Глава 4
Сегодня был большой праздник — 23 февраля.
Ну, хотя здесь — в Чечне — это не совсем праздник. Здесь это траурный день. В 44-м году всех чечен собрали и отправили в Казахстан. Берия, по слухам, предлагал всех просто утопить в Каспии, но Сталин пожалел. Смешно, но Сталин пожалел.
Ну ладно! Мы не чечены, у нас праздник Советской Армии. Жрать-то нам сегодня дадут или нет?
Однако почти тут же мое ухо уловило незнакомые звуки за спиной. Уж поверьте, это было что-то новенькое. За все то время, что я передвигался с батареей по Республике Ичкерия, я привык к определенному шумовому фону. А эти звуки мне были совершенно незнакомы. Да они вообще больше увязывались с мирной жизнью, чем с огневой позицией!
Я немедленно отправился посмотреть, чем это заняты мои непоседливые бойцы.
Черт побери! Да ведь это… Да ведь этот звук… Это… Ни что иное как звук телевизора! Да не может такого быть!
Однако могло. Именно телевизор. Вот что меня так озадачило сегодня утром. Шум настройки. Нет, не передачи — именно настройки.
Причина обнаружилась сразу, как только я вынырнул из-за кузова, и увидел всю картину целиком.
Электромонтер Боев пытался настроить телевизор, а он не показывал. Ток подавался на него с автоаккумулятора.
— А он от такого напряжения работать-то может? — спросил я у сержанта.
Он ответил, как ни в чем не бывало, как будто я уже тут вместе с ними часа два сидел:
— Да, может. Там переключатель есть на низкое напряжение… Но не хочет, падла, показывать! Сам не пойму, в чем там дело… Блин, мне бы приборы сюда! Эх, я бы нашел, в чем тут дело!
Да, действительно, телевизор «Sanyo» включился, но кроме мутного снега и дикого визга ничего более не воспроизводил.
Оставив азартного Боева за работой, я осмотрелся как следует.
Никто мне ничего не сказал, все были очень заняты. Может быть, они даже не увидели, что я появился. Я ведь подошел очень тихо, да и с Боевым разговаривал в полголоса.
Восканян пек хлеб. Шура Эйнгольц ощипывал курицу, а Абрамович уже варил другую. Я протер глаза.
— Так, — на этот раз уже очень громко сказал я. — Товарищи солдаты, рассказывайте.
Все, как один, подняли головы. И начали переглядываться.
— Да успокойтесь, — сказал я. — Я просто интересуюсь, в чем дело, как все было, и какова обстановка на настоящий момент… Давайте!.. Ну, откуда все это богатство… Впрочем, я и сам знаю. Скажите, кто ходил?
Адамов вздохнул, оторвался от какого-то альбома с фотографиями, и сказал:
— Да все ходили, по очереди. По трое, по четверо. Так и не страшно, и унести можно больше.
— Ну и что принесли, — спросил я, устраиваясь на чьей-то каске. — Проведем небольшую инвентаризацию.
Теперь в дело вмешался хозяйственный армян.
— Мешок муки, — начал он считать, загибая пальцы, — канистру масла. Кажется, подсолнечное. Кастрюля с сыром. Потом вон несколько банок с закруткой. Потом еще три курицы. Кастрюли, посуда разная, ножи. Соль. Вот сахара не нашли.
По мере перечисления у меня отвисала челюсть и поднималось настроение. Мне ставилось откровенно весело. Я заметил, что у моих бойцов совсем изменилось мироощущение. Они как-то очень заметно ожили. Вот армян, который до этого целыми днями только ныл, теперь был весьма оживлен и деятелен. Боев вообще, кажется, забыл все на свете, и уже ковырялся во внутренностях телевизора с высунутым языком.
Блин! А какой аромат шел от кастрюли!..
Один только Бичевский был опять мрачен и недоволен.
— Скоро прапорщик прискачет, — предрек он. — Я его знаю. Жрать не привезет, а если почует наживу, а он точно почует, под обстрелом прискачет. Приползет даже.
Да, про Чорновила я как-то забыл. Да, этот может.
— Пусть вообще больше не показывается, — сказал Восканян. — Мы теперь и без его подачек проживем.
— Товарищ лейтенант! — сказал Абрамович. — Вы курицу будете?
Ого! Еще бы!
— Конечно, буду, — сказал я. — Но вы лучше расскажите, что там, в городе, творится.
О, — неожиданно ответил Боев, оторвавшийся от бесплодной настройки, — там ночью было как на дискотеке деревенской. Толпы бродят, все друг от друга шарахаются, только слышно, как по домам шуршат.
— А местные чего?
— Да нет!…Там, где люди живут, мы туда не заходили. Там и брошенных домов много. Испугались, наверное, побросали все и убежали, куда глаза глядят. А добро бросили.
Боев замолчал, но потом будто вспомнил что-то:
— Да, вот еще. Прикол. Мы видели дома, на них написано «Здесь уже были».
— М-да, — отреагировал я, подумав, — только глупый это плакат. Ну и что, что были? Ну, были. Но все унести не смогли… Надо было писать «Здесь уже ничего нет». Вот это была бы точная информация.
Тут вмешался Эйнгольц:
— Говорят, в центре магазины есть. Но мы туда не пошли — побоялись. Там еще стреляют, вроде бы.
— А как же вы так, в темноте-то там шарахались?
— Да мы спички брали с собой. Это если в погреб полезешь, там же ничего не видно. Ни зги. А так домов много горит. Светло, нормально.
— Ну а винные подвальчики там были?
Я задал этот странный вопрос потому, что мне вспомнилась последняя летняя поездка в Кабардино-Балкарию. Там, у деда моей жены, в станице Александровской, был такой подвальчик. И вино у него было весьма отменное. Вот, что-то пришло мне в голову.
— Нет, такого тут нет, — дал мне ответ Абрамович. — У них такого и быть не может. Они же мусульмане, Им Аллах запрещает вино пить.
— Зато им колоться можно, — сострил Шура.
— Узнаю наш славный Дальний Восток, — сказал я. — Кому что, а вшивому о бане!
Все засмеялись, а громче всех — сам Шура.
Я встал, чтобы посмотреть на банки. И тут увиденное меня, увы, не вдохновило. Помидоры и огурцы выглядели как-то весьма осклизло. Старые закрутки, что ли? Очень неаппетитное зрелище. Даже с голодухи. Пара банок с вареньем. Так, банка открыта.
Я достал из бушлата ложку, зачерпнул немного варенья, попробовал…
— Что это? — спросил я.
Мне ответил Абрамович, (видимо, как знаток местной кухни):
— Это кизиловое варенье.
М-да! Варенья почему-то было совсем мало. В основном банку занимали косточки. Впрочем, решил я, немного поразмыслив, это ерунда. Ведь можно пить чай!
— Вы чайник захватили? — спросил я, как будто речь шла о каком-то легком пикнике на фоне природы.
— Да, да! Конечно, — сказал Имберг.
Он даже показал мне его. Чайник был несколько закопчен, но это не страшно. Не в магазине же мы его брали, в общество защиты прав потребителей обращаться бесполезно. «Вот если только расстрелять хозяев за плохое обращение с кухонной посудой», — с иронией подумалось мне.
Я огляделся по сторонам. Город исчез в тумане. Туман царил везде — сзади, сбоку, спереди. Капельки воды висели на ветках, на траве, на минометах… Было сыро, но не холодно. А у самого костра было вообще хорошо.
Адамов возился с каким-то огромным альбомом. Сержант сопел, кряхтел, что-то бурчал себе под нос, яростно выдирал из альбома фотографии, и отбрасывал их в сторону.
— Дай-ка посмотреть, — сказал я, подойдя к нему. — Что это ты притащил вместо еды, инструментов или других каких-нибудь полезных вещей?
Адамов показал мне альбом.
— Это дембельский альбом, — сказал он. — Какой-то чечен делал. Очень красивый. Я из него сделаю собственный.
— Ты сначала доживи до этого дембеля, — подбодрил я бойца. — Ты что же, будешь теперь таскать этот талмуд с собой? Ну, что ж! Знаешь, могу предложить тебе более эффективное использование данного предмета. Ты его себе за пазуху засунь, и он будет у тебя вместо броника. Ни одна пуля не возьмет.
Адамов насупился.
— Да ладно, — сказал я. — Не обижайся. Я же просто шучу. Поступай, как знаешь.
Я поднял несколько фотографий и присмотрелся.
Да, крепкий парень. Могу предположить, что он серьезно занимался спортом. Карате? Вполне возможно. Снимки самые типичные для советской армии: я похожих много видел у родственников и знакомых. Вот чечен на пушке сидит, вот он взобрался на миномет — на ПМ, такие как сейчас у Васи. Везде соло. А вот эта фотография интереснее. Здесь шесть человек — однополчане, по всей видимости. Судя по форме — снимались перед дембелем.
Я перевернул фотографию. На обороте были написаны имена, а напротив одного имени стояло пояснение — «татарин». Причем взгляд у этого татарина был не такой веселый как у остальных. Похоже, ему было в окружении этих кадров не так уж и весело.
Внезапно я разозлился, и отшвырнул фотографию прочь. Меня просто взбесило это. Ну, все же мусульмане! Нет, выделили-таки одного — не наш, не чеченец.
У нас в группе учился один — Ибрагим. Хороший парень, ничего плохого сказать не могу. Звезд с неба не хватал, но и не отставал никогда. Жил в общаге. То, что он чечен, меня никогда не напрягало. Я об этом вообще никогда не думал.
У нас вообще всех нерусских — с Кавказа — называли «хачиками». А там никто не разбирался: грузин он, армянин, ингуш, осетин, из Дагестана или Чечни. «Хачик» и «хачик». Были хорошие «хачики» — нормальные ребята, мы их так даже и не называли. Были плохие, но я не помню, чтобы у них возникали проблемы именно из-за национальности… Да нет, не помню такого. И в школе не помню… Ну да, мы же были интернационалисты.
Теперь все рухнуло. Послужив на Кавказе, я научился отличать даргинцев от лакцев, аварцев от кумыков, ингушей от чеченцев… И увы, от нормального отношения у меня не осталось и следа. Как выяснилось, мы русские, относимся к ним гораздо лучше, чем они к нам. Да, это правда, они презирают слабость, уважают только силу, а добродушие принимают именно за слабость…
Да, что-то я слишком близко к сердцу принял эту странную фотографию. Бог с ней! Да и с ним. Говорят, Ибрагим не стал воевать с нами, уехал куда-то в другую республику. Может быть, он тоже помнит, как мы вместе учились, как жили в одном вагончике, как помогали друг другу? Может, это на него подействовало? Очень хотелось бы верить…
Восканян позвал меня есть курицу. От тушки мне досталась нога. Кто-то открыл две банки с огурцами и помидорами. Курица была старая и жесткая. А помидоры и огурцы слегка осклизлые и очень кислые. Но мои бойцы явно остались довольны.
Во-первых, это была не казенная еда. Впервые за очень долгое время.
Во-вторых, это вообще была первая еда за также весьма приличный промежуток времени.
В-третьих, они добыли эту еду сами. И это позволяло им наплевать на товарища прапорщика с высокой колокольни.
А вот лепешки удались. Действительно, это оказалось очень вкусно. Это и позволило без особой муки съесть и жесткую курицу, и несвежие закрутки.
— Сахар есть… — мечтательно сказал Боев. — Эх, еще бы дрожжей!
— Что у нас с водой? — спросил я, прервав алкогольные видения сержанта.
— С водой плохо, — ответил мне армян. (Он все больше и больше входил в роль завхоза). — Есть фляга. Мы взяли в городе. Но воды набрать негде.
— Что? Вообще ничего? — спросил я огорченно. — Чаю бы попили с вареньем этим…
— Нет, воды нету.
Вот так. Чай обломался. И теперь еще появилась забота, где набрать воды. У нас были два армейских термоса, но этого было мало, и сейчас они были пусты.
— Так, — сказал я. — Абрамович. Возьми людей, кого хочешь. Бери термосы. Только флягу пока не берите, а то могут быть глупые вопросы, на которые умно ответить вы все равно не сможете. Так, берите термосы, и идите вон в ту сторону, (я показал рукой). Там старшина второй роты, попросите у него воды. Давайте! Чаю попьем. Что костру зря пропадать?
Абрамович взял с собой двух человек, и они отправились в указанном направлении. В это время появилось солнце, и туман почти тут же рассеялся. Увидев, что творится внизу, я только ахнул.
Как весенние ручейки, из города и в город текли наши военнослужащие. Их было необыкновенно много. Я даже как-то и не подозревал, что у нас столько пехоты. Впрочем, я мог и ошибаться. С чего я решил, что промыслом занимается только наш батальон?
Среди ближайших ко мне потоков как альбатросы над бурным морем, кружили Бандера и Салий. Периодически они «ныряли» в глубину, и выхватывали тот или иной экземпляр несуна.
Я бодро отправился к Бандере, посмотреть на его «охоту».
— Что вы тут делаете? — спросил я.
Салий молча показал мне целую сумку видиокассет. Чего здесь только не было!
— Эммануэль! — вытащив одну из кассет, хитро подмигнул мне Степан.
На этот счет я промолчал, а спросил вот о чем:
— А на чем смотреть будете-то?
Лейтенанты переглянулись.
— Вот, — ответил Валера. — Как раз стоим, ждем, когда кто видак потащит.
— А как же вы их… — хотел было спросить я, но не успел.
Степан нырнул в «глубину» и выхватил из нее недоумевающего и временно потерявшего соображение и ориентацию солдата. В руках у него была довольно объемистая сумка, с которой обычно путешествуют туристы с гитарами.
— Показывай, что там у тебя, — сурово сказал Степан.
Солдат задергался, но Салий показал весьма объемистую деревянную дубинку. Рядовой сразу сник, и сам послушно расстегнул молнию. В сумке лежали какие-то свитера, рубашки… Даже майки. Было две банки с чем-то съедобным, пара видиокассет…
— Дай-ка глянуть, — протянул руку Бандера.
Он осмотрел названия…
— А-а… — разочарованно протянул Степан. — У нас уже такие есть… Все! Свободен!
Бандера дал бойцу стимулирующий пендель, и солдат с довольным и облегченным видом тут же ретировался.
В небе послышался шум вертолета. Мы трое задрали головы. Сверху, из вертушки, кто-то кричал в матюгальник, призывая прекратить «мародерство» и угрожая всяческими карами. Я засмеялся, Валера скривился, а Степан просто заржал.
— Идите к черту! — сказал он. — Ни хрена не кормите, мне даже иногда перед бойцами стыдно, не снабжаете, предаете при каждом удобном случае, а по телеку, оказывается, каждый день нас мешают с грязью… Идите на хер!! Я злобный и ужасный федерал! Я пью по утрам кровь чеченских младенцев, а вечером греюсь у подожженных домов! Попробуйте прекратить экспроприацию экспроприаторов! Посмотрим, что будет…
— А что будет? — спросил я.
— Да ничего не будет! — ответил мне Бандера. — Поорут, полетают и успокоятся. Это начальство само грабит так, что о-е-е-ей! Нашему же солдату нечего терять, кроме жизни. А тут ее и так не щадят. Поэтому большие пузаны боятся на передовой показываться. Пристрелить могут. Чисто случайно. А уж морду набить… Это вообще запросто.
Степан прекратил ругаться, потому что появилась новая группа несунов. Впереди шел даг, весь обвешанный курами, а за ним двое русских с набитыми вещмешками. Дага я уже видел. Еще бы! Это достопримечательность! Он тут был единственный даг в пехоте. Мне казалось, что у него к чеченам какие-то личные счеты, потому что он никогда не называл их единоверцами или братьями. Наоборот, все говорил о них только плохое, и лицо его при этом искажала неподдельная ненависть.
— Что грабишь единоверцев? — подколол его Степан.
Даг уставился на лейтенанта злыми черными глазами.
— Чечен мне не брат! — яростно сказал он, и насупился.
— Да ладно! Шучу я. — примирительно произнес Степан, и кивнул ему. — Проходи.
Куры Бандеру не волновали вообще.
— А вы вытряхайте вещички! — Это уже относилось к лицам славянской национальности.
Они даже с какой-то готовностью распахнули свои вещмешки, и выставили их содержимое на наше обозрение. Улов был неплохой. Шоколад, печенья, всякая съедобная дребедень в ярких пакетиках — наверняка ограбили рынок. Салий и Бандера извлекли по шоколадке, и последний неожиданно нанес удар деревянной дубинкой солдату по ногам. Тот рухнул.
— Знаешь, за что я тебя ударил? — С пафосом спросил Степан у бойца, наклонившись над ним.
— Нельзя мародерствовать! — с готовностью закивал головой лежащий на земле.
— Нет, — ответил Бандера, и стукнул солдата еще раз. По голове.
Боец ошалел. Глаза у него собрались в кучу.
— Я не то взял? — завопил он, чуть не плача.
Бандера снова молча стукнул его и помотал головой.
— Ну а что я сделал-то?
Солдату было больно, он плакал, а его товарищ замер как статуя, не понимая, что будет с ним, и с ужасом переводя взгляд то на сослуживца, то на нас.
Степан сурово посмотрел на обоих, и, наконец, высказался:
— Вы, идиоты, чего днем в город поперлись? Вам ночи было мало? Конечно, днем удобно грабить — все видно, везде пролезть можно… А вот то что вы всех нас подставили — это как? Вон тот хрен на вертолете с матюгальником чего летает? Из-за вас, уродов, летает. Нам потом будут высказывать. С вас, убогих, что возьмешь? Мы пострадаем из-за вашей тупости. (Бандера снова замахнулся, солдаты одновременно съежились). В общем, валите, пока целы. И днем больше в город не лазьте.
Битый и небитый рванули с низкого старта, и исчезли. Степан переломил шоколадку пополам, и одну половину отдал мне.
— Спасибо! — сказал я. — Короче, ладно. Я пошел, посмотрю, что там моя банда делает.
Про телевизор я благоразумно умолчал.
