Прошли годы.

Герасимыч с дружками собрался на осеннюю охоту. Собрал ружьё, набил патронташ, приготовил разный, необходимый серьёзному промысловику, бутор. Даже папаху прихватил.

Стоит у окошка, ждёт машину с друзьями, покуривает. От нечего делать помойку на болоте во дворе разглядывает:

— Да-а, погорячились эти с названием-то… как их?… «Комфорт» что-ли?

— Папаху напялил, думает красавчик. — Пытается сострить супруга Пелагея Трофимовна, звеня на кухне посудой. — Птичку хоть какуюнить привези, охотничек. Ты ещё каску не забудь.

— Да, кстати, не забыть бы… — Рассеяно бормочет Герасимыч, стряхивая пепел.

Трофимовна, почуяв неладное, мгновенно посерьёзнела:

— Чего не забыть-то?

— Каску.

— Куд… куд… куда-а?

— В Осетию.

— Когда-а?

— Дней через пять.

— Да ты что это… совсем что-ли?.. — Запричитала-закудахтала, — А как мы то, с этой… как её?..

— С «Комфортом»…

— С проблемой, идиёт…

Сводный отряд базировался в одной из крупных гостиниц во Владикавказе. Время пришло более-менее спокойное. Крупномасштабных боевых действий не происходило, но отель был превращён в крепость. На шикарном столе вестибюле стоял пулемёт, ствол которого был направлен на входную дверь.

Шла какая-то непонятная партизанская война. Якутский ОМОН изредка воюет рядом, в Моздоке, с сепаратистами, которых стараются шлёпнуть на месте. В Ингушетии, в Назрани, бандиты тоже каждый день отстреливают по два-три силовика. Судя по ориентировкам, отстрел производится из автомобилей разных пород, но почему-то именно серебристого цвета, коих по Северному Кавказу — пруд пруди. Иногда боевики открыто и нагло обстреливают блокпосты, находящиеся по периметру Владикавказа.

СОМ сменил калмыков, которые месяц назад при обстреле служебного автобуса потеряли одного бойца и двое были ранены. В зоне осетино-ингушского конфликта — пять смешанных блокпостов, находящихся ближе к границе с Ингушетией. Три поста — якуты с осетинами, на одном — осетины с якутами и ингушами и в одном поселке, разделенном речкой на две, осетинскую и ингушскую, части, на ингушской половине — якутяне с ингушами.

Что характерно, весёлые и симпатичные христиане-осетины очень любили побаловаться водочкой и любимое выражение для связки слов у них было — "Да я твою маму…"!

А вот ингуши, как и осетины — все ветераны боевых действий, в отличие от своих высокогорных Джейрахских собратьев совершенно не пили, не выражались, регулярно посещали мечеть, стоящую прямо за постом и в определенные часы совершали намаз. За исключением одного их тридцатилетнего соплеменника по имени Эльгам. Кстати, в переводе это имя означает — молитва.

Эльгам прожил некоторую часть своей жизни в Тюмени, считал себя закоренелым сибиряком и чуть ли не земляком якутам. В Тюмени он окончательно и испортился, общаясь с тамошним народом. И совершенно свободно, без акцента, владел, во всех тонкостях, к великому стыду своих земляков, «великим» русским.

Штаб мобильного отряда находился чуть ли не через дорогу от гостиницы. Начальство проживало в гостинице. Так что, дисциплина в отрядах, проживающих на ПВД, поддерживалась на необычайно высоком уровне. Тем не менее, все любители выпивать все-таки умудрялись, как говорится, в той или иной обстановке втихушку «усугубить».

Как-то, на въезде во Владикавказ сработала мина, оставленная неизвестным в пакете в междугородном микроавтобусе, прибывшем из Кабардино-Балкарии. Трагически погибли все находившиеся там десять человек.

Об этом узнали, во-первых, из новостей по телевидению и, во-вторых, на утреннем разводе. И на разводе же начальники, со словами: "Где твой жетон, негодяй?" — выцепили из строя нерюнгринского бойца Пашу Котельникова, разоружили и отправили под конвоем в неизвестном направлении.

Целые сутки на блокпостах выдвигались различные предположения и версии о связи Паши с экстремистами. Но все бойцы были крайне удивлены, когда на следующее утро, прибыв на ПВД, обнаружили Пашу с совершенно здоровым цветом лица, но с грустными глазами, пребывающим в наряде по столовой.

Из первых уст выясняется, как это ни прискорбно, циничная правда жизни.

Службу в отряде тащили через сутки. На следующий день, если были силы, а у молодых бойцов силы были всегда, можно было до ужина, переодевшись в гражданскую одежду, сходить в столицу Северной Осетии для культурного времяпрепровождения.

Паша — парень видный, бывший армейский офицер, с месяц назад знакомится с весьма красивой кабардиночкой из Прохладного. Заговаривая зубы, он оказывается с ней в одной из многочисленных саун, где, часто провозглашая тост: "Ну, за любовь!", — неоднократно окунается с ней в пучину страсти.

Уже поздний вечер. Время поджимает. Паша щелкает каблуками, грациозно расшаркивается, галантно целует ручку и щёчку, обменивается с любимой номерами сотовых телефонов. Делая изящные реверансы, растворяется в недрах столицы, второпях забывая свой офицерский жетон.

Кавказская пленница любви с первого взгляда жетон обнаруживает, навешивает на свою лебединую шейку и отправляется вечерним автобусом домой в Прохладный.

Через какое-то время, повинуясь зову любви и Пашиному звонку, с пакетиком лично приготовленных кабардинских пирогов, красавица выезжает на автобусе во Владик. Автобус взрывают. Она трагически гибнет.

Дальнейшие события развиваются стремительно. На месте подрыва прибывшие группы ФСБ, ГРУ и МВД из всех трупов не могут идентифицировать только личность этой молодой девушки. Она ехала без документов, но с офицерским жетоном на шее. Все три серьёзных ведомства, отрабатывая версию связи террористов с "оборотнями в погонах", посылают, каждый по своей линии, по цепочке Владикавказ-Москва-Якутск-Владикавказ запросы по поводу идентификации жетона. Заодно проверяют содержимое сотового телефона. Буквально через полчаса черные стрелки следствия сходятся над Пашиной светлой головой. Через полтора часа Паша, убитый горем, но с чистой совестью, заступает в наряд по кухне. При этом командир отряда, отличный парень и прекрасный оперативник "мистер Икс" от начальства в штабе получает массивным оргвыводом по голове. В результате чего Паша приобретает статус вечного повара.

Впоследствии выяснилось, что за две остановки до Владика из автобуса сошёл неприметный гражданин, который и оставил в салоне под задним сиденьем взрывное устройство в пакете.

С этого момента на каждом построении, у всех отрядов на ПВД командиры проверяли жетоны. А руководство мобильника каждый день смаковало Пашино имя всуе и на все лады. Это происходило до тех пор, пока не наступало время смаковать имена других залетчиков.

К счастью для Паши, через некоторое время у местного штабного водителя-осетина неизвестные средь бела дня спёрли из УАЗика, стоявшего при входе в гостиницу, табельный пистолет. Началось служебное расследование и соответственно смакование на разводах заковыристого местного имени. Автоматически якутский отряд попадает в разряд положительных.

Северный Кавказ претерпел много горя и бедствий. Проживают впритык друг к другу великое множество разных народностей. Бывает, на противоположных склонах одной скалы живут кланы, разговаривающие на совершенно разных языках. Основные вероисповедания Ислам и Христианство. С древнейших времён люди научились жить в мире и согласии. Но, как часто бывает в перенаселённой коммунальной квартире, если начался скандал, корень склоки уже никто и не помнит. Но бурление страстей продолжается годами. Именно это и приходит на ум в описании нижеследующего.

Как ни странно в отношении «усугубить» потомки древних скифов, аланы-осетины, оказались куда бесшабашнее якутян. Но в «стельку» — такого не было.

Заступив на службу, они первым делом опохмелялись. Опохмелившись, продолжали что-то праздновать. Как это обычно происходило:

— Ну, что Руха, скажи что-нибудь!

— А, давайте выпьем!

— Вай! Маладэц, Руслан! Хорощё сказал! — И закусывая физонагом, кстати, приготовленным якутянами, — Я твою маму!.. — Все выпивают.

Начинается промывание косточек «отрицательным» калмыкам, которых сменили «положительные» якуты. Вот калмыки — такие-сякие, во всех тонкостях перечисляются их недостатки и прочая, и прочая. И вообще — "Я его маму видал"!

— Ну, что Руха, скажи что-нибудь, как ты умеешь!

— А, давайте выпьем!

— Вай, маладэц! Вот это по нащему! Тваю маму! — Выпивают-закусывают. Если отсутствует Эльгам, начинается промывание косточек ингушскому народу. Вот они такие-сякие, ваххабиты, негодяи-сволочи. Да вы посмотрите только на этого Эльгама, я его маму…! И снова прочая и прочая. В присутствии пьющего с ними Эльгама, ингушский народ тактично не упоминается. А берется к растерзанию, например, «неправильный» народ Южной Осетии. Вот они такие-сякие, не умеют даже разговаривать-то по человечески, слова коверкают, вот мы, сэвэрные, говорим на правильном асэтынском. И опять прочая, и прочая. Сам Эльгам, в отсутствие осетин, обычно поминает во всех плоскостях нехорошими словами братский чеченский народ и этих самых осетин, чьих мам, в свою очередь, он… Но с которыми он впрочем, не отказывался выпивать.

— Ну. Что, Руслан, я твою маму!.. Скажи тост!

Но Руслану приспичило в туалет. Уходит. Разговоры, какое то время по инерции продолжаются. Смакуются на предмет охаивания чеченцы.

Кто-то вспоминает, что пора бы и выпить. Но без тоста как-то неприлично:

— Эй! Арслан! Я твою маму!.. Скажи что-нибудь!

Арслан! встает, откашливается. Торжественно и не спеша, с кавказским достоинством, поднимает эмалированный нуазан:

— В этот прекрасный и радостный день, когда вся природа, окружающая нас, буквально поёт. Когда наши сердца преисполнены радостью жизни, — театрально поднимает руку, — наши достижения и национальные потери, историческая претензия нации, подлежащая реализации, мировоззрение, ориентирующее на достойное и мирное существование среди других народов и на выживание в мире, обильном потрясениями, — всё это, спрессованное в…

— Э, Арслан! Погоди, да? Я твою маму!.. Руха уже идёт.

Арслан обиженно поджимает губы, садится и по инерции всё равно продолжает бормотать что-то про обычаи:

— Ирон агъдауттаэ кокомаэ аразт сты адаэмы зэрдатаэм…

В случае залёта при проверках из мобильника, гордых аланов заменяли. Но они вроде бы особо и не переживали. Вот ингуши за свой пост держались крепко. В Назрани каждый день кого-нибудь из силовиков отстреливают. Никакого желания у ингушских милиционеров служить в родной столице нет. Уж лучше находиться в осетинском поселке на половине ингушских беженцев. Порядок якутянами вроде бы поддерживается. Все более-менее спокойно.

Как-то вечером Герасимыч, пытаясь направить Эльгама на путь истинный, откашлявшись и взяв правильную тональность проповедника, втолковывает:

— Ну, дык вот. Мирадж или аль-исра-ва-ль-мирадж (арабск.) это чудесное путешествие Мухаммеда в Иерусалим и его вознесение на небеса. Согласно преданию, когда Мухаммед спал однажды около Каабы, к нему явился Джабраил. — С мечети донеслось протяжное "У-а-алла-а-ах Уаккибар!" — Совершенно правильно… Эльгам, не спи! Вот, к примеру, взять наших, якутских…

Но тут к ингушскому блоку подъезжает на «жюльке» отдыхавший после смены и проживающий в этом же поселке серьезный взрослый милиционер Муса:

— Герасимыч, там, на речке, у осетин, твои пьяные валяются. Поселковые уже к оружию присматриваются. Если хочешь — привезу. Но я один не поеду, давай своего одного.

Геркон отдает одного бойца. Привозят двоих нерюнгринцев — плотненького, некогда контуженного в Грозном Коленьку «Борисыча» и молоденького Серёженьку. Оба — никакие. Автоматы, пистолеты на месте. Их заволокли, приставили к стенке. Шатаются от сквозняка. Это они так на патруль по поселку ходили, ну, и обессилели. Сереженька в этих местах проходил срочную службу, все ходы-выходы знает. Пытается объяснить ситуацию:

— Герасимыч… Ик… Ты это… Ик… мы культурно, на природе… Ик… С тостами…

Геркон молча шлепает Сереженьку в челюсть. Сереженька, как мокрая тряпка, шмякается об стенку: "Ик!" — и сладко засыпает. Растёт наверное.

Гаврила поворачивается к Борисычу:

— Ну, а ты чевой товой-то?

— А я то че-чевой? Я ниче-чевой! Я т-т-товой-то. — Сокрушённо машет рукой и мирно отправляется спать на кроваточку, — Ч-чевой-то т- тихо тут у вас.

Через некоторое время понадобилась рация, которую носили в патруль. Рации нигде нет. Возникает нехорошее чувство. Если пьянку скрыть от руководства можно, то утерю радиостанции, — никак. Соответственно, и попойка вылезет, а это ЧП. Бойцы звонят Мусе:

— Муса, посмотри, пожалуйста, там, в машине рации нет?

— Нет! Если хочешь, съезжу на речку, посмотрю. — И опять повторяет, — Но я один на осетинскую сторону не поеду, давай одного.

Слава Богу, рация на речке нашлась.

В общем, потрепали нервы Гавриле хорошо, качественно. Надо бы и ответить тем же. Ставит Герасимыч будильник на своем сотовом, на полдевятого утра. Вытаскивает у Сереженьки из разгрузки черный пистолет и прячет его.

Где-то после семи, просыпаются Сереженька с Борисычем, ну прям, как огурчики. По традиции готовят завтрак. Все: "Ля-ля-тополя", — будто ничего и не случилось. Позавтракали. Все лоснятся. Ждут смену. У Герасимыча громко звонит будильник, вытаскивает, выключает, подносит к уху:

— У аппарата. Да… Здравствуйте… Не по… Ствол? — театрально хлопает, как бы непроизвольно, себя по бедру, по кобуре, будто проверяет наличие оружия, поворачивается к бойцам, — Никто пистолет не терял? Сейчас, подождите. — Возникает суета, беготня, проверка оружия, хлопанье по кобурам и по разгрузкам. У Серёженьки, у которого цвет на лице, после смены всех цветов радуги, останавливается на бледно-белом, отвисает челюсть:

— У меня нету!

Герасимыч, уничтожающе глядя на Сереженьку, говорит в трубку:

— Номер, какой? — И уже окончательно высверлив взглядом между глаз Сереженьки большую дырку, повторяет "ответ", — БЦ, один, два, три, четыре? — Серёжа крупно вибрирует: "Ыгы… Ыгы…".

Некоторое время Гаврила, якобы, внимательно что-то слушает. Затем:

— Скока? — Поворачивается к сотрудникам, — У кого есть три тыщи? — Весь интернационал отрицательно мотает головами. — Ладно, у меня есть… Хорошо… За мечетью… Ыгы… Понял, не дурак… Угу… Один… Ыгы… Белая жулька… Всё, иду.

Когда всё утряслось, Серёженька несколько успокоился. Но вопросы то волнуют. Вопросы волнуют всех. И ингушей тоже. Как так, да почему, да откуда номер сотика кто-то из левых знает?

А байка то у пожилого, убогого, немощного и обрюзгшего Герасимыча уже наготове:

— Ну, дык, есть у меня во Владике осетиночка, Жанночка зовут. Врать не стану, лет ей за тридцать. Месяца полтора с ней носки шерстяные вяжем. — Молодёжь восхищённо поцокала языками, — А у неё брат, Бесланом звать. Один раз я его у неё видел. Здесь он живёт, на осетинской стороне. Мент он. В ПОМе вроде как, дежурный. Ну, естественно, кто другой был бы, ствол не отдал бы. А тут я от вас беды, понимаешь, терплю. Беслан звонит Жанночке, ещё раз убеждается, что Гаврильчик, как вы знаете, мужик золотой, стоящий и всё такое прочее. И он, как добрый христианин, рискуя своей жизнью, пробирается к мечети. Вот, собственно и всё, господа. Ну, а ты, Серёженька, застенчивый ты мой…

— А чё эт я застенчивый то?

— Не перебивай старших! — Ингуши синхронно, в знак согласия, мотнули головами. — За стенки держишься часто потому что! — Союзники, кроме Эльгама, который вместе с Борисычем уткнулся в "Лебединое озеро" по каналу «Культура», осуждающе трижды цокнули языками и опять мотнули не по годам мудрыми головами. — Ну, а ты, Серёженька, нехристь, — Мусульмане с явным неодобрением посмотрели на Серёжу, — Товой-то, нехороший ты человек, верю, отдашь с получки. — Выдержав эффектную паузу, Гаврила добавляет — И чтоб на ПВД об этом ни-ни!

«Ни-ни» на ПВД не получилось. Слух об утере рации и оружия распространился по низам буквально до обеда. Об этом Герасимыч узнал, когда к нему шутя-любя кто-то обратился по поводу оптовой закупки вооружения. Ну, а насчёт "отдашь с получки" — история умалчивает.

С тех пор тосты на ингушской стороне произносились только под строжайшим контролем Геркона, к тому времени уже как два года совершенного и законченного трезвенника. Но так как он имел огромадный опыт по прятанью концов в воду, на «усугубление» бойцов смотрел сквозь пальцы. Все равно с этим пагубным явлением бороться бессмысленно. А по великим праздникам, подняв нуазан с томатным соком, иногда даже произносил тосты.

Один из самых красивых тостов Герасимыча был на встрече Нового Года:

— Ну… это… желаю чтоб все… э, как его? Ну. в общем… А! — Даже поднял вверх указательный палец, — Чтобы соображать быстрее!

На осетинской стороне залетов было много и часто.

Так, в одном осетинском поселке, на окраине которого стояла погранзастава, состав поста в центре посёлка сформировался только из молодняка. Якутские пэпсы из Нерюнгри, возомнившие себя чуть ли не спецназовцами, и такие же неопытные, но весьма гордые и горячие осетинцы. Как ни странно, женское население часто обращалось на пост, как в какой-то райотдел милиции, с жалобами на своих подвыпивших мужей. Ребятки ситуацию успешно, с кавказским тактом разрулировали. Ну, да речь не об этом.

После очередного возлияния с красивыми тостами: "Ну, за мир!", "В дружбе народов — сила России!" и "Ну, за содружество родов войск!", долговязый русский парень по имени Игорёк вышел перекурить и заодно посмотреть в бинокль складывающуюся оперативную обстановку.

Вот прошли солдаты-погранцы с мужественными лицами и миноискателями в руках, обшаривающие дорогу на предмет выявления взрывных устройств. Школьники и румяные старшеклассницы в коротеньких юбчонках и белых гольфах.

И вдруг…. Вах! Дефилирует мимо красивая молоденькая осетиночка — рот червлёный, брови союзны, в обтягивающих кожаных брючках, подчеркивающих все прелестные подробности стройного тела. Не дэвющка, а пэсня "На одном плече солнце сияет, на другом Луна блестит"!

На ней Игорёк естественно заостряет своё бдительное око, подкручивает фокус бинокля: "Вобляхмух! Ни х…ссе! Н-на!".

Рядом после сытного обеда попыхивает сигареткой осетин Георгий. Георгий проводит прямую линию от фокуса бинокля до красавицы:

— Ты чево!.. Я твою маму!.. — от крайней степени возмущения у него сбивается дыхание и изо рта выпадает сигареточка, — Ты, чего это на мою сестру смотрищь!?

Игорёк невозмутимо бросает:

— Да пшёл ты! Хочу — смотрю!

Георгий побагровел и вообще задохнулся от возмущения. Таблицу умножения явно не знает, успокоиться не может. Все присутствующие с интересом наблюдают за происходящим — хоть какое-то развлечение. Спектакль, конечно, интересный, но никто не изъявляет желания вмешаться и Георгий, наконец, выдыхает: "Э-эххЪ!!!", — и быстро, поминая Барастыр, уходит за занавес, то есть на задний двор блокпоста, где, эмоционально жестикулируя, разговаривает с кем-то по сотовому телефону. После чего с мстительным блеском в прищуренных глазах и многозначительно поджатыми губами, молча возвращается.

Красавицы давно уже нет, а высокое напряжение, оставленное её появлением, еще искрится в атмосфэре.

Напротив поста с неистовым визгом чёрных колёс тормозит «жюлька». Из неё выходят четверо незнакомых молодых джигитов в милицейской форме и направляются к калитке:

— Эй! Дарагой! Открывай, да?! Щас тебе будет раг рауадзын!

Игорёк, не теряя хладнокровия:

— Пароль!?

— Да я твою маму…! Открывай, давай! Да!?

— Пароль!?

Настала очередь изменить цвет лица и, соответственно, задохнуться от непонятного якутянам негодования всем четверым джигитам:

— Да я сейчас твою маму то-то и то-то! — Двое начинают приподнимать колючую проволоку ограждения поста, двое других:

— И твоего баращка тоже! — Приноравливаются пролезть под ней.

Игорёк на вышке спокойно клацает затвором пулемёта:

— Одной ногой ступите за колючку — стреляю на поражение!

Последнюю фразу джигиты, вероятно, не расслышали, потому что двое из них все-таки делают попытку ступить одной ногой за ограждение. Игорёк двумя солидными предупредительными очередями сбивает боевой пыл союзников, они нехотя отступают к «жюльке». Один из них методично то достаёт пистолет из кобуры, то суёт его обратно.

Поплевавшись на пыльную дорогу, немного постояли, подумали. В бессильной ярости затерли плевки подкованными подошвами блестящих ботинок. После короткого эмоционального совещания, благоразумие все же взяло верх. Решив, что им ещё рано в руахсаг уад, джигиты сели в машину и со словами: "Ну, смотри, нехороший ты человек, такой-то и такой-то, мы тебя ещё встретим! Твою маму!..", — Взвизгнули пыльными колесами и укатили в неизвестном направлении.

Мирное население посёлка дружно начинает названивать по компетентным инстанциям, мол, так и так, здесь у нас война начинается, срочно высылайте танки пятьдесят восьмой армии, вертолёты, истребители и прочая.

Союзники в это время звонят по сотовым телефонам каждые своим командирам с жалобами и предложениями:

Якудза:

— Так, мол, и так, осетины напились, скандалят! Оградите!

Осетины:

— Так, мол, и так, якуты упились, убивают! Спасайте!

В итоге, в срочном порядке на пост прибывает руководство мобильника с врачом для освидетельствования. Врач подаёт команду всем бойцам: "Дышите — не дышите!". Как ни странно, в выдохах не находит ничего подозрительного. Союзники в этом отношении всё-таки проявили боевое содружество и солидарность и предварительно, до прибытия высокой комиссии, свое дыхание облагородили. Но в глубине души подозрение все-таки есть!

Мистер Икс за инцидент с союзниками, на всякий случай, опять получает в штабе толстым оргвыводом по бедной голове, получив дополнительный заряд возмужания. Невозмутимого Игорька, действовавшего строго по уставу и согласно Закону о милиции, прячут от мстительных осетин в ингушский посёлок к Геркону. Где полное взаимопонимание, согласие и спокойствие. Так называемая толерантность в высшем её проявлении.

Пылающего гневом Георгия отрывают от любимой сестры и отправляют подальше, в ссылку, на границу, на осетино-ингушско-якутский пост. На котором осетинские и ингушские милиционеры, скрипя зубами, пытаются проявлять толерантность, а якудза тактично между ними, в качестве прокладки, болтаются.

Якутский СОМ, следовательно, на целую неделю попадает в разряд отрицательных. Положение спасает, только благодаря Эльгаму, ингушский отряд. Якуты переходят в разряд крайне положительных, а вот ингуши…

Питерский блокпост при очередном обстреле понёс потери. Якутский же отряд все беды обошли стороной. Даже заложенный как-то раз у дороги минный заряд сработал уже после того как автобус с нарядом проехал метров пять. Никто не пострадал.

Но как бы то ни было, поставленные задачи всем интернационалом в зоне осетино-ингушского конфликта выполняются. Общественный порядок поддерживается, конфликты в корне пресекаются. По местным обычаям, благодарное население, во время свадеб и поминок присылает на блокпосты обильные угощения. А такое простое и искреннее проявление добрых чувств принято только в отношении либо близких родственников, либо крайне уважаемых людей. Главы администраций обеих сторон в официальном порядке, на высшем уровне, благодарят всех милиционеров и отряды. Никто от этого носы не задирает. И всем радостно, приятно, тепло, сухо и комфортно.

Вот что значит — у кого сила, тот и миротворец.

Когда в отряде шла оживленная суета по подготовке к возвращению домой, мудрый ингушский милиционер Муса изрёк:

— Нет печальнее картины, чем спина уходящего гостя!

До сих пор по праздникам происходит обмен прикольными эсэмэсками между якутянами, осетинами и ингушами.