Глава шестнадцатая
САШКА

Генерала армии Вампилова, возглавлявшего оперативную группу Министерства обороны СССР, окружение называло между собой «папой». Группа разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла «папу» отдельная рота десантников, которым, немало хлопот доставляли не духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы, а бегающие по территории резиденции черные и белые кролики. Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки.

Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчеты, справки и донесения, анализировали обстановку, клеили карты и разукрашивали их цветными карандашами, мечтали о досрочных званиях и наградах, мотались по дуканам, парились в банях, резались в шахматы. Однажды, устав от однообразной жизни, притащили они в резиденцию теннисный стол. Но «папе» не понравилось турниры в пинг-понг и то, что постукивал в резиденции шарик, и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки называли офицеров опергруппы «колобками» за их маслянистые, овальные, румяные лица, а саму группу – «райской».

И если к офицерам относились предвзято, скептически, и с завистью, то «папу» в войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В Отечественную сражался под Сталинградом, войну закончил в Берлине, в параде Победы на Красной площади участвовал. Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный. Все стадии прошел – от простого взводного до личного представителя министра.

«Колобки» помыли руки, ждали, пока спустится со второго этажа «папа».

Вампилов пригласил подчиненных, заметил Сорокина: – А я думал вы уже улетели.

– Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли.

– А-а-а, – протянул «папа», – тогда пойдемте с нами.

Стол накрыли на десять человек, но пришло только семь. В углу на тумбочке стоял телевизор. Днем его не включали. Тихо играло радио. Полненькая, румяная официантка в переднике поставила перед Вампиловым тарелку супа. «Папа» положил на колени салфетку, отломил кусочек хлеба. Ел он без всякого аппетита, как-то механически.

– Картошка у вас сегодня искусственная. Резиновая, – сказал «папа». – Когда будет настоящая картошка?

– Скоро будем собирать, – поспешил успокоить начальник охраны.

– Ты уже здесь три месяца, а до сих пор ничего не вырастил, – констатировал Вампилов.

– Здесь, товарищ генерал, холодновато. Вот, к примеру, в Джелалабаде уже давно бы выросла картошка.

– В Джелалабаде картошку не выращивают, – заметил личный переводчик Вампилова, молоденький майор.

«Папа» брезгливо выловил ложкой из супа кусочки теста, слил в стакан.

Подали второе – парные котлеты с пюре.

– Вкусные сегодня котлеты, – похвалил официантку Вампилов и поправил спавшую на лоб челку.

– Да, Людочка, – вторили ему подчиненные. – Котлеты отменные. И пюре.

– Совсем другое дело, когда на свежем молоке, – отметила Людочка.

Сорокин по опыту знал, что с обедом надо торопиться, «папа» дожидаться никого не будет. Он поел и встал, и ты должен к тому времени закончить трапезничать.

«Папа» дожевал котлетку, потянулся к сухарикам, захрустел, предложил соседу-полковнику:

– Хотите? Особенно хорошо с чаем, – офицер осторожно отсыпал на блюдце, два сухарика послал себе в рот.

– А что вы компот не пьете? – «папа» заговорил с полковником слева.

– Мне нельзя, товарищ генерал, – диабет. Но если вы приказываете… – он поднес к губам стакан, отхлебнул немного и поставил на стол: – Очень вкусный.

– А вы знаете, Людочка, – посмотрел «папа» на официантку, – кто это поет?

– Нет, не представляю, – официантка стояла спиной и разливала чай.

– Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете?

– Это Лемешев, – подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг ошибся? Но ведь это точно Лемешев! Такой голос не спутаешь. А если генерал сейчас назовет другую фамилию…

– Да, – подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, – Лемешев. Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса.

– Откуда ж мне знать? – кокетливо отреагировала официантка.

– Что-то Людочка у нас сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у вас все-таки искусственная, – Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой губы, седые усы, встал, и заблаговременно закончившие обедать подчиненные последовали за ним к выходу. «Папа» собрался подниматься наверх, как вдруг вспомнил, что не попрощался с Сорокиным, обернулся, выделил взглядом, и Сорокин понял, что следует подойти ближе.

– Еще раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся.

– Для меня была очень познавательная командировка, товарищ генерал армии… – Сорокин научился обходительности с начальством еще в звании подполковника, немаловажная деталь для карьерного роста, однако, продолжить лестные изливания Вампилов не позволил, протянул руку:

– До скорой встречи.

Сорокин сиял – напросился на похвалу, причем при других офицерах, «папа» отметил, все равно что благословил! Он поспешил к выходу, и Сашка, рассматривавший пулеметные позиции на стене перед резиденцией, выехал со стоянки.

– В гостиницу, я переоденусь, – велел Сорокин.

На аэродроме попался ему один капитан. Знакомая физиономия. Мелькал где-то. Сорокин припомнил. Конечно же, в политотделе армии глаза мозолил. Неприятный тип, на гиену похож чем-то, заискивающий, вечно увивающийся.

Капитан развлекал разговорчиками ярко накрашенную, с намеренно расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались, сглатывая слюни, охранявшие въезд на аэродром и пересылку часовые. Завидев генерала Сорокина, капитан подбежал помогать вытаскивать из «Волги» коробки с импортной техникой и чемоданы. Даже Сашка удивился, что капитан вежливо отнесся к нему, солдату, и взял у него коробку, чтобы донести до литерной площадки.

– Нельзя ли будет потом, товарищ генерал, воспользоваться вашей машиной, – попросил капитан, – доехать до штаба? Я бы один-то запросто и на броне доехал, но тут, понимаете, такое дело. Вот, – он подозвал жестом, – из отпуска вернулась сотрудница штаба тыла, а машина куда-то подевалась. Больше часа ждем.

– Очень приятно, товарищ генерал, – напустив застенчивость, сказала женщина, назвалась: – Люся.

При виде столь пышной особы, глаза Сорокина заблестели. Он незаметно, отвернувшись к подруливающему самолету, облизнул сухие губы, чтобы легче было их развести в улыбку, представился:

– Алексей Глебович, – и, к собственному стыду, заметил, что смотрит не в глаза женщине, а на пышную грудь. Это смутило его и он дал добро капитану.

Надо же, пронзило генерала, а ведь я, пожалуй, такими голодными глазами на нее уставился. А она заметила это, и лукаво улыбнулась. В следующую командировку я ее разыщу, дал себе слово генерал, она по-моему не против. Какие кадры пропадают!

Кадровые военные носить обычную одежду не умеют, и чувствуют себя даже в хорошо скроенном костюме непривычно, неуютно, скованно. Особенно же несуразно выглядят без формы и погон генералы, потому как они редко в состоянии забыть о собственной значимости, и не умеют оторваться от армейского мира, который вырастил их. Пожалуй что, им не хватает подспорья, той форы, которую дает генеральский мундир.

На аэродроме Сорокина никто не провожал, и никто в лицо не знал, и на какой-то миг он даже растерялся и забеспокоился, что примут его за обыкновенного работника какой-нибудь второсортной службы, технического специалиста или советника захудалого, например, и позволят себе какой-нибудь невежливый выпад по отношению к нему. Потом придется делать строгий вид, и повышать голос, и объяснять, что он генерал такой-то, из оперативной группы министерства обороны. Это всегда крайне неприятно – генералу, да оправдываться. Надо было лететь в форме, ругал он себя.

На его счастье приехал ЧВС. Он в первый момент не узнал Сорокина в штатском, но затем почтительно приветствовал, проводил к спецрейсу в Союз. Как сообразил позднее, уже в самолете, Сорокин, ЧВС приехал на аэродром неслучайно. Дальновидным был начальник Политотдела. Не успел особо подружиться с Сорокиным, так хоть проводить приехал. Чины, звания и должности в Советской Армии – дело темное, дело деликатное, и кто окажется наверху, редко известно заранее.

– Домашний мой телефон тоже на всякий случай запишите, – предложил Сорокин.

– Добро, – ЧВС гордо продемонстрировал на запястье японские часы-записную книжку. Кончиком ногтя нажал на малюсенькие кнопочки, часы запипикали. – Записываю.

– Дорогие? – маскируя интерес и нахлынувшую зависть, спросил Сорокин.

– Не дешево, – ЧВС задумался. – Какой же тогда курс афгани был? Чеков… Нет, не стану врать. Не помню точно. А хотите я вам закажу? Передам в Москву с кем-нибудь.

– Я подумаю.

Вот и закончилась командировка в Кабул. Подводить ее итоги рано. Люди военные подводят итоги, когда результаты налицо – когда очередное звание присвоено, когда приказ о назначении на новую должность пришел, когда награда находит героя. И все же, Сорокин не сомневался, что поездка в Кабул прошла на пятерочку с плюсом. Начальство осталось довольным. Успешная командировка на войну – дело архиважное. А он не просто проторчал в штабе, он решал сложные политические вопросы, ездил на боевые, докладные записки писал, и потому улетал в Москву с сознанием, как сам он для себя определил, выполненного долга.

Он заручился расположением влиятельных, видных руководителей: в посольстве, в советническом аппарате, заимел дружелюбную поддержку «папы». Непременно вспомнит, позовет вновь, не забудет. Честно и открыто всегда держался с «папой» Сорокин. Не выскакивал, не лез с суетливыми предложениями, а показывал во всем взвешенность, рассудительность, и, конечно, отменную исполнительность, умело оценивал сложные вопросы, и грамотно выкручивался из сложных, запутанных ситуаций. Заслужил похвалу. Еще раз вспомнил, как проводил его «папа», загордился.

Много чего почерпнул он за командировку у офицеров и генералов из окружения «папы», подметил, скопировал, подстроился, приноровился к аппаратным законам.

А это – так важно для дальнейшей карьеры. Попасть в правильный поток, и чтобы он подхватил тебя, приподнял и понес вперед, наверх, к вершинам армейской пирамиды. Удастся – не удастся на самый верх вскарабкаться, – неизвестно. Но и сюда, в окружение высшего генералитета страны забраться – значит, карьера удалась.

– Вы у нас, Алексей Глебович, дважды интернационалист, – сказал Сорокину на прощание ЧВС. – Привет Москве.

– Обязательно. До встречи.

Сашка остановился посередине торгового ряда, таким образом, чтобы советский военный патруль, который стоял в начале улицы, у самых первых дуканов, не успел подойти. Патруль и так сразу не обратил бы внимание на «Волгу» с афганскими номерами, но предосторожность была необходима, так как у Люськи и капитана разрешения на посещение дуканов не было.

Сашка нервничал и злился, что вообще повстречался им этот капитан на аэродроме. Ведь если б они выехали чуть раньше, как изначально планировали, и не заезжали бы прощаться на разные виллы, то, возможно, не столкнулись бы с этим противным капитаном, и не стал бы тогда Алексей Глебович кавалера из себя изображать и машину предлагать этой смазливой бабе, и не пришлось бы вести капитана с его любовницей по дуканам, а поехал бы Сашка один, прямиком в штаб. К черту эти дуканы! Что он, извозчик что ли, капитанов всяких с бабами на генеральской «Волге» по магазинам возить?!

Но капитану ведь так прямо не скажешь! Как было отказаться? Конечно, сказал Сашка, не положено ему заезжать в район дуканов. А ему-то, капитану, что с этого?! Приказал капитан Сашке ехать, и пойди Сашка на конфликт, кто заступится за него, за солдата? Генерал Сорокин? Он уже взлетает, его больше нет, вон набирает высоту самолет…

Капитан и Люся появились из дукана, и тут же шмыгнули в следующий. А сказал, на одну только минуту зайдет! переживал Сашка. Куда же они?! Сейчас нас патруль сцапает! Где же они?! Я ведь потом никому не докажу, что генерал разрешил довести капитана до штаба армии! Меня же с машины снимут!

На пороге каждого магазинчика стоят дуканщики или мальчишки-помощники, зазывают. И в комендатуру попадать ни к чему, и глаза разбегаются, столько всего иностранного в витрине выставлено. Когда еще представится такая возможность? Пять шагов всего. Разрывался Сашка. Ведь есть с собой чеки! В кармане, вместе с военным билетом и водительским удостоверением лежат. Накопил кое-как. Должно хватить. А прямо на двери дукана джинсы висят. Монтана! Точно то, о чем он мечтает. Подойти, что ли, спросить сколько стоят? Афганцы зовут. Рискнуть, что ли? Что ему стоит, пока никто не видит, выйти из машины, переступить через сточную канаву, и забежать на минутку, на тридцать секунд, в дукан! Нет, вон комендачи на улице появились. Где же капитан? Что он там так долго делает?

Тут афганец, студент с виду, аккуратно выбритый, худощавый, с впалыми щеками, в двубортном черном пиджаке кивнул Сашке, на чисто русском сказал:

– Привет, солдат! Как дела?

– Все нормально, – ответил через спущенное стекло Сашка.

– Слушай, – афганец положил руки на дверцу машины. Холодные глаза его блестели, будто он наркотиками накололся. – Помоги. Машина сломалась.

– Не-е, не могу, командора жду…

– Вот машина, рядом.

В случае чего, смекнул Сашка, можно будет сказать, что остановились помочь афганским друзьям машину завести.

– Ладно, показывай.

Сашка вышел из «Волги», озирался, колебался, брать не брать автомат, решил, что раз соседняя машина, можно не брать.

– Посмотри, посмотри, – уводил афганец, – «Фольксваген», видишь?

– Ты же сказал рядом, а это… Далеко, нет, я не пойду, я не могу, – Сашка крутил головой – не заметил ли его, в советской военной форме выделяющегося на улице, патруль.

Возник второй афганец, тоже похожий на студента, тоже щупленький, только одетый не в костюм, а в джинсы и белую рубашку в голубую полоску, с сумкой на плече. Он вынул из сумки пистолет, сказал что-то на своем, и дважды выстрелил. Падая, Сашка схватился руками за живот, будто прикрывал его, опасаясь, что вывалится или вытечет из него что-то очень ценное. На лице выразилось, нет, не испуг, и не злость, а недоумение:

– За что? – только и успел проговорить он.

Немногочисленные прохожие поспешили спрятаться в ближайшие дуканы.

Афганцы дернулись было к машине, чтобы прихватить лежащий между сиденьями автомат, но на выстрелы, с другого конца улицы бежал офицер комендатуры в портупее, и двое патрульных солдат в бронежилетах и касках. Патрульные скинули на ходу с плеч автоматы и передернули затворы.

Афганский солдат, что дежурил на противоположной стороне улицы, охраняя посольство Пакистана, после выстрелов перепугался, привстал со стула, схватил автомат.

«Студенты» пересекли улицу, помчались в направлении парка.

Капитан выстрелов не слышал, он торговался. И Люся торговалась. На глазах у похотливого индуса-дуканщика она достала из бюстгальтера тайком провезенные через границу сторублевые купюры, но расплачиваться не спешила. И капитан и Люся знали, что если выбрать сразу много товаров и нажать на дуканщика как следует, то он всегда сбросит в цене, а если поупрямей быть и сделать вид, что уходишь, потому что, мол, в другом дукане еще дешевле можно купить, скидка и того больше получится, и останется еще на целую бутылку водки.

Капитан вышел на улицу радостный, счастливый, и с первого мгновения не мог разобрать, что произошло, и почему лежит в крови водитель «Волги». Он растерялся и вместо того, чтобы побежать к Сашке, остолбенел. Патруль чуть не сбил его с ног. Капитан уронил покупки, нащупывал трясущейся рукой пистолет в кобуре.

«Студенты» бежали быстро. Какая-нибудь минута еще и скрылись бы они за углом, а там дальше – парк, и если пересечь его, можно сесть в машину и спастись от преследования.

Наперерез афганцам появился второй патруль. Парень в полосатой рубашке и джинсах выстрелил на бегу, промахнулся. Набежавший офицер ударил «студента» в голову прикладом автомата. Хлипкий афганец отлетел на несколько метров, ударился спиной о стоявшую на обочине машину. Напарник не сопротивлялся, он остановился и пытался отдышаться. Офицер со всей силы заехал ему кулаком в лицо, отчего у парня хрустнул горбатый нос и брызнула кровь, а сам он полетел на тротуар.

Капитан сидел на корточках около «Волги». Он не знал, как ему быть.