Меня разбудило солнце, бившее мне прямо в лицо через стекло кабины. Я, слегка жмурясь, открыл глаза: небо было голубым и абсолютно безоблачным, чистый снег на всем протяжении полей искрился, ветер исчез, но мороз усилился.

Я, насколько мне позволяла кабина, огляделся. Кругом ели: доставали консервы, резали или просто ломали вчерашний хлеб, наливали в кружки воды из канистры, и даже, (или мне показалось), пытались что-то варить.

Поддавшись общему настроению, я достал банку сардин в масле, открыл ее штык-ножом, (чрезвычайно удобная штука, заметьте), и взял ложку. Рядом со мной сидел Логман. Как он попал в кабину, вспомнить я не мог. И вовсе не собирался ломать над этим голову.

Он вытащил откуда-то полбуханки слегка подсохшего белого хлеба, и предложил мне. Я не отказался. Наш водитель ускакал завтракать куда-то к друзьям.

Ладно, день начался относительно неплохо. Что дальше?

Примерно спустя полчаса батарею построили. Посмотрев на наш личный состав, сведенный вместе, я ахнул, и неприлично открыл рот. Зарифуллин просто заржал как жеребец. Видя, как развеселился командир батареи, начали смеяться и солдаты, но потише, зная меру. Не отказывали себе в удовольствии только контрактники, которые стояли отнюдь не в строю, а отдельной толпой. (Им, наверное, и в голову не приходило, что строиться надо всем. А скажи им об этом — они бы страшно обиделись. Так-то!).

Причина смеха была в том, что костер из солярки не так безобиден, как может кому-то показаться. Он оставляет на лицах тех, кто его разжег, плохо стираемые отметины, а если конкретнее — то копоть въедается в кожу. А так как этой ночью рядовые и сержанты — срочники провели большую часть времени именно над костром, то теперь, при свете дня, все это вылезло наружу.

Иссиня-черными лицами, последствиями ночи, проведённой над соляркой, сверкая желтовато-белыми зубами и белками глаз, выделялись Серый и Аншаков. Остальные были несколько светлее, склоняясь скорее к арабскому цвету кожи.

Рустам внезапно перестал смеяться, и лицо его сразу стало злым и недовольным. Но еще быстрее, чем Зариффулин успел открыть рот, дело в свои крепкие руки взял прапорщик Расул. Он схватил обоих «эфиопов» за шкирку и громко, тщательно отделяя слова друг от друга, сказал:

— Кругом полно снега. Если через пятнадцать минут вы не будете такие же белые, как этот снег, вам будет плохо!.. Остальных это тоже касается.

После таких слов смех в шеренгах моментально прекратился. Расул свои обещания выполнял чётко.

Личный состав, проклиная войну, начальство, погоду и свою несчастную жизнь, кряхтя и стеная, яростно тер лица снегом, какими-то тряпками, просто руками, предварительно поплевав на них, и даже, кажется, бензином.

Посмотрев на себя в зеркало, никакой черноты на лице я не обнаружил. Поэтому проблемы чистоты вылетела у меня из головы. Гораздо больше меня интересовало другое: наши пушки стояли на совершенно открытой для обстрела местности недалеко от Первомайского. Для стрельбы из поселка мы представляли собой прекрасную мишень.

Я попытался поговорить об этом с Зарифуллиным, (хотя и сам прекрасно знал, что он тоже ничего не решает в этом вопросе), но тот от комментариев отказался.

Все, что я от него услышал, было:

— Паша, не нагружай!

Я отступился. Может, и боя-то никакого не будет, чего зря спорить…

Опять начались бесцельные блуждания по позиции: я то забирался в кабину, то выбирался наружу, то говорил с кем-то, то молча вышагивал вдоль линии орудий. Делать мне было абсолютно нечего.

Угнетала неопределённость: сколько продлится вся эта «компания», будет, наконец, стрельба или нет? Никто ничего не знал, (что вполне естественно), и узнать было негде…

Ага! А я предчувствовал! Примчался на «шишиге» Донецков и закричал выработанным командным голосом:

— Сворачиваемся! Быстро! И за мной!

Я даже не знал: радоваться мне или огорчаться? С одной стороны, мне наша позиция не нравилась. Кроме того, кататься в машине я уже привык, а вот часами околачиваться на одном месте — еще нет. Однако, с другой стороны, где гарантия, что новая позиция не окажется вообще полным отстоем? Никакой гарантии. Завезут опять, как вчера, куда-нибудь в кустарник, и сиди там, и долби его…

— Ну, — крикнул я Карабуту. — Чего ты возишься?

Он поднял на меня помертвевшее лицо, и что-то жалобно проблеял. Я ничего не разобрал, но выражение его лица заставило меня выпрыгнуть из кабины и кинуться к сержанту.

— Чего ты блеешь? — злобно сказал я ему, — Почему орудие не прицепил?

Карабут затрясся и, заикаясь, сказал:

— Мы фиксатор потеряли…

О, твою же мать совсем! Этого еще не хватало!

— Кто мы? — заорал я. — Мы — Николай второй? Ищи давай! Быстро!.. Проволоку ищи! Любую!

Потерянный фиксатор закреплял сцепку запорного устройства с пушкой. Без него Д-44 не сдвинулось бы с места. В общем, этот тормознутый сержант поставил меня в очень сложное положение.

Колонна уже отходила, а закрепить орудие было совершенно нечем. Даже ржавой проволоки нельзя было найти в этой белой снежной пустыне: она, пусть даже ржавая и гнутая, возможно лежала прямо у меня под ногами, но как её найти под снегом-то, вот проблема!

Я представил ярость Донецкова, наблюдавшего за нами из кабины своей машины и не понимавшего, почему мы стоим и держим всю батарею, и меня прошиб холодный пот. Каюсь, я начал грозить Карабуту всяческими жуткими карами.

Испуганный сержант и сам давно метался по кузову машины в поисках любого подходящего для сцепки материала. И ему повезло, (это было так редко!): он нашёл какую-то короткую проволоку. Расчету потребовалась ещё минута, чтобы хоть как-то скрепить сцепное устройство и тронуться.

Донецков вылез-таки из кабины, добрался, загребая снег ногами, до нас, и обрушил на меня потоки мата.

Я молчал, сцепив зубы: сказать в свое оправдание мне было абсолютно нечего.

Донецков ушел, продолжая выражать свои мысли по нашему поводу матом, а я забрался обратно в кабину. Логман был совершенно спокоен, он даже не поинтересовался, где это я был. Ну, просто буддист какой-то: нашел — молчит, потерял — молчит. Все наши удачи, беды и тревоги проплывают мимо него, как желтые листья по осенней реке.

Пока мы петляли по кривым дорогам между каналами, погода испортилась: небо затянуло облаками, стало сыро и промозгло. Однако перемена погоды меня обрадовала, и довольно сильно. Не замечали: если зимой пасмурно, то не холодно. Вот — вот! Значит, уже не будем так мерзнуть. Если температура опустится хотя бы до нуля, можно будет попробовать поспать в кузове. А то колени уже просто меня измучили.

После многочисленных поворотов и торможений, которым я потерял счет, батарея, наконец-то, остановилась.

Впрочем, спустя некоторое время стоявшие впереди по ходу движения «Уралы» снова тронулись, а к нашей машине подошёл Донецков и объяснил ситуацию:

— Сейчас все из машины быстро убирайтесь. Кроме водителя… Я пойду вперед — машина идёт за мной. Вы все идете за «Уралом». Я укажу место, где надо отцепить пушку. Потом её покатите вручную. Установите тоже там, где я скажу — и быстро — быстро окапывайтесь.

Надо отдать должное суровому капитану. Его указания были предельно простыми и понятными. Осталось только их выполнить.

Когда мы спешились, я решил, что хватит филонить, и первым взялся за орудийный щиток.

— Волков, Коломейчук! Давайте, не стойте. Чего рот раскрыли?

Расчет, дружно взявшись за пушку, поднапрягся… И она плавно пошла вперед. Катить ее оказалось гораздо легче, чем я ожидал. Ведь под ногами был хотя и грязный, но ровный асфальт, а та пленка грязи и воды, которая покрывала его, только способствовала скольжению. Мы двигались не быстро, но довольно ходко.

Дойдя до пересечения дороги с глубоким земляным каналом, нам пришлось свернуть налево. Краем глаза я заметил, что по правую сторону от перекрестка тоже устанавливаются орудия. Это были все остальные пушки нашего дивизиона. Я разглядел Рустама и Узунова.

Но сейчас мне было не до них. Катить пушку по голой земле оказалось куда труднее. Пришлось нехило поднапрячься. Причем мне страшно мешали мои горные ботинки: они постоянно скользили.

У-Уф!!! Все, пушка встала на место. Я огляделся.

Прямая, хорошо асфальтированная дорога вела прямиком в Первомайский. И до него было совсем недалеко.

Канал, за которым мы укрылись, идеально подходил для нашей позиции. Он был пуст, а земля, которую выбрасывали при его выкапывании, образовала вал как раз на нашей стороне канала. И он неплохо прикрывал нас от наблюдения со стороны поселка. Не высокий, не низкий — в самый раз.

На перекрестке, совершенно открыто стояла БРДМ.

«Наша — не наша?» — гадал я. У нас в части вроде бы были такие машины — в разведроте. Но никого из тех, кто стоял возле нее, я не знал.

Да ладно, это все мелочи. Гораздо интереснее, удивительнее, и потенциально важнее было то, что недалеко от перекрестка стояло несколько больших междугородных автобусов, с табличками тех городов, откуда эти автобусы сюда прикатили. Но, увы, Волгограда среди них я не нашел. Может быть, плохо искал? Да и не на всех автобусах были таблички.

Среди машин сновали крепкие ребята в камуфляже самых разнообразных расцветок. От тех, что носит МВД — серо-черных, до ядовито-зеленых, которым место разве что в джунглях. Я всегда удивлялся: если защитная окраска нужна для маскировки, то зачем одевать то, что наоборот, явно выделяется на местности?

Кто-то сказал просто: «А чтобы красиво было»! Ну что тут скажешь?

В общем, я сразу безошибочно решил, что это согнали ОМОН. Отовсюду, откуда только смогли.

Все обочины уже были завалены десятками банок из-под «Пепси» и «Колы», (я увидел, что Лисицын облизнулся), бумагой из-под печенья, галет, обёртками от шоколада и прочих деликатесов, от которых у наших вечно голодных солдат обильно текла слюна.

Когда мы тянули свои орудия, суета ненадолго замерла. Омоновцы подобрались в кучу и, вытаращив от изумления глаза, с отвисшими челюстями, рассматривали нас. Им было чему удивляться: лица, частично оттёртые снегом, навевали мысли о французском легионе; шинели и фуфайки, грязные и оборванные, сразу выдавали либо нищету нашей части, либо через чур хозяйственного старшину, который выдал бойцам самое старье, чтобы они его на войне не испортили. Особо пристальное внимание, как всегда, досталось рядовому Андрееву с его «ластами», производившими незабываемое впечатление. Кто-то из омоновцев присвистнул: «Цирк приехал!».

Как только расчет Волкова установил свою пушку и отправился в «Урал» за лопатами, ко мне, оставшемуся у орудия, подошли три веселых омоновца.

— Ну что, артиллерия, а вы стрелять-то умеете? — без обиняков начал беседу один из них.

Я скорчил оскорблённую физиономию, хотя в глубине души признавал справедливость вопроса. Я замялся с ответом, но омоновцы расценили это по-своему.

— Да ты не обижайся! Просто кто только нас здесь не долбил: и артиллерия наша, и авиация… Нам, блин, больше чем нохчам достаётся!

Мое лицо приобрело скорбное выражение: я слышал о таких случаях, и никакого веселья они у меня не вызывали. Впрочем, нас обвинять было еще пока не в чем.

— Вы-то хоть нас пощадите!.. Наверное, мы вдоль вот этой самой дороги наступать будем… Расчистите нам место для броска. Особенно вон тот блокпост доверия не внушает.

Я посмотрел в указанном направлении, и действительно, в туманной дымке смог разглядеть что-то похожее на стены оборонительного сооружения; но полной уверенности у меня не было. Вообще-то, я не совсем понимал, почему они пришли именно ко мне. Я не командир батареи, у меня сейчас в подчинении только одно орудие, и при всем моем желании я им для них дороги расчистить не смогу. Разве что попаду куда-нибудь особенно удачно… Наверное, я просто ближе всех стоял, вот они и подошли.

Однако я вполне искренне пообещал сделать всё от меня зависящее. Что они себе думают? В конце — концов, это мой долг.

Ребята мне понравились: у них были хорошие, открытые, улыбчивые лица. Я попытался проследить взглядом, к какому автобусу они вернутся, чтобы определить, откуда они приехали, но мне это не удалось. Ребята направились на перекресток.