Глава двенадцатая
Что ни тверди, а как говорится — в жизни ни от чего нельзя зарекаться. И в кошмарном сне Роза не представляла, что попадет еще когда-либо в дом Туаевых — попала; силком да волоком затащили, и предстал пред ней ее бывший муж — Гута Туаев.
Вроде, хоть и мельком, да видела она Гуту и воочию, и по телевизору, да только сейчас в упор — разъелся, чуть ли не обрюзг, а лицо обвислое, но холеное, ухоженное, и она как женщина понимает — где-то, наверняка в Москве, хорошие косметологи физиономию облагораживают. Да как лоск не наводи, морду не маскируй, а рожа — она и есть рожа, ее никак не переделать — зеркало души.
И вот эта страшная, толстая, почерневшая от алчности и злости искривленная рожа впилась в нее:
— Ну, говори, говори, — смрадом табака и чего-то еще несвежего дыхнул ее бывший супруг, — говори, сучка, кто моего брата украл?
— Не знаю, клянусь не знаю, — в страхе дрожала она.
— Как «не знаешь»? А сюда посмотри.
Он развернул перед ней испачканный, будто вывалянный в грязи листок:
— Читай!
Компьютерный набор: «за живого брата выкуп — пятьсот тысяч долларов». Роза сразу же подумала о Баге. А вот следующая приписка, уже сделанная от руки, корявым почерком: «и скрипку вернуть не забудь!» однозначно навела Гуту на саму Розу.
— Так кто? — голос Гуты стал довольно слащавым; он человек опытный, далеко не дурак, хоть и не образован, и по реакции Розы понял — попал в цель. — Может, твои братья?
— Нет, только не братья, — встрепенулась Роза.
— Тогда кто?
— Не знаю.
Этот вопрос и ответ повторились не раз и не два; и передних зубов у Розы уже давно нет, так и к вставным коронкам прижиться не дают. Бил он ее кулаками, потом до устали ногами пинал, а она все стонала, кровью отхаркивала и словно других слов не ведала, пищала, «не знаю», пока не умолкла вконец.
Едкий кашель и озноб привели ее в чувство. Роза лежала на земле, вдыхая какую-то пыль. Была спокойная, теплая, летняя ночь в пригороде Грозного. Где-то квакали лягушки, лаяла собака, запели первые петухи, тоскливое «чоп-чоп» издавал сыч, над ухом завис назойливый комар. Она тяжело встала, долго не могла понять, где очутилась? И лишь спустя какое-то время, придя маленько в себя, она вспомнила все по старой памяти. Покойный отец Гуты был человеком прижимистым, да хозяйственным, мастеровым. Это он по округе, то на свалке, либо там, где плохо лежало, таскал отовсюду металл — будь то арматура, лист, или просто болванка, и из этих кусков, а жили они туговато, он как смог сварил сарай, с виду ущербный, но очень прочный — в войну не прошибло. Раньше в этом сарае держали скот, овец, кур и всякий скарб. Теперь этого всего и в помине нет: сарай внешне шифером облицевали, внутри цемент, еще стройматериал, какое-то барахло — и она.
Осмотрелась Роза по всем сторонам сарая, благо щелей много, сориентировалась на местности, здесь жила. Кругом темнота, видимо, на ночь в пригороде свет отключили. Да двор Туаевых озарен — генератор рычит. Рядом с сараем соседский дом, и она знает, там старики живут, всю войну пережили.
— Помогите! Орц дала! — на обеих языках заорала она, даже называя имена стариков. Однако, кричать, как хотелось, не получилось. Оказывается снаружи был охранник. Он моментально заскочил в сарай; бить не стал, лишь пригрозил прикладом, вызвал какого-то Тугана по рации. Туган имя чеченское, редкое (ныне предпочитают заимствованные), и так зовут двоюродного брата Гуты, кстати, одноклассника Розы. И хотя Туган тоже Туаев, но они, по крайней мере, до сих пор резко отличались от семьи Гуты — к греховному не прикасались. «Так неужели это ее одноклассник, неужели и Туган стал таким?» — подумала Роза.
Да, это был ее одноклассник, правда, видимо, как и она, повзрослел; плешь на голове, седина в висках, брюшко отрастил.
— Туган, и ты здесь? — как можно хладнокровней спросила Роза.
— Я, — и что-то невнятное, пряча лицо пробормотал он.
— С Гуты-то спроса нет — подонок, а ты-то как собираешься здесь дальше жить? Думаешь, на вас управы нет, коль сегодня в корыто забрались — обожретесь, подавитесь.
— Заглохни! — с силой ткнул он ее в грудь, и следом, другим голосом, словно извиняясь. — Время такое, война; развела нас в разные стороны.
— Не война, а деньги совратили кое-кого.
— Ты замолчишь аль нет? — угрожающе замахнулся он кулаком, не ударил, что-то под нос промычав, наверное, отошел в сторонку, достал трубку.
— Первый. Первый, я восьмой.
Рация зашипела, щелчок, и до омерзения противный, для Розы отклик Гуты.
— Здесь наша дамочка пришла в себя, на всю округу визжать начала.
— Засунь ей кляп в пасть, и еще куда, чтоб не воняла, — заплетается голос Гуты, может быть пьян или спросонья.
— Сам ты вонючка, дрянь поганая! — крикнула Роза.
— Ха-ха-ха! — вальяжный смех в рации.
— Туган, вмажь ей хорошенько от меня, а я утром приеду, добавлю.
— Может, лучше ее в подвал? — беспокоится Туган.
— Не донимай меня по пустякам, — долгая пауза, затяжной вдох, наверное прикуривает, — кха-кха, ты, главное, следи за воротами и улицей. Они должны еще раз выйти на контакт. Запомни, там ты за все в ответе… А с этой сучкой поступай как надо, закинь в бункер и забудь на недельку. Ха-ха!
Поднатужившись, будто кашель его распирает, Туган что-то выдохнул хило в кулак; боязливо, как-то искоса глянул на Розу. Теперь, даже в полумраке она заметила, как не свойственна и противна ему самому своя участь. И почему-то именно в этот момент Роза вспомнила совсем юного Багу, его вечную бесшабашность, не сходящий с лица отчаянный оскал, и наверное, подражая ему, она язвительно выдала:
— Что, нелегко быть Туаевым? Хе-хе, а ты ведь знаешь, что по адату насильственная смерть одной женщины, кровная месть двух мужчин.
— И дорого ж ты себя оцениваешь, — в тон ей попытался ответить Туган.
— Ну если за брата Гуты требуют полмиллиона, то я, пожалуй, дороже вам обойдусь.
Скривил Туган лицо, так что в свете ламп совсем страшным стал. Из-под нахмуренных пышных бровей надолго уставился на нее, будто изучает:
— Гм, а в школе ты была тихоней, порядочной.
— Непорядочного, за собой и сейчас не ведаю, а тишь да блажь твой двоюродный братец кулаками да пинками вытравил, — что-то на нее нашло, что она совсем осмелела иль обнаглела, а точнее, ей стало все безразлично, и чуть ли не подбоченясь. — Раньше просили, умоляли замуж выйти, и не раз, а ныне словно я безродная — «сучка-вонючка», — во вам! — выставила она кукиш.
— Эх, — замахнулся Туган.
— Не знай я тебя с детства, вмазал бы всласть.
— Хе, а что этой вы со мной, с бабой связались?
Она еще в этом духе что-то хотела сказать, но Туган грубо дернул ее за локоть:
— Пошли… Слишком музыкальная стала, скрипками увлеклась.
— Упоминание о скрипке моментально сбило всю ее натужную спесь. С горечью вспомнив Мальчика и бабушку, она даже не заметила, как ее подвели к новым строениям, которые она еще не видела.
Долго подбирая ключи, Туган пыхтя еле открыл тяжелый люк, что закрывал вход в подземелье под навесом.
— Ступай, — подтолкнул он ее к мрачным ступенькам, откуда истощался застоялый дух бетона, пыли, войны.
Через много ступенек очутились в просторном помещении, оказались действительно в бункере. Гута готовился к войне, либо уже во время войны умудрился это построить. Тут многое предусмотрено, даже автономное электропитание, вот только дышать тяжело, и давит все, как в могиле.
— Туган, не оставляй меня здесь, — тихо взмолилась Роза.
— Не волнуйся, здесь все для жизни имеется, и вода и пища, и даже радио.
— Тугрик! — как в школе называли его, — не оставляй, — умоляюще жалобен ее голос. — Прости, время военное — выполняю приказ, — показно невозмутим одноклассник. — Заодно первой обживешь заведение.
Осознав, что от Туаевых пощады не ждать, она с ногами залезла на деревянные нары, скрючилась, обеими руками обхватив запавшую от боли голову, уткнулась в колени и, пуская обильные слезы, пискляво заскулила, даже не услышав, как ушел Туган. Сколько она так просидела, не знает; лишь когда стало совсем жутко, она подняла голову — заорала, был полный мрак.
В поисках выхода она куда-то бросилась, что-то опрокинула, ушиблась. В кромешной тьме, до потери голоса она истерично орала в ужасе, пока где-то не мелькнул свет, как озарение, пробежался луч фонарика, гулкое эхо шагов, словно великан спускается.
— Теперь скажешь, — для пущего страха Туган специально изменил и понизил свой голос, — кто напал на колонну и увел брата Гуты?
— Не знаю, не знаю, — сквозь плач сразу же ответила Роза. — Неужели ты думаешь, что я могла быть к этому причастной?
— Что ты не причастна — догадываюсь, — спускаясь по ступенькам, уже своим голосом говорил одноклассник, — но то, что ты знаешь, кто именно, — тоже нет сомнения.
Яркий луч пробежался по помещению, в упор ослепил ее глаза:
— Не скажешь кто, останешься здесь… может и навсегда.
Она ничего не ответила, вздрагивая от всхлипов, уклоняясь от света, прикрыла бедовую голову обеими руками.
— Раз молчишь, — луч фонарика побежал к лестнице; так же как пришел, Туган стал медленно подниматься. А Роза до крови прокусив губу, вся в липком поту, так и оставалась в скрюченной позе на прохладном цементном полу бункера. И в это время наверху запищала рация.
— Ага,… хорошо, — покорно отвечал Туган, и быстро попрощавшись, надолго застыл, только слышно его учащенное дыхание.
Неожиданно шаги вновь пошли вниз, луч выхватил Розу из мрака:
— Иди за мной, — не то, чтобы командно, но повелительно сказал Туган.
Повторять ему не пришлось: ни слова не проронив, буквально на карачках, она спешно двинулась по освещенным ступенькам. Лишь попав на чистый воздух, надолго застыла, жадно вдыхая открытым ртом. Светало. Звезды погасли. Раннее летнее солнце еще не взошло, но уже озарило небосвод, пытаясь сменить поблекшую, остроконечную луну, устало зависшую над кроной размашистого старого ореха. В самом городе было тихо. Но откуда-то, наверное с базы Ханкала, доносился тяжкий гул техники, взрывы, пулеметные очереди — то ли ученья, то ли еще что, в общем — война.
— Пошли, — поторопил ее Туган.
Они прошли весь двор, направились к дому, который еще в первые годы замужества построила сама Роза. Теперь, на фоне огромных новостроек, этот кирпичный дом казался совсем маленьким, неказистым, хотя она знала, насколько прочным и добротным было это строение.
Ключом Туган открыл тяжелую металлическую дверь, провел ее в дом. Свет не включил, пробежался фонариком. В целом обстановка мало чем изменилась, и видимо, в этом доме редко кто живет, — застоялый запах.
— Гута уже на военной базе в Моздоке, — по ходу заговорил Туган.
— Утром вылетит в Москву. Когда вернется — не знаю, обычно через день-два, — он провел ее в просторную столовую. Вот где все поменялось; она, как женщина, аж причмокнула от восторга губами: роскошная мебель, люстры, громадный телевизор, посуда на зависть, а на полу, по всей площади — очень красивый ковер, на который и ступить совестно.
— Где подвал, помнишь? — об ином напомнил одноклассник; резким движением откинул край ковра, там вход в подвал, где она когда-то хранила компоты и соленья. Не без усилия он раскрыл люк, снизу повеяло прохладой и прелой сыростью.
Широко расставив ноги над проемом, Туган надолго уставился сонным и усталым взглядом на Розу:
— Пока туда лезть не надо, — с хрипотцой сказал он.
— Но как Гута объявится, я дам знать, ты скроешься. Понятно?
Чуть ли не подобострастно, она кивнула.
— Свет не включай, спи, отдыхай, — продолжал он, — телевизор можно, но очень тихо. В холодильнике все есть, я еще принесу, — каким-то обыденным стал его тон, как и вроде вся ситуация.
Более ничего не говоря, он уже уходил, как вдруг остановился, не оборачиваясь, а глядя себе под ноги, очень тихо, как приговор:
— В принципе, хоть дом и обрешечен, ты, при желании, так или иначе сможешь отсюда бежать. Но тогда помни: да ты и сама знаешь: у Гуты брата-свата нет — меня расстреляет. В тот день никто не появился, и даже во дворе никакого движения. Лишь через день появился Туган. Деликатно постучался, тихо спросил «Роза!», и, чуть ли не на цыпочках прошел в столовую, положил прямо на стол пакеты:
— Еда, — виновато развел он руками.
— Гута уже в Грозном. В любой момент может здесь объявиться. Так что будь начеку. Вообще-то он здесь не ночует — боится. Но ты, на всякий случай, подвал обустрой, — беспокоился он. Оказалось не зря.
Где-то в полдень Туган успел ее предупредить, и только прикрыл за ней люк, как она, даже будучи в подвале, услышала вой машин, оживление во дворе, и к ее ужасу, шаги прямо над ней, и сквозь дощатый пол и ковер слышно все, даже как чайник вскипел.
— Я уже обедал, ты ешь, — слышит Роза сверху услужливый голос Тугана.
И, конечно же, она ничего не видит, лишь по стуку ног представляет, как ее одноклассник носится по столовой, пытаясь угодить. И Роза помнит, Гута всегда ел очень быстро, как хищник, быстро все проглатывая, вечно куда-то спешил иль опаздывал. Ныне торопиться вроде незачем — важная птица. Да все равно на весь дом слышно, как жадно чавкает, аж челюсти хрустят. Правда, есть ему не дают, все время телефон трещит, и не один, а минимум два, и он по обоим успевает болтать, точнее гавкает, на всех рычит, всем недоволен, о работе, якобы, радеет, требует выполнить план. И в это время совсем иной звонок — заманчивая музыкальная трель:
— Тихо! Спутниковый звонит! — совсем другим, почти что паническим голосом крикнул Гута; слышно, как туфли торопливо прошлись по ковру.
— Алло, — слащаво, — прямой министра Столетова?…Да, Туаев слушает, — прошло немало времени прежде, чем секретарь в Москве соединила с министром.
Как бравый пионер, Гута задорно поздоровался, справился о здоровье и делах, а потом лишь ответы:
— Да, да, я на объекте. Школу готовим к сдаче… Что? — тут голос Гуты совсем озадачен. — Илья Аркадьевич, эта сумма на три года рассчитана. Ну, мы могли бы хотя бы за год ее списать, но за полгода?… Что? Правительство в отставку? И меня уволят?… Что? Другим достанется?… Хорошо. Есть! Все будет сделано. А-а! Погодите, Илья Аркадьевич, а как мы это спишем? Как и раньше. Еще войнушка будет? Хорошо. Понял! Есть!
По окончании разговора Гута долго ходил по столовой, даже слышит Роза, как он тяжело, с одышкой, дышит, видимо курит, вонь табака. Потом набрал телефон, рявкнул кого-то к себе, а сам, наверное, в тревоге повалился на диван так, что сверху тишина, теперь и Роза в подвале боится свободно вздохнуть, а тут, как назло, от всего услышанного горло сперло, хочется чихнуть; она обеими руками сжала до боли скулы, так и просидела, выдавив на лице синяки, пока не явился вызванный.
По голосу слышно — чеченец, явно не молодой. Вначале Гута говорил, точнее выговаривал его за нерасторопность, и даже выговорил за воровство и приписки. А потом стал говорить, точнее что-то объяснять полушепотом, Роза не разберет. И вдруг Туаев закричал:
— При чем тут эти объекты?! Ты акты давай! Найми еще сотню людей, и днем и ночью пиши наряды и процентовки, нам объекты нужны.
— Так ведь сумма колоссальная! На эти деньги три Грозного отстроить можно, и еще нам в поколениях останется.
— Ты дурак! — еще злее рев Гуты. — Разве ты еще ничего не понял? Ничего более строить не надо! Не надо!
— А мы особо и не усердствуем, как ты велел.
— Замолкни! Не в стройках дело, акты сдачи давай!
— Гута, пощади. Ведь такое и на бумаге вывести нелегко, миллиарды за полгода освоить. Кто нам поверит? Как мы это спишем?
— Война все спишет.
— Что? — долгая пауза, и совсем иным, удрученным голосом.
— Гута, что-что, а я в такие игры не играю, на крови деньги делать не буду.
— Чего? — едкий голос Гуты.
Роза слышит, как наверху завязалась какая-то возня.
— Убери свои срамные руки, — гневно крикнул пришелец. — Я тебе в отцы гожусь, как тебе не стыдно?
Слышно, как чьи-то шаги твердо направились к выходу.
— Стой! — команда Гуты, ей шаги повиновались.
— Ты, наверное, забыл, — весьма язвителен тон, — что и ты и я на эту работу по доброй воле рвались, за нее, «кровавую», с конкурентами нещадно боролись, огромные взятки выложили, и признайся, уже немало заработали, или точнее, наворовали. Конечно, это копейки по сравнению с тем, что отхватили москвичи. Но в принципе, это ведь их деньги, из российского бюджета. Могли и это не дать.
— Эти деньги оплачены десятками тысяч безвинных жизней.
— Вот именно, — металлически жесткий голос Гуты.
— И, если сейчас мы начнем с тобой рыпаться — до утра не доживем,… ты это прекрасно знаешь. И знаешь, что президента России уже переизбрали — все, мажор миролюбия более не нужен. Нужна снова война, чтобы под шумок чужой драмы продолжить разграбление России.
— Как мы несчастны.
— Да, народ наш несчастен,… и сам повинен в том, что поддался провокаторам. А впрочем, народ здесь бессилен, — тщательно проработанная глобальная операция, а мы, чеченцы, в силу исторического и географического менталитета, попали в эпицентр коловерти событий.
— Ужас!
— Да, для многих ужас. Но нам с тобой повезло: у кормушки сытнее, теплее. Так что иди, побыстрее заканчивай «восстановление» Грозного, а то скоро «войнушка» вновь начнется.
— Когда?
— Не знаю. Да, чувствую, скоро. Сам не видишь, как город наводнен боевиками, разъезжают открыто, всех впустили федералы.
— Дэла! Надо семью и родных вывезти побыстрее.
— Давно пора. Только особо не болтай. И, кстати, необходимо и своим, боевикам, помочь; все скидываются — кто как может.
— А если федералы узнают? Пособником боевиков назовут, расстреляют.
— Ныне не расстреляют. Этот негласный указ от них же и исходит.
— Что творится?!
— Ничего нового. Как издревле говорится: «разделяй и властвуй», а народ — быдло, ему хлеба и зрелищ. А чеченская война — ну, где лучшее зрелище устроишь?!
От невольно подслушанного Роза в шоке, в страхе; и боясь еще более кошмарное услышать, и от того не вытерпеть, закричать, она в ужасе прикрывала свои уши. Так и не поняла — то ли они вместе ушли, то ли Гута еще остался. Не смея шелохнуться, она окаменела в одной позе, от перенапряжения, оказалось, так и заснула. Неизвестно через какое время, но немалое, разбудил ее Туган:
— Эй, Роза, ты где? Вылезай, — негромко звал он ее в раскрытый люк.
— Жива? Хе-хе, всю ночь о тебе думал, дрожал. Ведь Гута здесь ночевал.
Вся взъерошенная, помятая, еще более почерневшая от мрака подвала, насупленная Роза, прерывисто пыхтя, вылезла в столовую.
— Слава Богу, что ты не сунулась вверх, — неподдельный страх в глазах Тугана.
— Кошмар что творится. Гута злой, любого готов загрызть.
— Съел бы он тебя, мир бы не оскудел, — съязвила она, и отряхивая подол платья, словно про себя.
— Тряпка.
— Но-но, ты это о чем? — повысил голос одноклассник.
— Да так, о платье, — еле сдержалась она, и о другом, о более насущном.
— Ты слышал, о чем Гута говорил?
— Нет, но догадываюсь.
— Война, вновь война будет, — будто он виноват, надвинулась Роза.
— Уже который год война, — горестно выдохнул Туган, и избегая ее взгляда, подошел к окну, слегка отодвинув занавеску, воровато выглядывая.
— В этой войне я ничего не могу понять: кто с кем, и кто против кого? — он сделал паузу, наверное что-то обдумывая.
— У Гуты много денег и две длани — вроде, служит федералам, Москве; и в то же время дружит с боевиками, по крайней мере, с чеченскими «генералами» в полном контакте. В общем, видимо, кого надо усластил, свои же выдали: брата Гуты своровал некто Бага Тумсоев, тоже вроде какой-то полевой командир. Знаешь такого? — он резко обернулся к ней.
Роза стойко выдержала его испытующий взгляд, и глядя исподлобья:
— За что ж меня мучаете? Хотя бы теперь отпустите.
— Хм, «отпустить», — он вновь выглянул в окно.
— Я не знаю, как тебя вновь перевести в бункер, весь двор охранниками Гуты кишит.
— Зачем в бункер, лучше сразу в могилу.
— Замолчи, дура!
— Туган подошел к ней, скривил в гримасе лицо.
— Ты окончания не знаешь.
— «Окончания»? — екнуло ее сердце, моментально перехватило дыхание.
— Говори, не мучь, и так тошно.
— В общем, с этим Багой на контакт Гута вышел, сто тысяч долларов предложил; а Бага жмотом оказался — ни в какую, полмиллиона требует.
— Врешь! Бага денег не ведает, и не знает что это такое.
— Ха-ха-ха! А клялась, что не знаешь.
— Во-первых, не клялась, — выпятила она грудь, подбоченилась в гневе, — а во-вторых, эти деньги Баге были нужны, чтобы выкупить у федералов своих раненых товарищей.
— Гм, ты смотри, даже это ты знаешь. Как вы были близки!
— Не издевайся, — ноздри вздулись у Розы.
— Продолжай.
— Ну, — Туган вновь подошел к окну, — раз ты многое знаешь, то и о дальнейшем догадываешься, — он замолчал.
— Не догадываюсь. Говори!
— Если вкратце… Гута инсценировал обмен. Брата вызволил, а вот Бага лихим парнем оказался, такой дерзкий, что, говорят в очередной раз ушел и скрылся, сама знаешь где. — В подвале «Детского мира».
— Вот видишь, все ты знаешь, — ухмыльнулся Туган.
— А дальше что? — чуть ли не дрожит Роза.
— А дальше, не поверишь, сам переживаю, худо.
— Не томи! — почти срывается на плач ее голос.
— Рассказывают, что Бага был практически неуязвим в этом подвале. И так как не был в сговоре, а был настоящим бойцом, федералы не раз пытались его в этом логове уничтожить, даже газом морили. Не выходило… А Гута знал, что отныне Бага злейший враг, и спуску не дал бы. Говорят, отчаянный был боец.
— Неужели? — простонала Роза.
— Да. Гута хитрый и умный.
— Гута подлый и коварный мерзавец, подлец!
— Не шуми! — обеспокоенный Туган вновь выглянул в окно.
А Роза уже вконец обессилела, не села, а буквально упала на диван, и печальным шепотом:
— Говори, что эта дрянь натворила?
— В этом доме над «Детским миром» жил…
— А-а! Мальчик?! — как ошпаренная вскочила Роза.
— Не шуми! Не шуми! — бросился к ней одноклассник, ладонью прикрывая ей рот.
— Все-все, не шумлю, — вырывалась она.
— Что с ним? Говори!
— Точно не знаю, понаслышке… Словом, этот Мальчик, частенько ходил на базар; то ли побирался, то ли еще как. В общем, возвращался он сегодня утром с пакетами, а его прямо у подъезда поймали какие-то подростки-оборванцы — Гута их подослал. Обобрали они Мальчика, стали издеваться, бить. Он ревет, говорят какую-то бабушку на помощь звал.
— Боже! — простонала Роза.
— Видимо, на Багу это не подействовало, — продолжает Туган, теперь у самого голос тосклив. — Тогда оборванцы, как их научили, потащили Мальчика со двора, крича, что «Мальчик славный, продадут как донора или целеньким…» Вот тогда-то и вылез Бага из подвала. А тут засада, солдаты со всех сторон открыли огонь.
— О-у! — закатились ее глаза, ноги подкосились. Подоспевший Туган с трудом удержал ее от падения. И укладывая на диван:
— Живой твой Мальчик, живой; Бага умирая, собой прикрыл. Только ранен, в больнице… А подростков скосили.
— Туган, отпусти меня. Ради Аллаха, отпусти, — до предела надрывнее голос, вздулись вены на шее и висках.
— Как тебя я отпущу? — от напряжения у него самого лицо искривилось, явно постарело, обвисло в морщинах. — Посмотри, что во дворе делается? Вся охрана Гуты здесь. А сам Гута думает, ты в бункере. Хотя ему сейчас не до тебя — весь издерганный, злой.
— Бедняжка, масса денег гнетет.
— Ты особо не бреши, — нервным тиком дергается его бровь и вся щека.
— Выбраться бы нам по добру и здорову из лап Гуты на сей раз. Чувствую, пахнет жареным.
— Они войнушку готовят! — чуть ли не крикнула Роза.
— Не шуми, не шуми! — замахал руками Туган, и вновь испуганно выглядывая в окно.
— Упаси нас Аллах… Что за нравы, что за времена?
И в это время со стороны улицы у ворот рев двигателей, сигналы.
— Ужас! По-моему, Гута, — бросился Туган к выходу, остановился, встревоженным шепотом Розе. — Лезь в подвал, даже не дыши.
В подвал она, конечно же, не полезла. Судьба Мальчика, до самого предела чувств, взбудоражила все ее тело и сознание. И не то чтобы беспокойство — яростный гнев и злость, и не такой, как в первый день задержания, напоминающий бесшабашность и отчаяние уже покойного Баги, а злость иная, на весь этот несправедливый, алчный и коварный мир, и злость на самое себя за то, что не смогла уберечь, оградить от несчастья Мальчика овладела ею. С неким вызовом, почти что не скрываясь, она выглядывала в окно. Видела, как в глубине двора, что-то яростно крича, командуя, беспрестанно махает руками ее бывший муж — Гута Туаев; видит, как вызволенный у Баги, совсем осунувшийся, побледневший младший брат наверняка дублирует эти посылы; рядом, как щенок ссутулившись, лишь бы его не коснулись, — жалкий Туган. А по двору, исполняя волю начальника носятся охранники и другой, вроде бы гражданский люд. Что-то из больших домов спешно выносится, грузится в грузовики. Не иначе, как бегут…
— Эх, дура я, дура! — своим беззубым ртом прошепелявила Роза, в ярости оглядывая эту картину. И до щемящей боли в груди и в горле, в очередной раз вспомнив Мальчика, она как бабушка высказалась.
— Почему я эту дрянь мерзопакостную, когда можно было, в постели не придушила? Сколько б жизней сберегла и чуть погодя.
— А впрочем, не Гута, так иной — всегда найдется отщепенец, кто ничем, даже кровью собственного народа не побрезгует, лишь бы самому жить всласть…
Теперь Розе плевать на свою жизнь, тем более на судьбу одноклассника. Ей надо было давно Тугану по трусливой башке чем потяжелее дать — и бежать. Ведь что значит — жизнь драгоценного, дорогого Мальчика, и какой-то тряпки — Тугана Туаева, видать не зря его еще в школе Тугриком прозвали.
А во дворе сумятица, переполох, напоминающий хаос, панику отступающих. Пребывая в сомнениях, все мучительнее думает Роза: можно бы, воспользовавшись неразберихой, попытаться бежать. И конечно же, риск велик, и тогда она Мальчику никак и никогда не поможет. Чтобы действовать наверняка, решила дождаться ночи, а там любым способом вырваться отсюда.
С этой мыслью она двинулась на кухню. Словно ожидая такого поворота, Туган в доме ничего острого и колющего не оставил — одни тупые столовые приборы. Да это теперь не проблема, главное, она в принципе определилась и для нее отныне мораль одна — любым макаром добраться до раненого Мальчика.
Не торопясь, прилаживая к рукам, она уже прикидывала и выверяла орудие вызволения, средь которых главной стала ваза, такая же большая и округлая, ровно подлые головы Туаевых, как поймала себя на ощущении, что во дворе тихо, пусто, лишь предбуревой ветерок-вьюнок шалит, дорожной пылью играет.
Бросилась она к окну — и впрямь, словно языком всех слизало, только Гута посредине двора стоит по-прежнему, у уха телефон держит, а рядом в той же позе щенка застыл в готовности Туган, и более никого, даже машин нет.
— «Вот удача, вот момент», — только подумала Роза и в это же время нарастающий гул бронетехники со стороны улицы, так что клубы копоти хлынули во двор, даже она ощутила в ноздрях эту гарь. И вместе с этим во двор Гуты устремились здоровенные, до зубов вооруженные российские солдаты. Не понимая, что происходит, Роза так и застыла, будто вкопанная, у окна; и хотя ей казалось, что минуту ранее она готова была чуть ли не напасть и даже убить любого из Туаевых, то теперь лишь от окрика Тугана она испуганно встрепенулась.
— Роза, Роза, где ты? — и у одноклассника голос трепещет.
— Лезь в подвал. Быстрее! Сюда едут важные, очень важные люди. Вопреки своим помыслам, Роза с готовностью бросилась в подвал, и до того она боится федералов, что и там стала тщательно укрываться: легла плашмя на противно-холодный отторгающий бетонный пол, тщательно накрылась одеялом, а сверху как-то умудрилась еще положить банки с консервами. Оказалось, не зря.
— Проверить все, подвал и чердак. Под диванами и кроватями.
Когда открылся люк в подвал и заскрипела под тяжестью тела лестница, Роза чуть не вскричала, и наверное, не стерпев от страха сама чуть ли не вскочила, да хриплый голос ее опередил, спас:
— Тут порядок.
А она, истекая холодным слизким потом, еще долго так же, боясь дышать, лежала бы в своем укрытии, если бы не доклад сверху:
— Товарищ полковник, все в порядке, дом чист.
И новая команда:
— Подвал закрыть, всем покинуть здание… Снайперы на месте? Все на местах? Дать добро бортам!
Чуть не задохнувшись от пыли, боясь чихнуть, Роза осторожно вылезла из своего укрытия и в это время новый гул, даже дом сотрясает — вертолеты зависли, чуточку удалились, видать приземлились на спортплощадке недалекой школы.
А в столовой новые шаги. Небось генерал еще присутствует, догадывается Роза, от того Гута вежлив с Туганом, говорит лишь на русском языке. Слышно, как звенит раскладываемая на столе дорогая посуда. Следом занесли еду — аромат даже в подвал просочился.
— Так, — вновь, уже знакомый голос полковника, — надо проверить еду. А то отраву подсунете… Вначале вы, вы испробуйте. Не-не, не так много, все сожрете… А что, очень даже вкусно. А это что?… Ох, какая сочная… Ну, ладно, хватит, ушли все… Идут!
Чуть позже Роза слышит над собой уверенную поступь грузных, важных людей. И наверняка она это не ощущает, да будто вместе с ними дом, и даже подвал наполнился духом благоухания, власти, успеха.
— Ну, как, Туаев, когда еще в доме чеченца такие персоны державы в гости?! — этот, хорошо поставленный баритон уж больно знаком Розе, но она не может его вспомнить, — хозяин помог.
— Проходите, садитесь, Илья Аркадьевич, — как слащав, как вежлив тон Гуты — еле узнать; зато теперь узнала Роза гостя: Столетов — министр Российской Федерации по восстановлению Чечни.
— Хорош стол, хорош, — это другой гость, и его своеобразный тембр не узнать тоже нельзя, каждый вечер по телевизору говорит, это он, то ли военный, то ли милиционер, силовым путем наводит в той же Чечне конституционный порядок.
— Русская водка, кавказская кухня — чем не благодать.
— Гута, всех удали, — оказалось, главнее всех здесь Столетов.
Роза слышит по чавканью, как началась обильная трапеза с частыми возлияниями. Во время еды говорят в основном ни о чем, чаще держит слово Гута — объясняет рецепты и составы блюд, в целом врет — приукрашивает, хоть в этом патриот. А потом тяжело, очень сытно и грузно задышали, замолчали, будто перед рывком.
— Ну что, — голос Столетова, — пора перейти к делу, времени в обрез.
— Я дам команду — включить антипеленгаторы, — заботится силовик.
— Не надо, — важен Столетов.
— У меня своя установка есть, — в столовой что-то щелкает.
— С автономным питанием, супер вещь.
— Небось, ЦРУ тебе подарило? — едкий тембр силовика.
— За какие такие заслуги, Илья Аркадьевич?
— Ну-ну, при чем тут ЦРУ? — наигранно шутлив голос Столетова.
— Ты еще массад ко мне пришли. Хе-хе, служба, служба у нас такая, тяжелая — государевая, от всего беречься, хорониться приходиться. Кругом предатели и изменники. — Да-а, этого у нас обзавелось, — угрюмый тембр силовика.
— Но по мне, для надежности, лучше и телевизор включить.
— Правильно, Гута, включи телевизор. И погромче, еще громче.
Теперь, действительно, Роза ничего не слышит. А чисто женское любопытство съедает ее, да и делать в подвале более нечего, вот и полезла она по лестнице до самого верха, чуть ли не вывернула шею, пытаясь приложить ухо к иссохшей щели в дощатом полу. У Гуты спутниковая телевизионная антенна, как назло, включили музыкальный канал, почти что на всю мощь динамиков. Наверняка, не только их, даже они себя не слышат, кричат. И в перерывах между мелодиями, когда ведущий с экрана что-то объявляет, их обрывистые реплики Роза различает. Все не охватить, понятно одно — идет торг, грандиозный торг, и свидетельство тому пару раз прозвучавшие цифры, и такие — мурашки по коже; не то что Грозный, а полмира за них, наверное, обустроить можно… И тут как раз в перерыве меж мелодиями, доселе молчавший Гута голос подал, да не простой, истеричный, словно грабят его:
— Да нет, нет у меня таких денег!
— Я знаю, сколько у тебя есть, — тон Столетова стал металлическим, даже не узнать.
— Так мне и от этих надо откупаться.
— Гута, — нравоучителен и очень зол начальник Туаева, — это не балаган и не любимое твое заведение — казино, а госслужба, где ты чиновник. И посему выбирай словечки, а лучше вовсе молчи, исполняя политические распоряжения руководства родной страны. Ни от кого ты не откупаешься, — просто «незримо» для нас финансируешь земляков, и это твой, скажем так, патриотический долг, никуда не денешься, ты ведь чеченец.
— Да я видеть не могу эти бородатые морды.
— Своих «видеть не может», — ехидный тембр силовика.
— Тогда как на нас, русских, смотришь?
— Я, я, — замешкался, чуть ли не заикаться стал Туаев, и что он ответил, Роза уже не слышит — все заглушила музыка.
Потом кричать перестали, видимо, торг завершен; и не с молотка, а молотком замахнулись над Грозным, и так страшно, так безнадежно от этих слов, что никакое благоухание духов не погасит смрад, исходящий от этих трех сторговавшихся душ, так что, пытаясь отстраниться, даже под землю провалиться, подалась Роза вниз по лестнице, от надвигающейся тревоги не удержалась, полетела кубарем, упав навзничь, прислушалась — они ничего не слышат, под динамичный рев дешевой попсы обсуждают последние нюансы сделки, и при чем тут Мальчик — сирота, бабушка — ветеран войны и инвалид, если вопросы геополитики, а значит глобального капитала решаются?…
Наконец телевизор выключили.
— Фу ты, чуть не оглох, — усталый тембр силовика.
— Эта пошлая музыка — похлеще бомбежки.
— Так оно и есть, разлагает молодежь, — вновь степененный голос Столетова.
— То ли классика… А, впрочем, неужели вам пришлось испытать ужас бомбежки? Разве что приказы об этом отдавать.
— Я солдат и выполняю приказ политического руководства страны. Как сейчас.
— «Сейчас» — не бескорыстно… Ну-ну, не будем по пустякам ссориться. Все мы, так сказать, подневольные солдаты.
— Только вот кому вы служите? — груб и, похоже, уже под хмельком тембр силовика.
— Служу, как и вы, России-матушке.
— А деньги-то американские?
— Ну, доллар во всем мире доллар, — и со смешком:
— А если вы такой бравый патриот, можем с вами и рублями рассчитаться. Ха-ха-ха! Тогда вы станете не мультимиллионером, и не миллиардером, а, Боже, сколько нулей!
— Перестаньте, Илья Аркадьевич, — суровый тембр силовика. По движению стула и тяжелым шагам Роза догадывается, что военный встал.
— Что вы так встревожены? — не унывает Столетов.
— Вы богатейший человек.
— Гута, оставь нас, — чисто воинская команда, и, видимо, подойдя к Столетову.
— Я никак не пойму: вроде вы, Илья Аркадьевич, не та мразь, что Россию распродает, я сверил по многим каналам, вы должны быть настоящим россиянином-патриотом, хотя и имеете замки за бугром…
— Бросьте! — небрежно перебил Столетов, судя по звукам сверху, тоже встал.
— Что-то, как никогда ранее, мы сегодня вспоминаем «патриотизм», «родину», только что свершив грязную сделку.
— К тому я и веду, — в свою очередь повысил тон силовик.
— Я-то человек военный и знаю, что война сыновей не родит, жертвы со всех сторон будут немалые, и в первую очередь пострадают мирные граждане… Да простит меня Бог, я исполняю приказ.
— Повторяю, не бескорыстно.
— Лучше так, чем олухом.
— Ничего себе «олух»! Подпольный олигарх!
— Оставьте! Я воевал, и думаю, заслужил жить не как вы, роскошно, но, по крайней мере, не хуже, чем этот паршивец Гута, разжившийся на горе своего народа.
— Хе, а чем мы лучше?
— В этом весь сказ. Поймите, Илья Аркадьевич, я-то солдат и исполняю негласный приказ. Но как вы, политическое руководство державы, могли пойти на этот шаг: ведь фактически Россия проигрывает какой-то Чечне!
— Вот теперь вы правы. Это действительно «шаг». И, как говорил сам Ленин, это шаг назад:
— тактика, чтобы через некоторое время сделать не два, а даже четыре шага вперед. — Что-то я недопонимаю.
— А что тут «недопонимать»! Это стратегия, все просчитано и подготовлено. И к чему вас только в академии учат? Ни пяди земли — ни врагу, ни друзьям. Россия разбогатеет, ну, и мы должны. Так что, не унывайте, дружище, без жертв побед не бывает!
— Да как же мне не унывать, ведь крайнего будут искать, со службы как пить дать, турнут.
— Ой, велика важность — служба! Да нас всех в отставку пошлют. И слава Богу, мы свое дельце славно провернули. Все нам завидуют, сам знаешь.
— Может, это и так. Но вы, Илья Аркадьевич, жутко грамотны и языкасты, и связи везде, по всему миру. А я отставной генерал, простой пенсионер. А я хочу еще на благо родины послужить, ведь еще не стар, всего полтинник.
— Ну, раз охота такая, можете губернатором стать, иль на худой конец депутатом.
— Подсобите, Илья Аркадьевич, по старой дружбе подсобите, а я в долгу не останусь.
— А тут долгов быть не может — деньги, как говорится, вперед: пятерочка — депутат, червончик — мэр, иль даже губернатор; все зависит от региона.
— Червончик? Это чего?
— Ну, конечно же, миллионов.
— Да вы что?
— А что? Ну и скупердяй! Ты не хочешь десятую долю выложить, чтоб заиметь иммунитет, почет и власть?
— Хочу!… Только у меня еще один, последний вопрос. Вы ведь, Илья Аркадьевич, в Грозном родились, здесь выросли и учились.
— Ну, и что? — перебил его Столетов.
— Не жалко?
— Кого? Чего? Моего отца, отвоевавшего всю войну, которого от всего разжаловали и отослали сюда в ссылку, к дикарям.
— Какая ж это ссылка? Грозный — божья благодать, посмотрите в окно, все цветет и пахнет.
— Вот и оставайтесь в этой благодати. Только не забудьте оговоренный приказ отдать.
— Знаете что, уважаемый Илья Аркадьевич, сдается мне, что вы Грозному за что-то просто мстите.
— Да плевать я хотел на этот Грозный.
— Значит, и на Россию вы будете плевать, если уже не плюете.
— О-о-о! Какой пафос! Опять патриоты и лжепатриоты, — слышит Роза, как вдруг что-то на столе упало.
— Хватит трепаться, вы сами только что все и вся предали и продали.
— А вы, господин Столетов, отчаянный человек, — тембр силовика стал угрожающим.
— Не боитесь. Как-никак Грозный, война, и кругом мой спецназ.
— Хе, не боюсь, дорогой, — перешел Столетов на «ты».
— Командир, как ты выразился, твоего спецназа, полковник — наш человек… Кстати, не забудь сегодня же подать на него рапорт президенту — заслужил он генерала, твое место через неделю займет.
— А-а, — сорвался грубый тембр.
— А если я не дам приказ?
— Ну, что ж… Вы сами только что сказали: «Грозный, война». Так что вспомните судьбу генерала Лобанова.
Чьи-то шаги твердо тронулись к выходу.
— Постойте, постойте, пожалуйста, Илья Аркадьевич… Я солдат и готов исполнить любой приказ без излишних вопросов.
— Вот и славно, совсем иное дело, — вновь красив и деликатен баритон Столетова.
— А то столько болтали, и остались бы вы без шиша из-за какого-то Грозного, судьба которого уже без нас предрешена. Все мы солдаты!
— Илья Аркадьевич, давайте выпьем за нас, за солдат России, за нашу дружбу и верность.
— Вот это дело. А Грозный от нас никуда не денется. Так сказать — родина, и в паспорте это записано, я порой горжусь… Будем сюда идиотов ссылать.
Слышит Роза, как наливают, и не раз. И вдруг вопрос:
— Так ваш папаша тоже идиотом был?
— Гм. Напился, гад! — это Столетов тронулся к выходу.
— В полночь отдашь приказ, не то… Эй, и как с ними служить, сами дадим.
— Простите, — и вправду тембр превратился в сплошное мычание.
— Отдам, все отдам! Пусть забирают все, как прикажете. И Грозный, хоть все Россию, а я богач, — здесь шум, что-то ударилось о пол, разбилось.
— Тьфу! Плевать на всех. Тьфу, и на тебя, Столетов! Мразь! А я Россию не продал! … Сровняю твой Грозный. Вот и все. Тогда и «гордись», грозненская падла.
В это же время над собой Роза услышала множество шагов, началась какая-то возня, вроде потасовки.
— Отставить, отставить, полковник, — заплетающийся, пыхтящий окрик силовика.
— Не полковник, а как и вы, уже генерал. О вас забочусь… Взяли! Понесли.
После этого — кажущаяся тишина, которую нарушил нарастающий гул: взлетел один вертолет, чуть погодя второй; следом зарычала бронетехника, и тогда в подвале стало совсем тихо, даже страшно. Но это длилось совсем недолго; вновь в столовой шаги, да не прежние, — слух у Розы в силу обстоятельств уже обострился, ощущает она над собой не силу и важность, а робость и страх.
— Я здесь не останусь, — еле протестный лепет Тугана.
— Забери меня с собой, у меня семья, дети.
— Да что ты заныл, что с тобой? — и голос Гуты не узнать, где прежняя резвость?
— Город сдают, здесь бойня будет.
— Все-таки подслушал, негодяй.
— Ничего не подслушал, об этом все спецназовцы говорили, а бабки с базара и за месяц знают.
— Да что ты болтаешь, Туган? Я сам об этом только услышал, ошарашен.
— Врешь! Операция давно готова, город наводнен боевиками. А вы сейчас делили награбленное, и тебя обложили данью, вот ты и ошарашен.
— Хм, ты смотри как развязался твой язык.
— Война не только язык, но и пупок развяжет. Без меня ты никуда не уедешь. И сперва рассчитайся и со мной.
— Ах, вот в чем дело, еще один «грабитель».
— Я не грабитель, заработал.
— Не спорю, в этом ты прав, — весьма деликатен голос Гуты.
— Сейчас получишь свое, — он уходит.
Роза уже давно знает Гуту, и, невольно подслушивая сейчас, по этому вежливому тону подумывает, что бывший муж замыслил что-то неладное в отношении Тугана, может, даже вернется с оружием. Шаги вернулись, Роза напряглась, но ничего:
— На, возьми, — что-то увесистое бросилось на стол.
— Это оклад и столько же премиальных, и еще столько же как любимому брату.
— Вот это да! Спасибо, Гута, спасибо, — едва прорезавшийся было голос Тугана вновь стал лебезящее услужливым.
— Гута, Дэла реза хуьлда хуна, Дэла беркат дойла буха дисанчах! — и чуть погодя умоляюще-просяще.
— Только ты меня здесь не оставляй. Я так боюсь бомбежки.
— О чем ты говоришь, — видимо, Гута ест, с набитым ртом.
— Кстати, а где эта дура?
— Кто? — даже находясь в подвале, Роза поняла, как испугался ее одноклассник.
— «Кто-кто», понятно кто.
— Роза? А-а, — замялся Туган, а Роза в подвале кулаки сжала, — там же.
— Еще не околела? Ладно, сейчас смотаюсь в центр, в контору, дельце есть. Скоро вернусь, разберусь с ней и вместе соскочим.
— Да-да, только ты не задерживайся, уже вечереет, — они вместе покинули столовую.
Роза слышала, как во дворе завыли моторы. И когда их шум угас, она решительно бросилась к лестнице с одной мыслью — бежать. Сходу пихнула люк, еще и еще сильней — даже не шелохнулся. Она сразу запаниковала; руки устали и она пустила в ход плечи, стала бить головой — бесполезно.
Изрядно вспотев, устав, задыхаясь, она, наконец, догадалась посмотреть, что мешает. У стыка люка и пола хомутки; прежде этого не было, а теперь либо Туган, а скорее всего спецназовцы, что-то сунули вместо засова, — на вид большой гвоздь. Только сила может помочь. Поднатужилась Роза что было мочи, вверх не пошло, а лестница обломилась, полетела она кубарем. Это конец.
— Туган! Туган! — в истерике закричала она, что только ни делала, пыталась даже лестницу починить — бесполезно; самой отсюда не выбраться, а снаружи — давящая тишина.
В подвале всегда мрак, но удивительное дело, Роза в нем так обжилась, что каким-то дополнительным чутьем она уже примерно определяет, когда день, когда ночь, а когда день сменяется ночью. И как ни странно, помогают ей в этом две маленькие жабы, которые неизвестно как и когда сюда попали. Только к вечеру, из-за многочисленных банок вылезает вначале жаба, что побольше, издает тихо, что-то типа «вэк-вэк», и следом появляется другая, поменьше; видимо, начинают охоту. И вроде в подвале нечем полакомиться, да оказывается есть, раз у Розы на ногах и руках волдыри от укусов.
— Вэк-вэк, — залаяла жаба; на улице точно поздние летние сумерки, сгущается ранняя августовская ночь.
— «Может, пронесет. Может, пьяный базар. Неужели в полночь начнут бомбить?» — от бессилия еще мучительнее мысли Розы.
— «Да нет, что они не люди? В городе полно и русских, и чеченцев. А дети и старики?…Мальчик!?»
От этих мыслей ей еще хуже, и ничего она уже не может предпринять, уже сдалась в бессилии, даже не кричит, и плакать не может. А тишина такая, очень странная, жуткая, будто предсмертная, что слышно, как часы-куранты в самой дальней комнате каждый час отбивают. И ей осталось одно: она гадает, что часы пробили: девять или десять, а может одиннадцать, лучше восемь.
Не первый день, тем более час, она в заточении проводит. Однако, таких томительно-тягостных кошмарных минут она еще не переживала. Словно секундная стрелка, время неумолимо бьет в висках, и ей хочется не то чтобы остановить, а как-то избавиться от этого учащенного барабана, но сердце, хоть и зажато до невыносимой боли в тиски, все еще живет, бьется, рвется наружу, как молот, стучит по раскаленной наковальне ее черепа, выпираясь страданием в глазах и ушах так, что хочется орать, визжать, бежать… на помощь Мальчику-сироте… Но, увы!
— Тик-так! Тик-так! — вновь пробили часы.
В оцепенении она прислушалась: тишина. А сердце, как и время неугомонно — стучит бешено в висках. И в таких невыносимых мучениях она еще два, может даже еще три раза слышала бой часов, и представляется ей, что уже и вторые петухи по окраине Грозного заголосили. И сама она не заметила, как забылась в глубоком сне, повалившись на отсыревшее одеяло: яростный взрыв и подземный толчок поставили ее на ноги. Ничего не соображая, крича, она бросилась наугад, до искр в глазах ударилась о бетон стены, повалилась, а в ушах стучит, и не как прежде, а еще быстрей, так, что простое человеческое сердце не может. И лишь маленько отлежавшись, после второго мощного взрыва, она, еще не веря в это, но все же поняла, что стреляют автоматы и пулеметы, и не здесь, а далеко, видать, в самом центре Грозного.
— Мальчик! Бабушка! — простонала она.
А стрельба все усиливается, все ближе, и со всех сторон. И как бы подбадривая ее, началась канонада. И она уже отчетливо слышит, как прямо над их домом летят ракеты: это по прямой из военной базы аэропорта бьют по центру Грозного, чтобы не воссоздать «Детский мир». А потом залетали самолеты и вертолеты — и началось во всю мощь и ненависть горнил.
И теперь не только центр, а весь город сотрясается. А Роза по подвалу мечется, не знает, в каком углу безопаснее: то там шарахнет, то здесь, и весь дом ходуном пошел, скрипит, стекла уже отзвенели, черепица стонет, балки трещат.
— «Всю жизнь Гута прав» — пронеслась черная мысль в сознании Розы.
— «Видать, здесь и вправду околею».
Так она и лежала, свернувшись в клубочек, ощущая, что с каждым взрывом оседает на нее новый слой пыли и ожидая вот-вот рухнет на нее весь дом, как явственно услышала человеческий стон, крик и даже имя свое. Она вскочила, сама заорала.
— Роза, Роза, — теперь отчетлив голос Тугана, сквозь щели зарится фонарь.
— Помоги, я ранен, кровь, помоги.
Они бессвязно, сквозь канонаду, стали друг другу кричать, что-то советовать. Туган очень долго не мог открыть люк, но до боли знакомый запах крови и смерти уже щедро орошал ее лицо.
— Лестницы нет, лестница сломалась! — пыталась она до него докричаться.
Он уже ослаб, плакал, из последних сил столкнул в подвал стул, потом второй, а руку помощи уже подать не смог. Роза несколько раз громоздила какие-то сооружения, голову высовывала, толкалась, но конструкция не выдерживала; она опрокидывалась, и сама о разбитую банку уже поранилась, но сдаваться нельзя: это и ее единственный путь спасения.
После многих попыток она все же выбралась: бросилась к однокласснику, хоть и темень, сразу же поняла — поздно! — задета главная артерия бедра, большая потеря крови, уже холодеют конечности.
— Потерпи, потерпи, сейчас, — она первым делом его же ремнем изо всех сил перевязала бедро выше раны.
— Машина есть?
— Есть, — еле прохрипел одноклассник.
— А водитель? Я не умею водить! — закричала на него она, будто он в этом виноват. — Спаси, спаси, — все шептал он, и вдруг полез в карман брюк, очень долго возился, и, наконец, достал две окровавленные пачки долларов.
— «Деньги Гуты», — пронеслось в ее голове. И себя, конечно же, она видеть не могла, но по молчаливой реакции Тугана поняла, что ее лицо — искаженный, быть может, злорадный оскал, и она на миг почему-то вспомнила Багу.
— Прошу, спаси, — Туган бессильно уронил пачки, и в ту же сторону упала его большая голова.
— Спасу, спасу, — заторопилась она.
— Потерпи, я в больницу, пришлю скорую.
Только на улице она поняла, что творится. Прямо над головой блестят траектории ракет, все гремит, всюду стреляют, землю трясет. И не будь она с этим уже знакома — повалилась бы под ближайший куст сирени и рыдала бы до конца. А ныне нельзя — Мальчик ждет, бабушка — калека.
Абсолютно не хоронясь, лишь поближе прижимаясь к теням заборов и зданий, она побежала в сторону центра. А летняя ночь, как никогда прекрасна! Нет духоты, свежо, пахнет перезревшей вишней и абрикосами. Мир полон звезд, ни облачка, и полная, сочная луна нависла над городом, словно освещает ей путь.
Добежав до Первомайской, она остановилась, и не для того, чтобы отдохнуть, а думая: в центре — дом — «Детский мир»; направо — больница. Нет, о Тугане она совсем не думает, о нем есть кому позаботиться — Туаевых не счесть. А вот Мальчик, где же он? По последней информации ранен, в больнице. И она побежала в сторону «Северного» базарчика. А потом, не доходя до развилки «Дома печати», где особенно сильно стреляли, вновь свернула направо, бежала средь маленьких домов частного сектора и уже почти что вышла к родной больнице, уже под ноги не смотрела, а зрела на фоне неба темное, большое здание, как ей подножку подставили, на всем ходу она повалилась, очень больно ударилась, взвыла, и не одна пара цепких рук ее схватили, оттащили в сторону, во двор разбитого дома.
— Ба, так это же баба, — совсем молодой голос на чеченском.
— Отпустите меня, пожалуйста, отпустите, — она порывается бежать.
— Да ты присядь, — силой дернули они ее вниз, сами сели на корточки рядом.
— Ты куда несешься сломя голову, жить надоело.
— Мальчик мой в больнице, раненый. Я сама там работаю медсестрой.
— Что не слышишь, сдурела, кругом бойня, в больнице засел ОМОН… И как ты досюда добралась?
— Пустите, пустите, мой Мальчик там, раненый, — одно и то же повторяла она.
Ее долго отговаривали, обещали, что к утру штурмом больницу возьмут, иль ОМОН сам сдастся.
— Пустите, пустите, — все твердила она.
— Ладно, — сдались боевики, — что предписано — не миновать. Только дай нам хоть как-то помочь. Они по рации связались со своими — попросили прекратить огонь.
Потом стали кричать по-русски:
— К вам идет женщина, медработник. Не стреляйте!
Они достали из аптечки бинты и, мотая через локоть, изготовили что-то вроде белого флажка.
Ничего не боясь, Роза стремглав ринулась к больнице и не околицей, как советовали, а напрямую — к центральному входу. Как ни стучала — не открыли, даже голоса не подали. Тогда, зная все досконально, она бросилась в сторону приемного отделения, там окна пониже к земле.
Сходу увидела разбитое окно, кулаком добила стекло, полезла, и только просунула голову, как сильные руки обхватили ее и потащили в глубь здания. Допрос был недолгий:
— Тьфу, ты откуда взялась? Да от нее могилой воняет.
— Я здесь работаю, я медсестра! — чуть ли не кричит она от радости, и ОМОНУ рада, она теперь в больнице.
Держа за локоть, ее вывели в темный, длинный коридор. Военные не ориентируются, ступают неуверенно.
— Куда нам? — стал резвым голос Розы.
— В сестринскую.
— Понятно, там темная комната. Пошли, — как опытный поводырь она быстро доставила конвоиров до охраняемой двери. В глаза вдарил свет керосинки и свечей:
— Роза! — закричали разом врачи, ее втолкнули.
В сестринской битком людей, даже сесть невозможно.
— Мальчик, где мой Мальчик? — с ходу выпалила Роза о своем.
— Мальчик? Какой мальчик? … А-а, Мальчик. Так он уже несколько дней как сам убежал, на рассвете, не уследили.
— О-о! — схватилась Роза за грудь.
— Прости, прости. Здесь такое творилось. Не верили, хоть и знали о предстоящем, всех выписывали, столько тяжелых, сами попали. В чем наша вина? Ведь война!
А на рассвете их поодиночке стали выводить в коридор. Мужчин сцепляли наручниками, женщин хирургическими жгутами и так обвязали всех в цепочку.
— У меня Мальчик раненый, отпустите меня, — настойчиво повторяла Роза.
Военные даже не среагировали. А коллеги все вывернули в ее сторону головы: у всех мальчики и девочки. Никто не орал, не плакался, не дергался.
Их вывели из больницы кружком, сами военные в центре попрятались. И пошел гуськом этот живой круг по широкой улице, почти что тем же маршрутом, что ночью Роза бежала. Никто в них не стрелял, и из круга не стреляли.
Солнце уже было высоко, когда добрались до той же развилки у Первомайской. Направо — центр, «Детский мир». Налево — аэропорт, военная база. Как и ожидалось, направились налево.
Тут единственная из всех — Роза не выдержала, упала, закатила истерику.
— Отпустите ее, пожалуйста, — вступился главврач.
— У нее особый случай, особый Мальчик.
— Молчать! У всех дома мальчики. Не встанешь — всех расстреляем, — к голове Розы приставили автомат.
Коллеги ее подняли, умоляли взять себя в руки. Больше она не пикнула, все шла, вывернув голову назад, и слезы, как и пот, текли с нее безудержно.
Без никаких ЧП они к обеду достигли базы. Всех медработников завели в здание типа каземата, заперли.
— Отпустите меня, отпустите меня в город, — билась в дверь Роза.
А в ответ:
— Вот дура, их спасли, а она в город, где убивают, еще рвется.
После этого трое суток с ними никто не общался, было не до них, шла спецоперация, Грозный — выводили («красное» сторно); прием — передачи; с баланса — на балласт…
