Глава 3. ВОЩАНЮК
В то время когда солдаты еще сладко потягивались в палатках, предвкушая недолгий отдых после затяжного рейда, разъяренный капитан Вощанюк шел от комбата. Несколько бойцов сидели в тени палаток и наслаждались прохладой раннего афганского утра, которое вот-вот должно было залить мир удушающей августовской жарой. Солдаты видели своего командира, но никак не могли увидеть связи между его злостью и своей дальнейшей судьбой.
Вощанюк подошел к палаткам своей группы и заорал:
– Старшина, подъем давай!
Прапорщик Губенко выскочил откуда-то из-за палаток и, длинно растягивая гласные, прокричал:
– Па-а-а-дъё-о-о-ом!..
Но все уже и так выходили из палаток и выстраивались на дорожке, всматриваясь в гладко выбритое лицо капитана, искаженное злостью. Вощанюк прошел вдоль строя и вернулся к его середине, когда почувствовал, что все двадцать бойцов готовы слушать его, немного помолчал и жестко сказал:
– Даю час на сборы! Выходим в рейд по «зеленкам».
Строй растерянно вздрогнул, но все молчали, хотя обида душила. Обычно после рейда полагался хоть какой-то отдых. От услышанного все разом почувствовали мгновенную усталость, навалившуюся после двухнедельного рейда по этим чертовым «зеленкам», из которого они только вчера вернулись. Командир все это прекрасно знал и понимал, какие чувства возникали у бойцов, и поэтому уже более мягко добавил:
– Мужики, надо. Больше некому.
Солдаты разбрелись. Завтрак прошел быстро. После рейдов завтрак обычно затягивался надолго, спешить-то было некуда, потом всех ждала почти настоящая русская баня, которую всегда устраивал сибиряк Сашка Мохов. А теперь – хрен всем, а не баня. Старшина выдал боекомплект и сухпай. Бойцы хмуро крепили «лифчики» и бронежилеты поверх гимнастерок, затягивали ремни, увешав их подсумками с магазинами, и выходили опять на построение, но уже навьюченные как верблюды, изредка матерясь и сплевывая в уже раскаленную пыль.
На ночлег остановились в апельсиновой роще на небольшой поляне. Огней не разводили. Даже курить капитан разрешил только под плащ-палаткой. Старшина расставил караулы по разным сторонам тропы, ведущей к поляне, и все быстро улеглись, дожевывая галеты и сахар. Сон на войне или валит сразу, или долго не приходит, как бы за день ты ни умаялся. Вощанюк лежал с открытыми глазами, и чувство тревоги, поселившееся в нем утром у комбата, полностью захватило его. Что-то было не так, что-то уж слишком гладко прошел сегодняшний день. Комбат сказал, что срочно нужно прочесать территорию в районах «зеленки», потому что духи сильно активизировались у Кандагара, видимо, готовят прорыв перед осенней операцией. Поэтому все группы батальона были брошены на разведку.
В предыдущем рейде группа Вощанюка прочесывала противоположное нынешнему направление, и там были стычки с духами с первого же дня, но не сильные, без потерь... А сегодня никого и ничего, хотя район заселен довольно густо для Афгана. Но абсолютная тишина. Странно.
Вощанюк залез с головой под плащ-палатку, быстро выкурил сигарету и, вынырнув наружу, опять улегся. Через некоторое время старшина пошел менять караулы. Капитан дождался их возвращения и чуть задремал.
Он проснулся сразу, без привычного на гражданке перехода от сна к бодрствованию. Чувствовалось приближение утра, хотя и было еще непроницаемо темно. Капитан взглянул на часы, они показывали четыре. Эти часы ему подарил перед своим последним рейдом другой капитан Вощанюк, его родной брат. Теперь капитан берег этот «Омакс», чтобы отдать часы Серёжке – сыну брата, родившемуся за два дня до гибели отца.
Старшина спал рядом с капитаном, опершись о ствол апельсинового дерева, подложив под локоть правой руки неудобный, но надежный автомат. Вощанюк поднялся и, осторожно шагая, пошел снимать караулы.
...Оба солдата были мертвы. Капитан едва не споткнулся о труп одного из них, не заметив его в сереньком рассвете. Вощанюк опустился на колени и перевернул солдата на спину. Это был литовец Юозас Бартнявичюс, молчаливый великан. У него было перерезано горло. Рана уже подсохла, но от движения вновь жирно залоснилась кровью. Второй труп лежал в трех метрах от Юозаса. Вощанюк перешагнул к нему. Тело лежало на спине, головы не было. Вощанюк знал, что это Славка Долгих – безобидный, толстогубый москвич.
Капитан осмотрелся вокруг, но ничего настораживающего не было видно в уже ясно проступившем рассвете. Вощанюк пошел в обход к другому караулу, почти не сомневаясь, что там произошло то же самое. По пути он подумал, что надо было заскочить на поляну и поднять группу, но продолжал двигаться вперед, чутко всматриваясь и вслушиваясь в тишину рощи, поводя стволом автомата...
И этот пост был уничтожен: оба трупа обезглавлены. Волгоградец Петька Глазов и туркмен Рашид Дурдыев лежали плечом к плечу, залитые обильной кровью, вытекшей из страшных срезов между плеч с белеющими костями позвоночников. Оружия с ними не было, как и у первого караула.
Теперь уже капитан ринулся через рощу прямо к поляне, почти не таясь. Безнадежность охватила его и заставила отказаться от осторожности, но он сдержал себя, и зашагал медленно по этой чужой, далекой от родины роще, без хрустких веток под ногами, без шуршащей листвы, без запаха прели.
По всей поляне лежали убитые, все семнадцать человек, застигнутые духами врасплох. Низкое еще солнце наискосок освещало поляну. Круг синеющего неба смотрел сверху на капитана, и Вощанюк вдруг услышал особенную тишину над этой поляной – тишину смерти, прерываемую интернациональным жужжанием мух, уже начавших свой мерзкий пир. Капитан ступил на поляну полностью опустошенный, уничтоженный случившимся. У его ног лежал старшина с разрубленной головой, его рука впилась в ногу мертвого солдата, с короткой щетиной черных волос на затылке и безжалостной раной на макушке. Дальше лежали трупы остальных ребят с широко раскрытыми глазами и ртами, разбитыми головами и порубленными телами. Кровь, еще алая, сочилась из ран, медленно сворачиваясь, рубиново поблескивая, подчеркивая невозвратность происшедшего. Все приняли смерть, не успев проснуться, крикнуть, выстрелить, увидеть убийц, понять происходящее с ними, попытаться спастись.
Духи ушли только что, их следы хорошо были видны кровавыми пятнами, они вели к близким предгорьям.
Вощанюк уселся на землю, тупо глядя перед собой. Жужжание мух усилилось, в деревьях зачвиркала какая-то тварь. Мутным взглядом капитан обвел поляну в надежде уловить какое-нибудь движение. Но нет. Все были мертвы, все семнадцать. Капитан понимал, что вернуться назад он не может и не хочет. У него есть только один путь – вперед. Он поднялся с земли и, не оборачиваясь, быстро пошел по следам душманов. Вскоре роща закончилась, и перед капитаном открылась панорама невысоких сопок, плавно переходящих в горы. Вощанюк приложил к глазам бинокль и увидел уходящий за первую сопку отряд, тяжело нагруженный добытым оружием. Он долго разглядывал и вычислял возможный маршрут духов и решил двинуться им наперерез по более труднодоступному пути. Почти бегом он пересек не очень широкую полосу пустыни с редкими кустами верблюжьей колючки и вошел в засыхающие заросли виноградника. На ходу сорвал огромную кисть прозрачных ягод и, не чувствуя сладкой прохлады, разжевал и проглотил виноград.
Сразу за виноградником капитан начал подъем на сопку, не на ту, за которой скрылись духи, а на стоящую рядом, и тут уже он не стал торопиться. В его голове возник план, который мог удасться только при холодном и точном расчете. Взобравшись на вершину, Вощанюк лег и в бинокль разглядел, что духи идут по тому маршруту, который он мысленно для них проложил. Он зло ухмыльнулся и чуть-чуть сполз вниз, чтобы какой-нибудь глазастый душара не засек его. Капитан закурил и расслабился, можно было не торопиться и отдохнуть перед большим броском наперерез убийцам его группы.
Увидев, что духи уже скрылись за другой горушкой, Вощанюк ринулся вниз, широко ставя ноги, изредка соскальзывая на камнях. Так он бежал долго, чтобы успеть до другого, выбранного им укрытия, пока духи не начали подъем на скальную гряду. Он успел и даже смог уже отдышаться, когда на фоне блеклого неба появилась голова первого душмана. Теперь у него для отдыха был почти час. Капитан решил проверить свои карманы и освободиться от лишних, теперь уже никогда не понадобящихся ему вещей. В нагрудном кармане лежали ополовиненная пачка «Родопи» и зажигалка. Из внутреннего кармана он вынул конверт, завернутый в целлофан, на котором было написано: в/ч п/п, Вощанюку Андрею Павловичу. В конверте лежало давнишнее последнее письмо от жены брата, и еще была маленькая записка Николая...
Гибель Николая, своего брата-близнеца Вощанюк принял как неизбежность, которую ждал изо дня в день, из месяца в месяц. Он сам летел на место гибели батальона, и сам же нашел тело брата, страшно изуродованное выстрелами в грудь. Под солнцем тела убитых раздулись до огромных размеров. Кожа плотно обтянула лица и руки солдат. О погрузке таких тел в «вертушки» не могло быть и речи, и была дана команда повторно расстрелять погибших.
Уже потом, в вертолете, Вощанюк нашел в кармане брюк брата записку, в которой Коля писал, что сына хочет назвать Серёжей. В нагрудном кармане куртки Андрей нашел еще одну такую же записку на случай, если тело разорвет пополам. Обе записки были залиты давнишней кровью и свежим гноем. Андрей отмыл обе записки и одну отправил жене брата...
Вощанюк сжег конверт на огне зажигалки, потом снял с руки часы, положил их на камень и затылком автомата ударил по ним. Хрустальный «омаксовский» циферблат тоненько хрустнул. Андрей носком ботинка отбросил часы от себя. Все. Теперь уже прошлого для него нет, есть только короткое будущее. Ни пить, ни есть ему не хотелось, он просто пытался отдохнуть, но расслабиться не давала лихорадка нетерпения близкой и желаемой мести, которую он сдерживал до времени.
Андрей передвигался уже впереди духов, срезав путь через большую скалу, разбив в кровь пальцы рук и колени, но зато теперь духи были позади него, и он мог видеть их в любой момент. День уже близился к вечеру, чего с таким нетерпением ждал капитан. Он пожевал галеты, но не оттого, что хотел есть, а чтобы время быстрее прошло. Потом перебрался на другое место, где выкурил сигарету. Духи неумолимо двигались к тому месту, которое, по плану Андрея, должно было стать для них местом расплаты – могилой.
Солнце начало быстро сползать к горам, духи остановились, сбросили с себя поклажу и расселись на камнях. Андрей затаился совсем близко от них за большим камнем. Вскоре один из душманов вышел на каменистую площадку, повернулся лицом на восток и протяжно затянул привычную калему:
– Ля Иллях иль Альляху ва Мухаммед расули Аллах – Нет бога, кроме Аллаха, и Мухамед пророк его.
Остальные люди вынимали коврики и большие платки, расстилали их на земле и, встав на колени, покорно склоняли головы перед своим Богом. Мулла продолжал выкрикивать слова молитвы, а остальные в нужный момент нестройным хором вторили ему:
– Аллах акбар – Аллах велик.
Андрей, не таясь, вышел из-за камней, он знал, что правоверного очень трудно оторвать от молитвы-намаза. Перед ним были все двадцать духов, все те, кто уничтожил его группу, безжалостно порубив ее, не сделав ни единого выстрела. Андрей стоял над согнутыми спинами, и чувство мести, весь день подавляемое им, взяло наконец вверх – подствольник его автомата коротко рявкнул, послав гранату в середину молящихся. Взрыв разнес чье-то тело, осколками нашпиговывая ближних. Духи ошалело вскакивали с колен, а Андрей косил их из автомата, быстро меняя спаренные магазины, и швырял гранаты. Капитан стоял открыто, чуть согнув в коленях широко расставленные ноги и решетил ненавистные фигуры в широких блеклых одеждах. Всего минута понадобилось для того, чтобы уничтожить этих ненавистных ему людей. Андрей заорал от утоленной жажды мести, стоял и смотрел на страшное дело своих рук, и возбуждение разом схлынуло.
Капитан устало сел на камень, положил автомат на колени и закурил. Краем глаза он увидел, как один из духов, тот, который начал молитву, приподнялся и потянул за ремень автомат. Андрей не шевельнулся, он глубоко затягивался даже тогда, когда дух навел ствол на него.
Сигарета, быстро набухая каплей тягучей крови, бессильно всхлипнула, выстрелив последней струйкой дыма, и погасла в помертвевших губах капитана. Пуля ударила Андрея прямо в переносицу, он ткнулся головой в еще горячий автомат и медленно сполз на чужую, враждебную ему землю Афганистана.
