Глава 18. МАКСИМ
Максим брел обессиленно по узкой кромке горной тропы, усыпанной острыми обломками камней, испещренной трещинами, расползшимися по древнему монолиту скалы после недавней вертолетной атаки. Тропа обрывалась во многих местах неожиданными изломами и заставляла Максима прижиматься к горячей стене, впиваться сорванными ногтями в узкие щели с острыми краями. Пальцы уже потеряли чувствительность, но еще держали крепко. Ноги самостоятельно нащупывали подошвами ботинок крепкие выступы. С левой стороны тропа обрывалась ужасающей пропастью. За ниже выпирающими выступами дна ее не было видно. Максим несколько раз соскальзывал на сбитой подошве, и камни срывались вниз. Ударившись об уступ, они летели далеко в сторону и беззвучно исчезали в пропасти. Куда идти, Максим не знал, но брел и брел в глубь гор, уходил подальше от разбитого самолета, догоравшего где-то далеко отсюда, в неприветливой серо-желтой пустыне...
В Кокайты их роту не вооружили, так как случилась какая-то очередная накладка, и загнали солдат в «Ан-12» безоружными. Старшина с командиром роты и лейтенантами – командирами взводов – ушли в головную часть самолета, в небольшой тамбур между кабиной летчиков и грузовым отсеком. Солдаты же уселись на длинные дюралевые скамейки и уныло ждали взлета. Понурые лица товарищей выводили Максима из себя, не давали сидеть спокойно. Он вскочил с места и зашагал по проходу между скамьями, расположенными по борту самолета.
– Значит, так, – прокашлялся Максим, обращая на себя внимание солдат. – Везут в Афган молодых. Вот как нас, – он обвел рукой чрево самолета и продолжал, подражая голосу старшины: – Старшина ходит по самолету и говорит: «Летим, братцы, в Афган. Там – война. За голову каждого убитого духа дают сто рублей. Все ясно?!» – Максим сделал загадочную паузу, проверяя, все ли слушатели заинтересовались его анекдотом.
Солдаты с интересом ждали продолжения, нетерпеливо подавшись всем телом к рассказчику.
– Ну вот, – удовлетворенно продолжал Максим, – садится, значит, самолет. Все из него – шмыг! Старшина по взлетке ходит, мечется туда-сюда, на часы то и дело поглядывает, – изображает Максим. – Час проходит, второй – никого. Вдруг видит: в самом конце взлетки появились солдаты его роты, и каждый несет по четыре головы. Старшина в ужасе кричит: «Ребята, мы еще в Ташкенте!».
Самолет вздрагивает от ревущего хохота. Солдаты смеются весело, по-мальчишески. Кто-то, захлебываясь смехом, откидывает голову назад и ударяется о борт, и это вызывает еще один взрыв хохота. Кто-то тоненько взвизгивает, не в состоянии передохнуть, и вскидывает вверх ноги, обрушивая каблуки ботинок на гремящий пол. Семен Жуков – друг Максима – сползает со скамьи в совершенном изнеможении, широко расставив ноги и разинув рот. Он всасывает в огромную грудь воздух, старается успокоиться, но смех еще живет в нем и рвется сквозь легкие наружу. Семка бессилен с ним справиться и, откинувшись уже всей спиной на пол, опять заливается громовым хохотом.
Максим уже сел на свое место. Он скромно сдвинул ноги, выпрямил спину, руки положил на колени ладонями вниз, вытянул шею и преданно смотрел на вышедшего из кабины старшину, заинтересовавшегося шумом. Солдаты никак не могли успокоиться, даже на старшину никак не реагировали. Стоило им только взглянуть на Максима, увидеть его плакатно-уставную позу, прямо-таки отличника боевой и политической подготовки, как смех возрождался с новой силой.
Старшина неловко чувствовал себя в потоках смеха. Не зная причин хохота, он потоптался на месте, зло глянул на примерного солдата Максима, чувствуя, что причиной этого безобразия был именно он, плюнул и ушел назад в кабину, хлопнув дверью под вновь загрохотавший смех.
Самолет оторвался от земли и, гулко ревя двигателями, начал набирать высоту. Уши неприятно заложило, тело вжималось в твердую скамью. Рев двигателей сотрясал транспортный отсек, звенел вибрацией. После набора высоты стало легче. Солдаты расслабились. Кто-то уже спал, кто-то пытался читать. Максим задремал. Через час-полтора самолет пошел на посадку, часто прогрохотал колесами шасси по швам взлетно-посадочной полосы, зарулил на площадку и замер, остывая под струями ветра. Солдаты высыпали на бетонку. Следом выскочил старшина и приказал строиться, потом зашагал вдоль строя и заговорил:
– Прилетели в Афган, – старшина многозначительно помолчал. – Здесь война...
Хохот подбросил солдат, мгновенно разорвал ровные шеренги. Один Максим стоял не шелохнувшись и, что называется, ел глазами начальство. Солдаты, взглянув на рассвирепевшего прапорщика и оловянно застывшего Максима, захлебывались новым потоком смеха.
Старшина, наливаясь гневом, зарычал:
– Пр-р-р-рекратить смех! Всем в строй! Я вам покажу...
Ребята вновь выстроились, всхлипывая и икая от сдерживаемого смеха.
– Никому не расходиться! Через час летим дальше, в Кандагар. Быть возле самолета. Вопросы есть?
– Товарищ прапорщик, – просительно заныл Максим, – очень кушать хочется...
Старшина против обыкновения не встрепенулся, когда услышал голос Максима, ненавидимый им с первых же дней знакомства с этим солдатом. Сейчас в голосе подвоха не было, и старшина, деловито нахмурившись, ответил:
– Сейчас все узнаю. Никому не расходиться, – и неуверенно добавил: – Разойдись.
Все покинули свое место в строю, только Максим стоял, по-прежнему вытянувшись и также преданно глядя на старшину. Надо было уйти прапорщику, не обращать внимания на солдата, но черт дернул спросить:
– Шумилин, в чем дело?!
– Думаю, товарищ прапорщик! – по-уставному громко и четко ответил Максим.
– О чем же ты думаешь?
– Так, товарищ прапорщик... Вы же сначала сказали: «Никуда не расходиться». Так?
– Ну...
– А потом сказали: «Разойдись».
Рота уже вповалку барахталась в пыли. Старшина страшно выматерился и прогремел:
– Шумилин, уйди с моих глаз! Уйди... Убью!
Максим вскинул прямую ладонь под панаму и строевым шагом пошел в обход самолета – скрыться с глаз долой.
Просидели у самолета до самого вечера, с любопытством осматриваясь вокруг. Чужая страна все же! То и дело сновали вверх-вниз самолеты и вертолеты, проходили люди, группами и поодиночке – все какие-то запыленные и устало помятые, с автоматами за плечами. На вновь прибывших солдат никто не обращал внимания, только из проезжавшего мимо «Урала» высунулась из кабины круглая физиономия рыжего-рыжего солдата. Максим моментально отреагировал:
– Мужики, гляньте, солнце взошло!
Рота опять заржала, а нисколько не смутившийся солдат, видимо, привыкший к таким эпитетам по отношению к своей внешности, чуть притормозил и спросил сочувственно у Максима:
– Новенькие?
– Да.
– Ну, тогда вешайтесь, – загоготал водила и швырнул Максиму под ноги старый брючный ремень, затянутый петлей.
На душе сразу стало тоскливо и холодно. Максим побродил вокруг самолета, подошел к Семену и позвал его с собой:
– Семка, хрена тут торчать. Пойдем пожрать поищем.
Семен охотно пошел за Максимом, который на ходу попросил ребят ответить на возможный вопрос старшины, что они отлучились по большой нужде. А что, не большая нужда разве – насчет пожрать?
Ребята пошагали в самый конец аэродрома, где виднелось скопление палаток и вокруг них сновали фигурки людей. Мимо солдат, шагающих по прибетонной пыли, пронесся в другую сторону от городка, извергая сноп форсажного пламени, «МиГ-23» и, легко оторвавшись от земли, ушел в вечереющее небо, уже наливающееся незнакомой, пугающей чернотой.
Подошли к палаткам, когда уже почти стемнело. Семен торопил Максима, но тот его не слушал и только отмахнулся, увидев неподалеку несколько полевых кухонь. Подошли поближе. Среди солдат, моющих котлы, Максим даже и не пытался найти повара. Повар восседал устало на венском стуле, невесть откуда взявшемся здесь, стоящем за палаткой на прохладном ветерке. Он с наслаждением тянул дым из длинной сигареты, и Максим готов был поклясться, что дымок этот с густым запахом анаши, знакомым ему ещё с гражданки. Он деликатно присел на длинные зеленые ящики и о чем-то заговорил с поваром. Через минуту повар дружески хлопнул Максима по плечу и, встав с музейного, пронзительно заскрипевшего стула, повел нового знакомого в палатку. Вскоре Шумилин вышел из нее с двумя тяжело гружеными вещмешками, а вслед ему несся гогот повара:
– ...Не могу, ой, не могу... мы же еще в Ташкенте...
Назад к самолету их подбросил на своем «Урале» знакомый водитель-солдат. Старшина с офицерами еще не появлялись. Максим с Семеном развязали мешки и вытряхнули их содержимое на плащ-палатку, мгновенно расстеленную ротным обжорой Серегой Катисовым. Банки с тушенкой и несколько буханок хлеба несказанно обрадовали изголодавшихся за длинный день солдат. Холодная тушенка с толстыми слоями бело-желтого жира мгновенно исчезла из банок, вкусная пряная жидкость вымакивалась хлебом, и пустые жестянки летели в пыль, провожаемые вечноголодным взглядом Сереги.
Скоро вернулись командиры, и старшина объявил, что через час они летят в Кандагар. Но час в Афгане – почти вся ночь. Солдаты спали вповалку прямо под брюхом самолета, подложив под головы худые вещмешки. Спали тревожно, часто просыпались от треска автоматных выстрелов, одышечного лая крупнокалиберного пулемета и свиста осветительных и сигнальных ракет. Если бы не Максим, быть бы всем голодными. На довольствие вещевое и продуктовое их здесь не поставили. Перед отбоем летчики и офицеры их роты вынесли из самолета свои сухие пайки, чтобы хоть как-то накормить солдат, но старшина остановил их, пнув ногой в кучу пустых консервных банок:
– Не надо... Их уже другой старшина накормил...
Только начало светать, как самолет ожил, забубнил и взлетел – радостно бросился в зардевшее небо, набрал высоту, лег на нужный курс и полетел от Шинданда к Кандагару.
Максим очнулся от своих тягучих мыслей после первого удара в левый борт самолета. Ребята сидели с вытянутыми лицами, неестественно выпрямив спины, испуганно смотрели друг на друга, как будто кто-то из них был виноват в свершившемся. От рампы внутрь самолета тянулись струйки дыма. Из кабины выскочил заспанный старшина:
– Всем на пол, быстро, быстро! Колени подтянуть руками к груди, головой притиснуться к ногам! – Старшина кинулся к Семену: – Ну, ты, урод, очки сними!
Старшина сорвал с ошалевшего Семена очки и сунул ему в руки, потом выпрямился, разом какой-то осунувшийся, и прошептал:
– Падаем... вроде...
Не успел старшина договорить, как второй удар, встряхнувший самолет, сбил его с ног. Солдаты съежились, пытаясь превратиться в комочек эмбриона. Самолет, напряженно взревывая, стремился к земле. Максим сидел почти у самой рампы, от нее валил вонючий черный дым, сквозь него прорывались узенькие клиночки будущего большого пожара. Максим придвинулся поближе к сидящему перед ним Семену.
Самолет не шлепнулся плашмя на землю. Летчики смогли вывести машину перед самой землей, и она скользнула по скалистому грунту мгновенно разлетевшимися шасси, смягчившими сокрушительную силу удара. Самолет рухнул на подкошенных коленях, вспарывая брюхо на острых каменных клыках, одновременно со взрывом, блеснувшим с правого борта. Двойной удар вышиб дух из Максима. Следующий взрыв швырнул его в кошмар действительности. Он поднялся на слабых ногах, потянул за собой Семена, но тот безвольно лежал, напоминая своей позой, расплывающейся в мутном взгляде товарища, медузу, выброшенную на песок. Максим вдруг понял: «Семка мертв!». Еще один взрыв раздался в кабине летчиков. Солдат побежал по изуродованному полу, пытаясь найти хоть кого-нибудь живого. Но зубья скал, пропоровшие самолет, перемололи своими остриями лежавших солдат... Почему и как повезло ему, он не знал, да и не старался докопаться до объяснения: не до того было. Максим пролез в рваную дыру и оказался снаружи под ярким солнцем. Самолет затягивало жирными хлопьями дыма. Солдат понял, что вот-вот раздастся взрыв – нужно уходить. В голове гудело, разламывало болью все тело, но все равно надо идти. Едва он поднялся на невысокую гряду, в небо взметнулся черный гейзер взрыва. Максим свалился по другую сторону гряды, прикрывая голову руками. С неба сыпались осколки, но, к счастью, ни один из них не задел его. Максим довольно долго пролежал, успокаиваясь и пытаясь восстановить силы. Вначале он хотел остаться здесь, ждать помощи, но внезапно понял, что здесь война и совсем необязательно, что наши сразу же кинутся искать пропавший самолет. Но куда идти? Ни оружия, ни продуктов нет, и им овладело отчаяние. Прилив страха вновь обессилил его, но всегдашняя жизнерадостность начала потихоньку врачевать Максима, и он решил идти куда-нибудь, понадеявшись на свою счастливую звезду.
Максим побрел в горы, выбирая путь между огромными валунами. Жажда мучила все сильнее и сильнее. Внезапно он услышал вдалеке стрекот вертолетов. Машины летели по направлению к погибшему самолету. Максим кинулся назад, надеясь, что его увидят и подберут. Он бежал, не разбирая дороги, оступаясь и падая, разбивая в кровь колени и локти. Когда он подобрался ближе к горевшему самолету, там кипели взрывы. У огромного костра метались фигуры людей, стрелявшие из автоматов по проносящимся над ними огромным стрекозам, изрыгающим пламя. Максим спрятался за камнями, поняв, что это и есть война, а люди внизу – душманы, за головы которых, якобы, полагалось сто рублей за штуку. Поди возьми, на пару тыщонок внизу голов наберется! Душманы стремились на тропу, чтобы уйти в ущелье, но пулеметные трассы сшибали их с узкой дорожки, сметали вниз. В завершение боя с вертолетов саданули НУРсами, круша и ломая все вокруг. Максим одновременно и пожалел, что вернулся сюда, и порадовался, что душманы не карабкались в его сторону. Когда уже никто и ничто не шевелилось, вертолеты сделали круг над местом гибели самолета. Максим вылез из-под камней и, вскарабкавшись на один из них, замахал руками, закричал во все горло. Один из пары вертолетов развернулся носом в сторону Максима, хищно блеснув под солнцем блистерами, и понесся на солдата, высоко задрав хвост. Пули легли ровно прочерченной дорожкой прямо у ног Максима. Он юркнул под камень, забился в щель под ним и лежал, обмирая от ужаса, пока вертолеты дважды не прошлись над грядой и не улетели. Максим слышал их удаляющийся стрекот, потом, преодолев страх, выглянул из своего убежища, увидел, куда уходили машины, и решил идти вслед за ними. Ему предстояло пройти через пожарище. Максим осторожно прошел между разорванными, истерзанными трупами людей, не решаясь взять из мертвых рук оружие.
Теперь он брел обессиленно по узкой кромке горной тропы, изуродованной вертолетными атаками... Когда наступила ночь, Максим еще не нашел места для ночлега, не сошел с тропы и с отчаянием обреченного продолжал двигаться по ней, уже ничего не чувствуя ни руками, ни ногами. Неожиданно камень, на который наступил Максим, просел под ногой вместе с куском тропы – и Максим заскользил вниз по пологой стене скалы, пытаясь ухватиться за что-нибудь руками. Бесполезно. Удар о камни, потом еще скольжение вниз, и снова удар.
Всего два месяца прошло с тех пор, как Максима проводили в армию.
...Пришел в себя от яркого луча света, бившего прямо в глаза, и шепота:
– Товарищ капитан, вроде бы наш...
Максим приоткрыл распухшие веки, отдернул голову от узкого жала-луча фонарика и, едва шевеля разбитыми губами, прошептал:
– Наш, наш...
