал, скончаюсь. Но оклемался. Сероиван сказал, это был тепловой удар, но не в самой тяжелой форме. А вот некоторым очень сильно досталось, особенно Уразбаеву. Жалко, хороший узбеченок пришел с пополнением. А что же день завтрашний нам принесет?
— Завтра будет отдых. По плану — лежим и балдеем, а разведка пойдет вниз, прочешет руины. Давай, угощу тебя соком, а то вид у тебя никудышный, болезненный, витамины, может, оживят, — хмыкнул Сбитнев и крикнул:
— Саня, иди к нам, третьим будешь.
Рядом с нами молча присел поужинать Мандресов. Взводный был растерян и задумчив. Он автоматически ковырялся ложкой в банке, проглатывал еду, жевал, но в мыслях был где-то далеко.
— Ну что, Сашек, как тебе первый бой? Как война? — спросил Володя. — Давай закурим вдвоем хабарик, а то замполит парень не компанейский, старовер какой-то. Не курит, гад, почти не пьет и баб не…
— Зря ты так обо мне. Все тобою перечисленное, кроме курения, хорошее занятие, но в меру. А никотин ни уму, ни сердцу, я — что паровоз, чтобы дымить? — огрызнулся я.
— Ни хрена ты не понимаешь в прелестях жизни. Сесть на камень, затянуться сигареткой, вкусной, красота! Выдохнуть несколько колец дыма ртом, пустить красивые клубы через нос — это искусство. А как становится легко, нервы успокаиваются, тело расслабляется, — нравоучительно принялся выговаривать Сбитнев.
Мандресов кивал головой в его поддержку.
— Был бы хорошим человеком, получал бы сигареты на складе и нам отдавал, — уже сердито закончил Володя.
— Да пошли вы к черту, «табашники». Я посмотрю на ваш кайф, через пару недель, когда эта зараза у вас закончится. Вот это будет радость для моей души, бальзам сердцу! Все хватит трепаться! Вы можете хоть до утра дымить, а мой ослабевший организм требует восстановления, сонотерапии.
* * *
Утром мы с Володей сидели у обрыва и пили чай с последними галетами и разговаривали о том, о сем: что происходит в ущелье, о бестолковости планов командования, о домашних, о детях. Внизу дымился раздолбленный кишлак, а по тропе вдоль горной и бурной речушки шли разведчики. Вначале прошла разведка дивизии, затем наша разведка и в замыкании Пыж со своими тяжело нагруженными «архаровцами». Весь его взвод — это десять человек. Солдаты медленно и осторожно двигались след в след, вплотную друг к другу.
Тропа возвышалась над бурной рекой метра на три и резко обрывалась у воды. Внезапно дорога, по которой они шли, казавшаяся надежной, обвалилась в нескольких местах, и в быстрый горный поток посыпались нагруженные солдаты. Четверых бойцов, цепляющихся за край выступа, успели подхватить за руки товарищи, а трое упали и закувыркались в ледяной воде. Пару раз то голова, то ноги появились среди брызг и совсем исчезли. Автомат, бронежилет, каска, мешок, ленты, гранатомет все это навешано на каждого и пристегнуто, сразу не сбросишь. Моментально наглотались воды, вот и ушли ко дну. Несколько солдат бежали вдоль берега еще метров сто, но никто не вынырнул, а быстрое течение не оставило ребятам никаких шансов спастись. Оказалось, в этом месте речушка подмыла песчаный берег, дорога метра на полтора зависла над рекой и не выдержала веса идущих. Все могло обрушиться вчера, час назад, пять минут назад, через полчаса. Не под этой группой, так под другой. Или под духами. Но гибель выпала именно разведчикам. Погиб один солдат из взвода Пыжа и два разведчика разведроты полка. Поиски по руслу до самого захода солнца, но эти усилия не дали никаких результатов. Командование впало в прострацию, и всех оставили на своих местах на три дня без передвижений, а затем вывезли на вертолетах в Поли-Хумри.
* * *
Мы шли по тропе, а на изгибе ручья, на мелководье в камнях лежали тела мятежников. Набегающая мелкая волна шевелила их волосы и бороды, качала руки и ноги, казалось, что они прилегли отдохнуть, спасаясь от изнурительного зноя. Правда, некоторые «охлаждались» лицом вниз, целиком скрывшись в воде. Вот так же и наших утонувших солдат где-нибудь выбросит на отмель или прибьет к валунам, и вряд ли кто похоронит по-людски.
Начала работать комиссия особого отдела армии. Показания, объяснительные, докладные записки, рапорта. Не изъявлял ли кто из утонувших желания дезертировать, перейти на сторону «духов». Тела не найдены, значит, без вести пропавшие. Закрутилась бюрократическая карусель с всякими домыслами вокруг человеческой трагедии. Появились проблемы с похоронами, оповещением родных и донесением в вышестоящие штабы.
Погибли и вроде не погибли. По крайней мере, на бумаге «без вести пропавшие» — этот ярлык, отдает душком «сталинизма» и перекликается с другим пережитком той эпохи «враг народа»
Обзовут «без вести пропавшим» и словно грязью перепачкают твое имя!
* * *
Вновь горы, опять прочесывание кишлаков, поиски складов с боеприпасами и оружием, разминирование, минирование. Два дня работы и новая задача. Володя перенес на свою карту точки десантирования с карты Лонгинова. Затем быстро сложил ее в боковой карман мешка. Планшеты, как в кинофильмах о войне, никто не носит — не удобно, без того все висит и болтается.
Прилетела первая группа вертолетов и в авангарде отправилась третья рота и разведвзвод. Третьей — сам бог велел идти впереди всех, как никак горнострелковая рота, любимчики Лонгинова. Горная новенькая экипировка, полный комплект офицеров обученных скалолазанью.
Внезапно налетевший порыв ветра быстро покатил полупустой рюкзак Сбитнева на край площадки. В нем, кроме спального мешка и карты, ничего не было. Паек съели, воду выпили, а запасом гранат и патронов Вовка себя отягощать не стал, все в нагруднике. Рюкзак быстро подкатился к обрыву, чуть задержался, и новая волна воздушного потока от винтов очередного вертолета швырнула его вниз, в глубокое ущелье. Ротный захлопал глазами, громко и витиевато выругался и, швырнув панаму на землю, в гневе ее растоптал. Я подошел к краю и взглянул вниз: рюкзак летел и подпрыгивал на каменных уступах. Катился, катился, и наконец, остановился на самом дне. Спуститься за ним пришлось бы метров на триста вниз, а затем нужно еще с ним возвращаться. Присоединившийся ко мне Сбитнев почесал затылок и зло заорал на Сашку Фадеева:
— Сержант, ну чего думаешь? Кто мой связист и ординарец, ты или не ты? Почему не подхватил рюкзак? Теперь дуй вниз за ним! Не успеешь, улетим без тебя, поэтому торопись! Оружие и шмотки оставь тут. Бегом!
Сержант, матерясь на чем свет стоит, принялся спускаться вниз, а подскочивший к нам Лонгинов стал ругаться:
— Какого черта Вы туда сержанта отправили? Что из-за Вас десантирование задерживать? На кой хрен этот пустой мешок сдался, Сбитнев?
— Мешок, может, и не нужен, но там карта лежит в боковом кармане, на ней и кодировка и задачи обозначены, — ответил хмуро Володя.
— Товарищ старший лейтенант! Я просто поражен! Вы что себе позволяете? Утрата секретного документа в ходе боевых действий! На территории противника! Как прикажете докладывать? То они «подствольник» прое…ут, то карту! — взбеленился Бронежилет.
— Чего докладывать, чего шуметь? Полчаса — и сержант вернется, он шустрый, — ответил за Володю я.
— Замполит, тебя никто не спрашивает, не вмешивайтесь. Вы хотя бы видели, куда он упал? — продолжал злобствовать Семен Николаевич.
— Мы видим, и сержант видит. Сейчас он почти у цели, я сам с ним последним вертолетом вернусь, — успокаивающе ответил Володя.
— Ну-ну, не успеете, будете с Фадеевым вдвоем пешком по горам возвращаться, — высокомерным тоном закончил разнос Лонгинов и удалился.
— Черт, какая-то невезуха! — вздохнул Сбитнев, и мы принялись ждать возвращения Сашки, склонясь над обрывом.
* * *
Вертолеты кружили над ущельем, выгружая одну за другой группы пехоты. Горная греда была с острыми вершинами, скалистая, с глубокими, крутыми обрывами. Ветер не позволял приземляться винтокрылым машинам. Поэтому вертушки зависали на краю узенькой площадки в двух-трех шагах от обрыва, а солдаты с высоты трех метров прыгали вниз и отбегали в сторону подальше от работающих винтов.
Я прильнул к иллюминатору и наблюдал высадку второго взвода, следующие мы. Вот «борт» завис над узеньким плато, и солдаты по моей команде принялись десантироваться. Вертолет трясся, словно в горячке, и борттехник всех торопил и выталкивал в люк. Шедший впереди сержант с воплем вывалился вниз и еле-еле удержался на краю обрыва, вцепившись растопыренными пальцами в землю.
Летчик толкнул меня в спину, я сделал шаг вперед, но, взглянув вниз, вернул ногу обратно в вертолет и отпрянул назад, отталкивая «бортача».
— Ты куда, козел долбанный, меня толкаешь? В пропасть? Я тебе что «Карлсон» что ли? У меня что в заднице пропеллер? — начал ругаться я на него.
— Прыгай, солдат, — заорал вертолетчик. — Быстрее выпрыгивай, а то мы улетаем.
— Пошел ты на х…! Я лейтенант, а не солдат! И посмотри, куда ты меня толкаешь!
Борттехник, держась за края люка, взглянул вниз и заматерился. Прижав к горлу ларингофон, по радиосвязи начал давать указания пилоту.
— Извини, брат, ветром чуть-чуть отнесло. Прости, что так получилось. Не обижайся и не сердись!
— Если бы ты меня еще сильнее в спину толкнул, то извинялся бы и говорил свое «прости» моему изуродованному трупу. Я же не олимпийский чемпион Валерий Санеев с загруженым мешком и оружием на три метра вперед прыгать!
— Виноваты, виноваты, но и метеоусловия неважные, что поделать, сносит в сторону, да и пилот молодой, неопытный. Ну все, уже вернулись обратно, сейчас над плато, скорее прыгай.
Я опять осторожно выглянул площадка прямо подо мной.
— Смотри, не загуби кого другого, — крикнул я ему, еще раз оглядевшись. — Головой думать надо, прежде чем выталкивать!
Летчик больше в спину пихать не стал, поэтому я мягко упал на четвереньки и уполз по булыжникам в сторону, подальше от пыльного вихря, вызываемого винтами.
Закрепились, осмотрелись, обстреляли кишлак в долине, «духи» нам ответили тем же. Все, как всегда на войне, обыденно до безобразия: кровь, огонь, смерть.
Мы играли в карты, лежа в просторном укрытии: я, Сбитнев и минометчик Радионов. Хорошее «духовское» укрепление с толстыми стенами, превратилось на неделю в укромное, комфортабельное жилище — век бы в таком сидели и не уходили. Тем временем по радиосвязи творилось что-то странное. Командир дивизии уточнял у разведроты и взвода Пыжа, заходили ли они в такой-то квадрат, а точнее кишлак в этом квадрате согласно кодировке на карте.
Разведчики, чувствуя какой-то подвох, мялись и докладывали что-то несвязное. Комдив кипел и негодовал. Эти переговоры то прерывались, то возобновлялись. Командир разведроты капитан-десантник, по фамилии Ардзинба, недавно принял должность, но дров уже наломал немало! По его вине погиб и Петя Турецкий и солдаты. Теперь он сильно нервничал и суетился.
Расспросы комдива закончились и начались переговоры с разведчиками по очереди: на радиосвязь выходили то особисты, то начальник политотдела, то зам. командарма. Ошуев полчаса Ардзинбу расспрашивал, что-то пытался уяснить для себя лично. Что там стряслось? Непонятно… Внезапно операцию по прочесыванию прекратили, можно сказать, оборвали как песню, на полуслове. Пехоту вернули с гор вертолетами к технике, и возня вокруг разведки продолжилась. Командиров частей собрали на совещание, а когда из кунга Ошуева вернулся Лонгинов, ситуация прояснилось.
Кто-то изнасиловал аборигенку. Совсем молоденькая девчонка, лет шестнадцати, оказалась дочкой то ли вождя, то ли старейшины, то ли представителя местной власти. Да ее и не один «попользовал», а вдвоем. Назревал крупный скандал. В афганских частях забурлило недовольство действиями союзников — «шурави». «Зеленые» могли выйти из-под контроля, а это — срыв спланированной Генштабом грандиозной операции. В широком поле выстроили всех, кто был в кишлачной зоне: разведчиков, несколько рот десантников, роту спецназа. Вдоль строя прошла женщина в парандже и указала на двоих солдат-насильников.
Черт! Один — чеченец, другой — русский, и оба из нашей полковой разведроты. С демонстрационного показа вернулся бледный и взмокший Пыж.
— Мужики, я был в предынфарктном состоянии! Девица минут десять разглядывала взвод. Ну, думаю, хана: кто-то из моих. Нет. Нашла обоих парней у Ардзинбы. Вовка, ты с ним подружился, иди, успокаивай, посочувствуй капитану.
— Что теперь с ними будет? — поинтересовался Володя.
— А хрен его знает. Обоих забрали на гауптвахту в Кундуз, а самого командира роты полковник Баринов минут пятнадцать колотил. Но его недавно назначили, с него как с гуся вода, молодого взводного, вместо погибшего Турецкого тоже недавно прислали. Пострадают старшина и замполит роты. Думаю, и Ардзинбу все равно позже снимут или переведут куда-нибудь.
— Неприятная история, — задумчиво произнес я, шокированный этими новостями. — Хороши интернационалисты!
— Ну что ж, в Афгане никто его не расстреляет. Выговор! А выговор — это не триппер, это даже совсем безболезненно. Раз и все. Не больно. Выговор получить немного неприятно, но не смертельно, — ухмыльнулся Сбитнев.
* * *
Время обеда, и мы двинулись к полевой кухне, рассказывая, друг другу анекдоты и различные байки, но на душе было гадко.
В раскрытом десантном отделении БМП разведвзвода на сидении, лежало несколько книжек, они-то и привлекли мое внимание. Что у нас тут есть интересного? Бондарев «Батальоны просят огня» — когда-то читал. Симонов «Живые и мертвые» — купил в прошлом месяце всю трилогию. Еще всякий мусор из любимых властью и обласканных партийных писателей в стиле соцреализма, скучища одна. Что-то из ЖЗЛ, книжка о командармах, героях гражданской войны. Ладно, свистну сборник морских повестей Конецкого, будет время в горах, почитаю.
За столом сидела теплая компания, состоящая из Мелещенко, Афони, Пыжа, Луки, Шкурдюка и Габулова. Все посмеивались над незадачливым Миколой, который что-то говорил неласковое в наш со Сбитневым адрес.
— Ну, шо, Микола, ты тут опять воду на мельницу империализма льешь, всякие козни замышляешь? Какие претензии к первой роте? — сразу взял «быка за рога» Володя. — Будем продолжать вести интеллектуальные беседы, возобновим тест на тупость?
— Возобновим, но только теперь моя очередь, я буду пытать твоего зама! А то Никифор очень уж умничает. Так и я могу подготовить десяток вопросов и задач, да умным и образованным себя показать, — ухмыльнулся Мелещенко.
— Начинай, спрашивай, эрудит ты наш. Только уговор: все по гуманитарному профилю. С чего начнем? — решительно ответил я.
— Кто написал «Гранатовый браслет» и «Князь Серебряный»? — хитро улыбаясь, спросил Мелещенко.
— «Гранатовый браслет» — Куприн, а «Князя Серебряного» — Толстой, — ответил я. — А на засыпку встречный вопрос тебе, Николай, а который Толстой автор книги?
— Алексей Николаевич, — ухмыльнулся Мелещенко.
— А вот и ошибся, Алексей Константинович! — поправил я.
— Стыдно такому умнику отчество выдающегося советского писателя не знать, — язвительно начал Мелещенко, но я его тут же оборвал.
— Николаша! Что б ты был в курсе, Алексей Константинович и Алексей Николаевич — это разные писатели и жили в разные времена. Известный русский писатель Алексей Константинович и есть автор «Князя Серебряного», как и соавтор «Козьмы Пруткова». «Козьма Прутков» — это как раз про тебя и для тебя, изучай!
Вовка Сбитнев покатывался со смеху, Лука и Афоня откровенно издевательски громко ржали.
— Колян! С литературой ты не в ладах, я тебе гарантирую разгром. Давай к истории, — остановил я Мелещенко.
— Ну, к истории так к истории. Ответь мне: кто командовал фронтами Красной Армии в гражданскую войну?
— Это легко: Каменев, Вацетис, Тухачевский, Егоров, Сытин, Славен, Гиттис. М-м-м…, кто еще? Шорин, Смилга, Антонов-Овсеенко. М-м… Может, кого и забыл двух-трех, но вроде бы все. А фронта: Западный, Северный, Южный, Юго-Западный, Украинский, Восточный, Туркестанский, Кавказский. О, еще и Урало-Оренбургский!
— Я даже догадываюсь, откуда ты это про гражданскую войну вопросы задаешь! Вон стоит моя броня, в десанте лежит брошюрка, я ее у Ростовцева перед рейдом в ленкомнате слямзил с бойцами политзанятия проводить. А сегодня наблюдал, что ты ее листал перед тем, как сюда подойти, — ухмыльнулся разведчик Пыж. — И Ростовцев с ней, видно, тоже знаком…
Все сидящие за столом покатывались от смеха, громко смеяться уже не мог никто.
Николай встал, злобно обозвал нас «долбое…», и что-то бурча себе под нос, удалился.
— Ну, вот и поговорили, — ухмыльнулся Ветишин. — Закончилось тестирование Николашки. Больше претензий на интеллектуальность он предъявлять не будет. Раз сельпо, значит сельпо.
