Глава 6. ДИМКА

Все началось с того, что пропала Лидкина фотография. Димка обшарил всю палатку, просматривая каждый сантиметр, заглядывая под тумбочки, в щели между досок полового настила – нигде не нашел. Парень страшно расстроился. Фотография была цветная. Лида сфотографировалась, стоя по колено в прозрачной черноморской воде. Слева от нее открывалось море, сжатое с двух сторон затуманенными утесами, а справа тянулся пляж, усыпанный мелкой галькой. Лидка стояла, отставив левую ногу и опершись на бедро ладонью, правую руку подняла вверх, как будто манила кого-то к себе (Димка – то знал, что не кого-то, а его... и только его!). Яркий, красный купальник узенькой полоской плотно облегал золотистое тело девушки. Выгоревшие светлые волосы, недавно высушенные солнцем, слегка поднимались ветром, дувшим с моря. Лидка весело смеялась, и Димка помнил почему. Он стоял надутый из-за того, что Лидка кокетничала с молодым фотографом грузином, который сделал снимок и ушел кокетничать с другими девушками и зарабатывать деньги.

Было все это год назад, когда Димка еще и не думал, что в октябре уйдет в армию, а в декабре уже будет здесь, в Афгане. Когда Димка смотрел на фотографию, все в нем сладко замирало. Он помнил мельчайшие подробности того лета. Чувствовал солоноватый привкус моря на Лидиных губах, чуть шершавую горячую кожу и неожиданно прохладную мягкую грудь, белеющую под его ладонью, когда они оставались вдвоем в своей маленькой комнатке, снятой за четвертак в сутки на две недели.

Потом они вернулись домой в Воронеж. Оба учились в университете, но на разных факультетах и курсах. Виделись часто. Выпадала возможность – ночевали вместе. Но все же такой близости, как в адлеровское лето, не было. Сумасшедший ритм городской жизни не давал расслабиться, и, оставаясь наедине, отдыхая после любви в постели, каждый строил на завтра свои планы, забывая о существовании партнера.

Когда Димка получил повестку, Лида вначале расстроилась, а потом сказала, что постарается дождаться, но ничего обещать не хочет. Димка не настаивал на ожидании, впереди его ожидала незнакомая служба. Теперь он здесь, а она там, и их снова потянуло друг к другу, любовь нахлынула с новой силой. Лида писала чуть ли не каждый день, а Димка, как только выдавался свободный час, вытаскивал из внутреннего кармана свернутый тетрадный лист и продолжал писать начатое во время перекуров-передыхов письмо. Однажды он отправил Лидке свою фотографию в полном вооружении: в бронежилете, в каске с маскировочной сетью, в «лифчике» – разгрузке, набитом гранатами и автоматными рожками, с автоматом в руке. Он стоял у глинобитной стены дувала, обожженной пламенем догорающей «барбухайки» на переднем плане. По лицу Димки стекал грязный пот, разрисовывая лицо полосками, как у зебры, а камуфляж был заляпан чужой кровью. Что и говорить, снимок был жутковатый. Димка чувствовал, что этой фотографией он произведет глубокое впечатление на Лиду и ее подруг, которым любимая обязательно ее покажет. Домой он отправлял другие снимки – нейтрального содержания: встреча Кармаля в Кандагарском аэропорту, у ротной палатки с ребятами своего призыва или лежа в одних трусах на проклятой пыли, почему-то упорно называемой песком. На этих кадрах оружия не было и близко, только в почетном карауле у входа в «Ариану», куда должен был проходить после высадки из самолета Бабрак Кармаль. Димкина рота стояла с автоматами на груди. Но хадовцы повели генсека сразу с трапа в черную «Волгу» и увезли.

Сегодня они вернулись с «большого сидения» на точке, где проторчали неделю тихо и мирно, даже ни разу не выстрелив. Прапорщик Белов – старший по команде – только недоуменно матерился и разводил руками. Но как бы то ни было, они вернулись в часть, и Димка ждал с нетерпением время, когда он вскроет два Лидкиных письма и, поставив перед собой ее фотографию, будет читать их и перечитывать.

В ответ на свой снимок Димка получил от Лидки ту самую, морскую. Карточка – размером с конверт, и носить её в хэбэшке было жаль: сминались углы, и пропитывалось все насквозь потом. Поэтому Димка сделал тайник. Взял цинк от пистолетных патронов, завернул фотографию в целлофан, выбрал время, когда никого не было в палатке, оторвал короткую доску пола под своей кроватью и сунул туда коробку со снимком и тоненькую пачку чеков за прослуженные в Афгане девять месяцев.

Димка дождался, когда все ушли смотреть фильм, вынул цинк, деньги были на месте, а вот карточка исчезла. Парень тупо уставился в коробку и лихорадочно соображал, куда же она могла подеваться. Прекратив поиски, уселся на койку и замер. Что-то недоброе надвигалось на него и давило своей тяжестью.

В палатку кто-то вошел. Димка поднял голову и увидел вечного посыльного по штабу, хитрющего и постоянно чем-то болеющего татарчонка Мамлеева. Тот приплясывал от нетерпения сообщить какую-то гадость и, не приближаясь к Димке, утвердительно спросил:

– Што, баба свая патирял?

Димка взметнулся с койки. Мамлеев отскочил к выходу:

– Дай десять чек, сыкажу, кде гуляит.

Димка вынул из кармана десятку, скомкал ее и перебросил Мамлееву, тот проворно схватил деньги и, озираясь по сторонам, тихо сказал:

– Бобанов у сибя в каптерка сидит, дрочит на твая баба.

Димка побежал к продскладу, где жил Бобанов – солдатский повар.

Это был здоровенный мужик лет двадцати пяти, квадратный, обросший сплошь волосами, весь какой-то грубый, обезьяноподобный. Говорили, что он отсидел за что-то год или два. Но точно никто не знал, да и интересоваться не собирался. Водил Бобанов дружбу еще с четырьмя такими же громилами из полка, вечно отирающимися у складов, но в рейдах их никто не видел.

Димка добежал до вагончика и приник к щели, через которую из занавешенного окошка пробивался свет. Боб сидел на кровати спиной к Димке. Локоть его правой руки скользил вверх-вниз. Боб постанывал, а потом вдруг захрипел, чуть ли не заорал, откинулся спиной на стенку «кунга», и Димка увиделв левой руке фотографию. Тугая струя бобановской спермы ударила прямо в Лидино лицо. Димка так шибанул дверь ногой, что та с треском слетела с петель и рухнула внутрь. Ворвавшись в комнату, он подскочил к Бобу и врезал ему кулаком в челюсть. Тот всхлипнул от неожиданности и быстроты случившегося и попытался встать на ноги. Но Димка, не давая ему опомниться, с разворота ударил Боба каблуком ботинка в грудь. Боб все же успел увернуться и смягчил удар. Димку занесло, и он чуть не упал. Боб поднялся с кровати и, широко расставив руки, не выпуская оскверненную фотографию, шел на Димку. Ширинка штанов была расстегнута, и сквозь нее Димка увидел волосы лобка, пятна спермы на штанах и, кипя от омерзения и ярости, нанес Бобу удар в пах, после которого тот рухнул на колени, ткнулся лбом в пол и глухо завыл. Димка выхватил из крепкой лапы Боба карточку и забросил ее в печурку, на которой разогревалась банка тушенки. Димка от злости швырнул и ее вслед за вспыхнувшей фотографией, и не успел еще выйти из кунга, как нераспечатанная банка взорвалась, обрызгивая Боба ошметками горячего мяса и обсыпая пеплом.

Димка возвращался в палатку. Его душили слезы и злость. Что-то оборвалось в нем, сломалась вера в то, что все будет хорошо. Он долго ворочался на скрипучей кровати, все никак не мог успокоиться и задремал только под утро.

Димка понимал, что все это ему так просто с рук не сойдет. Боб и его друзья никогда не сдадут своих позиций ни околоскладской жизни, сытой и безбоевой, ни «дедовских» привилегий, которые старались сами же насаждать. И такое происшествие – «годок» избил «деда» – просто не могли оставить без внимания. Димка никому не рассказывал о случившемся, но за него постарался Мамлеев. Так что все уже знали, что именно Димка расквасил морду Бобу. По полку ходили слухи, что Боб и его друзья – гомики, якобы кто-то из молодых насильно побывал у них «в гостях» и был изнасилован. В знак благодарности за услуги его пристраивали на тыловую работу при содействии прапорщика Веревкина.

Димка тоже это знал. Были у него два хороших товарища: Серега Пухин и Денис Ковров. Они предлагали ему свою помощь, но Димка не захотел, отказался.

Через неделю рота ушла в горы. Десять дней бродили по «зеленкам» и кишлакам. Были стычки с духами, но не серьезные, издалека. В последний день поиска наткнулись на большую банду-караван. Бились часа три в теснине узеньких кишлачных улочек. Погиб Сережка Пухин. Пуля всхлипнула в его горле и обдала кровью Димкины руки. Упал Серега, Денис подскочил к нему, а Димка, поняв безнадежность, ринулся вперед, за прапорщиком Беловым. Бежали рядом. Широко раскинулась цепь роты, охватившаяся весь кишлак. Плечо в плечо бежали вслед за бандой, уходящей в «зеленку», прапорщик и солдат. Вдруг Димка увидел, как из-за покореженного дувала высунулся ствол винтовки и направил свой злой зрачок в грудь Белова, а тот, часто и громко дышал, целился на бегу в духа, мчавшегося по дувалам и поливавшего преследователей из своего автомата. Димка кошкой кинулся на грудь прапорщика и сбил его с ног, когда хлопнул одинокий винтовочный выстрел. Пуля угодила Димке в предплечье левой руки. Белов мгновенно среагировал, швырнул за дувал гранату – и оттуда уже больше никто не стрелял.

В этот же вечер рота вернулась в полк. В госпиталь Димка не пошел. В лазарете ему промыли сквозную рану, сделали уколы. Димка отлеживался в палатке между перевязками утром и вечером. К нему каждый день заходил прапорщик Белов, приносил шоколад, виноград, дыни, угощал сигаретами. Сегодня, перед уходом в очередной рейд, Белов сказал, что на Димку отправили наградной лист за спасение жизни командира.

Рота ушла. Димка и еще несколько легко раненных солдат слонялись по плавящемуся от жары городку, не зная, чем себя занять. До одури играли в нарды, спали в липком поту, писали письма. Несколько раз в палатку заходил Мамлеев, но с ним никто не разговаривал, и он, ничуть не обижаясь, уходил к офицерскому модулю, где охранял вещи офицеров, за что те щедро делились с ним своим пайком.

После обеда Димка бродил между палаток, сочинял ответ на последнее Лидкино письмо. Рука чуть ныла, заживляюще подергивало рану. Мимо Димки проскочил Мамлеев с цинком автоматных патронов. Димка пошел за ним и увидел, как татарчонок шмыгнул в каптерку Боба и так же быстро выскочил оттуда. Димка заинтересованно подошел поближе. Около домика стоял привязанный уздечкой к распахнутой двери ослик местного дуканщика, а из домика слышался голос Боба:

– Старик, сто тысяч афошек и до свидания.

– Бали, бали, да-да, шурави, семисят тыщач, бали, бали, – отвечал голос торговца.

– Бача, имей совесть. Смотри, совсем новый. Еще семьсот патронов дам.

– Бали, бали, шурави, семисят...

– Вот, мать твою, давай сто, еще ящик тушенки даю.

– Восимисят, шурави, восимисят, – гнул свое голос дуканщика.

Димка не мог понять и поверить догадке, чем торгует Боб. Но щелканье автоматного затвора развеяло сомнения.

– Ладно, дед, бери за восемьдесят.

Димку обдало холодом. Ведь этот ствол завтра, если уже не сегодня вечером, будет стрелять в наших ребят!

Димка шагнул ко входу. Дуканщик отсчитывал деньги из большой пачки, обстоятельно поплевывая на пальцы, выбирал бумажки постарее и складывал их в кучку на кровати Боба, бормоча вполголоса:

– Як сад пенджо, ду сат пенджо...

Боб внимательно следил за стариком, кривя губы, когда тот подкладывал в денежную горку совсем уж засаленную бумажку. Между дуканщиком и Бобом стоял сорокабаночный ящик тушенки, а на нем лежал новенький АК. Димка рассвирепел:

– Ах вы, суки! – и, обращаясь к одному Бобу, завизжал, – Чучело, педик вонючий, крыса складская!

Боб от испуга обмяк. Старик исчез, словно растаял. Лишь дальнее постукивание ослиных копыт свидетельствовало о том, что дуканщик здесь был. Димка замолчал, тяжело переводя дыхание. Боб сполз с койки на колени, лихорадочно зашарил под кроватью одной рукой и вытащил из-под нее вещмешок, вытряхивая из него пачки афганей и чеков. Дрожащим голосом он умолял Димку:

– Димок, ну что ты, я же шутя с ним. Делать-то все равно нечего. Если бы он согласился, я б его особистам сдал.

Губы Боба тряслись. Их сводила судорога страха. Ослабевшие руки подталкивали к Димке деньги:

– Ты возьми, Димок, возьми, купишь на дембель что-нибудь родителям в подарок или девушке своей. Ты уж прости, что так с фоткой получилось. Прости.

Димка качнулся вперед. Боб обрадованно подбрасывал еще и еще денег:

– Бери, бери, я тебе через месяцок еще подкину. Димка вышел из кунга. Его трясло от отвращения. Он пошел к колодцу, вытянул ведро воды и, неловко действуя одной рукой, окатил голову ледяным освежающим потоком. Потом Димка вернулся в свою палатку и мгновенно уснул.

Снилось ему, что он в горах на точке. Зима. Страшный холод. Димка прижимается к камням, но от них нет тепла. Димка проснулся. Его морозило: поднялась температура. Уже вечерело. Покрасневшее солнце заглядывало через полог палатки. Вставать было лень. Димка сдернул с ближних кроватей одеяла, укутался в них и задремал. Разбудили его осторожно-настойчивые толчки в ногу. Димка открыл воспаленные глаза и разглядел стоящего перед ним Мамлеева.

– Димка, тебя дембеля зовут.

Димка опять закрыл глаза. Но Мамлеев зашептал громче:

– Ты не бойся, Димка, они мириться зовут.

Димка с трудом сел на постели. Лихорадило. В палатке все спали. Мамлеев уже исчез. Димка пошел к Бобу.

В домике было застолье. На ящиках из-под гранат стояли бутылки с водкой, итальянские мясные консервы с острой томатной подливкой, жареный картофель в огромной сковороде, лук, помидоры, виноград, чеснок, сало. Вокруг ящиков сидели все полковые дембеля – жители складов. Боб, улыбаясь, пригласил Димку сесть, приложив при этом палец к губам. Киргиз Жалымов перебирал струны гитары, затем ударил по ним всей пятерней и запел хриплым голосом:

Димка сидел на ящике, с трудом воспринимая слова песни, температура поднималась все выше и выше. Кто-то протянул ему кружку с водкой, но Димка оттолкнул ее от себя. Боб заговорил:

– Ну, что, Дима, будем квиты?! Я тебя прощу, а ты – промолчишь. Ага?!

Боб совершенно изменился. От дневного испуганного Боба уже ничего не осталось. Теперь это был самоуверенный, наглый в своей безнаказанности хам. Боб был очень похож на надутого павиана, которого Димка видел в Сухумском заповеднике. Павиан сидел на камнях и онанировал, глядя на проходящих женщин. Вспомнив это, Димка расхохотался:

– Боб, обезьяна ты хренова. Ублюдок.

Все вскочили на ноги. Димка медленно поднялся и, повернувшись спиной к компании, пошел к дверному проему, в котором мелькнуло бледное раскосое лицо Мамлеева. Димка почувствовал, как кто-то схватил его сзади за больное плечо. Мгновенно сработала натренированная годами подпольных тренировок реакция. Удар ногой назад вызвал крик нападавшего. Димка уже стоял лицом к этим мерзким рожам, наступавшим на него, пытавшимся взять его в кольцо.

– Эх, если бы не рука, – горько подумал Димка и кинулся на врагов. Он сбил одного хлестким ударом тыльной стороны кулака, прямым ударом ноги в пах завалил другого. Оставались Журымов и Боб. Журымов держал в руке нож, а Боб сорвал с крючка автомат.

«Тот самый», – заметил Димка. Журымов приближался, выбросив вперед руку с ножом. Димка обманным движением пнул Журымова по ногам, а когда тот согнулся, пытаясь уберечься от удара, и тут-то Димка с подскоком нанес ему проникающий удар в нос, с удовольствием услышав хруст сломанного хряща. Только хотел Димка обернуться назад, как крепкий удар по затылку погрузил его в темноту.

Пришедшие в себя дембеля со стонами поднимались с пола. Боб уже стянул руки и ноги Димки брючными ремнями. Выпив еще водки, дембеля заметили, что Димка пытается приподнять голову. Они кинулись к нему. Били Димку ногами. Боб старался угодить ботинком в голову, пах, по раненому плечу. Били с остервенением, матерясь, когда задевали друг друга. Боб остановил всех жестом:

– Хорош. Теперь по программе.

Журымов привычно перекинул Димку поперек кровати, стянул с него до колен брюки и трусы. Насиловали Димку по очереди. Потом отволокли его в ротную палатку.

...Димка пришел в себя. Никак не мог понять, что с ним. Рвущая боль напомнила о драке с дембелями, страшно болели ягодицы и задний проход. Хотелось пить. Димка попытался приподняться. Его тут же стошнило. Стало чуть легче. Переставляя мягкие непослушные ноги, Димка прошаркал на улицу. У палатки сидел Мамлеев. Увидев Димку, он вскочил на ноги:

– Дима, Димочка, прасти, я ни знал, что они хатят тибя...

Теперь Димка понял, откуда эта незнакомая, пугающая боль и почему брюки сзади пропитаны кровавой коркой, неприятно царапающей кожу.

– Принеси мой автомат, – прошептал он Мамлееву, отступившему от него. – Ну, быстро.

Мамлеев вынес Димкин АКМС. Димка, напрягая все силы, проверил магазин и передернул затвор.

– А теперь заткнись и сиди, – едва шевеля языком, сказал Мамлееву.

Путь до домика Боба занял минут двадцать, хотя в обычное время это занимало минуты три. Димка брел, сжав волю в единую точку, как когда-то учил сэн сэй на тренировках. Цель была ясна, требовалась только сила изнасилованного, истерзанного тела.

Все пятеро спали вповалку на заблеванном полу. Димка пытался разбудить их слабым криком, но пересохшее горло только пискнуло. Он выстрелил в пол. Медленно просыпались перепившие дембеля, тараща глаза на перепачканного кровью, изуродованного солдата.

– Гни-и-и-ды, – сипел Димка, водя плюющим огнем автоматного ствола. – Гни-и-и-ды...

Он выкарабкался из домика и увидел, что к нему бегут какие-то люди. Димка тяжело лег на землю, уютнее подтянул к груди колени, плотно зажимая между ними автомат и уже нажимая на курок, и узнал в бегущих Мамлеева и прапорщика Белова в полном боевом снаряжении.

«Вернулись!» – успел облегченно подумать Димка, прежде чем пули разорвали его голову.