Глава вторая
ВРАГА БИТЬ — НЕ ПОСУДУ: УМ НУЖЕН…

План операции «Шторм» предусматривал нападение на дворец параллельно с блокированием зенитного дивизиона, поскольку, не выполнив эту задачу, нельзя было надеяться на успех при осуществлении основного замысла. Согласно определяемым боевым задачам, захват дивизиона возлагался на командира 1-го взвода 3-й роты лейтенанта Рустама Назарова, которому придавалась 3-я группа 4-й роты, усиленная двумя расчетами АГС-17. Гранатометчики должны были огнем отсечь личный состав от средств ПВО на позициях, а саперы под их прикрытием должны были выйти к орудиям и пулеметным установкам и уничтожить их подрывом. Общее руководство осуществлял подполковник Олег Ульянович Швец.

Подразделениям отряда были поставлены такие задачи (группа — это, как правило, штатный взвод; когда «хотелось звучать», называли себя «группа» — в ней бодрящий отголосок спецназовского духа):

1-я рота на девяти БТР-60ПБ (командир — капитан Кудратов Исмат Суннатович) без взвода — блокирование 1-го пехотного и танкового батальонов. 1-й взвод лейтенанта Турсункулова Рустамходжи Турдихуджаевича — участие в штурме дворца Тадж-Бек.

2-я рота старшего лейтенанта Амангельдыева Курбандурды Мередовича без 3-й группы на тринадцати БТР — блокирование 3-го батальона. 3-я группа (командир Нуреддинов) — захват ресторана на горе.

3-я рота на БМП старшего лейтенанта Шарипова Владимира Салимовича без 1-й группы и двух БМП 3-й группы — захват дворца. 1-я группа (командир Назаров Рустам Чингизович) — блокирование зенитного дивизиона. Две БМП 3-й группы (№ 039 и 040) — в распоряжении командира батальона в качестве передвижного командного пункта и резерва.

Силы и средства штурма (командир — Шарипов, БМП № 030): 2-я группа (командир — Абдуллаев Хамид, БМП № 035, 036, 037, 038), две БМП 3-й группы (№ 041 и 042, соответственно, командиры — Эгамбердыев Бахадыр и Абдуллаев Рашид) должны были блокировать блокпосты и обеспечить продвижение основных сил. Эти боевые машины были полностью укомплектованы личным составом отряда ГРУ с задачей: обеспечить продвижение основной группы захвата и, подавив сопротивление блокпостов, также выдвинуться к дворцу.

В каждой БМП со смешанными группами находились: от «мусбата» — командир машины, механик-водитель, наводчик-оператор и два пулеметчика в десантном отделении. Для бойцов КГБ оставалось шесть посадочных мест.

4-я рота АГС старшего лейтенанта Мирюсупова Миркасыма Миргулановича была распределена так: 1-я группа лейтенанта Тишаева Гафуржона Кадыровича получила приказ блокировать казармы бригады охраны. Группа лейтенанта Абдувалиева Улугмирзы Халмирзаевича была придана для поддержки действий 1-й роты. 3-я группа лейтенанта Абзалимова Рамиля Каримовича входила в состав 1-й группы 3-й роты, нацеленной на захват зенитного дивизиона. Два расчета АГС-17 лейтенанта Камбарова Александра Магруповича работали по дворцу.

Артиллерийская группа «Шилок» старшего лейтенанта Прауты Василия Максимовича поддерживала двумя установками (№ 040 и 041) штурм резиденции и еще двумя (№ 042 и 043) — капитана Кудратова в нападении на городок пехотного и танкового батальонов.

9-я рота 345-го отдельного парашютно-десантного полка лейтенанта Востротина Валерия Александровича без взвода — блокирование 2-й пехотного батальона. Взвод выполнял задачу по нейтрализации штаба бригады и казармы роты охраны.

Взвод ПТУР «Фагот» старшего лейтенанта Севостьянова (штатно не входил в состав отряда — он пришел из Баграма вместе с ротой Востротина) выделялся в резерв и находился в готовности к открытию огня по боевой технике 5-й танковой бригады в случае ее подхода.

Помимо штатных подразделений была сформирована группа захвата танков (командир — капитан Сахатов Мурад Таймасович), которой ставилась задача: выдвинуться заранее к капонирам, бесшумно снять часового и на захваченных машинах оказать помощь нашим бойцам в блокировании танкового батальона. (Со временем у кагэбистов родится такая вариация, с которой они «явятся в миру»: дескать, танки надо было захватить для того, чтобы пальнуть из них по дворцу и тем самым создать видимость свержения деспота Амина афганскими воинами. И как это должны были определить с американского спутника-шпиона: кто палит по дворцу и кто каким лицом удался?)

Группа Сахатова состояла из 12 солдат и двух офицеров отряда (командир и Ашур Джамолов). Плюс четыре снайпера: от группы «Гром» — Дмитрий Волков и Павел Климов, и два «зенитовца» — Владимир Цветков и Федор Ерохов. Их «заботой» был часовой, и — чтобы тихо. (Не управились «ворошиловские стрелки» с Амином, предоставили шанс поквитаться с его подданными.) Солдат подобрали: тех, кто в учебных подразделениях готовился в танкисты. От действий этой группы во многом зависел успех операции — они делали зачин, за ними был первый выстрел, они становились предтечей бойни. При их удаче — воодушевление и надежда на успех. О неудаче и думать не смели.

26 декабря генерал Гуськов прибыл в «мусульманский батальон» и заслушал боевое распоряжение командира батальона майора Холбаева по плану захвата дворца. Уточнил время начала штурма с оговоркой: «Возможны переносы». С этим временем «Ч» командиры изрядно понервничали. Время штурма первоначально тужились назначить на 23 часа 25-го. Потомили бойцов ожиданием и перенесли время атаки по всем объектам на 22 часа 27-го. Но и это станет не окончательным решением. 27 декабря с утра начало операции назначили на 15.00. За три минуты до этого времени «Ч» дали спешно команду «Отбой» и спланировали «в атаку, вперед» на 18.00. Потом перенесли на 19.30. Ротный Востротин вспоминал: «Задачу ставили несколько раз. Первое совещание было в 14.00, затем в 15.00 и в последний раз — уже в 18.15. На каждом совещании время операции переносили. На первом начало операции назначили на 21.00, на втором — на 20.00 и на последнем — в 19.00». Отдаю себе отчет, что утомляю цифирью. Делаю это только с одной целью — чтобы понятнее было, как начиналась «четко спланированная операция». Так утверждали всегда, и с неизменным пафосом, руководители всех рангов и мастей «при и около» тех событий, надев на лица царственное безразличие, когда их уличали если не во лжи, то в корпоративном лукавстве.

И какие причины и оправдания придумывали! То Джандад что-то якобы пронюхал и стал вглядываться в бинокль, рассматривая наше расположение, а всем почудилось — дознался, стервец, ату его, ату! То во дворце началась суматоха и беготня, когда отравили Амина. И почему-то никто сегодня не говорит о том, что от очередной затеи КГБ со спецсредствами — и, как всегда, нереализованной «по уму» в Афганистане — было больше нервотрепки и неудобств, чем результата, который способствовал бы выполнению задачи. Генералитет что-то выдумывал свое после докладов Колесника и стал чудить, раздражая Москву переносами времени начала штурма. Там, в Белокаменной, не очень понимали, почему нужно менять установленное боевым распоряжением время «Ч» на основании того, что неизвестный им майор Джандад припал к окулярам бинокля и смотрит в «советскую» сторону…

Что и как было дальше, передаю словами Володи Шарипова. Запись из моего «фронтового» блокнота, которая приходится на нашу джалалабадскую встречу: «Задачу мне поставил сам Колесник: „Стартанешь на пяти машинах. В каждой по пять человек твоих, плюс „кагэбэшники“. Потом твоих людей, кому не хватит места в БМП, подвезут следом. Сразу же с началом движения откроешь огонь из всего оружия. В каждую машину посадишь по два бортовых пулеметчика с ПК. Оцепишь здание так, чтобы никто не ушел. Внутри будет действовать Комитет, а твое задание — никого не упустить!“»

Никого не упустить — это в первую очередь Амина. (Одна конкретная задача, одна главная цель, один смысл действия: «Никого не упустить!» — то есть не дать уйти, ускользнуть Амину, и — баста! И ни слова о том, чтобы прикрыть атакующих, обезопасить их извне и оказать огневую поддержку. Скажут потом — это же само собой подразумевалось. Ерунда все это, говорильня оправдательная. В четко определенных пунктах боевого приказа нет предположений, «подразумеваний», двусмыслиц — это военные хорошо знают и ясностью этой в бою руководствуются.)

У меня в роте было 120 человек и 13 БМП. Один взвод и пять БМП под моим командованием выполняли задачу по штурму дворца в первом эшелоне. Следом за нашими группами и четырьмя ведомыми Турсункуловым бэтээрами с «зенитовцами» выдвигались еще две моих БМП с задачей доставить подкрепление, состоящее на сто процентов из солдат батальона.

Взвод лейтенанта Назарова Рустама Чингизовича (замкомвзвода прапорщик Ишанберды Мамедназаров) должен был блокировать зенитный дивизион, а 3-й, старшего лейтенанта Ниезитдина Намозова (заместитель прапорщик С. А. Алисултанов), выделялся в резерв полковнику Колеснику.

Группы я сформировал следующим образом. Сразу оговорюсь: подбор и расстановка членов экипажей — это не моя компетенция, мне их просто поставили, не знакомя, и не было ничего такого от «боевого братства». Правда, сказали: «Вот ваш командир на первом этапе — старший лейтенант Шарипов. Он вам покажет ваши машины и старших машин. Через Шарипова вы будете держать связь». Что-то уело меня, даже обидело, а потом махнул рукой — да загружайтесь себе как хотите. Так, как вам ваш начальник повелел, как принято у вас — без имени и отчества. Влезьте неповоротливо бочком один за другим и не высовывайтесь, носа не кажите при выдвижении. А все остальное предоставьте нам. Мы уж как-нибудь без вас, сторонних на первом этапе штурма и не очень-то залихватских на вид, если вас наблюдать со стороны; доставим вас, ребятки, аккуратненько, не мешало бы без происшествий, и по дороге постараюсь вас не шибко помять, чтобы вы к бою были готовы. Я ввозил в огонь боя группу «Гром».

1-я группа (пятый экипаж) — это моя, командирская, машина (№ 030) и четверо моих орлов. Экипаж: Романов, Репин, Мазаев, Козлов, Асадулла Сарвари.

2-й группой командовал командир взвода лейтенант Хамидулло Абдуллаев (заместители: прапорщики Кучкаров Г. Н. и Машарипов Рузмет Машарипович, ротный старшина, находились в разных машинах в качестве старших машин). БМП группы: № 035, 036, 037, 038. Поэкипажно кагэбисты в машинах были размещены так:

(головная № 035 — старший машины лейтенант Абдуллаев), десант бойцов КГБ: Балашов, Баев (его в последнюю минуту «изъяли» из экипажа Карпухина), Федосеев, Швачко;

(№ 037 — прапорщик Кучкаров): Емышев, Кувылин, Кузнецов, Якушев, Бояринов;

(№ 038 — старший сержант Шухрат Мирзоев): Голов, Анисимов, Гуменный, Зудин, Соболев, Филимонов;

(№ 036 — прапорщик Машарипов): Карпухин, Берлев, Плюснин, Коломеец, Гришин.

3-я группа — две БМП (№ 041 и № 042) — старшие машин, соответственно: старшие лейтенанты Эгамбердыев Бахадыр Абдуманапович, мой заместитель, он же зампотех роты, и Абдуллаев Рашид Игамбердыевич, замполит, у которого механиком-водителем был сержант Шавкат Азаматов…

В группе Турсункулова было такое распределение по БТРам:

1-я группа (№ 010): Семенов — старший группы; Карелин, Агафонов, Антонов, Кимяев, Курбанов, Чернухин, Саид Гулябзой.

2-я группа (№ 011): Суворов — старший, Гулов, Дроздов, Колмаков, Новиков, Поддубный, Рязанцев.

3-я группа (№ 012): Фатеев — старший, Ильинский, Лысоченко, Макаров, Цыбенко, Чижов.

4-я группа (№ 013): Щиголев — старший, Быковский, Иващенко, Пономарев, Чарыев, Курилов, Захаров.

После получения задачи от полковника Колесника мы с Романовым подошли к генералу Дроздову. Он показал портрет Амина и в который раз повторил с нажимом — этому человеку ни в коем случае не дать уйти из здания. Попросил обезопасить во дворце еще двух афганцев: капитана и женщину, выполнявших спецзадание. Фото их не показал, но коротко сказал: «Своих узнаете».

(Отговорка более чем подлая. И коль по чести — непростительная. Это не тот случай, когда купейная попутчица отстала от поезда и завтра догонит, это тот самый случай, когда, отмахнувшись небрежно словом, — как к смерти подтолкнул. Таков он — генерал КГБ! Витийствующий и плебействующий.)

Дроздов обращается ко мне с такими словами: «Запомни, Шарипов! Нам отступать некуда. Я тебя, если неудача случится, в лучшем случае смогу сделать перед афганцами психом-придурком. Смотри, чтоб Амин не ушел! Не дай бог, объявится в другой стране! Тебе — конец!..»

Не в таких ли откровенных наглых пассах кроется определенная доля секрета «идейной убежденности» и стойкости кагэбэшников во все времена? И не вследствие ли этого они подчас так самозабвенно, изо всех сил, рвут когти и жилы? Себе и другим. Генерал сказал тяжкие слова. И о мрачной перспективе для Володи, и об отчаянном положении «отработанного материала» — капитане и женщине, которая, между прочим, выполняла спецзадание, а не путешествовала на полке купе ночного экспресса…

Шарипов понимал, что генерал не шутит. Сознание неотвратимости надвигающихся событий решительности не прибавляло. Скорее наоборот. Страшно было уже даже не за себя, страшно было за провал операции.

Достиг-таки желаемого хлестким предупреждением, замешанным на гнусности, генерал КГБ…

Накануне офицеры — хохмы ради — постриглись наголо, под «ноль». Солдаты, глядя на командиров, увидели в этом своеобразный знак и, охваченные коллективным экстазом заразительного примера или чтобы отвлечься от все больше охватывающего беспокойства, тоже без сожаления сбрили с голов волосы. Были мальчишки молоды, обожали жизнь… и, скажите, когда чудачествовать и делать маленькие глупости, если не в их возрасте? Всех обуревала растущая, как опара, пустота от напрасно гонимой мысли о дне грядущем, завтрашнем. Хотелось отвлечься, успеть сделать что-то очень значимое и большое — так, чтобы на всю жизнь, а за неимением возвышенного, подходило и тривиальное изменение «фасона стрижки». А может, была потребность в признаке-обереге, и в этом примету увидели. В них, приметы, можно верить, можно не верить. Тем, кто верит, всегда легче — есть уверенность, что раз сегодня с утра ничто не предвещало плохого, день должен удасться. Нильс Бор всю жизнь говорил, что в приметы не верит, но, когда пригласил друзей обмыть свой новый загородный дом, те увидели над дверью прибитую подкову и удивленно спросил: «Ты же не веришь в приметы?» «А вдруг эта штука работает вне зависимости от того, верю я в нее или нет?»

Это остроумие ученого, за которым он попытался скрыть истину, верить начинаешь тогда, когда у тебя появляется то, что можно потерять, и ты осознаешь вдруг, что и дом может сгореть, и дитя твое может заболеть, да и ты сам не вечен. Тем более в канун боя. Как говорил Булгаков, скверно не то, что человек смертен, а то, что он внезапно смертен. Тем, кто верит, по большому счету легче жить и легче умирать. Летчики не любят фотографироваться перед полетом, афганцы никогда не скажут: «Увидимся завтра!», не прибавив тут же: «Иншалла!» — если Бог даст. И на войне неверующих не бывает…

Накануне из Москвы прибыла посылка: пять тяжеленных ящиков. Когда комбат Холбаев вместе с замполитом Сатаровым вскрыли их, то обнаружили внутри… три десятка бронежилетов. Их прислали по личному распоряжению генерала Ивашутина. Впрочем, кагэбисты, с согласия «мусульман», реквизировали товар. Им действовать внутри дворца, а раз так, то и броня им нужней, чем кому-либо. Шарипов в сентябре 2008 года так интерпретирует этот факт: «У „Альфы-Гром“ были свои бронежилеты, а у „Зенита“ не было. Так вот они и прихватили, с молчаливого согласия… Холбаева. А жилеты предназначались моей группе».

В предполуденный час 27-го полковник Колесник, приехав на пункт управления, доложил окончательно отработанный и письменно оформленный план. «Полководцы» рассмотрели, утвердили, но вернули без подписи (а это святая святых при утверждении плана боевых действий) со словами: «Действуйте». Заметив на лице Колесника недоумение, предложили, но довольно резко: «Идите!» Понимая, что вышло грубо, смягчили тон: «Вас, полковник, ждут дела… успеха вам».

Уже позже Василий Васильевич предавался сарказму (Москва свела нас в последний раз в девяносто третьем; генерал-майор Колесник вышел в запас, и мы повстречались в городском отделении Фонда социальных гарантий военнослужащим, президентом которого он был): «Я привык, что мне говорят — „вас ждут великие дела“. А тогда они оба меня достали, озлился я не на шутку: видно же — мандраж хватил двух генералов, а они еще и выпендриваются. Мало того что до того все сделали безголово и бездарно, и Бога надо молить, что приостановили операцию „Дуб“. Кстати, хорошо назвали — в соответствии со своим „военным кругозором“. Мало того что все дружно „отпрыгнули“ от руководства штурмом дворца, убоявшись ответственности. Мало того что, по существу, палец о палец не ударили во время разработки нового плана и общей подготовки к захвату объектов и все свалили на Колесника, крайнего. Так они еще и меня, и нас всех, отправляемых на бойню, в упор не видят и далеко посылают. И тогда-то, когда во мне все это вскипело, я при них крупно, чтобы видели из своего угла тараканьего, написал по полю карты: „План устно утвержден главным военным советником Магометовым С. К. и главным советником КГБ СССР Ивановым Б. С. От подписи отказались“. И вышел из кабинета да еще дверью треснул как следует».

Цитата по поводу «неподписантов» и руководителей, что нас к «победе привели». Летописец КГБ Федя Бармин повествует: «План операции был утвержден представителями КГБ и Министерства обороны (Б. С. Иванов, С. К. Магометов), завизирован Н. Н. Гуськовым, В. А. Кирпиченко, Е. С. Кузьминым, Л. П. Богдановым и В. И. Осадчим (резидент КГБ). „Первыми скрипками“, несомненно, были представители Лубянки: советник председателя — генерал Борис Семенович Иванов, заместитель начальника Первого главного управления (внешняя разведка) — генерал Вадим Алексеевич Кирпиченко, руководитель представительства комитета — полковник Леонид Павлович Богданов, резидент КГБ полковник Осадчий. Чуть позже к ним присоединится шеф Управления нелегальной разведки и спецопераций — генерал Юрий Иванович Дроздов.

От Минобороны операцию готовили: новый главный военный советник Султан Кекезович (так у Феди; налицо чекистское небрежение пополам с „пофигизмом“), заместитель командующего воздушно-десантных войск Николай Никитович Гуськов и представитель Генерального штаба Вооруженных сил СССР Евгений Семенович Кузьмин». Заметьте, воинские звания армейских руководителей даже не указаны, в отличие от своих генералов КГБ.

Ух, как их много! И все это из-за убийства одного мужика, Амина, простого смертного и даже без бронежилета. За этим густым частоколом себялюбцев подлобызников, «огласивших список полностью», что-то и не разглядеть руководителя операции — Василия Колесника. А знаете почему? Чекист о чекисте вещает, тумана нагоняет, крепит прошлое КГБ; таким образом, убеждает нас и намек дает — знай, дескать, наших, не лаптем щи хлебали… А сколько подобострастного уважения проявлено в перечислении всех титулов, и — все по имени да по отцу-батюшке. Осадчему, заметьте, не повезло: не отвеличали его, наряду с другими, как надо и достойно — по имени-отчеству. Не потому ли, что на день написания воспоминаний он, полковник Осадчий, дивным образом и как-то очень внезапно умер, опекая Бабрака Кармаля долгие годы, и его одного Кармаль уважал?

А теперь факт по поводу «неподписантов» и других руководителей. По возвращении из Кабула в Москву 30 декабря полковник Колесник прибыл с докладом к начальнику ГРУ. Порученец, подполковник Игорь Попов, узнал Василия Васильевича — был сама вежливость и препроводил его без промедления к Ивашутину. Петр Иванович вышел из-за стола навстречу.

— Дай я тебя расцелую, дорогой ты мой! Заставил старика поволноваться. Умничка, не уронил чести. Горжусь тобой, Василий, право слово, горжусь…

Петр Иванович был Петром Ивановичем, не генералом и не начальником. Выглядел таким домашним, что впору халат с позументами накинуть на плечи. Тут же распорядился с чаем.

— Здесь к месту больше коньячок бы подошел — вишь, Игорь мину строит, — но докладов у тебя сегодня предостаточно, так что, уволь, дорогой, следующим разом всенепременно. Ну, рассказывай по порядку, рассказывай, Василий.

Час минул быстро.

— Вот так оно и закончилось все, товарищ генерал армии. По-моему, ничего не упустил.

Генерал молчал, о своем думал. В воцарившейся в кабинете тишине не было каких-либо осязаемых чувств — одна пустота. Не гнетущая, не удручающая — безмятежная и безликая. Колесник вдруг ощутил, что дьявольски устал.

— Поймут ли нас… когда-нибудь?.. Погибших солдат достойно проводить надо; ты подумай с Холбаевым, как это лучше сделать. Боюсь, военкоматовские за завесой секретности и под покровом ночи придадут тела земле… О родителях подумайте, как поддержать их, чем нужно помочь. Список представленных к награждению — мне на стол. Сам знаешь кадровиков, начнут сейчас канючить: и много, и слишком высокие награды, и все тому сопутствующее… А документы я у себя оставлю, коль ты не против. И ты уж, прошу тебя, без моего ведома никому ни о чем не рассказывай. И так сраму уж больно много за генералов. Договорились? — Уже на выходе, тепло прощаясь у дверей — и, должно быть, вслед своим раздумьям, — с нотками озорства произнес: — Говоришь, орлы — наш отряд? Горжусь этим. Такого в нашей спецназовской истории еще не было: полгода подготовки, и — отборные солдаты на славу удались, прям-таки соль земли грозная получилась. Гм-м, а вы как их окрестили… «мусульманский батальон». Слушай, Василь Васильевич, а ведь неплохо, правда. Сладкоречиво…

У начальника Генштаба Колесник докладывал подробно и обстоятельно. Маршал Огарков внимательно выслушал и еще более внимательно изучил карту, исполненную Колесником в единственном экземпляре — с нанесенной обстановкой, задачами всех подразделений и групп, участвовавших в штурме дворца, и расписанием взаимодействия. Николай Васильевич обратил внимание, что на плане штурма нет росписей генералов Магометова и Иванова.

— А почему не утвержден план? Вы что, действовали без согласования с ними?

Колесник перевернул бумагу.

— «План утвержден, от подписи отказались», — вслух прочел маршал. — Они знают об этом?

— Так точно, я собственноручно написал при них.

Обычно сдержанный маршал смачно выругался, но тут же поправился, и в голосе его зазвучали теплые нотки:

— Молодцом, полковник… молодцом, Василий. — Он встал и, подойдя к Колеснику, обнял его. — Наше счастье, что хоть кто-то оказался решительным, а то наломали бы дров…

На следующий день Колесника вызвал генерал Ивашутин, дал своего порученца в провожатые, машину и почти торжественно, с напутствиями, отправил к министру обороны маршалу Устинову, но что более важно и значимо — к члену Политбюро ЦК КПСС. Встреча эта для скромного полковника стала памятной, и Василий Васильевич не то чтобы с гордостью рассказывал о ней, но детали не упускал, смакуя всякий раз нравы министерских кабинетов и их обитателей. Людей, совершенно нам незнакомых, хотя их портретами повсюду были густо завешаны стены — и в местах нужных, и в не очень присутственных. При докладе министр обратил внимание на надпись, которую Колесник сделал в кабинете Магометова, покачал головой: «Я понимаю, почему осторожный кавказец Магометов не поставил свою подпись на твоем плане. Но почему Иванов не расписался, понять не могу». Устинов, не торопясь, прошелся по кабинету и положил документы Колесника в приоткрытый сейф. Блеснул сквозь очки хитрецой в сторону полковника, но ничего не сказал. Пронесло…

Давайте, щадя двух генералов, не станем попрекать и осуждать их. Ну, не хватило товарищам мужества поставить свои подписи, утвердить документ, воспользоваться правом, предоставленным им, почитай что, руководством страны, — да и извольте. У русской истории хватит страниц для тех, кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но в страхе возвращались в свою. Тем более что у них возник порыв и намерение исправиться и стать «хорошими». Когда задача была выполнена, они сами разыскали Василия Васильевича и сказали: «Ну, давай твой план, мы подпишем». Василий Васильевич, только что вышедший из боя, пропахший порохом, опустошенный пережитым, не пригубивший и грамма водки, не поверил в их «чистосердечное раскаяние», хотя в душе все простил генералам, не таил зла, но подписать все-таки не позволил. Не оттого ли Василий, Герой Советского Союза, целых восемь лет «шел» от полковника до генерала? Ни один из высоких руководителей не взял на себя ответственность. Как говорил сатирик Михаил Жванецкий: «Совсем не выговариваются слова: я вами руководил, я отвечаю за все».

А генералы, «праздновавшие труса», вновь обрели крылья для высокого орлиного полета, ладненько уместились на выторгованной полочке истории афганской войны и, нисколько не кручинясь, давно запив позор рюмашкой, завышагивали с гордо поднятой головой, с волевыми лицами, носами с небольшой горбинкой и раздвоенными подбородками, придающими им соответствующее выражение. И главное, донесут до сознания читателей в своих, не собственноручно написанных мемуарах, что они, любители шутки и юмора, были неумолимы, когда дело касалось выполнения полученной задачи. Не ищите подвоха в моих словах. Не я все это высказал, а генерал о генерале — Меримский о Магометове: «Салтан Кеккезович цену себе знал. Прошел через войну и хлебнул лиха. Ходил с гордо поднятой головой. Казалось, что к нему не подступиться, а в действительности был доброжелательным человеком, любил шутку и юмор. Когда дело касалось выполнения полученной задачи, то тут он был — неумолим».

Эх, слово печатное, от позора спасающее, почести воздающее…

Как бы не забыть! Генерал-полковник Магометов Салтан Кеккезович будет награжден орденом Ленина. И генерал Борис Семенович Иванов — тоже. Им же…

Два генерала — Салтан Магометов и Борис Иванов — были награждены высшим орденом страны — орденом Ленина. Те самые два генерала-руководителя, которые участвовали в разработке всех планов по оказанию содействия в оккупации Афганистана и в физическом устранении ее президента. Это те самые два генерала, которые курировали провальную операцию «Дуб», упомянутую выше Василием Колесником. Ее полное фиаско стало одним из аргументов для советских «ястребов» — военных и политиков — в пользу ввода войск.

Теперь о сути операции «Дуб». Это — план по уничтожению президента Афганистана Хафизуллы Амина и захвату важнейших стратегических объектов Кабула и Баграма. Разрабатывался он под руководством генерал-лейтенанта Николая Никитовича Гуськова (заместитель командующего ВДВ по воздушно-десантной подготовке) и представителем Генштаба генерал-майором Евгением Семеновичем Кузьминым, в тесном единении с генералами КГБ и с учетом выполнения возложенной на них задачи — подчистить так называемую самими афганцами Саурскую революцию и убить Амина. Отсюда и главный замысел, чисто в духе генерала-десантника: атакой с ходу, на «ура», и — дерзко, без оглядки, сомнений и моральных начал — вперед. И, как оказалось, без реального учета сил и средств — своих и противника, без конкретного плана дворца и системы его охраны. Знали только, что резиденцию президента «Арк» охраняют примерно две тысячи гвардейцев. Им противопоставили с нашей стороны одну роту «мусульманского батальона» и два десятка офицеров из группы КГБ «Зенит». Соотношение сил явно не в пользу нападающих. Порядок действий прорабатывался с конца ноября. Он менялся, переносился, и на то были и объективные причины.

Чем располагал Кабульский гарнизон? 7-я, 8-я и 11-я пехотные дивизии; бригады — 4-я и 15-я танковые, 88-я артиллерийская и «коммандос»; полки — 190-й артиллерийский, 26-й парашютно-десантный, 52-й связи, 21-й охраны, 1-й гвардейский, 10-й инженерно-саперный. Тысячи бойцов насчитывались в составе городского «Царандоя» и в службе безопасности. Первые варианты захвата всего этого неисчислимого «хозяйства» предусматривались силами двух батальонов десантников 345-го отдельного парашютно-десантного полка и отдельного отряда спецназа ГРУ. Десяток «комитетчиков» в счет не шли — они не на «ура» готовились идти в атаку, а за спинами десантников (здесь нет ничего оскорбительного — такова была задумка), на их плечах ворваться в спальню диктатора и убить его. Или еще пример. Десантная рота неполного состава, а это 50–55 человек, усиленная несколькими расчетами противотанковых управляемых ракет (6 человек и 18 «Фаготов»), должна была блокировать две (!) танковые бригады.

Явной авантюрой выглядел и план захвата непосредственно резиденции. Подразделение на пяти бэтээрах (50 человек) должно было 14 декабря в 15.30 совершить марш-бросок (на что им отводился час!) из Баграма в Кабул, ворваться в город, снести броней ворота дворца, быстро подавить из гранатометов два танка, расположенные в капонирах с внутренней стороны вблизи ограды, и три БМП. Затем разъехаться вправо и влево по узким дорожкам вдоль четырехэтажных казарм бригады охраны. На броню должен был взобраться переводчик, объявить в мегафон (мегафоны обещали подвезти перед штурмом), что антинародный режим кровавого Амина пал, и предложить гвардейцам сдаваться и выходить из казарм без оружия и с поднятыми руками. При этом спецназовцам надо было проявлять максимум (!) дружелюбия, благожелательности и учтивости; а если кто-то попытается затеять ненужный шум и стрельбу или если у кого-то не выдержат нервы, разбираться с виновными будут по всей строгости закона. Эти требования «гениальной» задумки были переданы генералу Гуськову из Москвы, а он, в свою очередь, передал их «по цепочке»: сверху вниз, чтобы до каждого солдата дошло.

Ясно, что план был провальным, просто-напросто невыполнимым. К примеру, вопрос с воротами дворца «Арк», которые следовало снести бэтээрами. Для этого машину нужно было разогнать до приличной скорости. Чтобы подъехать к воротам, надлежало сделать прямо перед ними поворот почти на 90 градусов. Естественно, скорость будет снижена, и массивная ограда не падет. А как с ходу подавить гранатометами вкопанные в землю по башни танки? Эти танки в щепки разнесли бы БТР при первом же их приближении. Что значит пушка против пулемета и слабенькой брони бронетранспортера? Здесь все ясно и младенцу, к гадалке не ходи. Не молокососы же заседали в Министерстве обороны, скорее — головотяпствующий люд при лампасах.

А «променад» вдоль казармы гвардейцев, числом более двух тысяч? Из Москвы виделось так: появляются наши десантники и спецназовцы на двух БТР, и противник, огорошенный их элитностью, тут же безропотно сдается. И это — гвардия: солдаты и офицеры, тщательно отобранные и толково обученные. А начни они вдруг стрелять? Естественно, надо ответить огнем и подавить. При этом, строго следуя приказу, проявлять максимум дружелюбия…

Осознаю, что рисую бредовую картину, но на практике должно было смотреться все приблизительно так. Прицелился наш боец и кричит — без мегафона: «Оул, Пайзы-джан, извини, брат, я — Ванька, учтивость соблюдаю, приказ не нарушаю, но надо, джан, уж извини, сердечный…» — и, с благожелательной усмешкой, дразня афганца, что в окне напротив, срезом ствола своего автомата, — плавненьким нажимом «топит» спусковой крючок.

А как подавить огневую точку на четвертом этаже казармы? На относительно узкой площадке перед казармой БТР не смог бы вести огонь даже до уровня третьего этажа (вертикальный угол обстрела: от –5° до +30°). Наших бойцов просто расстреляли бы из гранатометов сверху, легко и прицельно забросали бы гранатами…

Таким вот казалось задуманное «генералу от парашютов». Кто надоумил, не знаю, но вроде бы как прозрели руководители — теми силами и средствами, которые имелись тогда в Кабуле, выполнить поставленную задачу было невозможно. И тогда в Москву полетела шифротелеграмма за четырьмя подписями советских представителей. Полководцы «средней руки» оценили ситуацию как патовую, с выводом о том, что имеющимися в Кабуле силами они устранить Амина не смогут и без войсковой поддержки за успех переворота не ручаются. Просили усиления, и им пообещали в подмогу десантные полки.

Странно как-то прозревали генералы. Подвели сначала к губительной грани, а потом только спохватились и вот уже три десятка лет заносчиво талдычат: «Наше предложение об отмене операции — это плод коллективного творчества, ставший результатом всестороннего глубокого анализа и выверенных расчетов сложившейся ситуации».

Имейте в виду, что я привел цитату. Генерала от КГБ. Ловки они там, на Лубянке, однако лишь в любовании собой задним числом. Расколотят их планы и деяния до срамоты, а они, нисколько не ошарашенные, обратят свой позор во благо на словах — в победную реляцию, и, кротко потупя взор, поставят себе в заслугу даже позорно проигранное побоище. Лихо генерал о «плоде коллективного творчества», правда? Зачем ронять понапрасну высокие слова, выуженные из недр ЦК, со Старой площади, о коллективном разуме и коллективном плоде? Да такую бухгалтерию войны способен точно рассчитать любой курсант военного училища, не выходя из аудитории.

В связи с переворотом 14 декабря вот что очень интересно. Руководитель — маршал Ахромеев — задержался в Москве, но к вечеру его самолет прибыл на аэродром Термеза, где его встречали командующий 40-й армией генерал-лейтенант Тухаринов и член военного совета генерал-майор Таскаев, а также старшие начальники из группы. Ахромеев сообщил генералам, что Амина убрали (!)… А 19 декабря Ахромеев уточнил, что акция против Амина, оказывается, не состоялась…

Но, независимо от любых обстоятельств, состоялись, однако, орденоносцы-генералы, «чищенные под Ленина»…

27 декабря в Кремле заседали члены Политбюро. К рассмотрению было представлено восемь проектов — их единогласно утвердили.

Разделенные пространством, но не временем, две группы людей, в одночасье, не подозревая того, были обуяны заботой друг о друге. В Москве «замшевые старцы» проголосовали единогласно за смерть узурпатора и утвердили текст приветственной телеграммы еще не родившемуся «единому в трех лицах-ипостасях» Бабраку: председателю, генеральному секретарю и премьер-министру. При этом доходчиво поясняя наивному миру, почему надлежит поступить именно так, и не иначе. В Кабуле, в те же самые минуты, «государственный муж» в кругу семьи и сподвижников устраивал пир — а его априори объявили в официальном документе покойником и заочно предали без почестей земле. А в это же время пока еще здравствующий «узурпатор» Амин, непьющий — человек трезвой жизни, поднимал бокал с гранатовым соком за дружбу с СССР и за здоровье генсека Брежнева.

Но, на мой взгляд, жуткое и страшное заключается в следующем. Старцы, собственные дети которых, да и те, что были зачаты ими вне брака, погрязли в блуде, разврате, пьянстве — так вот, эти самые старцы дали «добро» на смерти тысяч и тысяч своих сограждан, детей других. И уйти из жизни им было позволено тайно и позорно — без почестей и славы. Подобно потенциальному трупу — Амину. Согласен, что аналогия — дурная, но не изгаляюсь я, не черню и не выдумываю. Читаем: «Давать твердый и аргументированный отпор любым возможным инсинуациям насчет имеющегося якобы советского вмешательства во внутренние афганские дела. Подчеркивать, что СССР не имел и не имеет никакого отношения к изменениям в руководстве Афганистана…» Строки эти — из протокола «пропагандистского обеспечения», пункт 6-й. Если мы там не участвуем, то и не можем там погибать. С какой бы это стати?.. Надеюсь, все ясно.

Обращаясь к «своим» членам и обкомам (п. 7-й), им рекомендовано накрепко зарубить себе на носу и передать другим: «Однако в Афганистане нашлись силы, которые решительно поднялись против деспотического режима и устранили узурпатора… Новое государственное и партийное руководство во главе с Кармалем Бабраком обратилось к СССР с просьбой об оказании политической, материальной помощи, включая военную поддержку». Здесь даже не бред «сивых кобыл» обращает на себя внимание: Шарипов еще только тренирует бойцов КГБ, а Политбюро извещает об убийстве Амина в настоящем времени, как о свершившемся факте. (Вы теперь лучше понимаете, почему так страшно было упустить Амина и дать ему уйти от смерти. Если не получилось отравить «до летального исхода», то «обездвижить» были обязаны — чтоб не сбежал, не ушел и не скрылся.)

Более занимательна извечная беззастенчивость «старшего брата», снисходительно похлопывающего своих «подрядчиков» по плечу. Первое. В принятом постановлении перепутали имя и отчество нового вожака-ставленника. Второе. Его вновь окрестили Бобрак — через «о», но, правда, кто-то, знающий, подсказал, и перьевой ручкой с черными чернилами исправили от руки на «а».

Совпослы в братских странах (п. 1-й) получили следующее указание:

«Немедленно посетите лично т. Хонеккера (Герека, Кадара, Гусака, Т. Живкова, Ф. Кастро, Цеденбала, Ле Зуана или лицо, его замещающее (так в тексте: кто-то при „намеке“ на имя одной буквой, другие просто — по фамилии), и, сославшись на поручение советского руководства, сообщите ему следующее… Однако в Афганистане нашлись силы, которые решительно поднялись против режима Х. Амина, устранили его от власти и создали новые органы руководства партией и страной… Во главе партии и правительства встал Кармаль Бабрак…» По живому Амину уже справляли тризну. Пока он, Хафизулла, не знал о себе этого, но «братья по партии» в СССР были уже оповещены, что, похоже, не вывело их из равновесия в наступающем уик-энде.

Коммунистическим партиям, но не братским (п. 2-й), через посольства довели, что «последователи Тараки… предпринимают в настоящее время шаги к тому, чтобы устранить узурпатора, сохранить завоевания Апрельской революции, оградить независимость Афганистана». Исходя из логики постановления и слов «предпринимают в настоящее время шаги к тому, чтобы устранить узурпатора», все группы КГБ, отряд спецназа ГРУ, десантники, участвовавшие в акции, пограничники, советники, а через двое суток и 40-я армия должны были идентифицировать себя как «последователи Тараки». Интересно, это очень высокая честь?..

Коммунистическим и рабочим партиям несоциалистических стран (п. 8-й) не сказали об «устранении», а ограничились общей информацией о «…вводе советских воинских контингентов с одной целью — оказать народу и правительству Афганистана помощь и содействие против внешней агрессии. Никаких других целей эта советская акция не преследует».

А о пункте пятом, где утверждена приветственная телеграмма Кармалю, рассуждать долго нечего: не было в картотеке агентуры КГБ других «каземов», которые претендовали бы на высокие государственные посты. И потому Андропову и Крючкову ничего другого не оставалось, как рекомендовать членам нашего Политбюро назначить Бабрака (его конспиративная кличка Казем) генсеком, премьер-министром и председателем ревсовета. А если учитывать, что Кармаль автоматически становился и верховным главнокомандующим, то у «сварганенного на скорую руку верховода» государственных постов оказалось больше, чем у милейшего Леонида Ильича. Молодцом, товарищи Андропов и Крючков, — не убоялись гнева ревности и буйства генсека Брежнева…

Штурм Зимнего дворца — это заданная и искусственно сотворенная историческая веха мнимой русской революции семнадцатого года. Якобы свергали правительство — а что еще им там было делать ночью, — послушное и не имеющее ничего против своего отстранения, героически разметав сотню теток с ружьями, у которых было больше тела, чем начальной военной подготовки. Разудало грабя царские палаты, по-пролетарски разживались. А так как неумытая корабельная матросня с такелажных суден и окопная солдатня — не ювелиры, то, по незнанию, сбивали с интерьеров позолоту и сдирали все, что блестит, — и лепнину, и предметы, покрытые бронзовой краской, и пеньюары, и поношенные штиблеты. И пьянились головокружительной свободой вседозволенности и сокрушения, доселе невиданного ими. Ими, пьяными хамами, вошедшими в удаль грабежа и в сладость прощаемого насилия, нескончаемой тризной затемнившие чистоту души каждого доброго человека. Фартовые были эти расхристанные охламоны при винтовках наперевес, понавешанных на неряшливые бушлаты и шинели. С лицами, которые по большей части выражали какую-то растерянную тупость. Каждый — никто, а вместе — они масса. Вломились толпами в большевистский бунт, неся впереди себя нетвердо заученные революционные фразы, гибельные по своему духу, которые только подчеркивали непонятность и неправдоподобность этой внезапной революционной сознательности и просто обнажали голос бунтарства. Улизнули походными колоннами и вразнобой из окопов, бросили родину-мать и отчизну свою на поругание австрийцам, венграм, немцам. Перелицевались в сельских апостолов-праведников и возроптали, что их, невежд, гнушаются и презирают как чернь-отродье.

В мирное время мы забываем, что мир кишит такими выродками; в мирное время они сидят по тюрьмам, по «желтым домам». Но вот наступает момент, когда «державный народ» торжествует. Двери тюрем и «психушек» раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия, и ватаги «борцов за светлое будущее», совершенно шальные от победы, самогонки и архискотской ненависти, с пересохшими губами и дикими взглядами, наотмашь ломают двери домов в поисках врагов и оружия…

И Тадж-Бек — дворец президента Амина — осенят символом победоносного шествия и продолжения Саурской революции. Немало защитников будет положено, свергнут правительство, арестуют и перестреляют министров (а заодно и попавших под горячую руку их жен и детей), убьют Хафизуллу Амина, по-мафиозному, с контрольным выстрелом в череп, одним нажатием «курка» сместят его со всех ипостасей власти и — приступят к грабежу. Выметут все подчистую, вплоть до женского белья. Пожалуйста, не надо гнева и обвинений в мой адрес, хотя бы до поры, — я и об этом расскажу. Не хотелось мне копаться в грязном белье; считайте, что делаю это вынужденно, в порядке самозащиты.

Дикие воители из прошлого века, вырожденцы с приплюснутыми лбами — наемная немецкая и финская солдатня, и своя, балтийская, матросня — приглашенные всласть «поозорничать» в чужих пределах, искореняя власть, сразу же, на волне вседозволенности и стадного насыщения кровью, убьют двух генерал-губернаторов, семьдесят командиров кораблей, среди них и командира «Авроры» капитана первого ранга Никольского — выстрелом в спину.

Так и наши славные ребята, воители-патриоты. Добросовестно искоренят власть, перебив только в первую ночь в Кабуле и его предместьях — по очень приблизительным и тщательно скрываемым данным — около четырехсот человек, среди которых были женщины и дети, и глава государства Амин, расстрелянный выстрелами в упор.

Войска преодолевали треклятый перевал Саланг. Десантники Витебской дивизии получили первые нахлобучки из-за черт знает как установленных палаток, «голубые береты» в мужланских шапках, не выспавшиеся и не мывшиеся несколько недель, не обращали внимания на ленивую взбучку, но лейтенанты и капитаны, их командиры, дико огрызались: «Так в бой идем или палатки под линейку ставим?..» Наши славные «мусульмане», чистые и благодушные после бани, тоже бранились, но несильно: «Надо было прежде оружие смазать, готовясь к бою, а уж потом под душ нырять, готовясь чистым умирать». Офицеры-чекисты продолжали безропотно высиживать «золотые яйца» второго этапа Саурской революции. В скверно обжитых бункерах Баграма, в коих буквально еще вчера общим лежбищем располагались спецназовцы ГРУ, теперь ютились приживальщики: Бабрак Кармаль да его соратники, тайно доставленные накануне группой КГБ из Ташкента. 27 декабря пополудни (в час заседания Политбюро в Москве) Валентин Шергин — начальник отделения и старший группы охраны — позвал заместителя майора Юрия Изотова и предложил поприсутствовать на историческом событии. Сарказма не скрывал. Они вошли в капонир — за столом сидели все их подопечные во главе с Бабраком и что-то достаточно горячо обсуждали. Изотов вопросительно взглянул на переводчика. Тот прислушался к разговору, кивнул:

— Заседание Политбюро. Как у нас когда-то в семнадцатом перед решающим штурмом, распределяют обязанности: кому, куда идти в революции.

— И что решили?

— По-моему, Гулябзой и Сарвари — на дворец, Нур — на «Царандой», Ватанджар — на узел связи…

Этот сбор накоротке со временем обретет смысл эпохальной значимости, станет исторической приметой…

После окончания окопного заседания убыли в Кабул под охраной Сарвари, Гулябзой, Ватанджар, потом Нур. В капонире остались только Бабрак и Анахита. Стемнело. Истомились ожиданием, не находили себе места, не знали, куда подеваться. Было душно, нервозно, на душе — паскудно, а в голове — метельный чад. На дворе холодная ночь мутно обозначила пасмурный признак луны. Она, таинственный звездный пастырь, лишь изредка, на миг, выпрыгивавшая из-за туч, стылая и бестелая, освещала студеные дали, наряжая простор в печаль, в грусть-тоску и уныние. Анахита заметила и почувствовала это и что-то сказала о знамении. Разговор не клеился, каждый погрузился в себя, и никому не было дела до того, что там светит в дыму облаков. Хотелось скорейшей победы революции. Секундная стрелка на циферблате часов мерно отмеряла круги. Шестьдесят пульсирующих скачков стрелки — целая вечность, а вокруг тишина. Еще чуть-чуть, и она станет зловещей…

Тревожное нудное ожидание разорвалось вдруг уханьем и трескотней, отдаленной и одновременно близкой. Казалось, за пологом палатки бьют, бьют и бьют, раздалбливая капонир и враз убитую тишину и ночь. Анахита инстинктивно прижалась к Бабраку. Кармаль успокаивающе что-то зашептал ей на ухо. Шергин, отвернув взгляд от обоих, поправил оружие и внутренне изготовился. Вокруг гудело и полыхало, аэродром содрогался от взрывов. Шергин понимал — что-то пошло не так, как надо. Уж больно много шума, захват обернулся боем и грозил перерасти в настоящую битву. Долго-долго выясняли огнем отношения. Слишком долго. Наконец все снова стихло…

Снаружи послышались чьи-то шаги, и в капонир, весь в снежинках на небритых скулах, вбежал запыхавшийся офицер. Не пригласил, а приказал — к аппарату…

Глухая ночь входила в свои права. Считаные часы оставались до наступления нового дня — 28 декабря. Аэродром Баграм был погружен в непривычное затишье…

Товарищ Андропов на проводе уже заждался, и его вопрос был коротким: «Как дела?» Переводчик лаконично ответил, затем встрепенулся и повернулся к сидящим:

— Товарищ Андропов поздравляет вас, товарищ Бабрак Кармаль, с победой второго этапа Апрельской революции и избранием вас председателем Ревсовета республики и главой государства.

Вкрадчивый и одновременно взволнованный голос сообщил издалека, из заснеженной убеленной Москвы о свержении деспота, и — пожалуйте в Кабул принять скипетр власти…

Свершилось! Для корпоративной группки афганцев… Не было конца восторгу и упоению. И не унять его — открытого, непритворного. С объятиями и лобзаниями. Ликовали: уже час, как они — властители. Ликовали, не стесняясь детского восторга, дурашливого хохотка, радостного пританцовывания в каком-то несуразном танце, не стесняясь присутствия посторонних, бдительных и суровых охранников, столь милых в этот историчекий момент…

Свершилось не только для них. И для русских семей тоже… В морге лежал перепачканный землей и окрошкой побитой штукатурки Бояринов. Втиснули промеж других тела Волкова, Зудина. И других, но — афганцев. Смерть примирила их — непримиримых. Быть может, в те самые минуты экстаза в капонире во дворце еще не убрали все тела, разметанные по итальянскому мрамору. По тесным ступеням лестницы. По мокрой грязи содрогнувшейся зимы. По снегу, испачканному в копоти в том месте, где рванула граната. По земле — обильно засеянной стреляными гильзами, хранившими запах войны и горечь вытолкнутого порохом свинца…

Ликовали другие. Чужеродные для всех наших детей. Для всего нашего народа…