ЗАПИСКИ РАЗГИЛЬДЯЯ

1

Истошный вопль дневального «Рота, подъем!.. Тревога!» сорвал солдат с постелей. Толкаясь в узких межкроватных проходах, чуть не сталкиваясь лбами — койки-то стоят в два яруса, — мы лихорадочно натянули обмундирование и, на ходу застегивая брюки, рванули к выходу. Не дай бог опоздать на построение! Старшина потом три шкуры сдерет.

Через минуту рота уже стояла перед казармой. В самом помещении, узком и длинном, не было места для построения в две шеренги восьмидесяти гавриков, составляющих нашу славную воздушно-десантную роту, которая, несмотря на присвоенный ей первый порядковый номер, считалась в полку самой недисциплинированной.

Я пристроился на левом фланге, потому как при своих ста семидесяти считался недомерком. Меньше меня был, пожалуй, лишь Левка Арончик. Не знаю, почему его определили в десантуру — ни габаритами, ни мощью мускулов он не отличался, поэтому его все обижали, что было несправедливо: парень оказался добрым, доверчивым. Пришлось взять его под свою опеку.

Стояла непроглядная темень. Как у негра в… одном месте, сказал бы наш ротный острослов Виталька Букет, всегда изъясняющийся довольно «изысканно». Я взглянул на часы. Бог мой, три часа ночи. И зачем нас подняли в такую рань? Учений вроде не предвиделось. Мы готовились к отправке в Чечню, где разворачивалась контртеррористическая операция. Слухи об этом ходили уже недели две, а недавно получили подтверждение. Роту доукомплектовали личным составом, на склады начали подвозить оружие и боеприпасы, да и офицеры, не стесняясь, вслух заговорили о том же. Для рядовых в портянках все стало предельно ясно: скоро в путь!

Кое-чему нас успели обучить. Прошли курс молодого бойца, обкатку танками, несколько раз побывали на стрельбище и знали уже, как на спусковой крючок нажимать. Но какие из нас получились на данный момент воины, трудно себе представить. Восемнадцати-девятнадцатилетние пацаны не имели ни сноровки, ни закалки. Что они смогут? «Мама» кричать, когда прижмет? Даже грамотно бросить гранату или пальнуть из подствольника по цели по-настоящему не умели. Обучали-то нас в основном на пальцах, боеприпасы экономили. Денег на это, как и на все остальное, не было.

Я, правда, был исключением. Мне стукнуло двадцать пять, но это особая статья. Два года удавалось славно косить от армии, да еще два курса в институте, где была военная кафедра, успел прозаниматься…

— Ты не знаешь, Костя, зачем нас подняли в такую рань? — тихо спросил стоящий справа от меня Арончик.

— ЧП стряслось грандиозное! — вместо меня ответил Букет, услышавший Левкин вопрос. — Ротный рвет и мечет.

Помимо того что Виталька считался острословом, он числился еще и всезнайкой, что было отчасти верным. Он любил совать нос в каждую дырку и часто узнавал новости раньше всех. Фамилия парня была Букетов, но ее, наверное, не помнил даже старшина роты. Все звали его Букетом, на что тот охотно откликался.

Виталька был на сантиметр выше меня, поэтому и стоял в строю левее рядового Иванцова. А если уж представляться по полной программе, то зовут меня Константин Данилович Иванцов, одна тысяча девятьсот восемьдесят затертого года рождения.

— Что же произошло? — не унимался Арончик. Он был дотошный малый, всегда и во всем старавшийся докопаться до сути.

— Валет драпанул с губы, черт бы его побрал, — пробубнил Виталька, — а мы теперь отдувайся.

Валетом в роте звали Жорку Вышневца — из-за его пристрастия к картам. Он ко всем приставал с просьбой сыграть в «двадцать одно» или «козла», на худой конец в «подкидного», только непременно на интерес. К картам Вышневец пристрастился на зоне. Он уже отсидел два года за грабеж и, как малолетка, был выпущен досрочно. В прежние времена его к десантным войскам не подпустили бы и на пушечный выстрел, а теперь гребут в армию всех без разбора. Отлавливают ребят призывного возраста на улице, как это сделали со мной, и могут прислать в часть кого угодно, даже наркомана или дебила, которых через пару месяцев все равно придется увольнять.

Жорка залетел на губу, похоже, надолго. Ему грозил дисбат, если не больше. Дело в том, что три дня назад капитан Боярышников случайно обнаружил у него под матрацем пистолет Макарова, аккуратно завернутый в промасленную тряпочку и явно приготовленный для транспортировки. У ротного глаза полезли на лоб от такой находки. В полку поднялся шум: откуда у солдата оружие? Как могло попасть к нему?.. Кто только ни пытал Валета — и особист, и комбат, и начальник штаба, — Вышневец молчал, как партизан на допросе. Дошло до бати, но даже Гривцову — а командир полка у нас самая авторитетная личность — Валет ничего не сказал, и тот с ходу отправил его на гауптвахту, приказав провести самое тщательное дознание…

Раздалась команда «смирно», и перед строем роты вышел капитан Боярышников. Худощавое с впалыми щеками неулыбчивое лицо его было свирепым. В свете фонаря, стоявшего у казармы, светлые глаза ротного были темны, как омуты.

— Позор! — прохрипел он простуженным басом. — Пятно на всю роту! Подследственный рядовой Вышневец, убив часового, бежал с гауптвахты и дезертировал.

Кто-то из солдат ахнул, по строю прокатился возмущенный гул.

— Вижу, вы разделяете мое негодование, товарищи десантники! — еще громче и злее прокашлял Боярышников.

— Шкуру с него спустить треба! — не выдержав, гневно крикнул стоящий позади капитана Сом — так все мы звали старшину роты прапорщика Ивана Сомянина. Он даже внешне походил на эту рыбу: фигура плоская и широкая, руки короткие, как плавники, а лицо бульдожье, с длинными усами и белесыми глазами навыкат. Мужик он был свирепый, спуску никому не давал. Влепить пару нарядов вне очереди солдату за малейшую провинность для него было раз плюнуть. По возрасту Сом в отцы нам годился: ему было под сорок, по нашим меркам старик.

Сзади, урча и подвывая, подкатили три грузовика.

— Едем ловить этого гада, мать его!.. — прорычал ротный. — Будем прочесывать лес к северу от расположения части. Наиболее вероятно, что Валет рванул именно туда.

Боярышников сам не заметил, как назвал Вышневца по кличке, чего прежде не делал. В разговорах с подчиненными он всегда был сух, корректен и строго официален, матерок допускал лишь в крайних случаях.

— Беглец вооружен, — предупредил Сом, раздавая патроны. — Подонок прихватил автомат убитого часового и в случае чего…

Он не закончил фразы, но мы прекрасно поняли, что старшина имел в виду. Валет, не задумываясь, если ему наступят на хвост, откроет пальбу по своим.

«МАЗы», конечно, машины большегрузные, но и в роте народу много. Вдобавок нам придали еще взвод связи батальона, чтобы фронт прочески леса был пошире, так что в кузовах нас набилось как сельдей в бочке. Сидели впритык, зажав автоматы между колен, зато не так трясло. Проселочные дороги в округе, как, впрочем, по всей России, отвратительные. Ухабы и рытвины попадаются такие глубокие, что колеса ныряют в них по самые оси. В такой момент рта не раскрывай — вмиг язык прикусишь, однако Букета это не остановило. Первостатейный болтун, он, клацая зубами, громко возмущался:

— Какой же сволочью надо быть, чтобы своего же брата-солдатика пришить ни за что ни про что. Дерьмо собачье!..

— А то ты его не знаешь, — пискнул Арончик. — Валет на все способен!

— Да уж, редкий гад, — прогудел сидящий напротив сержант Андрей Зарубин. — Я все время ждал от него какой-нибудь подлянки.

Наш командир отделения был здоровенным сельским парнем, умевшим махать пудовыми кулаками и тоже, как Сом, не дававший никому спуску, особенно «карасям» — начинающим служить первогодкам.

Но и он, как я давно заметил, опасался Вышневца и никогда на него не наезжал, даже в наряд редко ставил.

Мы ехали уже, наверное, полчаса. Неугомонный Букет по этому поводу не преминул заметить, что далеконько, мол, удрапал, судя по всему, этот мерзавец. И тут машины встали, да так резко, что не ожидавший этого Арончик пребольно боднул меня кумполом в подбородок.

— Прости, Костенька, — пробормотал Лева.

— Поаккуратней надо быть, — буркнул я, потирая пальцами ушибленную скулу. — Так и покалечить недолго…

По команде «Выходи!» мы высыпали из кузовов и сгрудились возле машин. Было еще довольно темно, но небо на востоке заметно светлело. Взводные развели нас по направлениям, указанным капитаном Боярышниковым. Вытянувшись в цепь, довольно пока густую, чтобы можно было разглядеть соседей справа и слева, мы осторожно двинулись по лесу.

Минут через двадцать откуда-то вынырнул ротный, сказал, что справа скоро будет просека. Она свежевспахана. Не исключено, что беглец оставил там следы, поэтому смотреть особенно внимательно.

Вскоре мы действительно вышли на широкую просеку, на которой лежали столбы. Очевидно, здесь собирались ставить высоковольтную линию электропередачи. Но сколь тщательно мы ни обследовали здесь землю, никаких следов не обнаружили.

— Ускорить движение! — скомандовал Боярышников.

Рассвело уже настолько, что стали видны кусты между деревьями, о которые мы то и дело спотыкались, и глубокие впадины, куда можно было запросто загреметь и трахнуться башкой о какой-нибудь пень.

Прошло еще около часа. Поиск продолжался, но ни малейших признаков беглеца обнаружить не удавалось. И вдруг!.. Когда мы вышли к ручью с заболоченными берегами, заросшими камышом и осокой, Зарубин остановился и закричал:

— Сюда все! Есть! Тут он был, глядите!

Мы бросились к сержанту. На топком берегу ручья отчетливо выделялся длинный след и рядом широкие вмятины.

— Точно, — прогудел Сом, подошедший вслед за ротным. — Тут он шлепанулся. Видите вмятинку? — показал старшина на овальную ямку. — Це ж явно от автоматного приклада. Он як вставал, на оружие опирался. — В речи прапорщика частенько проскальзывали украинизмы. Сомянин хоть и был чистопородным русаком, но родился и вырос на Полтавщине.

— Не знал прежде за тобой способностей следопыта, Иван Прокофьевич, — усмехнулся Боярышников, — но, по-видимому, ты прав.

Он поглядел на компас, надетый, как часы, только на правую руку, и сказал, что направление беглеца угадано точно. Теперь важно поскорее выйти к железнодорожной станции, находящейся в десяти километрах отсюда.

— Мы его еще догоним, товарищ капитан, — заметил Зарубин, — только пошустрее нам надо…

— Именно пошустрее, сержант, — отозвался ротный. — Вперед, товарищи, далеко уйти он не мог.

Следующие минут сорок мы бежали рысью. Дышать стало тяжело, гимнастерка взмокла от пота. Местность постепенно повышалась, и двигаться пришлось практически в гору. Внезапно лес кончился, перед нами открылась широченная поляна, покрытая высокой травой и редким чахлым кустарником. Но едва мы выскочили на открытое пространство и остановились на минуту передохнуть, как раздался дробный стук, который не спутаешь ни с каким другим. Это была автоматная очередь — одна, за ней другая.

— Вот он! — крикнул Зарубин, падая и срывая с плеча автомат. — Догнали сволочугу!

— Ложись! — скомандовал ротный. — Огня не открывать! Надо взять его живым!

Мы залегли, готовые в любую секунду прошить огнем всю опушку леса. Так и хотелось нажать на спусковой крючок и стрелять, стрелять, пока эта мразь не будет изрешечена пулями. Пожалуй, у меня впервые появилось такое жгучее чувство ненависти. Встреться мы сейчас с Валетом один на один, я бы, не задумываясь, всадил в него автоматную очередь. Это ж надо — открыть огонь по своим товарищам!

Солдаты лежали, готовые ко всему: и к броску вперед, и к немедленному обстрелу леса, где засел Валет, но новых очередей оттуда не последовало.

— Экономит патроны, гад, — смачно сплюнув, сказал лежащий рядом со мной Зарубин. — Их у него не так уж густо. Ждет, наверное, когда поднимемся.

— По-пластунски вперед! — приказал Боярышников и первым двинулся к лесу, не поднимая ни головы, ни зада. Действовал он очень ловко, извивался ужом. Лишь по шевелению травы можно было издали догадаться, что кто-то ползет.

Мы последовали его примеру. Не с такой сноровкой, конечно, но ползли довольно быстро, хотя давалось это, прямо надо сказать, с большим трудом. Однако выстрелов со стороны опушки леса больше не раздавалось.

— Товарищ капитан, — окликнул ротного старшина, — сволота наверняка лишь перелякать нас хотела, а сам вже смылся. — Сом приподнялся, намереваясь вскочить, но Боярышников остановил его повелительным окриком:

— Лежать! Хочешь, прапорщик, пулю словить? Не хватает нам еще потерь, с меня ведь голову снимут. Двигаться только по-пластунски!..

Так мы на брюхе и пропахали эту поляну. Лишь когда очутились среди деревьев, ротный разрешил встать. В лесу не раздавалось ни единого постороннего звука, только мирно чирикали птицы да слабо гудели трогаемые ветром вершины разлапистых сосен.

— Ось я и говорил, пугал он нас, чтоб время выиграть, — с досадой сказал старшина. — Теперь его и след простыл.

— Ладно тебе каркать, Иван Прокофьевич, — прикрикнул на него ротный. — Короткий перекур — и вперед, да поживее!

Дальше лес пошел гуще, и был он каким-то диким. Кроны деревьев тесно переплелись, образовав сплошную зеленую крышу. Сквозь колючий кустарник продираться было трудно, темп движения, естественно, замедлился. Ладони были исколоты ветвями жимолости и боярышника. Заросли приходилось раздвигать руками, отчего они зудели, точно обожженные.

Солнце поднялось довольно высоко над лесом, когда мы вышли наконец к железной дороге, ни разу больше не наткнувшись на следы беглеца. Когда же и на станции сказали, что никто из посторонних тут не появлялся, стало ясно: Валет сумел-таки уйти от погони. Как ему это удалось, куда он мог деться, трудно было сказать.

— Як сквозь землю провалился! — в сердцах пробубнил Сом. — Может, свернул где, товарищ капитан, — и сторонкой, сторонкой?..

— Как такое могло случиться, — нахмурился Боярышников, — если мы шли с таким большим захватом? Ширина его составляла не менее километра. Для того чтобы обогнуть фланг, нужно время, а его-то у Вышневца и не было!

И тут у меня мелькнула шальная мысль: не воспользовался ли Валет тем, что мы перли напролом, считая его стремящимся как можно скорее выйти к железной дороге. Пока мы торопились двигаться вперед, гад мог легко взобраться на дерево и спрятаться среди листвы. Пропустив нас под собой, он преспокойно спустился вниз и мог уйти в любом направлении. У нас была одна дорога, а у него десятки… Когда я высказал эту догадку ротному, тот едко заметил: «Хорошая мысля приходит опосля».

— Чтоб тебе, Иванцов, раньше до этого додуматься, — сказал Боярышников. — Ты ж у нас хоть и разгильдяй, а головастый.

Он посмотрел на меня с укором и еле приметно усмехнулся. Отношения с ротным у нас сложились своеобразные. Во время занятий я любил задавать каверзные вопросы, а Боярышников терпеть не мог, когда его прерывали. Но вскоре он понял мою тактику и как-то после очередной «почемучки» гневно сказал: «Ох и разгильдяй ты, Иванцов! Гонять тебя надо как Сидорову козу. Запомни раз и навсегда: армия не уму учит, а дурь выбивает…»

Так ко мне и пристала эта кличка. Кто в роте больший разгильдяй? Конечно, рядовой Иванцов. Я не обижался. «Пусть будет так, — думал я, — в этом есть даже какой-то шарм. Имеются в подразделении лучшие стрелки, отличные спортсмены, непревзойденные прыгуны с парашютом, так почему не быть первостатейному разгильдяю!»

Нарядов поначалу я хватал больше всех. Меня и Боярышников наказывал, и Сомянин беспрерывно на кухню гонял, и взводный — лейтенант Наливайко — свою долю вносил. Пока «карасем» был, столько картошки перечистил, полов перемыл да клозетов выгреб — не счесть. Только перейдя в разряд «годков», стал не так мытариться. Меньшим разгильдяем я, конечно, не стал, но разгильдяй со стажем — уже кое-что, с таким солдатом считаются. К тому же с ротным неожиданно стали складываться иные, более сложные взаимоотношения. Но об этом позже.

— Может, вернемся и пошукаем еще в лесу? — предложил Сом.

— Бесполезно, — махнул рукой ротный.

— Попытка — не пытка, товарищ капитан, — поддержал прапорщика подошедший взводный.

Наливайко смотрел на ротного сверху вниз, потому как был на голову выше. Правда, коренастый, крепко сбитый капитан с мощными мускулами и широченными плечами выглядел негнущимся дубом, тогда как длинный, тощий, с круглой головой на длинной шее лейтенант походил на тростинку. Наливайко только осенью окончил училище и был на добрый десяток лет моложе Боярышникова.

— Люди еще не очень устали, — продолжал взводный. — Горят желанием продолжить поиск…

— Нет, — отрезал ротный, — время упущено. Теперь нам Валета не поймать, нечего зря солдат гонять. Старшина, усаживай личный состав в машины. Операцию можно считать проваленной.

2

Перед обедом в казарме появился командир батальона. Я сквозь сон услышал его зычный голос. Если подполковник Горобец командовал на одном конце плаца, его прекрасно слышали на другом. А плац у нас такой широкий, всю дивизию, наверное, на нем можно построить.

— Притомились, значит? — прогудел Горобец. — А толку? Подонка так и не поймали?

— Старались, товарищ подполковник, — уныло проговорил Боярышников.

Стало обидно за ротного. Ну разве он виноват, что Валет смылся! Впрочем, вполне могли и схватить, в самом деле старались.

— Подымайте роту! — распорядился комбат. — Солдаты понадобятся следователю военной прокуратуры. Он вместе со мной прибыл.

Комбат наш — мужик крутой. Воевал в Афгане и в первую чеченскую. Да и служил, слава богу, без малого четверть века, до пенсии по возрасту оставалось всего ничего. Мне, честно говоря, было жаль старого вояку. Однажды в качестве посыльного довелось быть у него дома. Крохотная квартирка, повернуться негде, да и та служебная, на территории военного городка находится, а детей трое. Сын — великовозрастный балбес, с трудом окончивший школу, он нигде не работал и призывную комиссию не прошел по здоровью. Две дочки-малолетки. Одна совсем кроха — третьеклассница по прозвищу Кнопка. Вдобавок жена больная, на производстве тоже трудиться не может. Как содержать такую ораву на одну комбатовскую зарплату? Она ведь, по нынешним временам, совсем мизерная; на нее не то что прожить сносно впятером нельзя, концы с концами и те не сведешь. А куда денешься, когда тебе под пятьдесят и уже ничего не светит: ни повышение по должности, ни новое звание? Остается тянуть служебную лямку до конца. На гражданке тоже делать нечего. Учиться чему-то заново поздно, а в коммерческих фирмах тебя не ждут, там нужны молодые. Вот и выходит: куда ни кинь — всюду клин…

Роту, конечно, моментально подняли. Натянув обмундирование, я выскочил на построение и возле канцелярии увидел комбата. Внешне это был могучий мужик, высокий, плечистый, крупноголовый. На рельефном лице выделялись большой нос и жесткий волевой подбородок. Фуражка у Горобца всегда была надвинута на лоб. Из-под козырька с холодным пепельным блеском смотрели строгие серые глаза.

Рядом с Горобцом стояли Боярышников и еще один невысокого роста офицер с четырьмя звездочками на погонах. Видно, это и был следователь прокуратуры, о котором говорил комбат.

— Постройте тот взвод, где служил этот… как его? — поморщился Горобец.

— Вышневцом его кличут, товарищ подполковник, — подсказал стоящий позади офицеров Сомянин.

Комбат метнул в старшину роты сердитый взгляд и с досадой сказал:

— Его скорее подлецом следовало назвать! Такое отмочить!.. На весь батальон грязное пятно положил!

Подполковник прошелся вдоль строя взвода, сверля глазами каждого, словно мы были приятелями Валета и способствовали его преступлению.

— Ну, что, бойцы, скажете? — пророкотал комбат, останавливаясь возле левого фланга и еще раз окидывая нас недружелюбным взглядом. — Как могли допустить, чтобы ваш сослуживец сотворил такое безобразие? Неужели ни с кем не делился и никто ничего не знает?.. Не верю!

Строй молчал. Валет хоть и служил с нами, но жил особняком, выделяя себя, «деда», как особо выдающуюся личность, которой вся молодежь должна подчиняться и прислуживать. В Вышневце было много блатного, взятого им из зоны. Парень ни с кем не дружил, разве только с Букетом, считая его своим. Как-никак тот в свое время тоже был не в ладах с Уголовным кодексом и хлебал тюремную баланду. Особой доверительности я меж ними не наблюдал, а там черт его знает, чужая душа — потемки.

— Ну, ладно, — махнул рукой Горобец, поняв, что от нас ничего не дождется, — все, что знаете, поведаете следователю. Прошу любить и жаловать, — кивнул он в сторону стоящего рядом статного офицера, — капитан Шелест Николай Николаевич. Он побеседует с каждым. И смотрите у меня, — погрозил комбат пальцем. — Ничего не утаивать! Любая деталь может оказаться очень важной.

— Дайте мне, пожалуйста, в помощники кого-нибудь из ребят порасторопнее, — попросил следователь, — чтобы был под рукой.

— Это можно, — заверил Горобец. — Боярышников, назначь бойца в помощь представителю военной прокуратуры. У тебя, помнится, кто-то из института призван…

Про персону первостатейного разгильдяя комбат, конечно, знал. Как-то даже отвалил пять суток ареста за «непочтение родителей», потому как я публично плохо отзывался о нынешнем высшем руководстве.

В армии не любят тех, кто высовывается. Все должно быть по ранжиру, никакой самостоятельности в мыслях и поступках. Иначе, чем командир, думать не смей, делай, что велят, даже если твоя точка зрения более целесообразна. Любое высказывание расценивается как пререкание, за что положен наряд вне очереди. И ни в коем случае нельзя задавать лишних вопросов.

Чрезвычайно интересно, почему не идет давно объявленная военная реформа? Почему у нас нет нового оружия? У боевиков с маркой «сделано в США» есть, а у нас — ку-ку, хотя давно объявлено, что разработаны новейшие образцы… Начальство на такие вопросы отвечать не любит, в лучшем случае рявкнет: «Разговорчики в строю!» или «Прекратить болтовню!» Я на первых порах по студенческой привычке не унимался, за что получал «по заслугам» и честно заработал свое «почетное» клеймо…

— Вы имеете в виду Иванцова? — осторожно спросил ротный.

— Именно его.

— Так он у нас… — замялся Боярышников и чуть не сказал «первостатейный разгильдяй», но вовремя спохватился. — Может, кого другого?

— Чем тебе Иванцов плох?

— Вы ведь знаете…

— Ну и что, если язык длинный? Надеюсь, не будет его распускать в таком серьезном деле и безобразничать не станет. Парень он башковитый, понимает. Верно, Иванцов?

— Так точно, товарищ подполковник! — отчеканил я.

— Вот видишь, Боярышников, боец осознает ответственность, а грамотешки у него поболее, чем у других, и расторопности тоже.

— Мне как раз такой и нужен, — вмешался в спор капитан Шелест.

— Решено, — безапелляционно подытожил Горобец. — Занимайте, Николай Николаевич, ротную канцелярию и ведите там допросы, сколько понадобится.

Я не поверил своим ушам. Никогда не слышал, чтобы комбат обращался к младшему не по званию, да еще прилюдно, а по имени. Это было не в его характере, но очень, видимо, многое при таком ЧП в батальоне зависело для командира от позиции следователя.

— Вы, Боярышников, перебирайтесь пока в штаб батальона, — распорядился Горобец.

Ротный явно огорчился. Не очень приятно, пусть даже на время, отдавать свой обжитый кабинет и оказаться под постоянным оком начальства. Но главное, и это я понял сразу, ему не хотелось расставаться со своим «негром». Дело в том, что последнее время он постоянно эксплуатировал меня… Однажды Боярышников мимоходом спросил, научился ли я на гражданке составлять конспекты. Посмотрел на меня оценивающе и смущенно признался:

— Понимаешь, недавно назначенный начальник штаба батальона конспекты для проведения занятий каждый раз новые требует. Чем ему старые не годятся — не знаю. Там все расписано, что нужно делать, а повторение — мать учения. Мы как складывали десять лет назад парашют, так и сегодня складываем, и строевые команды те же самые подаем. Зачем заново огород городить?..

— Ну а я тут при чем? — невольно вырвалось у меня.

— Ты в институте учился, — сказал Боярышников. — Вполне сможешь, руководствуясь уставами и наставлениями, конспект для занятий написать. Я покажу, как это делается…

С тех пор и стал я у ротного «негром». Нехитрой наукой составлять конспекты овладел довольно быстро. Вскоре они стали получаться лучше, чем у ротного. Его за них даже хвалили на офицерских совещаниях, ставили в пример другим командирам.

Сперва я работал в ротной канцелярии, но там постоянно толкались взводные, старшина, каптерщик и всякие пришлые офицеры. Это мешало, трудно было сосредоточиться. И когда я пожаловался ротному, он сказал:

— Давай-ка я тебя, Иванцов, к себе на квартиру отправлять буду. Там тихо. Жена не помешает.

Так я попал в дом Боярышниковых и впервые увидел Надин. Но это особая история…

Наше знакомство с капитаном Шелестом произошло уже после отбытия высокого начальства. Из канцелярии роты поспешно вымелась постоянно ошивающаяся тут шатия-братия. Последним, собрав письменные принадлежности, покинул любимые апартаменты Дылда — так за высоченный рост прозвали ротного писаря ефрейтора Олега Хвороста. Он был худющий и костлявый, нагибаясь поднять что-либо с пола, складывался как бы пополам. Канцелярия днем была постоянным местом его пребывания. Под видом составления расписания занятий и прочих бумаг Хворост увиливал от уроков по строевой, физической и тактической подготовке. Только на стрельбище, прыжки с парашютом и полосу препятствий Боярышников выгонял его, неизменно повторяя: «Писарь тоже десантник».

— Повезло тебе, Иванцов, — шепнул мне перед уходом Дылда, выразительно подмигнув. — Хоть несколько дней покантуешься без занятий и строгого начальственного ока.

Шелест протянул мне руку и сказал:

— Будем знакомы. Тебя как зовут? Костя?.. А меня, как ты, наверное, уже слышал, Николаем Николаевичем. Так и будем общаться друг с другом.

Капитан был невысок ростом и узковат в плечах. Ни мощных бицепсов, ни пудовых кулаков не имел, зато лицо было выразительным. Высокий покатый лоб венчала шапка смолистых кудрей, непокорно выбивающихся из-под фуражки. Большие карие глаза с огоньком обрамляли пушистые, как у девушки, ресницы. Губы полные, красиво очерченные, мягкий подбородок. У баб он наверняка пользовался бешеным успехом, хотя, как я позже выяснил, оставался холостяком, точнее — разведенным. Да и прожил-то с женой, признался потом Шелест, всего три месяца, после чего разбежались в разные стороны навсегда. Спустя некоторое время, получше его узнав, я, кажется, понял почему. Капитан был слишком увлечен работой, мог сутками пропадать на службе, а это редко какой жене может понравиться.

Следователь присел на топчан, стоящий в углу. Его где-то раздобыл старшина, торжественно водворил в канцелярию для антуража и отдыха командира. Боярышников действительно спал на топчане, когда заступал в наряд дежурным по полку. Ему было положено четыре часа ночного отдыха.

— Что ты, Костя, обо всем этом думаешь? — спросил Шелест, жестом приглашая сесть на стул.

— Скверная история, — пожал я плечами.

— Слабо сказано. Паскудная! Убить своего брата-солдата — преступление, которому нет и не может быть оправдания! — жестко проговорил капитан и, помолчав, поинтересовался, что за человек был Вышневец.

— Да как вам сказать, товарищ капитан… — раздумчиво протянул я и тут же спохватился: — Виноват, Николай Николаевич!..

— Ничего, привыкнешь, — улыбнулся он. — Продолжай.

— Скрытный был очень, весь в себе. Ни с кем секретами не делился. Я знаю, что Валет — так мы его прозвали за любовь к карточной игре на интерес — сидел вроде бы за разбой.

— Друзья у него были?

— Практически нет. Только Букета он считал как бы своим.

— Кто такой?

— Я говорю о рядовом Виталии Букетове. Он тоже из этих… из бывших осужденных.

— За что отбывал наказание?

— Говорит, что за девчонок вступился. К ним парни пьяные приставали, а он боксер. Вот и отправил двоих в нокдаун. Одному челюсть сломал, другому пару ребер. За это и упекли.

— Ты ему веришь?

— Да, товарищ… Николай Николаевич.

— Вот давай с него и начнем. Зови.

Увы, допрос Букета, как и других солдат взвода, ничего нового к характеристике Вышневца не добавил, разве что некоторые не очень существенные мелочи. Я был прав, говоря, что Валет держался особняком и язык зря не распускал. Шелест был разочарован. Он, вероятно, надеялся на большее. От сослуживцев Вышневца капитану хотелось получить более подробные сведения об облике преступника и его поведении. Откуда у парня, например, появился пистолет, найденный ротным? Что намеревался с ним делать? Не высказывал ли чего крамольного?..

Ничего этого ребята не знали. Лишь последний из опрашиваемых Лева Арончик, которого капитан оставил на закуску, уже не надеясь узнать что-либо, неожиданно сообщил любопытную деталь. Он видел, как Валет однажды общался с прапорщиком Столбуном. Они, размахивая руками, о чем-то ожесточенно спорили.

— Кто такой этот прапорщик? — спросил Шелест.

— Заведующий оружейным складом, пояснил я. — Личность знаменитая. Захар Яковлевич Столбун — ветеран нашей части, имеет боевые награды. Его портрет на Аллее Героев позади плаца висит рядом с Горобцом и командиром полка. Все они воевали в Афганистане, потом в Чечне. Люди очень заслуженные!

— Что может быть общего у рядового с ветераном? — задумчиво протянул капитан.

— Не исключено, что Вышневца ротный или старшина за чем-нибудь на склад посылали.

— Вполне вероятно, — согласился Шелест, — но проверить не мешает.

Отпустив Арончика, капитан, не теряя времени, разыскал сперва Сома, потом ротного и расспросил каждого персонально. Оказалось, Валета никто из них на склад не направлял, надобности такой не было.

Вернувшись в канцелярию, Шелест сел за стол ротного и крепко потер лоб ладонью. А я по наивности брякнул: считаете, что это ниточка, за которую можно ухватиться?

— Начитался ты детективов, Костя, — засмеялся капитан. — Но как бы там ни было, зацепка все же есть. Откуда могло попасть к Вышневцу оружие?.. Возможно, со склада.

— Он мог купить его где-нибудь на базаре. Сейчас это запросто делается, были бы бабки.

— Верно, теперь все продается и покупается, в том числе оружие, но пистолет, обнаруженный у Вышневца, новенький. Из него еще не стреляли, а на базаре, как правило, продаются подержанные стволы частенько с перебитыми номерами, чтобы замести следы предыдущих преступлений. — Капитан помолчал, глядя куда-то мимо меня, и неожиданно предложил отправиться прямо сейчас к Столбуну.

Прапорщик оказался на месте и занимался проверкой накладных. Встретил он нас довольно нелюбезно.

— Зачем я понадобился прокуратуре? — спросил Столбун с вызовом. Черные, лохматые, с обильной проседью брови его сердито сошлись над переносицей. Лицо, подбородок, острые скулы, горбатый нос как-то сразу затвердели.

— Вы знакомы с рядовым Вышневцом? — сразу взял быка за рога Шелест.

— Ах, вот в чем дело, — проскрипел прапорщик, и губы его сложились в кривую усмешку. — Это тот тип, что драпанул с губы, убив часового?.. Не имел чести знать.

— И никогда с ним не сталкивались?

Столбун посмотрел на следователя враждебно.

— Я же сказал, мы незнакомы.

— Странно, — протянул капитан, — а есть свидетель, который показывает, что на днях видел вас оживленно беседующих.

Ни один мускул не дрогнул на лице заведующего складом. Ответил он с невозмутимым спокойствием: мало ли к нему, дескать, присылают солдат по разным вопросам. Может, и этот тип был. Разве всех упомнишь?

Больше ничего существенного Столбун не сказал. Прапор твердо стоял на том, что его хата с краю. Мы покинули склад, что называется, несолоно хлебавши. По крайней мере, я так думал, но Шелест, как оказалось, был иного мнения. Когда мы вернулись в канцелярию, он неожиданно сказал:

— Полезный визит! Теперь я почти уверен, Костя, что Столбун Вышневца знал. Заметил, как окаменело лицо прапорщика при упоминании убийцы? Выдержка у него, конечно, колоссальная, но до конца он не мог сдержаться.

Следователю нельзя было отказать в проницательности. Он явно был неплохим психологом. Когда я сказал ему об этом, Шелест засмеялся.

— Профессия обязывает, Костя. Я же ее сам выбрал.

Подтверждение догадки следователя о связи Столбуна с Вышневцом мы нашли на следующий день, причем совершенно случайно. Шелест продолжал опрашивать солдат и офицеров роты. Я прилежно записывал показания, набив, можно сказать, на этом руку. Ничего мудреного в том не было. Только строчи побыстрее да основные моменты в рассказе допрашиваемого улавливай, не растекаясь по древу. Прочитав одно из моих последних творений, капитан даже меня похвалил, а доброе слово, как говорится, и кошке приятно.

Ничего существенного в показаниях ребят не было, так, отдельные моменты, подтверждающие заносчивость Вышневца. И хотя Шелест упорно продолжал свою работу, я уже не верил, что удастся узнать хоть что-то новое. И хотел даже сказать об этом капитану, как вдруг в канцелярию стремительно вошел запыхавшийся Сомянин.

— Прошу прощения, товарищ капитан! Можно?

— Заходите, старшина, — радушно пригласил Шелест. — У вас что-то срочное?

Прапорщик был явно взволнован. Даже усы топорщились в разные стороны больше обычного.

— Уж не беглеца ли поймали? — спросил капитан. — Да вы присаживайтесь, прапорщик.

— Ни, того гада ше не схватили! — мотнул головой Сом. — Его шукают усиленно. Милиция подключилась, даже ФСБ.

— Значит, будем надеяться, — заметил Шелест, и я уловил, что следователь не очень-то верит в розыскные способности названных прапорщиком структур. Надо полагать, капитан уже не раз имел с ними дело. Случаи дезертирства солдат случались во всех армейских частях. Нам неоднократно зачитывали грозные приказы министра обороны по этому поводу. Офицеров жестко за них наказывали: снимали с должностей, понижали в званиях. Смысла в этом не было. В чем виноват какой-нибудь Ванька-взводный, ежели его солдату моча ударила в голову и он драпанул до дому? В чужую душу не залезешь, какие шальные намерения в башке бродят — не узнаешь. При чем же здесь командир!

— Так что привело вас ко мне, прапорщик? — спросил Шелест у Сомянина.

— Тут дело такое, товарищ капитан. Докладаю! Вчера у меня из-за этой беготни совсем с головы вылетело. Нужно было сразу получше глянуть вещички убивца, которые у нас по распоряжению ротного в каптерке хранятся. А нынче я Дылде, виноват, ефрейтору Хворосту велел перетряхнуть их как следует. Гляньте, шо вин обнаружил. — Старшина вытащил из кармана и положил на стол три коробочки пистолетных патронов. — Представляете, шо ховала сволота в служебном помещении! — возмущенно пророкотал Сом. — Там фанерка проходит у стены в каптерке, так они за нее были засунуты.

— Существенная находка, — заметил Шелест, придвинув к себе патроны. — Совсем новенькие, даже не позеленели, блестят. Как думаете, старшина, откуда у Вышневца патроны взялись?

— Не могу знать, товарищ капитан. У нас боеприпасы на строгом учете. Я лично веду ведомость их расхода на стрельбах и учениях. Можете проверить.

— Я в вашей искренности нисколько не сомневаюсь, Сомянин, — улыбнулся Шелест. — Спасибо, что про личные вещи беглеца вспомнили и досмотр произвели. Тумбочку и постель его мы еще вчера с Иванцовым перетряхнули, а вот про то, что хранится в каптерке, я просто не знал.

— У нас давно такой порядок заведен, товарищ капитан. А то набьют солдаты свои тумбочки, я извиняюсь, черт-те чем. Из дома всякое шлют: фрукты, гражданскую одежонку, сладости… От них только тараканы разводятся. Вот командир и приказал отвести для вещей местечко, за которым каптерщик следит, да и я приглядываю.

— Еще раз выражаю вам большую благодарность, старшина! — с чувством сказал Шелест, пожимая Сому руку. — Можете быть свободны.

Старшина ушел, а Шелест высыпал содержимое одной коробочки на стол и стал задумчиво перекатывать патроны пальцами. Коротенькие, тупорылые, они медно-желто поблескивали в солнечных лучах, врывавшихся в открытое окно.

— Откуда патроны могли появиться у солдата, — протянул капитан и вопросительно поглядел на меня, предлагая высказаться.

— Предполагаете, со склада? — спросил я осторожно. — Тогда и пистолет, что нашли у Вышневца, оттуда.

— Не обязательно, — возразил Шелест, — хотя и возможно. Давай-ка, Костя, попробуем версию проверить. Забирай эти штуки, — кивнул он на патроны, — и пойдем к артвооруженцам. Пусть они глянут и определят, к какой партии наш «товар» относится. Кстати, уже должны быть результаты экспертизы пистолета, из-за которого весь сыр-бор…

— Думаете, дорожка опять к Столбуну приведет, Николай Николаевич?

— Все может статься, — кивнул капитан. — В нашем деле любая версия подлежит проверке…

Начальник артвооружения подполковник Хомутов встретил нас весьма предупредительно. Узнав о находке старшины роты, он горестно всплеснул руками.

— Час от часу не легче! То пистолет находят у рядового, то патроны, — чудны дела твои, Господи!

— Надеюсь, ваши специалисты установят место изготовления боеприпасов и их серию? — спросил капитан.

— Да, да, конечно, — поспешил заверить подполковник. — Я сейчас же распоряжусь.

Хомутов по телефону вызвал одного из подчиненных офицеров, вручил ему найденные патроны и велел разобраться с их родословной. Он, широко улыбнувшись, так именно и выразился. Во рту сверкнула, судя по яркости, новенькая золотая фикса, а улыбка показалась мне угодливой.

— Надо будет, товарищ подполковник, провести ревизию вашего склада артвооружения, — сказал Шелест.

— Так она только что прошла! — воскликнул Хомутов. — Когда злополучный пистолет нашли, мы все проверили самым тщательным образом. Никаких хищений не обнаружено. На складе — полный ажур! Все сходится тютелька в тютельку!

Он говорил горячо, даже слишком. Видно, очень дорожил честью мундира и готов был отстаивать ее до конца. За последнее время артвооруженцам изрядно досталось. Проклятый пистолет, найденный у солдата, вызвал в полку такую суматоху, что их трясли, как грушу.

— И все-таки проверку придется повторить! — жестко проговорил Шелест. В его голосе я впервые услышал металлические нотки. Не так он был мягок, как казался. — Вызывайте прапорщика Столбуна. Сейчас прямо и начнем.

Что-то мелькнуло в серых глазах подполковника — то ли смущение, то ли испуг, — и тут же погасло. Изъеденное редкими оспинами удлиненное лицо сморщилось, как печеное яблоко. Морщины исполосовали щеки, лоб, подбородок, и стало видно, что он далеко не молод, а остатки волос подкрашены, чтобы скрыть седину. Хомутов явно следил за своей внешностью и занимался спортом.

— Так ведь Столбуна нет в части! — воскликнул подполковник.

— Как нет? — удивился Шелест. — Мы с ним только вчера встречались.

— А сегодня он уехал в командировку.

— Что за срочность?

— Ну, вы, наверное, знаете, куда нас направляют? Так вот прапорщик поехал туда, чтобы подыскать место для размещения и хранения боеприпасов.

— Неужели другого нельзя было послать? — с досадой спросил Шелест. — У вас есть офицеры, наверняка асы в таких делах.

— Столбун — специалист с боевым опытом, заслуженный ветеран, — отчеканил начальник артвооружения. — Ему, как говорится, и карты в руки.

— Но ведь идет связанное с хищением оружия следствие! — возмутился Шелест. — Отсылать в такой момент заведующего складом вооружения…

Хомутов нагнул лобастую с глубокими залысинами голову, словно собираясь боднуть собеседника, и заговорил громко, отрывисто:

— Позвольте заметить, капитан, что нам предстоит выполнение боевой задачи! Это гораздо важнее всего остального! Там, где рвутся снаряды и свистят пули, должно быть сконцентрировано наше внимание! Вы — человек военный и должны понимать: боевым задачам ничто другое не может и не должно препятствовать!

Он говорил, на мой не очень просвещенный взгляд, с большим нажимом, слишком пафосно. Можно было ответить и более тактично. Не тот повод, чтобы на рожон лезть. Честно говоря, я не понимал поведения подполковника.

Наверное, мой нынешний шеф подумал так же и поспешил откланяться, прекрасно сознавая, что тут он больше ничего не добьется.

— Результаты исследования найденных патронов пришлите, пожалуйста, мне в первую роту, — сказал он, вставая. — Я буду работать там.

— Непременно пришлю! — торопливо заверил подполковник. — Если что, обращайтесь, всегда готов помочь!

Услышав его заверения, я подумал, что дело обстоит как раз с точностью до наоборот. От начальника артвооружения вряд ли можно ждать реальной помощи.

Мы вышли из штаба и не спеша двинулись через плац. Шелест шел в глубокой задумчивости, и я старался не мешать ему мыслить. Но на языке все время вертелся вопрос: как оценивает шеф результаты визита в штаб, на который мы возлагали большие надежды? Должно быть, он догадался, о чем я думаю. Положил мне руку на плечо и, усмехнувшись, изрек:

— Вот ведь какие пироги, Костя. Мне тоже ничего не понятно. — Капитан сделал паузу и неожиданно спросил: — А тебе не кажется, что Столбуна поспешили убрать от нас подальше?

3

Случай нередко приходит на помощь ищущим, если они, конечно, настойчивы и не останавливаются на полпути к цели. Кажется, зашел в тупик, нет не только выхода — ни малейшего просвета, и вдруг… Случайный разговор, неожиданный поворот, какая-то непонятная на первый взгляд, не очень существенная деталь — и перед тобой открывается широкий простор, а то и дали неоглядные.

Так случилось и у нас с Шелестом. Пару дней мы топтались на месте. Опрашивали людей, смотрели документы, делали запросы в разные инстанции по поводу сбежавшего Вышневца — все без толку. Экспертиза пистолета показала, что он совсем новый, еще не обстрелянный. Патроны были из той партии, которые хранятся на складах воинских частей дивизии. Все как будто подталкивало следствие к фигуре Столбуна, но никаких реальных зацепок не было. Капитан Шелест расспрашивал его сослуживцев, пытался выявить связи прапорщика с кем-нибудь из местных, однако ничего порочащего не находил. Драгоценное время уходило, и раскрыть преступление по горячим следам не удавалось.

Но Шелест был упорен. Он не верил в полулегендарный образ заслуженного ветерана, орденоносца, ценнейшего специалиста, беззаветно служащего интересам дела, который сложился в части о Столбуне.

— Поверь мне, Костя, — говорил он, — все далеко не так. Правда лежит совсем в другой плоскости и выглядит иначе, чем ее представляют окружающие.

Шел пятый день нашей совместной работы. Я уже втянулся и начал кое в чем разбираться. Ребята подкалывали: сачка, мол, давишь, Иванцов. Мы вкалываем в поте лица на стрельбище, а ты прохлаждаешься. Везет разгильдяям!.. Но Боярышников и старшина роты замечаний не делали, хотя я уходил и приходил в казарму когда хотел, а в кармане лежала постоянная увольнительная. Шелест то и дело посылал новоявленного помощника то на почту или телеграф, то в милицию для наведения разных справок. На эти случаи я имел даже соответствующий документ, где черным по белому было записано: предъявитель сего является представителем военной прокуратуры и действует по ее заданию.

Ну а теперь о случае… Он явился ко мне в облике солдатика Васи, занимающего скромную непыльную должность штабного писаря. Работал он в строевом отделе и, как правило, выписывал проездные и командировочные документы.

Разговорились мы с парнишкой в курилке. Я протянул ему настоящий «Кэмел». Мать-бедолага, разорившись, прислала мне несколько пачек. Самой едва хватает скудного учительского заработка, который к тому же выдают нерегулярно, а для сыночка готова на все…

Вася взял сигарету с трепетом. Мы дружно задымили, и тут я совершенно случайно спросил, не выписывал ли он документы для командировки прапорщика Столбуна.

— Пришлось делать, — сказал Вася, выпуская дым через ноздри, — притом в пожарном порядке.

— К чему такая спешка?

— Откуда мне знать… Прапор примчался в штаб ни свет ни заря. Никого из начальства еще не было, и он явно нервничал. Ходил по коридору, смолил без остановки, и не какую-нибудь «Приму», а «Данхил». Я еще подумал, по карману ли это завскладом.

Вася оказался наблюдательным. Он подробно рассказал, как Столбун, едва дождавшись заместителя командира полка по артвооружению, запросто проскочил в его кабинет. О чем они говорили, неизвестно, но минут через десять сам подполковник Хомутов заявился в строевой отдел собственной персоной и, поскольку начальника еще не было, отдал распоряжение писарю подготовить все бумаги для командировки прапорщика в Ханкалу на десять дней. Вася пробовал возразить, что без разрешения старшего лейтенанта не имеет права, но подполковник прикрикнул: делай, мол, что велят, а со старлеем он как-нибудь сам разберется.

— И что интересно, — сказал Вася с ухмылкой, — подполковник не покинул отдел, пока я не выписал все бумаги. А потом дождался старшего лейтенанта, у которого штампы и печать, и лично понес на подпись начальнику штаба. Зачем было так торопиться, не пойму. Поезда на юг идут вечером, их расписание на стене висит…

Я сразу усек, что сообщенная Васей информация не из простых и наверняка заинтересует капитана Шелеста. Поведение двух наблюдаемых лиц выглядело подозрительно и вызвало, по крайней мере у меня, недоумение. Похоже, Столбуна действительно постарались убрать подальше от следователя, зная, что из района боевых действий военного человека, выехавшего на задание, так скоро назад не вернешь… Когда я высказал свои соображения Шелесту, тот засмеялся:

— Ты делаешь успехи, Костя. Может, со временем из тебя выйдет неплохой сыскарь. Тебя, случайно, не привлекает такая стезя?

Я сделал вид, что не понял комплимента, хоть было приятно. И в свою очередь спросил:

— Что получается? Между подполковником и прапорщиком сговор?

— Не делай скоропалительных выводов, Костя, — охладил мой пыл Шелест. — У Столбуна могли быть веские аргументы для оправдания срочной командировки в Чечню. События ведь там разворачиваются нешуточные.

В душе Шелест, как мне показалось, был со мной согласен. Уж больно происшедшее смахивало на сговор. Но капитан действовал по принципу поспешай медленно и все подвергай сомнению. Это, сказал он, закон следовательской работы. Вообще он был большим умницей. За несколько дней моей с ним работы я получил немало неожиданных уроков. Один мне запомнился особенно.

Читая газеты, слушая радио, я был убежден, что у нас построено демократическое общество, а развитие страны в посткоммунистический период идет во благо народа, хотя и не без серьезных изъянов. Но когда я высказал это Шелесту, он скептически хмыкнул.

— Говоришь, у нас уже демократия? — сделал капитан ударение на слове «уже». — Только какая?..

Он не стал развивать свою мысль, и я впервые задумался: к чему привело десятилетие демократических реформ? Если судить по большому счету, то в сухом остатке мы получили потерю значительной части страны, умудрились подорвать экономическую и военную безопасность России, утратили многие геополитические преимущества великой державы… Исчезла значительная часть национального производства, остановилась его модернизация. Государство фактически разрушается, теряет научно-технический человеческий потенциал. Подорвана вера россиян в себя, в свое Отечество… Вот до каких выводов я в конце концов добрался и, осмелев, высказал их Шелесту.

— Вот видишь, Костя, — улыбнулся он, — оказывается, умеешь анализировать. Еще один плюс в твою пользу.

Капитан думал примерно так же. Просто положение не позволяло ему вольные высказывания в разговоре с солдатом. Но мне-то все до лампочки, могу говорить, что хочу. И я пошел дальше, намереваясь задеть капитана за живое.

— Если честно, — сказал я, — то ельцинская революция была просто бесчеловечна.

— Это почему? — спросил Шелест, явно подталкивая меня к откровенности.

— А что она дала? — задал я встречный вопрос. — Казнокрадство разрослось до невероятных размеров, взяточничество, коррупция процветают. Читаешь газеты или смотришь по ящику — там такие разоблачения, хищения на миллионы «зеленых», а хапуги остаются на свободе. Разве раньше такое было? Если появлялась критическая статья, реакция на нее наступала быстрая и реальная, а теперь даже рубрика «По следам наших выступлений» исчезла напрочь!

— Знаю, Костя, что ты ждешь от меня… Мириться со сложившейся обстановкой нельзя. По большому счету, надо спасать Россию, и кто-то должен разгребать эти авгиевы конюшни. Не перевелись еще честные люди. На них и ложится грязная работенка. Именно этим мы с тобой сейчас и занимаемся…

Абстрактные разговоры вернули меня к нашему расследованию. После удачных находок и неожиданных открытий, завершившихся длительным допросом Хомутова в прокуратуре, не давшего, как ожидалось, желаемого результата, наступило затишье. Дело, на мой взгляд, начало пробуксовывать.

Вышневец все еще находился в розыске. На его след, правда, напали на Смоленщине. Там в поселке Листвяном жили его мать, сестра и прочие многочисленные родственники. Однако пройдоха сумел ускользнуть и, скорее всего, снова подался в хозяйничающую там банду, из которой его в свое время изъяли омоновцы. Вышневец был обвинен в грабеже, но срок получил небольшой, всего три года. Многие эпизоды его криминальных похождений так и не были доказаны в суде, а я думаю, они имели место. Он даже как-то хвастался похождениями перед Букетом, а тот пересказал мне. И еще Жорка заявил, что братва, с которой он имел дело, осталась на свободе благодаря тому, что он во время следствия держал рот на замке.

Все это мы узнали из уголовного дела Вышневца, присланного по просьбе Шелеста из смоленской прокуратуры. Просматривая его, капитан хмурился и неодобрительно качал головой.

— Смотри, Костя, — сказал он, — насколько безответственно подходят военкоматы к призыву в армию. Им было известно о судимости этого типа, а все-таки призвали, да еще в десантные войска!

— Зря возмущаетесь, Николай Николаевич. Хотите, расскажу, как пацанов призывного возраста отлавливают патрули, состоящие из милиционеров и офицеров военкомата? Они устраивают засаду у станции метро и, как только появляется подходящий объект, цап его и в машину. Привозят в военкомат, устанавливают личность. Пара врачей формально осматривает и выдает вердикт: «Годен!» С башки тут же смахивают машинкой шикарную шевелюру — и ты уже солдат!

— Не может быть! — воскликнул Шелест.

— Еще как может. Типичный пример перед вами. Даже матери не дали позвонить, им некогда было. Она, бедолага, три дня меня по моргам и больницам искала, пока я уже из Пскова не отбил ей телеграмму: так, мол, и так, теперь я боец доблестной российской армии.

— Ну и дела… — протянул Шелест. — Не знал я о таких новшествах, хотя о контингенте призывников осведомлен. Не только людей с криминальным прошлым, а и больных, откровенных дебилов к нам присылают.

— Вот-вот, — подхватил я, — военкомату лишь бы план выполнить, а там хоть трава не расти.

— Правда, не годных к службе тут же демобилизуют.

— А военкомату от этого ни жарко ни холодно. Они свою задачу выполнили…

На пятый день Шелеста вызвало начальство. Он уехал в штаб дивизии и отсутствовал несколько часов. Я же, пользуясь привилегированным положением, забрался в укромное местечко и стал читать «Легенды Невского проспекта» Веллера, которого очень люблю за неподражаемый юмор.

Вернулся Шелест мрачнее тучи. Сняв фуражку и плюхнувшись на кушетку, он неохотно признался, что получил основательную нахлобучку.

— Любят у нас быструю раскрываемость преступлений, — усмехнулся капитан, приглаживая пятерней шевелюру. — Отчетность, видите ли, пачкаю.

— Кабы только у вас, — заметил я. — Ради того чтобы лихо доложить об успехах, идут на любые подчистки. Так ведь и раньше было.

— Это и есть отрыжка прошлого. Она неискоренима при тех бюрократических порядках, что достались в наследство. Ну, ладно, — оборвал себя Шелест, — давай-ка, Костя, продумаем наши следующие шаги.

— Надо, наверное, поближе подобраться к подполковнику Хомутову. Что-то подозрительное есть в его поведении.

— У меня тоже относительно Хомутова есть некоторые соображения, — отозвался Шелест, закуривая. — Я смотрел его личное дело. Там все в ажуре, двадцать четыре года безупречной службы. Был в Афганистане, награжден медалью «За боевые заслуги». Ухватиться не за что.

— А машина?

— Какая машина?

— У него новенькая иномарка. С помощью солдатиков, бесплатной рабочей силы, дачку шикарную построил. Говорят, от трудов праведных не наживешь палат каменных. Оклад начальника артвооружения не столь велик…

Шелест посмотрел на меня уважительно:

— Из тебя, Костя, действительно может получиться хороший сыскарь. Откуда сведения?

— Ребят расспрашивал — штабных писарей, приятелей из комендантского взвода. Солдаты все замечают.

— А может, Хомутов наследство получил? — прищурился Шелест.

— Ну да, в кустах случайно оказался рояль.

— Вот тебе и задание: постарайся установить источники доходов Степана Ивановича Хомутова.

— Согласен. Только разрешите заняться этим завтра, — попросил я. — У нас сегодня репетиция. Готовим концерт к смотру художественной самодеятельности.

— Ты что, главный солист?

— Не то чтобы солист. Пою немного и на гитаре играю…

Я бы, конечно, наплевал на репетицию со всей самодеятельностью вместе взятой, но в клуб наверняка придет Надюша, Надин. Она тоже солирует в хоре, а видеть ее стало для меня неодолимой потребностью. Как это случилось, сам не пойму. Не скажу, чтобы я до двадцати пяти оставался невинным младенцем. Девчонки у меня были, но ни одна, с кем я проводил время, по-настоящему не зацепила. Самолюбию, конечно, льстило, что смазливенькие в тебя влюбляются. Парень я вроде ничего: и внешностью, и статью Бог не обидел. И силенкой тоже. Недаром три года самбо занимался. Рожа, говорят, пригожа, интеллект на ней просматривается. Мне же лично девчата нравятся фигуристые и маленькие. Дылд не люблю.

Надин, надо сказать, ничем особо не выделялась. Росточком, правда, была невелика, но на мой вкус плосковата, да и блеклая какая-то. Волосы льняные, словно выгоревшие, брови такие же бесцветные, грудь едва заметна. Короче, на подростка похожа, не на замужнюю женщину… Такой она, по крайней мере, показалась, когда я ее впервые увидел. Произошло это благодаря капитану Боярышникову, внявшему моему нытью о неудобстве составлять ему конспекты в канцелярии, где вечно толчется народ.

— Ладно, — согласился капитан, — пойдешь ко мне домой. Там тихо. — И, позвонив жене, сказал: — К тебе, Надюша, солдат придет по фамилии Иванцов. Пусть за моим столом поскрипит пером… Ну, иди, — кивнул он мне. — Жену зовут Надеждой Кондратьевной.

Обрадовавшись, я немедленно смылся из казармы и отправился на квартиру ротного. Дверь открыло совсем юное существо. Я грешным делом подумал, не ошибся ли адресом?

— Вы Надежда Кондратьевна? — растерявшись, спросил я.

— Она самая, — весело ответила тоненькая девчушка. — А что, не похожа на хозяйку дома? И зачем так официально? Можно просто Надя, мы наверняка ровесники.

— Мне уже четверть века стукнуло, — сказал я почему-то сразу охрипшим баском.

— Я угадала. — Смех ее зазвучал как колокольчик. — Ты кто по гороскопу? Лев? А я сентябрьская, значит Дева. Как зовут тебя, Константин?.. Есть хочешь, Костя?

— Нет, только позавтракал, — деликатно отказался я.

— Смотри, а то у меня пельмешки, любимое блюдо благоверного. Он их обожает, говорит, что готовлю их бесподобно. Может, попробуешь?

— Ладно, давайте, — осмелел я, встретив столь доброжелательный прием. Да и какой солдат, сидящий на «баланде и шрапнели», откажется от домашней готовки?

Она наложила полную тарелку пельменей, достала из холодильника банку сметаны и все это придвинула ко мне.

Двигалась Надин, как я ее сразу почему-то окрестил, легко и быстро. Подумал, она наверняка хорошо танцует, — и не ошибся. Надюша, как оказалось, два года училась в балетной школе и прекратила занятия, потому что сломала ногу, попав в автоаварию. Хотела стать актрисой и после неудачи с балетом даже поступила в молодежную студию при знаменитом Ярославском областном театре имени Волкова. А вот в Москве никогда не бывала, о чем неоднократно потом говорила мне, столичному жителю, несколько задиравшему по этому поводу нос.

Отца Надин не знала. Была плодом пламенно вспыхнувшей страсти женщины, быстро разочаровавшейся в своем избраннике. Роман кончился, едва начавшись, и ничего, кроме обид, не принес, так что Надин воспитывалась матерью-одиночкой, учительницей начальных классов.

Все было как у меня, только на заре туманной юности маячил отец, погибший молодым. Маминой учительской зарплаты катастрофически не хватало, а великовозрастный балбес еще учился в педвузе. Потом, когда меня выгнали из института и я под разными предлогами косил от армии, перебиваясь случайными заработками, вовсе стало худо.

Вероятно, одинаковость судеб и послужила нашему первоначальному сближению. Поспособствовало и другое очень важное обстоятельство. Надюша вышла замуж скорее не по своей воле, а по настоянию матери. Та страшно не хотела, чтобы у дочери повторилась ее судьба. «Тебе скоро двадцать четыре, — твердила ежедневно. — Все подружки давно замуж повыскакивали, а ты?..»

Материнское нытье настолько осточертело, что Надин готова была выйти замуж за любого, кто подвернется. Тут-то и появился Игорь Владимирович Боярышников, тоже ярославец, приехавший к родителям в отпуск. Засидевшийся в девках капитан — так он сам над собой подшучивал, орденоносец, блестящий офицер, в перспективе намеревавшийся поступить в академию. А что на девять лет старше, так это для семейной жизни даже хорошо. Муж должен быть опытнее, больше любить будет. Так, по крайней мере, твердила мать, узнав, что Боярышников сделал дочери предложение. А та была согласна, тем более что капитан ей, в общем-то, понравился. Представительный мужчина, прошедший Крым, Рим и медные трубы, с хорошим положением и честными намерениями.

О горячей любви речь не шла, Боярышников это понимал, но Надя ему очень понравилась. К тому же он не мог, как потом признался, вернуться на сей раз в гарнизон без жены. Дело шло к поступлению в военно-дипломатическую академию, а туда холостяков не брали.

Все у нас с Надин началось с разговоров о поэзии. Так же как и я, она любила Лермонтова и Есенина, а из современных — Рождественского и Ахмадулину. Только в отношении поэзии Асадова мнения разошлись. Я его терпеть не мог, а она обожала, и мы ожесточенно спорили по этому поводу. В остальном оставалось констатировать полное совпадение взглядов и на искусство, и на нынешнее политическое положение страны. Иными словами, мы оказались полными единомышленниками…

Итак, в тот злополучный вечер, отпущенный Шелестом, я спешил на репетицию полковой самодеятельности со страстным желанием увидеть Надин. Честно говоря, я уже не мог без нее обходиться. И в то же время не представлял, что будет дальше. Она была законной женой моего командира, и этим все сказано. Даже думать о ней было кощунством. Наши отношения, как бы далеко они ни зашли, просто не имели будущего. Впереди, если бы мы на что-то решились, ничего не маячило, кроме катастрофических последствий.

Однако вечер оказался не просто злополучным — роковым. Возле клуба меня перехватил Лева Арончик. Он был взъерошен, с трудом переводил дух.

— Наконец-то! — воскликнул. — Все оббегал! Тебя искал!..

— Что стряслось?

— Батальон подняли по тревоге.

— Опять учения?

— Хуже! Гораздо хуже! Начинается погрузка в эшелон. Нас отправляют на войну. Ты понял? На войну!..

4

Чечня встретила нас дикой августовской жарой. Солнце палило нещадно. Серая выжженная степь с пожухлой до хрупкости травой лежала до горизонта. Стоило проехать машине, как взбитая колесами пыль вздымалась стеной и долго, не оседая, висела в воздухе, закрывая изломанную кромку гор, далеко маячившую на фоне пронзительно-синего неба. Термометр зашкаливало за сорок, словно прибыли в Африку, а не на Северный Кавказ.

Временное место дислокации полка определили в Надтеречном районе неподалеку от селения, в котором прежде насчитывалось десятка два домишек. Уцелело пять, от остальных остались обглоданные снарядами полуразрушенные стены да подвалы, в которых кое-где ютились люди. Как они там существовали без воды, света и прочих удобств, уму непостижимо. Полсотни стариков, женщин и детей поручили нам. Обязали не допускать к ним боевиков и доставлять раз в день еду, хлеб, а также солдатские щи и кашу.

Сами мы расположились в палатках, но именно расположились, а не жили. Днем и ночью в них стояла духота. Сменяющиеся утром с постов солдаты маялись, отсыпаясь в этих душегубках.

Охраняли мы главным образом себя, и в основном ночью. Днем боевики не показывались, а с наступлением темноты наведывались в селение, где у них наверняка были родственники, и, конечно, на нашу территорию. В первую очередь их интересовал, как я вначале полагал, склад боеприпасов и вооружения, оборудованный прямо в земле поодаль от палаток, чтобы в случае чего своих не зацепило. Так сказал на инструктаже нам, долбавшим твердую, как камень, землю, сооружая хранилище, подполковник Хомутов.

Тем, кто склад строил, доставалось чаще всего его охранять, а так хотелось быть от него подальше! Все прекрасно понимали: если боевики запустят туда ракету, рванет так, что мало не покажется. Но делать было нечего, таков приказ бати. Полковник Гривцов «любил» нашу первую славную роту, поэтому мы заступали в караул, как говорится, через день на ремень.

Каждый раз готовились в наряд особенно тщательно, уж больно важен был объект. Инструктировал нередко вместо Боярышникова сам комбат. Построив заступающих в караул на импровизированном плацу, подполковник хрипло басил:

— Тут вам не зимние квартиры, бойцы, где можно нести службу через пень-колоду. Тут передовая!..

Фуражка его была, как всегда, низко надвинута на лоб, который, несомненно, должен был взмокнуть, но мы ни разу не видели, чтобы комбат снял головной убор. Обветренное, продубленное всеми ветрами лицо оставалось невозмутимым, хотя говорил он о невероятном коварстве нынешнего врага, вырезающего по ночам часовых; о массовых казнях заложников и террористах-камикадзе, жертвующих жизнью ради уничтожения шурави. Подполковник так и сказал — «шурави», то бишь русский солдат. Словечко это он явно привез из Афгана.

— Так что глядеть у меня в оба, бойцы! — закончил он длинную речь, хотя обычно говорил коротко.

Естественно, после такого напутствия службу в карауле мы несли особенно бдительно. Никому в голову не приходило придремнуть на посту. Однако прошел день, два, пять, а никаких диверсий против караула, охраняющего склад, противником не предпринималось, и постепенно повышенная бдительность начала спадать. Человек так устроен: долго в состоянии сильного напряжения пребывать не может. Чувство опасности притупляется, и невольно начинаешь думать, так ли страшен черт, как его малюют. Может, «духи» и не собираются к нам соваться? Все-таки не блокпост стоит, а целый полк. Можно основательно получить по зубам.

Букет, которому я высказал свои соображения, лишь выругался. Последнее время он вообще стал очень злым. Я не сразу понял причину, но, поразмыслив, догадался. После побега Вышневца многие ребята начали коситься на Витальку: одного, мол, поля ягоды, вместе срок тянули, корешились. От Букета отвернулись даже те, которые прежде искали у него защиту от «дедов». Он не мог этого не заметить, а как противостоять, как доказать свою непричастность к случившемуся, не знал, потому и обиделся на весь свет. С таким настроением Виталька приехал в Чечню, но и тут ничего пока изменить не мог.

— Ты, значит, тоже считаешь, что боевики не станут на нас нападать? — спросил я.

— Похоже, — пробубнил Букет. — У них банды мелкие, а тут такая махина…

— Вы оба ошибаетесь! — Тенорок принадлежал Леве Арончику.

Наш диалог с Букетом проходил у входа в темную палатку, где солдаты взвода давно спали. Бодрствовал лишь Лева.

— Скажите пожалуйста, — хихикнул Букет. — У тебя, оказывается, есть собственное мнение?

— Есть! — Лева пропустил насмешку Витальки мимо ушей и спокойно продолжил: — Вы расхолодились, как и остальные. Сначала ждали от чеченцев каверзы, а теперь решили, чего зря гоношиться. На нас, таких сильных, никто не посмеет напасть.

— Разве не так?

— Категорически нет. Как у вас все просто получается, прямо по арифметике Пупкина с картинками. А боевики только того и ждут, чтобы русские окончательно почили на лаврах. Вот тогда они ударят, и мы на собственной шкуре почувствуем расплату за потерю бдительности.

— Типун тебе на язык, Левка, — зашипел Букет.

А я вдруг понял, что Арончик прав… То, что он неглупый малый, было очевидно сразу, когда парнишка появился в роте. Был он хилым, бегал плохо, на турнике висел сосиской, на марш-броске вечно отставал. Приходилось брать на буксир, вешая на себя его оружие, вещмешок, противогаз. Таких всегда презирают и обижают, а мне Левку стало жаль. Я за него заступился пару раз. Со мной особенно не поспоришь. Приемами самбо у нас в роте обладали еще пару человек, а силачи вроде Зарубина умеют только кулаками махать. Короче, с разгильдяем Иванцовым предпочитали не связываться, отстали поэтому и от Арончика.

Однако подружились мы позднее, когда Левка тоже стал участником художественной самодеятельности. До армии он окончил музыкальную школу и неплохо бацал на фортепиано.

— Не нравится мне теория этого хиляка, Костя, — пробубнил Букет. — Где только он ее раздобыл? Может, побывал в стане врага?..

С сарказмом Виталька на сей раз явно переборщил. Арончик дело говорил, но убедить Букета не удалось. Впрочем, и он был по-своему прав. Только жизнь нас могла рассудить.

— Хватит спорить, братцы, — примирительно сказал я. — Время покажет, на чьей стороне истина, а сейчас полночь — пора на боковую. Сом поднимает рано.

Но Букет должен был оставить за собой последнее слово.

— Голову даю на отсечение, что нас еще долго никто не потревожит, — заявил он безапелляционно.

— Поберег бы свои мозги, призванные выполнять мыслительную функцию, — отозвался Лева, натягивая на себя простыню.

Прошло несколько дней. Все по-прежнему было спокойно, хотя доходили слухи, что на юге идут ожесточенные бои. Банды Басаева все чаще нападали на гарнизоны и особенно на проходящие армейские колонны. Базирующиеся рядом вертолетчики рассказывали, что чуть ли не ежедневно приходится вывозить из горных районов груз «200». Услышав скорбную весть, мы молча снимали головные уборы, отдавая последнюю честь павшим. Кто знает, может, и нас вскоре ждет та же участь…

В эти дни произошло одно событие. Проходя мимо штаба полка, размещавшегося в обширной палатке, я вдруг увидел знакомую фигурку. Вначале глазам своим не поверил, потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Это было невероятно, но видение оказалось явью. Передо мной стояла моя «француженка» Надин, такая же тоненькая и невообразимо красивая. Только одета была необычно: в гимнастерке с погонами сержанта, перепоясанная широким ремнем, подчеркивающим талию, в короткой юбчонке цвета хаки и хромовых сапожках.

Мы бросились друг к другу и лишь в последний момент сдержались, чтобы не обняться. Кругом были люди. Отменно бы выглядел солдат, облапивший жену командира роты!

— Ты? Каким ветром? — Изумлению моему не было предела.

— Попутным! — В глазах Надюши запрыгали озорные чертики. — Я окончила курсы связистов и упросила военкома призвать меня на время чеченской кампании. Жена должна следовать на войну за мужем. Чем плох поступок?

Я усмехнулся. Взгляд Надин стал укоризненным, и я устыдился. За кем помчалась вдогонку шальная девчонка, мне было точно известно.

— Ты, я вижу, не рад? — спросила.

Я был не просто рад. Я был безумно счастлив. Видеть ее — что могло быть прекрасней. Но, несмотря на некоторую романтичность, я все же был реалистом. Там, на зимних квартирах, мы еще могли скрывать свою связь, хотя кое-что становилось явным. Появились первые признаки приближающейся грозы, и только отъезд в Чечню помешал ей разразиться. А тут?.. Что будет тут? Как сумеем мы тайно встречаться? Ведь идет страшная война!.. Увы, Надин сделала безрассудный шаг.

С такими невеселыми мыслями, но в радостно возбужденном встречей состоянии пребывал я в тот день. Первым заметил, что со мной творится неладное, Левка Арончик. Вечером после ужина, когда мы остались в курилке вдвоем, он спросил:

— У тебя неприятности, Костя?

— Наоборот, — возразил я фальшивым тоном, — настроение самое радужное.

— Не ври, тебя глаза выдают. Может, поделишься?

Наверное, никому другому я бы ничего не рассказал, но Арончик не из болтливых, да и давно догадался о наших с Надин отношениях. Видел, как мы на репетициях смотрели друг на друга, как разговаривали.

— Ну и ну, — вздохнул он, выслушав мою сбивчивую исповедь. — Как же вы теперь?

— Не знаю…

— Одно могу точно сказать, Костя, сумасшедшая она баба, эта твоя Надин. — Придется на что-то решаться, ей в первую очередь. Ты солдат, человек подневольный.

— Она теперь тоже военнослужащая.

— Женщине легче. Какой с нее спрос?.. А вообще-то, выпороть бы вас обоих… — Арончик задумался, наморщил нос, самую выдающуюся на своем лице деталь, и не очень уверенно заметил: — А что, если ей все рассказать мужу?

— Представляешь, какой поднимется гвалт?

— Из тебя котлету сделают, это точно. А ты разве к этому не готовился? Ведь знал, на что идешь, что нарушаешь библейскую заповедь: не возжелай жену ближнего своего.

— Чувству не прикажешь, — жалобно возразил я.

— Детский лепет, но я, конечно, понимаю, — посочувствовал Левка, — однако выхода не вижу, разве что пока затаиться. Жизнь — удивительная штуковина, Костя, она сама все расставит по местам. Короче, наберитесь терпения — оба…

Мой маленький приятель Арончик оказался прав. И как ни парадоксально, его предвидение вскоре сбылось, причем совершенно неожиданным образом. А вот другое предсказание — о нападении чеченцев на беспечных федералов — сбылось в ту же ночь. Рота наша, правда, в эти сутки в карауле не стояла, не на наших часовых напали боевики, но погибли ребята из соседнего подразделения…

Автоматные очереди вспороли тишину в самый глухой предрассветный час. Нас как ветром сдуло с лежаков. Команда дежурного по роте «Подъем!» прозвучала, когда все солдаты были уже на ногах. Мы едва успели занять окопы, отрытые заранее для круговой обороны, — хоть об этом позаботились, — как в судорожное токанье автоматов вплелось тяжелое уханье взрывов. В ход явно пошли гранаты.

Боярышников, выскочивший из офицерской палатки, на бегу отдавал короткие распоряжения. Двум взводам приказал оставаться на месте для прикрытия лагеря на случай прорыва противника, а нашему первому — спешно выдвигаться в сторону соседней роты. Именно там, по всей вероятности, кипел бой.

Все отчетливее различались вспышки выстрелов, пули засвистели над нашими головами, и каждая могла зацепить любого.

— Ложись! — крикнул ротный.

Тяжело дыша, мы плюхнулись на землю. Она показалась такой родной и надежной, что вскакивать уже не хотелось, но следом раздалась команда: «Короткими перебежками — вперед!»

— Отделение, за мной! — крикнул сержант Зарубин. Нам ничего не оставалось, как последовать за ним. В отчаянные минуты под огнем противника я заметил, солдаты стараются держаться гуртом, но в этой кучности заключалась опасность: даже при ночной беспорядочной пальбе возрастает вероятность поражения.

Бой был скоротечным. Нам фактически не довелось в нем участвовать. Боевики напали внезапно с севера, откуда их не ждали, потому как там была освобожденная, считавшаяся нашенской территория. Во второй и третьей ротах, расквартированных в данном районе, палатки обстреляли с двух сторон. Начался переполох. Прежде чем удалось организовать грамотное сопротивление, подразделения понесли потери. Когда же солдаты очухались и открыли убийственный огонь, боевики отошли и растворились в ночи, словно их и не было. Тогда, как говорится, считать мы стали раны, товарищей считать. Погибли не только часовые, выставляемые по периметру расположения батальона, а еще около десятка солдат, убитых прямо в палатках. Боевики тоже наверняка понесли потери, но нам они были неизвестны. Убитых и раненых бандиты унесли с собой.

Когда утром стали известны итоги ночного боя, мне сразу припомнились слова Арончика, предсказавшего расплату за беспечность. Букет лишь руками развел и, пробормотав что-то вроде «накаркала ворона», бросил на Левку недовольный взгляд. Я чуть не съездил ему по физиономии. Молчал бы, паразит. Голову давал ведь на отсечение…

Перед обедом подполковник Горобец собрал батальон на плацу и устроил форменный разнос. Досталось всем — и ротным, и взводным, в том числе Боярышникову. Комбат выговаривал ему за медлительность, которую я, кстати, ночью не заметил. Мы действовали на редкость быстро, но с начальством не поспоришь. Подполковник Горобец, чеканя каждую фразу, безапелляционно заявил:

— Первая рота орудовала вяло. Солдаты ползали словно мухи. Боярышникову следовало как можно быстрее помочь соседу, тогда избежали бы таких потерь!

Справедливостью тут не пахло. Скорее двигаться мы не могли при всем желании. Но и комбата можно понять: ему наверняка тоже намылили шею. За груз «200» он нес особую ответственность, и мне бы не хотелось быть сейчас в его шкуре. Хотя, если разобраться, в чем подполковник виноват? Просто получили хороший урок. Нельзя ни на минуту забывать, что мы на войне, и ни в коем случае не расслабляться.

Ох уж этот аналитик Арончик! В тот день он поразил меня еще одним суждением:

— Знаешь, Костя, я все думаю, почему чеченцы напали на нас именно с севера?

— Они резонно предполагали, что мы их оттуда не ждем, — уверенно ответил я.

— Считаешь, они не знают расположение полка? Не ведают, где у нас штаб, где роты стоят, где склады сооружены?

— Перестань задавать вопросы, Левка. Лучше объясни…

— Тогда слушай. Рядом чеченское селение. Народу в нем не густо, но будь спокоен: у боевиков там свои глаза и уши. Поверь, они давно имеют полное представление о том, где и какой объект у нас находится.

— Ну и что?

Вопрос я задал по инерции, потому что все понял. Склад боеприпасов — вот что для боевиков самое притягательное. Он хорошо охраняется, это и ежу ясно, но стоит на отшибе. Там есть чем поживиться. Или взорвать…

— Вот именно. Представляешь эффект? Почему же они этого не сделали?..

В который раз я вынужден был с Левкой согласиться. Нападая с севера, боевики нанесли некоторый урон в личном составе дивизии. Но почему не напали на склад?

Вопрос повис в воздухе. И хотя ни я, ни Арончик не высказали его вслух, оба поняли: ответа тут нет и пока быть не может.

5

С утра рота начала готовиться к рейду. Точно никто ничего не знал, официального приказа не поступало, но по начавшимся судорожным сборам, тщательной проверке оружия и пополнению запаса боеприпасов нетрудно было определить: слухи о предстоящем марш-броске не беспочвенны. Беспроволочный солдатский телеграф работал безотказно: нам предстояло отправиться в горы, где в каком-то ущелье обнаружен склад с продовольствием и оружием. Для его уничтожения достаточно одной нашей славной непромокаемой роты, так как там в охране всего горстка наемников-арабов.

После завтрака меня подозвал Сом и велел отправиться на склад для получения гранатометов, ракет и ПТУРСов.

— Вот тебе, Иванцов, накладная, — протянул прапорщик листок бумаги, — тут все расписано. Ты грамотей, разберешься. Отложишь нужное, проверишь, а потом я сержанта Зарубина с вашим отделением пришлю груз забрать. Да смотри, чтоб тебе туфту не подсунули!..

С таким напутствием я и отправился на склад. Не скажу, чтобы с легким сердцем. Предстояло иметь дело с прапорщиком Столбуном, а знакомство с ним оставило в душе весьма неприятный осадок. Да и его поспешный отъезд в Чечню, о котором мы с капитаном Шелестом узнали на другой день, выглядел подозрительно.

Столбун встретил знакомой усмешечкой:

— А-а, старый знакомец пожаловал, — пропел он насмешливо, темные глаза, однако, остались холодными. — Как дела-делишки, мистер Шерлок Холмс?

Вот же гад, запомнил, что я приходил к нему со следователем. Странным показалось и другое. С виду этот неотесанный вахлак не производил впечатления читающего человека, а, поди ж ты, Конан Дойла знал.

— Ну и чем закончилось ваше расследование? — продолжал Столбун.

— Мое дело сторона, — вяло ответил я. — Что велели, то и делал, в основном — принести, подать…

— Так ты в прислугах числился? А я было подумал, что в помощники к прокурорскому капитану записался. Уж больно ретиво, как тот козлик, вокруг капитана прыгал.

Столбун явно надо мной издевался, то ли в силу своей гаденькой натуры, то ли хотел вывести из равновесия. За такие слова следовало врезать по роже, но он был много старше, к тому же прапорщик, а я рядовой в портянках. В общем, ядовитую тираду пришлось пропустить мимо ушей. Я просто потребовал поскорее выделить требуемое оружие.

— Выбирай из тех ящиков, которые в углу, но строго по накладной. Гранатометы в соседнем отсеке лежат…

Я уже заканчивал отбор оружия, как на складе неожиданно появился подполковник Хомутов. Он вошел стремительно и с порога закричал:

— Ты что это делаешь, сукин сын?

И чуть не поперхнулся. Столбун приложил палец к губам и скосил на меня глаза. Я не мог не заметить этого жеста, но сделал вид, будто ничего не увидел. Только подумал: сюда бы сейчас капитана Шелеста! Но даже мне стало ясно: между завскладом и начальником артвооружения существует далеко не формальная связь. Не посмел бы простой прапорщик затыкать рот подполковнику из-за того, что в хранилище присутствует какой-то солдат.

Однако прапорщик был не дурак, в находчивости ему не откажешь. Бросив на меня подозрительный взгляд, он в ответ Хомутову покаянно сказал:

— Извиняйте, товарищ подполковник. Я знал, шо вы будете ругаться, но, ей-богу, новая партия ракет никак не вмещается в указанном вами месте.

Хомутов такой реакции явно не ожидал. Он обалдело поглядел на прапорщика, потом на меня и, помедлив, торопливо ответил:

— Да, да, ты не так сделал!

— Опять-таки извиняйте, товарищ подполковник, только оттуда их сподручней будет доставать, — гнул свое Столбун. — Но если желаете…

И глупцу была понятна вся никчемность разговора. Не из-за места расположения ракет примчался сюда взволнованный начальник артвооружения полка. А вот об истинной цели его визита можно было лишь гадать. Дорого бы я дал, чтобы тайну сию узнать, однако продолжал делать вид, что, занятый делом, я ничего не видел и не слышал. Поверил ли подполковник в натуральность моего поведения, не знаю, но хитрая бестия Столбун — наверняка нет. На прощание он обжег меня бешеным взглядом. Стало очевидно: сам того не желая, я приобрел лютого врага.

У входа появился сержант Зарубин. За ним топали ребята.

— Прибыли за получением имущества, товарищ подполковник! — вытянувшись, отрапортовал отделенный.

— Забирайте все поскорее, — сказал Хомутов, взглянув на часы. — В вашем распоряжении осталось немного времени.

Едва я успел вернуться в роту, как отделение получило команду начать погрузку снаряжения в подошедшие машины. Через полчаса бээмдэшки уже мчались на юг.

Колонна миновала маленькое селение и, не сбавляя скорости, устремилась к горам. Вскоре густо взбиваемую гусеницами боевых машин пыль сменил каменистый грунт. Уже не першило в горле, но духота внутри бронированных коробок стояла невыносимая.

За пять часов пути с небольшими привалами рота вышла наконец к цели. Боярышников остановил колонну заблаговременно, еще до подхода к нужному ущелью, чтобы не выдавать себя гулом двигателей. Вперед он выслал разведку, поручив возглавить ее нашему взводному. Лейтенант Наливайко не мог, конечно, обойтись без разгильдяя. Вместо желанного отдыха после долгой и тряской дороги пришлось навьючить на себя необходимое снаряжение и тащиться пехом. В разведку попали также Зарубин, Букет и никогда от меня не отстававший Арончик.

Вход в ущелье оказался узким — двум машинам не разъехаться. Я полагал, мы проскользнем в него поодиночке и сразу окажемся у цели, однако Наливайко рассудил иначе.

— Переть в открытую, нахалом, нельзя, — сказал он, почему-то понизив голос. — Нас могут засечь, а внезапность для роты важнее всего, так что будем взбираться наверх, — кивнул он на скалы, окружавшие ущелье.

Перспектива открывалась не из веселых. Тащиться по крутизне с полной боевой выкладкой да еще по такой жаре дело, мягко говоря, безрадостное. Солнце хоть и перевалило зенит, жарило немилосердно. Накаленные камни обжигали руки, однако делать нечего. Чертыхаясь в душе, я полез за лейтенантом. Наливайко, тонкий и гибкий, как ящерица, двигался быстро. За ним трудно было угнаться, и мы растянулись по всему склону. Тяжелее всего было неповоротливому Букету. Круглая рожа его взмокла и побагровела, как распаренная свекла.

Но когда мы взобрались наверх, то готовы были взводному в ножки поклониться. Сверху хорошо было видно, что неподалеку от входа в ущелье лежат в засаде два амбала с автоматами. Если бы пошли напролом, кто-то из нас наверняка словил пулю. И ни о какой внезапности нападения роты речи бы уже не шло.

— Что-то никаких складов не вижу, — сказал шлепнувшийся рядом со мной Букет.

— Тише! — цыкнул на него Зарубин.

— Мы ж далеко от тех горилл…

Наливайко резко обернулся и гневно прошипел:

— Командир отделения правильно сделал вам замечание, рядовой Букетов. В горах звуки разносятся далеко. Прекратить разговоры!

Некоторое время мы лежали молча, разглядывая вытянувшееся изогнутой кишкой ущелье. По дну его бежала речушка, лишь местами расширявшаяся до полутора-двух метров.

— Редкий случай, но Букет прав, — шепнул мне в самое ухо Арончик, — никаких строений тут нет. А тех охломонов-дозорных можно запросто снять.

— А выстрелы? Они всех боевиков переполошат.

— Сюда бы винтовочку с глушителем, — мечтательно проговорил Арончик.

— Мы не спецназ, нам не положено.

— А зря… Очень полезная вещь, особенно в разведке. Сейчас американских солдат оснащают таким оружием.

— Зато мы пользуемся автоматом, сработанным при царе Горохе.

— О чем совещаетесь? — подползая к нам, шепотом спросил взводный.

Я высказал предложение Арончика снять отсюда дозорных. Неожиданно эта мысль лейтенанту понравилась.

— Пожалуй, так и сделаем, — сказал, — только попозже, когда рота начнет наступление. Под грохот моторов выстрелы никто не услышит. Возвращаемся!..

Ротный выслушал доклад Наливайко о результатах разведки молча и вроде бы одобрил. Но когда тот начал развивать мысль о стремительном нападении, насупился.

— Считаешь, нужно на ура переть? — спросил он ядовито.

— А что? Быстрота и натиск — спутники победы. Это еще Суворов сказал.

— Молодец, правильно цитируешь. Только ведь гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Где гарантия, что вход в чертово ущелье не заминирован? Первая машина подорвется на фугасе, остальным перекроет дорогу, и станем мы для боевиков прекрасными мишенями.

Ротный любил давать предметные уроки молодым офицерам. Боевой опыт — великая вещь. Дважды побывал в Афганистане, да и в Чечне не впервой.

— Действительно, — сокрушенно пробормотал Наливайко, — об этом я как-то не подумал.

— Командир должен обо всем думать, — внезапно улыбнулся Боярышников, быстро менявший гнев на милость. — Все, что вы наговорили, — забыть. Действовать будем так…

План ротного был прост, но, я бы сказал, эффективен. По докладу полковой разведки он уже знал, что правее места, куда мы взбирались, есть крутая ложбина вниз. Небольшой группе по ней можно спуститься к подножию горы с другой стороны и незаметно подобраться к дозорным у входа в ущелье. Конечно, тут нужны были отчаянные и хорошо обученные ребята. Нас брать в расчет не имело смысла, но в роте имелась группа скалолазов. Ей и поручили скрытно перемахнуть через скалы, снять часовых и проверить наличие мин. Рота по их сигналу тихо, без машин, втянется в ущелье и развернется в цепь. Для страховки от неожиданностей ротный приказал двум парам снайперов и гранатометчиков взобраться на скалы по обе стороны от прохода, чтобы взять ущелье под прицел. Но огонь открывать только по его личной команде…

Все было сделано по уму. Мы бесшумно проникли в ущелье. Развернувшись повзводно, стали короткими перебежками продвигаться вперед. Нервы были напряжены до предела. Знойная тишина могла в любую минуту взорваться, а в предчувствии боя солдаты ощущают себя очень неуютно. Ожидание всегда хуже действия. Однако время шло. Мы продвигались, а противника не было. Боевики словно сквозь землю провалились, отчего в голову лезли дурные мысли. Уж в то ли ущелье мы попали? Возможно, авиаразведка ошиблась и нет тут никакого склада?..

Рядом со мной после очередной перебежки рухнул взводный. Лицо его было серым от пыли.

— Что, Иванцов, жарко? — спросил он, вытирая пот со лба и размазывая по нему грязь.

— Да уж, не хило, — отозвался я хрипло, — только не зря ли мы пуп надрываем?

— Наше дело выполнять приказ, рядовой Иванцов, а не высказывать дурацкие предположения!

— Мы уже столько протопали, товарищ лейтенант, а все без толку…

— Цыплят по осени считают, — недовольно возразил взводный. Беседовать на эту тему он был явно не расположен, и я заткнулся. А поскольку лейтенант, вскочив, рванул вперед, пришлось следовать за ним.

Солнце уже клонилось к горам, сделав их более рельефными. Острые, вонзающиеся в блекло-синее с золотой подсветкой небо, казались башенками далекой фантастической крепости. Глубокие расщелины, еще недавно отчетливо различимые на фоне выбеленных зноем скал, потускнели и расплылись.

Продвинулись мы по ущелью довольно далеко. Речушка расширилась, стала говорливее. Стремительно несущаяся вода бурлила и пенилась вокруг торчащих камней…

Бой завязала разведгруппа, наткнувшаяся на окопы боевиков. Я подумал, что ротный тут же скомандует: «Вперед!» — и мы ринемся на противника. Но Боярышников приказал продвигаться дальше одному взводу, остальные два по его распоряжению быстро рассредоточились и залегли под прикрытием скал. «Великий стратег! — подумал я, — с какой стати прячемся? Навалились бы всем скопом, и бандитам крышка». Но тут сверху с двух сторон заговорили крупнокалиберные пулеметы. Останься мы на месте, попали бы под перекрестный огонь.

Боярышников вызывал все большее уважение. Как он мог предвидеть подобное развитие событий и вовремя вывести роту из-под удара?.. Выходит, капитан кроме боевого опыта обладает еще командирской интуицией?..

Разведчики и посланный в подмогу второй взвод захватили между тем окопы боевиков. Ротный велел им закрепиться на месте и не высовываться. Подозвав Наливайко, приказал:

— Собирай, лейтенант, скалолазов — и вперед.

— Куда, — растерялся Наливайко.

— Постарайтесь, прижимаясь к скалам, выбраться из ущелья. Если понадобится, воспользуйтесь тем путем, что разведали раньше. Надо добраться до боевых машин и привести их сюда. Теперь мы знаем — дорога не заминирована. Действуй быстро, но зря людей под пули не подставляй.

— Понял вас, товарищ капитан! — обрадованно воскликнул Наливайко.

Мы опять оказались все в той же команде впятером: взводный, сержант Зарубин, Букет, Арончик и, конечно, я. Гуськом, прижимаясь к скалам, все трусцой рванули к знакомому уже входу в ущелье в надежде, что все пройдет гладко. Увы, боевики оказались не лыком шиты. Нас сразу засекли; над головой защелкали пули, выбивая из гранита фонтанчики едкой, пахнущей порохом крупы. Приблизившись к проходу, вдруг увидели на дороге нескольких боевиков, которые торопливо ставили мины, мало заботясь об их маскировке. Вот же гады! Догадались, что мы можем привести сюда технику.

Пришлось спрятаться за камни. Букет, злобно сплюнув, выругался.

— Что будем делать, лейтенант? — спросил он.

Наливайко молчал. Вместо него ответил Зарубин:

— А что остается, как не смести проклятую шваль? Назад все едино пути нет! Подберемся поближе, чтобы шуму меньше было. Берем на мушку и снимаем каждого. Верно, товарищ лейтенант?

Наливайко окинул группу оценивающим взглядом. Бандитов, как и нас, было пятеро. Взводный указал каждому цель и скомандовал: «Огонь!» Автоматные очереди смели боевиков с дороги, но двое остались живы. Кто-то из нас промазал. Упав, они открыли ответный огонь.

— Вперед! — крикнул лейтенант, и мы, стреляя на ходу, ринулись к дороге. Через минуту все было кончено, но досталось Букету. На плече сквозь камуфляж быстро проступала кровь.

Пока Арончик перевязывал раненого, мы растащили мины с дороги. Затем взводный приказал всем залечь в укрытие у самого выхода из ущелья и решительно сказал:

— Мы остаемся тут, а ты, Арончик, беги к машинам. Одна нога здесь, другая — там!

— Может, всем сподручнее? — пробормотал Лева.

— Нет! — отрезал Наливайко. — Надо присмотреть за дорогой, чтобы гады не вздумали повторить минирование…

Арончик убежал, хотя по его виду было очевидно, как не хотелось парню уходить одному.

— Ты стрелять-то сможешь? — спросил Зарубин у Букета.

— Нет вопросов, еще повоюю, — ответил тот сердито и пододвинул автомат.

От скал, постепенно удлиняясь, потянулись тени. Повеяло прохладой. Мы продолжали лежать на импровизированных позициях, сжимая в руках оружие, готовые пустить его в дело в любой момент. Стояла тишина. Лишь издали доносилось таканье пулеметов. Это боевики продолжали обстреливать роту, не давая ей возможности выйти из укрытий.

Прошло минут двадцать, и вдруг обстановка резко изменилась. Одновременно справа и слева появились две группы боевиков человек по десять. Вот тебе и мизерная охрана складов! Удружила нам авиационная разведка…

Хорошо обученные боевики бежали в нашу сторону редкими цепочками.

— Подпускаем ближе! — распорядился взводный. — Патроны беречь. Огонь вести короткими очередями!

Силы были явно неравные: пятеро на одного. У нас оставалось единственное преимущество — укрытие, а духи бежали по открытому пространству. Когда между нами осталось не более ста метров, Наливайко подал команду на открытие огня. В бегущей цепи упал один, второй, третий. Остальные, проскочив по инерции еще чуток, залегли. Больше они уже не поднимались в полный рост, но верно, хоть и медленно, приближались ползком широким полукругом. Положение складывалось критическое. В ход пошли гранаты, но их было не так много. Стало страшно. Сколько сможет продержаться горстка бойцов? Боеприпасы кончатся, и амба!

И вдруг!.. Вот оно спасительное — вдруг… Послышался гул моторов. Лучше этой музыки я в жизни никогда не слышал. Боевики тоже замерли. Среди них началась паника. А шум моторов нарастал, приближался, становился могучим, грозным.

Первая бээмдэшка, проскочившая в ущелье, заставила боевиков вскочить и броситься бежать. Длинная пулеметная очередь срезала их, словно косой. С головной машины на ходу спрыгнул сидевший на броне Арончик.

— Живы! — закричал он ошалело, бросившись к нам. — Слава богу, живы, черти!

А машины одна за другой, лязгая гусеницами, ехали мимо нас на помощь роте. И уже никакая сила не могла их остановить.

6

В тот день Сом — чтоб ему ни дна ни покрышки — сунул меня в самый противный наряд. Я его называю спринтерским и терпеть не могу. То ли дело в карауле: отстоял два часа, потом четыре бодрствуешь, а остальное время и вовсе ухо давишь! Даже на кухне ишачить лучше. Картошку чистить или кастрюли драить в коллективе не очень обременительно. А вот посыльным по штабу — беда: носишься целый день как угорелый, ни минуты покоя. Того вызови, этого разыщи, а еще отвратительней — подай, принеси, будто лакей. И все время на глазах начальства, при всем желании не посачкуешь.

Но именно этот день принес мне неожиданную радость. Да не одну, а целых две. Первая случилась в обеденный перерыв. Офицеры разбежались кто куда, писарчуки ринулись в столовую, и в штабе на какое-то время наступила блаженная тишина, когда можно спокойно посидеть, вытянув гудящие ноги.

— Погодка-то сегодня какая! — блаженно жмурясь, сказал помощник дежурного, широко распахивая окно. — Ты бы пошел, Иванцов, на солнышке погреться, пока спокойно.

Славный это был лейтенант из разведроты. Он тепло относился к солдатам, за что ребята считали его своим в доску. Есть в полку несколько офицеров, в которых подчиненные души не чают. Увы, их жалкое меньшинство. Нам бы такого взводного. Впрочем, Наливайко, в общем, ничего. Правда, шибко педантичный, въедливый и крикливый, но быстро отходит и зла не держит. Он сильно изменился после памятного рейса в ущелье, когда мы вместе заглянули «костлявой» в глаза…

На улице было замечательно. Легкий ветерок нес с реки прохладу и приятно гладил кожу, но полностью отдаться отдыху не удавалось. В башку лезли не очень радостные мысли. Вызывала беспокойство мама. Как она там одна бедует? Я хоть мало, но прирабатывал и нес в дом, а она сидит небось на хлебе и воде, месяцами ожидая невыплаченной зарплаты. Здоровье у мамы не ахти, вкалывать приходится на полную катушку. Весь день в школе, вечером зрение портит, проверяя тетради. Нынешние ученики почерком и грамотностью похвалиться не могут. Для моей родительницы это повод для трагедии…

Зря, наверное, не согласился на предложение ребят. Ведь зазывали бывшие одноклассники удариться в бизнес, от армии обещали напрочь откосить. Есть, говорили, у них на такой случай заветные каналы, где тити-мити решают абсолютно все проблемы. Не захотел, дурак! А почему?.. Противно быть торгашом. С детства не люблю облапошивать ближнего. Если уж честно, то еще в школе мечтал стать писателем, редактировал стенгазету и на худой конец соглашался на профессию журналиста. А сальдо-бульдо, налоги и прочая мура — это не по мне!..

Вдруг послышался до боли знакомый голос. Распахнув глаза, я увидел маленькую точеную фигурку в форме.

— Ты что тут делаешь, Костя? — спросила Надин. В синих, спорящих с голубизной неба, глазах прыгали озорные чертики.

— У меня наряд при штабе, — словно оправдываясь, пробормотал я.

— В наряде, значит? Это хорошо… — Ее тоже, могу поклясться, обрадовала наша встреча.

С того памятного дня, когда Надин появилась в полку, мы виделись урывками, да и то издали. Мест, где можно было встретиться наедине, здесь просто не существовало. А так хотелось обнять ее и целовать до одурения, как бывало… Но мы были молоды, здоровы и влюблены. Я-то, во всяком случае, за обладание Надюшей жизнь готов был отдать.

— Пойдем к нам в отдел, — сказала она. — Там сейчас никого нет.

Лучшего предложения быть не могло. Представлялась возможность хоть какое-то время побыть вдвоем. Я вскочил и пошел следом. Мы поднялись на второй этаж. Кабинет, хоть и заставленный различной аппаратурой, был довольно большой.

— А тебя не накажут? — спросил я шепотом, словно меня могли услышать в пустом здании. — Сюда ведь наверняка вход посторонним запрещен.

— Какие могут быть секреты от воина, службою живущего, — засмеялась Надин и поспешно заперла дверь на ключ. В следующую секунду мы бросились друг к другу. Я целовал ее щеки, нос, подбородок. Отыскал губы и приник к ним. Поцелуй был долгим. Мы дышали, как загнанные лошади.

— Так с ума сойти недолго, Костя, — простонала Надин. — Что дальше будет?

— Не могу без тебя — это я знаю. Готов на все, лишь бы мы были вместе!

В ее глазах блеснули слезы. В них явно читалось: а я могу? Надюша бессильно опустилась на стул, сказала бесцветным голосом:

— Мы ничего не можем изменить, Костик. Понимаешь?

— Да… Но зачем плакать, — сказал я глупость…

И тут наше свидание было прервано самым бесцеремонным образом. Кто-то тяжело протопал по коридору и, остановившись у двери, попытался вставить ключ.

— Какая это сука сломала замок! — чертыхнулся человек за дверью.

— Прапорщик! Мой начальник, — шепнула Надин. Глаза ее испуганно заметались по комнате, но спрятать меня было решительно некуда.

Повозившись с замком, прапорщик еще раз матюгнулся. Мы стояли, затаив дыхание, словно тот, за дверью, мог его услышать. Наконец прапор, очевидно, решил сходить вниз за инструментом. Его грузные шаги протопали по коридору и затихли на лестнице, ведущей вниз. Надин подскочила к двери, прислушалась и быстро отперла.

— Иди скорее вправо, в конец коридора, — шепнула. — Только не попадись никому на глаза.

Я, как вор, бесшумно шмыгнул из кабинета и затаился за выступом. Прапорщик вернулся минут через пять с увесистым молотком, но у распахнутой двери его ждала Надин.

— Это вы стучали, Иван Иванович? — пропела она невинным голоском. — А я придремнула немного. Устала что-то.

— Зачем было запираться? — недовольно и, как мне показалось, подозрительно пробубнил прапор.

— По инерции. Сейчас столько ворья развелось, что невольно, как дома, привыкаешь запирать за собой дверь.

Прозвучало довольно натурально. Вот же притворщица! Я и не подозревал в ней таких артистических способностей. Но не запри Надин дверь, прапор бы нас застукал. Легко представить, какой грандиозный скандал разразился бы тогда в полку…

Вторая радостная весть того бегового дня оказалась еще более неожиданной. Надин, я это знал, все-таки находилась рядом. Я не разыскивал ее, сдерживаясь порой из последних сил, оберегая покой и честь любимой женщины. Думаю, она тоже страдала, но мы сами поставили себя в положение, из которого оба не видели выхода… А вот внезапное появление капитана Шелеста в штабе полка к концу моего наряда было как гром среди ясного неба. Кого другого, думал, можно увидеть в районе боевых действий, только не следователя прокуратуры.

— Вы? Здесь? Каким образом? — только и смог выдавить я.

— Что в моем появлении удивительного? — спросил в свою очередь Шелест. — Всякое дело положено доводить до конца, иначе висяк, а за висяки нашего брата по головке не гладят. Рад тебя видеть, Костя. — Капитан крепко пожал мне руку.

Наша симпатия оказалась взаимной. Я ведь тоже привязался к этому неординарному человеку, хотя проработали вместе всего ничего.

— Слышал, ваша рота побывала в отчаянной переделке, — сказал капитан. — Склады боевиков все-таки обнаружили?

— Они оказались в пещерах. Там хранились боеприпасы, продукты, оружие, даже полные комплекты нашего камуфляжа с погонами и прочей атрибутикой.

— Сказали, ты в этой операции отличился.

— Было дело, — уклончиво отозвался я, хотя уже знал: комбат представил нашу пятерку, сдержавшую бандитов у входа в ущелье, к боевым наградам. Я, конечно, не лишен тщеславия, но хвастаться преждевременно считал глупым. Вдруг разгильдяю, каким числилась моя персона, покажут фигу?

— Ну, ну, скромность, безусловно, украшает человека. Я точно знаю, — сообщил Шелест, — есть решение о награждении тебя и еще четверых ребят медалями «За отвагу», а командира роты — орденом Мужества. Так что поздравляю с боевым крещением. Ты выдержал испытание огнем! Может, станешь в будущем кадровым военным?

— Ни за что. «Выше ножку, шире шаг» изо дня в день — этого я выдержать не в состоянии.

— Не обязательно быть строевым офицером. Хочешь, устрою тебе рекомендацию на юрфак военного гуманитарного университета? У тебя, сдается, есть задатки сыщика.

— Как вы?

— Спасибо за комплимент, — засмеялся Шелест. — Начальство, увы, другого мнения. Побег Вышневца с оружием так за мной и числится. Вот, прислали доводить дело до конца. Надеюсь, не откажешься снова пойти ко мне в помощники?

— Если разрешат — с удовольствием.

— С твоим начальством как-нибудь договорюсь. Пойдем в курилку. Расскажешь, что тут у вас творится.

— А вы надолго приехали? — поинтересовался я, затягиваясь дымком предложенной мне сигареты.

— Бессрочных командировок, как ты понимаешь, не бывает, но пока дело не закрыто, придется тебе потерпеть мое общество…

Шелест, как всегда, был ироничен, жизнерадостен и свято верил в людей. «Народ у нас, Костя, неплохой, — говаривал он. — Злым его нынче наша паскудная действительность сделала. Но хороших людей значительно больше, чем плохих…»

Новости, которые я сообщил, Шелеста взволновали. Он подробно расспросил, как проходило ночное нападение боевиков на расположение полка, где и какими силами наносился удар, не выглядело ли это отвлекающим маневром. Может, рассчитывая на внезапность и панику, просто отвлекали основные силы, а сами нацелились на другой объект?..

— Вы имеете в виду склад вооружения? — задал я встречный вопрос. — Но гады наверняка знают, как усиленно склад охраняется. Попытка овладеть им вряд ли будет иметь успех.

— Зачем овладевать, — возразил капитан, — проще подорвать. Почему бандиты не попытались это сделать? Не захотели?

В защиту своей точки зрения Шелест приводил те же аргументы, что и Левка Арончик. Склады действительно были самым лакомым для боевиков объектом. И ответ на вопрос лежал на поверхности, но был настолько невероятен, что отвергался сразу. Думается, наши мысли совпали, но… Не могли же боевики снабжаться с этого самого нашего склада!

Сцена в хранилище между мной, прапорщиком Столбуном и примкнувшим к нам подполковником Хомутовым еще больше заинтересовала Шелеста. Он заставил дважды повторить рассказ. Я постарался передать подробности той ситуации, но, видимо, недостаточно убедительно.

— Пойми, Костя, — заметил Шелест, — важно не то, что человек сказал, а как, с какой интонацией, что отразилось при этом на его физиономии. По таким мелочам психолог способен определить не только характер, но еще и степень искренности наблюдаемой личности. Учись, пока я жив, пригодится. Спасибо потом скажешь.

— Уже низко кланяюсь, — шутовски поклонился я и тут же пожалел о допущенной бестактности. Обезьянничать не стоило.

— Ладно, солдат, со мной подобные вольности сойдут, но в другой ситуации можешь поплатиться…

— Понял вас, товарищ капитан.

— Не вздумай обижаться, — укорил Шелест. — Однако не забывай: мы живем в военной среде, где господствуют законы субординации. На том стоит армия…

А ночью, точнее поздним вечером, когда я, сменившись с наряда, уже залез в постель, случилось еще одно происшествие. Капитан Шелест, снова появившись в роте, нашел меня и взволнованно сказал:

— Вставай, Костя! Да поживее!

Дрему как рукой сняло. По пустякам капитан беспокоить не стал бы. Значит, что-то случилось серьезное?..

— Объясню потом. Поторопись и ребят своих поднимай. Я с дежурным по полку согласовал, что возьму из роты нескольких человек…

Через минуту наше отделение стояло возле палаток во главе с сержантом Зарубиным. Не было только Букета, еще находящегося в госпитале. С автоматами через плечо, переминаясь с ноги на ногу и позевывая, солдаты вопросительно смотрели на капитана. Радости на лицах не было. Сутки проторчать в наряде и лишиться желанного отдыха — приятного мало.

— Извините, братцы, — негромко сказал Шелест, понимая состояние ребят, — но дело неотложное… Короче, сами увидите. За мной бегом марш!

Я с удивлением обнаружил, что мы направляемся к КПП полка. Возле шлагбаума, освещенного фонарем, подвешенным на шесте, неторопливо похаживал караульный с автоматом на изготовку. Он тоже посмотрел на нас с недоумением, но тут Шелест наконец все объяснил. Предстояло тщательно осмотреть грузовую машину, которая должна вот-вот подойти, а потом, если потребуется, отправиться на ней к месту назначения, вероятней всего, в Ханкалу.

— Кому это потребовалось в такое время кататься? — брякнул я. — В поле сейчас запросто можно пулю словить.

— Или на фугас нарваться, — добавил Лева.

— Хорошо соображаете, парни, — усмехнулся Шелест. — Но позвольте заметить: ваши догадки годятся для нормальных людей. Для тех же, кто не в ладах с законом, сейчас самая подходящая пора.

— А можно узнать больше подробностей, товарищ капитан? — подал голос Зарубин.

— Справедливое требование, сержант. — Шелест поглядел на часы: — Что-то транспорт задерживается. Ну да подождем… А теперь слушайте. Про Вышневца вы знаете, про пистолет и патроны, которые у него нашли, слыхали. Самовольных отлучек за солдатом не замечено, посетители не приходили. Откуда у солдата могло оружие появиться, если…

— Если в полку, кроме как со склада артвооружения, больше взять неоткуда, — подхватил Арончик.

— Мы с Иванцовым тоже пришли к такому выводу, и за складом было установлено наблюдение. Дало это пока мало, но зацепки есть. Как раз сегодня удалось установить: в Ханкалу отправляется машина с боеприпасами. Ее только что загрузили.

— Дня им мало, — прогудел Зарубин.

— Значит, не хватило. — Шелест снова взглянул на часы, на сей раз с явным беспокойством. — Послушай, друг, — повернулся он к караульному, — может, имеется другой выезд из полка?

— Правильный только тут, — ответил караульный. — Мы регистрируем все въезжающие и выезжающие машины. Но, вообще-то, ограды нет. Если знаешь ходы, можно выбраться и в другом месте.

— А траншея? — воскликнул Шелест.

— Ее на колесном транспорте не проскочишь!

— Так она пока не везде отрыта, товарищ капитан. Не успели.

— О, черт! — выругался Шелест. — Мне же сказали — сплошная, круговая, охраняемая…

— Начальству, может, так и доложили, а на деле выходит настоящая показуха.

— Вот что, Зарубин, — распорядился Шелест, — оставь здесь двоих. Если машина все же подойдет, пусть непременно задержат. Караульный поможет. Остальные за мной к складу!..

Мы, конечно же, опоздали и никакого транспорта не обнаружили. Столбун, сдав объект под охрану, собирался уходить. На вопрос, где машина с грузом, прапорщик спокойно ответил: ушла минут двадцать назад.

— Почему через КПП полка не проследовала? — сердито спросил Шелест, тяжело переводя дух.

— Так туточки напрямки короче, — махнул прапорщик рукой в темноту. — Зараз на шоссе выскакивают.

— А почему ночью такой серьезный груз отправляете?

— Как прикажут, так я и сполняю… Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан, там охрана, ребята надежные — не впервой.

Столбун говорил спокойно, пожалуй, даже слишком. Любой другой на его месте определенно замандражировал бы, увидев перед собой ночью следователя прокуратуры с вооруженными солдатами, задающего неудобные вопросы. Тут даже человек с чистой совестью почувствует себя неуютно, а этому хоть бы хны…

Когда, вернувшись в роту, мы остановились с Шелестом возле палатки, я все это высказал.

— Верно, Константин, — ответил он, — психологи в таких случаях говорят: сильной выдержкой обладает тот, кому есть что скрывать.

Назад: ПОБЕГ ИЗ АДА

На главную: Предисловие