Когда «шишига» встала окончательно, я решительно распахнул дверцу, (потому что ничего хорошего за ней не ожидал), и выпрыгнул на снег.

Да, блин, я был прав! Увы, еще как прав! Действительно, ничего хорошего. Ледяной ветер в секунды выдул все то тепло, что я накопил за дорогу в теплой кабине. Резкий переход из тепла в ледяной холод заставил меня задрожать.

В это время Рустам построил нашу батарею. Я поспешил к командиру.

О, черт! Вот это зрелище! Наши солдаты в своих серых худых шинелях напоминали скорее пленных немцев под Сталинградом, чем солдат федеральных войск. У нас в бригаде было такое замечательное снабжение, что бушлатов на личный состав не хватало. Между прочим, свой офицерский бушлат я тоже не получал, а купил. Купил за личные деньги. И ни секунды не пожалел об этом. Тем более — сейчас.

Я с содроганием смотрел на наших бойцов. Я представлял, как им холодно, и что им придется провести всю эту ночь на ледяном ветру, (впрочем, как и мне), и мне было их жалко. Честное слово! Солдаты и сержанты подпрыгивали, терли руки, клацали зубами, и тихо матерились.

Правда, сержант Узунов как-то преувеличенно бодро ответил на вопрос Рустама, сказав, что личный состав чувствует себя хорошо. У меня сразу возникло подозрение, что он сумел остограмиться. Наверняка уже что-то продал по дороге, падла, купил бутылку — две водки и раздавил в кузове с друзьями. Что же он мог продать? Шинель на нем…

(Видно, ледяной ветер и мороз отбили мне мозги: в этот момент я так и не смог догадаться, что же он продал — это выяснилось потом).

А пока мне было все равно. Ну, смог выпить человек — ну и ладно. На ногах стоит, команды воспринимает — этого пока достаточно. Зато не так мерзнуть будет.

Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся. Это был Слава Клюшкин — командир взвода из первого дивизиона, и мой бывший однокурсник.

Крепко пожав мне руку, он тут же почти завизжал возбужденным тонким голосом:

— Схватили меня внезапно, подонки! Я не успел скрыться… Как ты думаешь, здесь будет что-нибудь серьезное?!.. О, я уже замерз! Мои ноги не помещаются в кабине! Где я буду спать?!.. О, моя теплая, почти домашняя кровать!

Я, честно говоря, тоже с трудом понимал, как могли мобилизовать на войну пацифиста Клюшкина?

О, это был тот еще тип! Нет, не такой как Бровкин — совсем другой.

Если сказать прямо — Слава был самым обыкновенным эгоистом. Что удивительного? Единственный ребенок в семье, родители тряслись над ним, как над фарфоровой китайской вазой, и только низкое материальное благосостояние не позволяло им оградить мальчика от всех треволнений и обязанностей суровой жизни. А потому Славе пришлось быть как все.

Но всегда и во всем на первое место он ставил свои личные, родные, близкие к телу интересы. Одно время мы считались друзьями. Однако через некоторое время я, к большому разочарованию, сообразил, что Слава «кинет» меня при первой же возможности. И кидал, между прочим. И даже не один раз. Сам не знаю, почему, но мы продолжали дружески общаться. Да, впрочем, объяснение простое, у нас зачастую были общие интересы: все-таки учились в одной группе, и я ему был периодически нужен. Потом, когда учеба прекратилась, он как-то быстро отдалился от меня. Ну и ладно!

Однако судьба опять свела нас вместе — служить мы попали в одну часть, и даже первую неделю — до распределения — провели в одной комнате. Потом наши пути снова разошлись.

Конечно, в армии каждый должен думать за себя. Но, строго говоря, это больше относится к рядовому составу. Офицер, пусть даже и «пиджак», так поступать не может и не должен. Ведь за ним закреплены и люди, и казенное имущество. Ладно люди, они и без командира выкрутятся, а вот за технику придется отвечать именно офицеру!

Не знаю, какие отношения у Славы были с техникой, (не видел, и не слышал), но вот солдат он просто боялся. Было бы неудивительно, если бы он боялся местных солдат — из дагов. С этим контингентом проблемы были абсолютно у всех. Что уж говорить, если почти сорокалетний старший лейтенант Абдуразаков, отвесивший затрещину оборзевшему молокососу в офицерской столовой, был вынужден ехать на «стрелку» с его родственниками. Ему ничего не было только потому, что родственников у пожилого старлея оказалось не меньше, чем у обиженного солдата, а начинать конкретную «войну» с непредсказуемым исходом не хотелось никому. И потому, справедливости ради, надо сказать, что Славу в такой ситуации просто убили бы. И безо всяких преувеличений.

Но уж с русскими-то надо было находить контакт! Нет, и это было для Клюшкина чрезмерным усилием. Решать чьи-то проблемы, помимо своих собственных, он оказался и не готов, и не способен.

Комдив давно махнул на него рукой, и сидел Слава в бессменном карауле. И я, грешным делом, думал, что он просидит в нем до самого «дембеля». Как оказалось, я ошибся. И как же его все-таки выволокли, интересно мне знать? Правда, что ли, связали?

Тем временем Слава продолжал бурно причитать:

— Представляешь? Меня хватают в квартире два папоротника, тянут на плац, выходит Жариков и визжит, чтобы меня тащили в машину. Я пытаюсь вырваться, кричу ему, что я пацифист! Но он, наверное, уже привык к моим выступлениям, и не отреагировал никак, а вместо этого врезал мне по шее — и до сих пор болит. Сажают меня в «Урал» — слева — шофер, справа — капитан Куценко: не вырвешься. Пришлось ехать сюда… Как ты думаешь — бой будет? Я же такой длинный — ни в один окоп не помещусь!

— Нос у тебя ни в один окоп не поместится, — засмеялся я.

Действительно, шнобель у Славы был выдающийся. Не уродский, конечно, не гротескный, но все-таки самый настоящий семитский нос. Даже странно, ни у папы его, ни у мамы такого носа не было…

К нам подошел Рустам:

— Клюшкин, тебя там Куценко с фонарем по кабинам и под машинами ищет.

— Уже исчез! — сказал Слава на бегу.

Одно время они служили с Рустамом в одной батарее.

— Надо посты выставить часа на два, — указал мне комбат. — Я уже назначил по сменам. Постоишь с первой сменой?

— Хорошо, — ответил я, — без проблем.

Озабоченный Рустам куда-то исчез, а я пошел посмотреть, кто будет со мной стоять. Так, все ясно: Узунов, Иванов, Шиганков, Лисицын и Коломейчук. Я похлопал каждого по плечу, предложил крепиться, и стойко перенести эти два часа. Я умолчал только об одном: что и через эти два часа им некуда будет скрыться от холода. Жечь костры было строго — настрого запрещено. Да и из чего их жечь!? Кругом степь. Есть кустарник, но его нужно чем-то рубить, он сырой, его нужно поливать бензином или соляркой. А чем достать из бензобаков? В темноте, на ледяном ветру!

Я и сам уже прилично закоченел, а ведь у меня бушлат! Что же творится там, у них, под шинелями?

И что мы вообще делаем в этом поле?

Господа и товарищи гражданские, если есть желание, могут смотреть телевидение. Там каждый час — «Срочное сообщение», каждые два — три часа — «Новости», или там — «С места событии», или еще что.

Кто-то разъясняет обстановку, кто-то все комментирует, берет интервью… Там в курсе, вполне возможно, всех передвижений, всех планов… И только мы, непосредственные участники событий, торчим здесь замерзшие и голодные, и ни хрена не понимаем, что мы вообще тут делаем? Чего мы тут застряли, что нас ждет? Да и где мы вообще, в конце-то концов?

Кстати, командир дивизиона уже исчез. Домой, что ли, поехал? Выполнил свою миссию и вернулся?

Я ходил кругами среди наших машин. Хотя ходить было холодно, но и стоять, впрочем, тоже.

Бойцы вообще дрожали как в лихорадке. Они пытались у меня что-то узнать, но зубы у них стучали как игла у швейной машинки, и я ничего не понимал. Я только взглянул на часы. О, мама моя! Стоять еще почти целый час!

Я сообщил это солдатам. Мое сообщение тут же вызвало краткий и очень яркий взрыв эмоций, который был мгновенно погашен новым сильным порывом ледяного ветра.

Ожидание конца смены превратилось в один бесконечный кошмар. Наконец, минут за десять до назначенного времени, я внезапно сообразил, что бойцы исчезли. Смылись, грубо говоря. Я, в общем-то, и не удивился, и не расстроился, и вообще никак не отреагировал. Я так замерз, что мне было уже все равно. Я только подумал, где же они могут укрыться?

Ладно, сами придумают. Пора позаботиться о себе. Я направился прямиком к «родной» шишиге. Ба! Ну конечно! Другого и ожидать не следовало. Мое место уже занято контрактным чудом.

Я обошел еще несколько близлежащих машин. Все забито. Черт возьми! Да я так околею!

Решительным шагом я вернулся в «своей» машине, распахнул дверцу, и начал энергично пихать ваучера в упитанный зад. В темноте я даже толком не мог разглядеть кто это.

— Ты мое место занял, — кричал я. — Давай, двигайся!

То ли мои крики, то ли ощутимые тычки возымели действие, но контрактник полез на возвышение, которое отделяет в ГАЗ-66 водителя от пассажира. (Как-то раз кто-то мне сказал, что эту машину спроектировала женщина. В таких ситуациях, как сегодня, я всегда поминал эту незнакомую женщину «тихим добрым словом», и очень хотел, чтобы она сама попробовала воспользоваться своими конструктивными разработками. Впрочем, она наверняка не предполагала, что в кабине «шишиги» придется размещаться гораздо большему количеству народа, чем два человека. Наивная!).

Ощущение было, как у кильки в банке. Но все же было тепло, и почти не дуло. Почти — потому что ветер все-таки поддувал мне из двери прямо в правый бок. Ну и ладно. Только я закрыл глаза, как тут же провалился в какую-то темную яму.