В тот момент, когда раздался этот хлопок, я сидел у себя в кабине, и тупо рассматривал выщербленную стенку, сложенную из красного кирпича, размышляя о том, когда же все это кончится, и мы начнем что-нибудь делать реальное.

После хлопка я услышал вопль, визг, крик, переходящий в ультразвук, и внутри у меня все оборвалось. Я сразу сообразил, что что-то случилось. Может быть, нас даже обстреливают. Я пулей выскочил из «шишиги», и бросился к месту происшествия. Когда я вывернул из-за борта, то увидел, как Пятницкий зажимает правой рукой левую, катается на земле от боли, а из кисти у него фонтанчиком выплескивается кровь. Рядом, белый как мел, стоял Рамир.

Однако Найданов появился здесь еще раньше меня. Он уже вытащил жгут, и пытался пережать пострадавшему руку. Но Пятницкий катался так, что сделать это было нереально. В этот момент около раненого собралась толпа. Найданов осмотрелся, приказал Джимми Хендриксу и Андроиду держать Пятницкого, чтобы он не дергался, а мне — бежать за медиком.

Честно говоря, я даже обрадовался. Боец визжал так, что мне стало нехорошо. И, в общем-то, хотелось как-то быстрее отсюда исчезнуть. Тем более что я никак не мог представить себе причину произошедшего, а это мне не нравилось больше всего. Я почему-то уже предчувствовал, что добром это дело не закончится ни для меня, ни для Найданова.

Я быстро перебежал мостик, и через заросли помчался в расположение Франчковского, где по традиции обитал медик Гаджи. Он, к счастью, никуда не исчез, как это запросто могло быть, а мирно сидел около палатки, и что-то зашивал в своем хэбэ.

— Гаджи! Срочно! Там… У нас… раненый! — я проговорил это, хватая ртом воздух.

Капитан вытаращил на меня глаза, потом бросил свое обмундирование, схватил медицинскую сумку, и прямо в майке побежал следом за мной.

Когда мы домчались, я увидел, что у нас находится Санжапов, и что он тычет красного и растерянного Найданова кулаком в грудь, и орет на него так, что заглушает крики Пятницкого. Правда, тот выл уже значительно тише. Наверное, у него просто кончились силы.

— О, черт!… - процедил я сквозь зубы.

Майор обвинял Андрея в расхлябанности, в том, что тот не управляет батареей, что у нас творится бардак… Знакомая песня.

Гаджи сразу кинулся к солдату, снял с него жгут, полез в свою сумку… Комбат, увидев медика, сразу замолчал, и отошел. Тут я увидел и удрученного Васю Раца, и озадаченного Юру Венгра…

В общем, я решил, что пока меня не увидели, лучше вернуться на нашу позицию, тем более что, как я успел заметить, пробегая мимо, там вообще никого не было. Мне вовсе не хотелось дожидаться конца всей этой ужасной истории, и, тем паче, того, чтобы меня заметил Санжапов, и я выслушал о себе все то, что только что выслушал Найданов.

Я, кстати, пришел очень вовремя, потому что у нас на позиции, изумленный полным отсутствием народа, находился начальник артиллерии. Он стоял у поломанного миномета, и задумчиво крутил подъемный механизм туда и обратно. Естественно, он не работал.

— Где все? — спросил он, увидев меня.

— Ах, товарищ подполковник, — ответил я, — у нас тут беда. У солдата пальцы оторвало.

Гришин побагровел:

— Опять!? Вчера в пехоте солдату гранатой пальцы оторвало. Сегодня — у вас. Что происходит? Вы личный состав не контролируете?

Я промолчал, повесив голову. Я очень хотел сказать, что здесь не детский сад, и каждого не проконтролируешь, и, между прочим, некоторых еще в бою убивают, а кое-кто и на минах подрывается. Но промолчал. Я и сам себе мог возразить, что между вынужденными потерями и такими происшествиями дистанция огромного размера.

— Ладно, я не за этим пришел, — перешел, наконец, начальник артиллерии к делу. Давай свой расчет с поврежденного миномета, и пусть идут за мной. Отнесут миномет к артиллеристам, и потом все поврежденное имущество оттуда на ремонт заберут… Кстати, может, у вас еще что надо ремонтировать.

Я задумался. С одной стороны — у одного из «Васильков» было помято запорное устройство — следствие неудачной сцепки, с другой стороны — оно функционировало, а от добра добра не ищут…

— Нет, товарищ подполковник, — ответил я. — Все остальное в порядке.

Ну, не говорить же ему, что Армян до сих пор не может сообразить, почему у него машина глохнет в движении. Это к ведомству Гришина никакого отношения не имеет.

Я вернулся к машинам. Пятницкого забрали, но все бойцы были еще там. Я забрал свой третий расчет, объяснив им задачу. В восторг они не пришли, и начали спрашивать меня, как же они теперь будут без миномета?

— Надо было лучше за своим оружием следить! — довольно грубо ответил я, и это была чистая правда. Не я же должен был бегать по машинам, и уговаривать их бережно грузить минометы в кузов или не выбрасывать их оттуда как мешки с картошкой?

— Может, и в пехоту пойдете, — напугал я их. — Если вот только миномет ваш быстро сделают… Тогда ничего страшного.

Я соврал, но это подстегнуло солдат, и они ушли вслед за начальником артиллерии с надеждой.

Видимо, Найданов разогнал сержантов, так как они появились на дорожке, ведущей к нашей огневой позиции целой гурьбой.

Последним плелся Рамир. Я остановил его, отвел в сторонку, и потребовал рассказать обо всем, что, все-таки, черт побери, произошло?!

Дело оказалось очень простым, обыденным, и от того как-то особенно обидным.

Оказывается, тот же самый Гришин еще утром передал Найданову несколько десятков новых основных зарядов с целью инвентаризации и приведения в боеспособное состояние всех наших боеприпасов. Ведь начальник артиллерии прекрасно знал, что у нас были еще и трофейные мины, и полученные со склада под Курчалоем, и полученные со склада под Шали, и полученные еще даже на складах в самом Темир-Хан-Шуре. В каком состоянии все это было? Надо было тщательно осмотреть, и там, где основные заряды отсутствовали, (а такое бывало, и не редко), надо было их вставить. Гришин прямо сказал, что вполне возможно, нас скоро предстоит большой расход боеприпасов.

Рамир находился недалеко от места беседы, и слышал все своими ушами. Это его, с одной стороны, и подвело. Потому что, приняв имущество, командир батареи тотчас же развернулся, в поисках того, кто все это будет выполнять, и увидел Рамира.

— О, — сказал он. — Полезешь на машину к Солохину, и переберешь там все мины. Вот тебе десять зарядов. Отвечаешь за них головой. Понял!

Рамир, естественно, кивнул. В этот момент мимо них, даже не поднимая глаз, бульварным шагом проходил Пятницкий. Найданов тут же схватил его за химо, и отправил вместе с Рамиром на работу.

Они залезли в кузов, и начали ворочать минами. Как обычно, Рамир был в пессимистичном настроении, а вот Пятницкий что-то не к добру развеселился. Они нашли две мины без основного заряда и вставили их туда. Входили они легко и от руки. А вот через пять минут нашлась еще одна «пустая», ее схватил Пятницкий, и начал заталкивать заряд. Да вот только что-то лезть он не захотел. Тут боец начал ругаться на мину, и сказал, что «человек — царь природы», и он все-таки патрон туда забьет. Причем, как выяснилось, забивать он собрался самым буквальным образом.

Испуганный Рамир попытался его было остановить…

Ну, тут мне было все понятно. Пятницкий, конечно, был боец молодой, но крепкий. Веселый такой, контактный, но знавший свое место. Он, конечно, «старикам» подчинялся, и голос лишний раз не подавал. Но и свой интерес всегда соблюдал, и лишний раз не гнулся. Про таких часто говорят — «правильный пацан». Видно было сразу, что после «дедов» он сам стал бы таким суровым «дедом», и молодым мало не показалось бы.

А Рамир подобным авторитетом не обладал — характер, знаете ли, не тот. И для Пятницкого, честно говоря, Рамир был почти что пустое место.

Так что молодой солдат принес молоток. (Интересно, где нашел-то? Приказал бы я найти — не нашел бы он — точно говорю). Взял заряд левой рукой, прицелился, размахнулся молотком…

А дальше заряд разорвался у него в руке.

А потом я все видел сам.

Ну, что сказать. Отвоевался парень. Как бы то ни было — отвоевался. Остался живой. Пенсию, наверное, получать будет по инвалидности. Может, ему еще кто и позавидует даже. И в самостреле не обвинишь. Явно не хотел он этого. Просто вот дурачок такой. И ничего с этим не сделаешь. Уже.