Пересылка
Осенью 1981 года пересыльный пункт в Ташкенте был суровым военным вариантом горьковского «Дна».
Полторы сотни офицеров и прапорщиков на грязных, завшивленных матрасах. Густая смесь перегара, табачного дыма и пота – вместо воздуха.
Там всегда царил полумрак. На свету было бы, наверно, еще тоскливей. Гомон, пьяные откровения, смех и слезы. И так без учета времени суток. В камере хранения солдаты-узбеки из местной обслуги потрошили чемоданы, и ничего нельзя было поделать. По углам месяцами ютились какие-то темные личности. Но зато здесь точно можно было узнать главное: когда борт на Кабул, Кундуз, Кандагар. Мне повезло. Я провел всего пару ночей в этом месте скорби и разврата. Тут были все свои и не стеснялись...
Получив уведомление, что самолет на Кундуз пойдет утром и нужно стоять у входа на пересылку, поскольку автобус ждать не будет, я купил две бутылки водки, разной еды, сигарет. Все это добро взгромоздил на кровать. Лег и тупо стал ждать рассвета. Пару раз подкатывались «герои». То водку продай, то не составишь ли компанию в картишки. Но, узнав, что лечу в Афган, отходили. Им были интересней те, кто сдуру попадал на пересылку из Афгана. Были такие, потерянные. Нет чтобы за билет переплатить и мотать из Ташкента, в котором уже нередко находили офицеров-интернационалистов в канавах-арыках с проломленными черепами и вывороченными карманами.
Военный аэродром Тузель, он же стыдливо именуемый аэропорт «Южный» (рядом было какое-то секретное производство), тоже был местом замечательным. Среди канав, бетонных блоков (шло бурное строительство таможни) устроен загон, обтянутый колючей проволокой и металлической сеткой – накопитель. Туда после паспортного контроля и таможни попадали все жаждущие улететь в Афганистан. Я не беру в кавычки слово жаждущие по той причине, что люди действительно стремились побыстрей покинуть Ташкент – чужой и опасный для большинства из них. А в Афгане были друзья, служба, какие-то свои углы и интересы. Да и чеки, и двойной оклад начинали платить с момента пересечения границы.
Таможня была в духе азиатской. Хотя и говорили, что кадры там были «львовские». Особенно усердствовали, забирая лишнее спиртное. Разрешалось провозить две бутылки водки и два литра вина. Доводилось видеть, как эту лишнюю бутылку владелец тут же пытался выпить.
Особой статьей шли советские деньги. Разрешалось вывозить не более сорока рублей, с обязательной отметкой в декларации и возвращением «достояния республики». Причем в купюрах меньших, чем «десятка», которая была банковским билетом, в отличие от «пятерок» – уже казначейских. Мне эта процедура не грозила. В кармане было три рубля с копейками. Таможенница, пухлая мадам, увешанная золотыми побрякушками, долго и подозрительно мяла пакеты с «трилоном Б» – умягчителем воды, сгибала конверты с матовой бумагой. Особо ее заинтересовали фотопленки в кассетах (был такой шик). Мол, откуда я знаю, может быть, там уже что-то отснято. Подошедший особист быстро решил вопрос.
– Вы кто по должности?
– Да я уже объяснял, десять раз. Я редактор газеты, журналист... Корреспондент. Буду ехать назад – эти пленки можете смотреть отснятые, проявленные.
В накопителе было сыро. Утренний холодок давал о себе знать. По углам уже собирались компашки, булькала в пластиковые стаканчики родимая, пахло свежими огурцами и военным духом.
