Должок
— Бабу хочу! — Эрик Хабибуллин страдальчески зажмуривает глаза. — Такую, чтобы ууух! — Эрик сжимает кулак с такой силой, что костяшки пальцев белеют. — Что бы ноги от коренных зубов. Что сиськи были, как арбузы крепкие. Как у Мишель Пфайфер…
Зампотыл Непейвода, читающий на койке затёртый детектив, не выдерживает и отрывается от книги:
— Эрик, какие у неё арбузы? Ты чего? Она же плоскодонка. Грудью в отца пошла.
…Зря он это сказал. Знает же, что Пфайфер несбыточная мечта лейтенанта Хабибуллина. Сейчас начнётся…
И точно. Горячие татарские глаза Эрика тут же вспыхивают негодованием.
— А ты её щупал? — закипает Эрик.
— Нет, Эрик, не щупал. — Неторопливо и веско отвечает Непейвода.
…На этом можно и закрыть тему, успокоиться, но, как известно, хохол татарину под стать:
— …Не щупал. И щупать не хочу! У твоей Пфайфер сиськи надо с лупой искать. В фильме, где она с Николсоном играла, её показывали «в натуре». Без слёз не взглянешь!
— Да что ты понимаешь в бабах? — взвивается Эрик. — По— твоему, баба это корова с центнер весом и ногами как у слона.
Непейвода садится на койке. Плохой признак…
— Да уж побольше тебя понимаю. Я за свою жизнь их перепробовал — дай бог каждому! А ты вон скоро от застоя в яйцах на выхлопную трубу полезешь…
— Так, стоп! — Вмешивается, наконец, в перепалку командир — Кончай базар! Закрыли тему! А то вы сейчас ещё и подерётесь, горячие эстонские парни.
— Олег Сергеевич, ну чего он… — не успокаивается Эрик.
— Хабибуллин, вообще-то Непейвода майор. И тебе стоит уважать его заслуженные седины и нажитый на службе геморрой. Всё! Шабаш!
С командиром никто не спорит. Сергеич всегда авторитет в последней инстанции.
Непейвода, недовольно сопя, опять ложиться на койку, и утыкается в детектив Пронина. Эрик хватает со стола свои сигареты и, набросив на плечи бушлат, выходит из палатки. Все возвращаются к своим делам, точнее — безделью. Вечер. Октябрь. Дождь дробно сыплет по прорезиненной крыше. Шипят в «буржуйке» сырые поленья. Зябко. Сыро. Ещё один день командировки подходит к концу.
— Володя, чего ты к Эрику прицепился? — вдруг нарушает молчание начштаба Аверин. — Ты же видишь, парень весь извелся. Седьмой месяц с нами ходит. Ты-то вон только полтора месяца как из дома от жены. А парень не женат, да еще и татарин. Это же понимать надо. Горячая кровь. Ему может быть без бабы хуже, чем тебе без сала…
После этого слова в палатке повисает звенящая тишина. Аверин известный шутник и зампотыл — вечный объект аверинских шуток.
— Ладно, проехали! — примирительно бурчит Непейвода. — Случайно вышло. Только, между прочим, я в Йемене год без бабы прожил — и ничего. На стенки не бросался.
— Ну, без бабы — это понятно. — Солидно замечает Аверин. — Нет невозможного для советского человека. Но как ты год без сала обходился — ума не преложу? Видимо тогда ты Володя и поседел…
Последние слова начштаба тонут в дружном хохоте.
— Да пошел ты! — беззлобно огрызается седой как лунь Непейвода. — Можешь теперь про мой ящик вообще забыть.
Народ опять хохочет. Все знают, что под кроватью зампотыла стоит автоматный ящик, в котором хранится несколько здоровых пластов засоленного по личному рецепту Непейводы сала, которое он достаёт, когда у обитателей командирской палатки заводится бутылка, другая водки.
Но Аверина этим не проймёшь:
— Ты не торопись с решением, Антоныч! У тебя, когда срок командировки выходит? Через полтора месяца? А у меня через два с половиной. Смотри, может так получиться, что обратно вместе полетим…
— Да и ладно. Полетим! — оживляется Непейвода. — Только за эти два с половиной месяца, ты у меня на такой диете сидеть будешь, что Мишель Пфайфер рядом с тобой борцом сумо будет казаться.
— Всё! Сдаюсь! — улыбается Аверин. — Иметь врага зампотыла хуже, чем у Басаева в кровниках ходить. Там ещё бабушка на двое сказала, а зампотыл точно со свету сживёт…
…Ещё Эрика называют Эльфом. «Эльф» был его радиопозывной в Грозном. Так он за ним и закрепился. На «Эльфа» он не обижается, даже гордится.
Невысокий, смуглый Эрик красив какой-то особенной восточной красотой. Точёная фигурка, узкие бедра. Рельеф мышц, ни капли жира. Есть в нём что-то удивительно хрупкое, кукольное, что действительно напоминает эльфа.
Эльфу прощают панибратство и вообще он любимец отряда.
История его появления в отряде проста и банальна, как вся глупость этой войны.
…Семь месяцев назад во время очередного штурма Грозного «советы» — так почему-то здесь называют армейцев, придали нашему отряду взвод танков из какого-то питерского полка. За две недели боёв два танка было подбито, и их эвакуировали в тыл, один сгорел, подорвавшись на фугасе у здания Совмина, а четвёртый — взводного, вместе с нами прошел через весь Грозный, расчищая своим сто двадцати пяти миллиметровым орудием проходы для боевых групп, «вынося» из окон снайперов и пулеметные гнезда. После Грозного нас почти сразу кинули под Гудермес. О том, что с отрядом уже две недели воюет чужой танк, в штабе просто забыли. Конечно, в конце концов, командир запросил штаб, что делать с чужим танком.
Оттуда дали команду — возвратить «семьдесят двойку» «советам». Но легко сказать, а вот как сделать? По последним данным полк Эрика воевал где-то в горах за Аргуном. Недолго посовещавшись, решили взять танк с собой. От Гудермеса до гор куда ближе, чем от Грозного…
Под Гудермесом «семьдесят двойка» вновь помогла отряду, «в лёгкую» расковыряв укрепрайон «чечей» через который мы пробивались. А потом прилетел мой сменщик и я вернулся в Москву на базу, где за четыре мирных месяца почти забыл и Эрика и историю с танком.
Но каково же было мое удивление, когда первым, кто встретил меня в расположении отряда, когда я добрался с колонной «советов» под Ведено, где теперь стоял отряд, был Эрик!
— Эльф, ты что ли? — удивлённо вызверился я. — Вы чё, рядом стоите?
— Кто мы? — удивился Эрик, обнимая меня за плечи.
— Ну, как кто? Танкисты. Полк твой…
— Какой на хер полк? Я так до сих пор с вами и хожу… — радостно сообщил Эльф..
Вечером, за стаканом привезенной мной «столичной», начштаба рассказал продолжение эриковой истории.
…Под Гудермесом отряд застрял почти на месяц. Связи с группировкой, в которой воевал полк Эрика, не было. Что бы добраться до неё, надо было сначала вернуться в Грозный, потом двигать в сторону Аргуна и по ущелью пробираться в расположение танкового полка. На согласование и утряску всех вопросов по возвращению «семьдесят двойки» ушло почти две недели.
В штабе группировки никак не могли взять в толк, откуда у «вэвэшного» отряда спецназа очутился армейский танк поддержки и как его «советам» возвратить.
Судя по всему, штабные не очень горели желанием отчитываться перед армейцами за судьбу ещё трех танков, которые были потеряны в Грозном и уже давно забыты…
Наконец, пришла команда: с ближайшей колонной отправить танк на Ханкалу! И здесь вновь вмешался его величество случай. Прямо на выезде из лагеря колонна попала под обстрел гранатомётчиков. Один из «чечей» засадил гранату в трансмиссию эриковой «семьдесят двойки». Танк выдержал попадание, остался на ходу, но упали обороты двигателя, поползла температура. Пришлось вернуться. На ремонт ушло ещё две недели. И когда, наконец, «Эльф» был уже вновь готов к отъезду, по телевизору в программе «Время» показали, как из Грозного уходят домой эшелоны эрикова полка. Диктор торжественно объявил, что последняя колонна э— нского полка покинула Чечню…
Надо отдать должное Эрику, он стоически перенёс это удар.
— Интересно, как меня списали? — хмуро пробормотал он. — Как без вести пропавшего или героически погибшего?
— Как украденного инопланетянами. — хмыкнул начштаба…
Так у отряда появился свой танк.
…Собственно говоря, решение было принято простое. Возвращаться «в никуда» Эрик не хотел, и потому сошлись на том, что «семьдесят двойка» Эрика действует с отрядом до тех пор, пока он не вернется на базу в Ханкалу. Там Эрик переезжает к «советам» для дальнейшего определения судьбы.
Но неделя шла за неделей, а отряд все так же «тралил» горную «Ичкерию».
…За эти месяцы отряд устал. Устали люди, устала техника, даже оружие и то устало. Когда-то новенькие, «с нуля», бэтээры теперь напоминают больных стариков, когда сопя и кашляя, как астматики, они на пределе изношенных своих движков еле карабкаются в горы. Рябые, с выгоревшей от бесконечной стрельбы краской, стволы пулеметов. Помятые, облупившиеся, в рыжей ржавчине борта. Штопанные— перештопанные камуфляжи, измочаленные, драные, латанные палатки. Не воинская часть — табор!
Но что вы хотите? За спиной полтора года войны! Четыре последних месяца мы в горах безвылазно. Сотни километров дорог. Десятки кишлаков. Потери. Бои.
Люди на полнейшем запределе измотанности, усталости.
И всё же мы отряд!
Это странный русский менталитет, когда никто не жалуется, не клянёт судьбу, а, вернувшись с гор ночью и, тут же получив новую задачу, народ безропотно начинает готовиться к рейду. Всю ночь механы будут возиться с техникой. Заправляют, чинят свои измотанные, выходившие весь мыслимый ресурс бэтээры. В группах бойцы будут набивают патронами ленты и магазины, заряжают аккумуляторы радиостанций, латают ползущие от ветхости ветровки и штаны. И лишь под утро забудутся на пару часов во сне. Чёрном, глубоком, без снов.
А потом, проглотив наскоро каши с рыбными консервами — тушёнка давно закончилась, как закончились хлеб и масло, — с какой-то обречённой лихостью, рассядуться по броне и — вперед!: «Мы выходим на рассвете…»
«Семьдесят двойка» Эрика наш главный калибр.
На зачистках танк обычно ставят где— нибудь на горке, что бы его было хорошо видно из поселка. Периодически Эрик прогревает движок, медленно поворачивает башню, поводит стволом, словно огромным хоботом вынюхивает что-то внизу. И вид этой громадины завораживает «чечей». Ни разу за все эти месяцы они не решились на зачистке обстрелять нас, устроить в ауле засаду.
Но, конечно, больше всего он помогает в боях. У Эрика просто какое-то звериное чутьё на опасность. Помню под Белгатоем, когда мы колонной подходили к какой-то разрушенной ферме, Эрик вдруг развернул башню и всадил снаряд прямо в руины. Ахнул разрыв. В воздух полетели какие-то ошмётки, камни, бревна и тот час из глубины руин на встречу колонне ударили пулемёты, забегали «чечи». Но расстояние было слишком большим для засады и мы просто «вынесли» боевиков.
Потом, бродя среди руин, собирая оружие и документы убитых «чечей», мы вышли к воронке от эриковского снаряда. На её краю в крови валялись изуродованные трупы боевиков, и здесь же стояла почти неповреждённая установка ПТУРа, и на старом одеяле — три ракеты к нему. Пройди мы вперед ещё пятьсот метров, и сколько бы из нас уехали домой в «цинках» можно только гадать.
…Ведено по — чеченски — «плоское место». Плоскогорье. Когда-то здесь был последний оплот Шамиля. После взятия русскими аула Ведено, Шамиль отошел в горы, где в кишлаке Гуниб и был пленен. Сегодня все повторяется с точностью до наоборот. Сначала мы взяли Гуниб — теперь вот Ведено…
Но здесь, в предгорьях Ведено, война замерла.
В Ведено, воевать нам не дают. Как только армия дошла до этих мест, так с гор сразу потянулись парламентёры.
Ходоки— посланцы с окрестных аулов, лукаво клянутся в миролюбии и верности. Лезут обниматься, прижимаясь по традиции небритыми скулами к нашим скулам. Ценят «Чечи» эту «древнюю Ичкерию».
— О чём разговор, камандыр? Ми всэ совэтскые луди. Мирныэ крэстянэ. Здэс нэт боэвыков. Хлэбом клянус! Прыходыли чужиэ, но мы их выгналы. Рабов? Нэт ни какых рабов. Грэх это, аллах запрэщает… Прыходытэ, всё проверятэ, ми открыты. Только нэ бэзобразнычайтэ. Грэх бэдных обижат. Ми самы всэ дадым, что попроситэ…
…Они готовые подписать что угодно, хоть договор с Иблисом — мусульманским дьяволом, лишь бы выжать, выдавить отсюда армию. Не дать ей сделать здесь ни одного выстрела.
Это там, в долине, в чужих кишлаках они легко и безжалостно подставляли чужие дома под русские снаряды и бомбы. Это долинным чеченцам пришлось познать на себе весь ужас этой войны: руины разрушенных кишлаков, пепелища родных домов, смерть и страх. Здесь же «горные» «Чечи» поджали когти перед русской военной мощью, замерли. Это их гнездо, это их вотчина. Её они хотят сохранить любой ценой.
И группировка поневоле втягивается в эту игру. Привыкшая воевать, стирать с лица земли опорные пункты врага, ломать огнем и железом сопротивление, она сейчас неуклюже и недовольно занимается «миротворчеством» — переговорами с «бородачами», с какими-то юркими «администраторами», «делегатами», «послами», у которых как на подбор «пришита» к губам улыбка, а глаза блудливо шарят по округе, не то подсчитывая технику, не то просто прячась от наших глаз.
И командующий, и «послы» отлично понимают всю лживость и неискренность подписанных бумажек и данных обещаний, потому переговоры идут ни шатко, ни валко. Как-то по инерции, лениво и безразлично.
Армейский же «народ» — солдаты, взводные, ротные — мрачно матерятся в адрес «переговорщиков».
— Смести тут все к ебеной матери! Выжечь это змеиное гнездо и забросать минами, чтобы еще лет пять они боялись сюда вернуться. Вот дедушка Сталин мудрый был. Знал, как с ними обращаться. Без бомбежек и жертв. Гуманист! Не то что Ельцин.
— …Хрена ли дадут переговоры! У них здесь логово. Мы уйдем — они опять сюда все стащат. И оружие, и технику. Базы развернут. Рабов нахватают по России. Сжечь бы здесь все дотла!
Зачистки проходят муторно и бессмысленно. За пару дней до «зачистки» приходят послы. С ними долго договариваются о времени и порядке проверки. Потом, наконец, настает наш черед.
В селах нас нахально встречают бритые наголо бородачи, в глазах, у которых застыла волчья тоска по чужой крови. Они не таясь ходят, поплевывая сквозь зубы вслед бэтээрам. У всех новенькие российские паспорта, справки беженцев. Придраться не к чему. Они нынче «мирные», с ними подписан «договор». Но уйдет группировка, и вслед за ней уйдут в долину эти. Уйдут убивать, грабить, мстить. Но сейчас тронуть их «не моги» — миротворчество. Ельцин не велит. Его бы самого сюда — под пули!
Понятно, что при таких досмотрах мы ничего не находим. Ни оружия, ни боеприпасов, ни сладов, ни рабов. Всё вывезено в горы, всё спрятано, всё угнано и ждёт нашего ухода.
Собственное бессилие угнетает…
…Очередная «зачистка» закончена. В благодарность за «гуманизм» местный старейшина — крепкий бородач лет сорока, в мятом двубортном костюме, дорогой кожаной куртке и неизменной бараньей шапке приказывает принести «бакшиш» — подарок. Через пару минут нам приволакивают двух баранов.
— Это наш подарок!
Видно, что животные старые и больные. Овца с мутными гноящимися глазами, болезненно раздутая, баран ей пол стать — весь в свалявшейся шерсти, какой-то зачуханый, вялый.
От этой неприкрытой наглости лицо командира просто каменеет.
— Спасибо, нам не надо!
Старейшина надувается как индюк.
— Нэ обижайтэ отказом бэдных горцев. В знак нашей дрюжбы. Нэ принят подарок нэльзя, это оскарблэние…
— А кто тебе сказал, что я хочу с тобой дружить? — не выдерживает Сергеич. — Да будь моя воля, я бы от твоего аула камня на камне не оставил. Ты думаешь, спрятал всё в горах, и мы поверили, что вы тут мирные? А не у тебя ли месяц назад Идрис свадьбу гулял? Он ведь четвертую жену из твоего аула взял. Его, небось, не такой дохлятиной угощал? — командир пинает, лежащего у ног барана и тот испуганно блеет.
Смуглое лицо чеченца сереет. Скулы сжимаются в камни, глаза наливаются черным огнём, но командир уже этого не видит. Отвернувшись, он командует:
— Всё! По коням! Домой! — и бойцы тотчас начинают рассаживаться по бэтээрам. Последним на броню залезает командир. Колонна трогается. На земле остаются лежать связанные бараны. Боковым зрением я замечаю, как старейшина тоже зло пинает овцу и та судорожно пытается встать на связанных ногах…
…Бэтээр на марше очень похож на средневековый пиратский челн. Горбатятся рыжие в засохшей корке грязи ящики с боеприпасами «принайтованные» к бортам и служащие дополнительной броней. За башней — сложный рельеф каких-то подушек, снятых автомобильных сидений, матрасов. Тут сидит десант. У каждого свое привычное место, своя излюбленная для многочасовой езды поза. Впереди, перед башней, места командиров. Первый класс. Под спиной — удобный наклон башни. Под задницей — старая подушка. Ноги в люке командира или на спинке кресла «механа».
Сходство с пиратским кораблем дополняют стремительные «корабельные» обводы бэтээра. Его острый, как нос корабля, лобовой лист брони. Торчащие в разные стороны стволы оружия десанта, антенны, ящики, брезент. И над всем этим в небе трепещет привязанный к кончику антенны алый флаг — снятый по случаю с пионерского горна, найденного в одном из разбитых домов на окраине Грозного.
До лагеря километров пять. Местность открытая. Вдоль дороги сплошняком «становища» «советов» — лагеря полков и бригад группировки. Так, что можно даже расслабиться и подремать, пока командиры не видят…
…Первым сообразил, что происходит Валерка Шандров, командир второй группы. Наш бэтээр шёл в колонне прямо за танком. И мне сначала показалось, что Эрик просто сильно «газанул» и густо «бзднул» в атмосферу черным соляровый выхлопом, но прошла секунда, вторая, а выхлоп всё не рассеивался. Наоборот, становился только гуще, наливался чернотой, жиром, копотью.
— Твою дивизию! Эльф горит! — крикнул Валерка. И кубарем скатился в люк бэтээра.
— «Эльф»! Ты горишь! «Эльф», отвечай, я «медведь»! Ты горишь! Движок горит! Как слышишь? «Эльф»! Ты горишь! — донеслось из люка.
— А ведь точно горит! — растерянно выдохнул кто-то из бойцов за спиной.
…Сквозь жирный чад я разглядел, как поднялась крышка командирского люка, оттуда как черт из табакерки по пояс высунулась знакомая фигурка Эрика. Он долю секунды смотрел на клубы дыма, после чего тут же вновь исчез в люке. Еще через пару мгновений «семьдесят двойка», резко клюнув стволом, остановилась. Из открытого люка вновь выскочил Эрик. На это раз в его руках был продолговатый баллон огнетушителя. Из другого люка с таким же баллоном выскочил его наводчик.
— Стой! — услышал я в наушниках команду Сергеича. — Командирам немедленно отправить по одному человеку с огнетушителями к танку! Бегом! Всем отвести технику и людей на сто метров от танка и прикрыться броней!
…Эрик, прыгая в клубах дыма, как петух по нашесту, что-то пытался нащупать в черноте у себя под ногами. Наконец, ему это удалось. Распахнулась крышка, и в небо тотчас плеснул здоровенный столб огня. Эрик отпрыгнул от него в сторону, и тут же опрокинул вниз раструбом огнетушитель, из которого в пламя ударила белесая пенная струя.
Я тоже рванул на бегу рычаг запуска огнетушителя, и подбежал к танку, когда прямо под ноги уже била струя пены. Прикрываясь от жара баллоном, я направил её прямо в пламя.
— Правее лей! Там топливопровод. Главное отрезать его от огня. — Крикнул мне сквозь дым Эрик.
…Со всех сторон к «семьдесят двойке» подбегали офицеры с баллонами. Черная копоть смешавшись с белыми струями огнетушителей, резко «поседела» и, наконец, понемногу начала опадать. Пламя утянулось куда-то в стальное чрево движка и лишь несколько шальных языков попытались было пару раз вырваться из него наружу, но были удушены пеной и угасли. Через минут десять всё было кончено. Черным сырым зёвом зиял распахнутый люк двигателя. Лениво курился белесый пар.
— Всё! Звиздец! Приехали… — на лице Эрика такая мука, словно он только что потерял любимое существо. — Топливный насос сгорел. Что же ты малышка, подвела? Ведь совсем чуть — чуть до дома недотянула. Еще пятьсот метров и дома! Что делать, мужики? — он растерянно смотрит на нас.
…Что мы можем сказать? Что вообще тут говорить? Все отлично знают, что будет дальше…
…Судьба поломанной техники здесь сурова. «Загнанных лошадей пристреливают!» — это правило коновалов на чеченской войне работает железно. Эвакуировать, вставшие намертво бэтэры, бээмпешки, танки нет никакой возможности. До ближайшей мастерской сотни километров дорог, каждая из которых может оказаться последней. Только за два месяца в засады попала три колонны. Поэтому волочь за три — девять земель бэтээр с заклиненным движком или подорвавшийся на мине танк никто не будет.
Таскать их за собой группировка тоже не может. Она и так как тришкин кафтан — здесь боевиков разгонит, за спиной они вновь власть берут. Так и носится по Чечне как пожарная команда…
Бросать их тоже нельзя. Это, считай, просто подарить боевикам. Уж те — наверняка смогут оживить любой движок, заменят любой механизм. У них и мастера найдутся и запчасти если надо прямо с завода привезут. Они деньги не считают…
Поэтому, если на месте танк, бэтээр или грузовик починить не возможно, то из них выдирается всё, что можно использовать как «запчасти», снимается оружие, разгружают боеприпасы и потом несчастную «конягу» передают «коновалам» — саперам. А дальше все просто — пару килограммов тола в основные узлы, замедлительный шнур, «чиркач» и через пару минут взрыв превращает вчерашнюю грозу боевиков в груду искорёженного металлолома…
Мы прячем глаза. Эрика жалко, но судьба его «семьдесят двойки» кажется решена. После пожара танк теперь просто груда железа. Починить его своими силами мы не можем. К тому же Эриков танк «нелегальный», нигде не числящийся. И до этого пожара запчасти к нему мы добывали с огромным трудом и исключительно «по бартеру». Ящик водки на топливный фильтр, или два камуфляжа за гидроусилитель. «Советы» сами без запчастей сидят, каждая гайка на счету. А тут целый пожар…
Подходит командир.
— Ну что тут, Эрик?
Эрик обречёно машет рукой:
— Топливный насос накрылся…
— Починить сможешь?
— Что чинить? Его ещё месяц назад надо было менять. После того как «граником» наебнули…
— А заменить?
— Да где же его здесь достанешь?..
Командир на несколько мгновений задумывается, потом, приняв решение поворачивается к нам:
— Так, Летунов, возьми «бэтр» и двигай к «советам». Найди у них в штабе полковника Егорова скажи, что от меня. Попроси тяжёлый тягач и с ним сюда. Затащите танк в лагерь! Подумаем, что можно сделать…
Вечером в командирской палатке состоялся военный совет.
…После нескольких часов радиопереговоров и посредничества вездесущего командира «советского» полка Егорова, где-то на Ханкале, в мастерских нашёлся неучтённый топливный насос. Нашли и его хозяина, который после продолжительного торга с нашим зампотехом, которому, как главному техническому спецу в нашем ханкалинском лагере, было поручено вести переговоры, согласился обменять насос на трофейное подарочное охотничье ружьё, которое наши взяли в одной из басаевских резиденций. На магическую фамилию «Басаев» тыловик клюнул и согласился меняться.
Был заказан на утро вертолёт. Теперь оставалось только сформировать команду, тех кому надо было смотаться на Ханкалу.
Понятное дело, что первый в этом списке был сам Эрик.
С ним решили отправить солдат, у которых закончился срок командировки, отрядили прапорщика за почтой и свежей прессой. Оставалась ещё одна проблема…
Пока Эрик возился со своим танком, командир собрал в палатке её обитателей.
— …Ладно, мужики, кто полетит с Эриком?
— Вообще-то это дело замполита… — кинул идею Аверин.
— Нет, я никак не могу! — тут же открестился Цыкин. — У меня здесь работы выше крыши. К тому же, я на Ханкале вообще никого не знаю. Я там был всего три дня. К кому я там полезу? Надо того, кто там дольше всего просидел.
При этих словах все посмотрели на меня.
Внутри всё похолодело, как перед экзаменом. Уж чего точно не ожидал, так это того, что речь, вдруг, зайдёт обо мне. Я ни с какого борта для «задачи» не подходил…
— А ведь действительно, Лёша, ты на Ханкале наверное дольше всех просидел…
«Дольше всех» — это месяц, когда я в прошлую свою командировку заболел бронхитом и три недели пролежал в ханкалинском госпитале, а потом ещё неделю ждал колонны в группировку.
— Товарищ командир, почему я? Я вообще не по этому делу. А на Ханкале вот уже третий месяц зампотех сидит. Он, наверное, там уже всех кур перещупал…
— Колесников будет вместе с «Эльфом» насосом заниматься, ему дел и без того хватит. — задумчиво протянул командир. — В общем так, Абрютин, ты у нас «пээнша». Вот и прояви штабную изобретательность…
Спорить с Сергеичем было бессмысленно. И потому я только развёл руками…
Вскоре в палатку вернулся Эрик. Он был лихорадочно оживлён и аж светился. Ещё бы! Его «ласточку» вернут к жизни…
— Олег Сергеевич, мне бы ещё и динамическую защиту достать?
— В смысле?
— Ну, нас же сюда пригнали без «пластида»…
В палатке повисла удивлённая тишина. Первым нашёлся командир:
— А что у тебя в коробках?
— Как что? Воздух.
— Как же так можно на войну собираться было, Эрик? — укоризненно сказал Аверин.
— А я что? Комбат нам дал команду защиту по полной устанавливать, но наш начальник бронетанковой службы округа приказал не ставить и отправить танки без динамической брони. Мол, что бы экипажи «пластид» не продали.
— Твою мать! — выругался Аверин. — Это так мы теперь к войне готовимся! Главное, что бы не украли, и не продали… Демократия в действии! Теперь понятно, почему танки как спички горят. Довоевались…
— Нет, Эрик. Пластид я тебе не найду. — развёл руками командир. — Извини! Но ещё одну проблему мы постараемся решить.
— Какую? — удивлённо посмотрел на Сергеича Эрик.
— Тебе Абрютин объяснит…
Надо ли говорить, что после моего объяснения Эрик просто воспарил. Ещё бы! Ведь на Ханкале я должен был организовать ему интимную встречу с одной из тамошних обитательниц. А для упрощения этого знакомства в моём кармане лежала сложенная пополам пачка рублёвок в эквиваленте двухсот долларов…
* * *
«…И где я ему здесь бабу найду?» — я тоскливо окинул неприветливый ханкалинский пейзаж. Серая пелена мелкого дождя, набухший водой чёрный липкий чернозём, обтрёпанные темные мокрые крыши полаток.
Нет, баб на Ханкале, конечно, хватает. Телефонистки, медички, поварихи, секретчицы. Но женщина на войне — товар особый. Из разряда «полный дефицит». На каждую бабу здесь приходится по роте, а то и батальону жаждущих ласки и любви мужиков. Так, что есть из кого выбирать.
Здесь без мужского внимания не останется ни одна. Будь она хоть Бабой Ягой, на пополам с Квазимодо, но, для изголодавшегося на многомесячном «безбабье», офицера, ничем не уступит Василисе Прекрасной. Понятное дело, что те, кто покрасивее, постервознее, легко находят себе покровителей с большими звездами на плечах и широкими «возможностями» на форменных штанах. И если обладательница заветной прелести ещё к тому же не дура, то очень может статься, что с войны она вернется не в свой Мухобойск официанткой в полковую столовку, а уедет за своим покровителем в крупный город. Получит непыльную штабную должность, погоны прапорщика, квартиру вне очереди и даже мужа из хитрожопых прапоров или туповатых лейтенантов, которого ей самолично подберёт покровитель, насытившись любовью или просто от греха подальше…
Так, что с бабами на войне всегда туго.
И где же я здесь Эрику бабу буду искать?
…Правда, одна наколка у меня всё же была. Я о ней еще в вертушке вспомнил. Маргарита! Маргарет…
Продавщица местного военторга, дама лет сорока, с перьями выбеленных перекисью волос, сухощавая и веснушчатая. Она явно не производила впечатление недотроги. Более того, пару раз довольно недвусмысленно предлагала мне заглянуть в конце рабочего дня, помочь ей разобрать новый товар, и вообще всячески меня выделяла из общепокупательского контингента. Я бы, может быть, даже и зашёл к ней «на огонёк», но сначала мне ещё вполне хватало послеотпускной «сытости» в этом вопросе, а потом, когда уже и Маргарет стала мне казаться фотомоделью — мы давно были в горах.
По большому счёту, я бы сейчас сам к ней с удовольствием слазил в подсобку, но чувство долга перед несчастным Эриком пересиливало похоть. Да и мужская практичность подсказывала мне, что если Маргарет согласиться обслужить Эрика, то «раскрутить» её ещё и на меня будет не очень сложно…
«Таблетка» тормознула у знакомого контейнера, над которым висела выгоревшая на солнце вывеска «Военторг». Поблагодарив доктора, согласившегося меня подбросить, я буквально по щиколотки провалился в густую майонезную грязь. Вся площадь перед контейнером представляла собой огромную квашню взбитого до состояния крема гусеницами и колёсами чернозёма. Сразу можно было понять, что «Военторг» место более чем «центровое».
Десять шагов до дверей представляли собой аттракцион эквилибризма. Ноги разъезжались. Скрытые под слоем грязи колеи, вдруг разверзались под «берцами» полуметровыми омутами. В общем, на крыльцо я забрался чмо — чмом!
«Интересно, а как она сама сквозь эту грязь пробирается?» — Ещё успел подумать я, распахивая знакомую дверь.
В нос тут же шибануло привычным военторговским «коктейлем» из корицы, копчёностей, дешёвого одеколона и табака…
— Ёлы палы! Какие люди! Маргарэт! Я пришёл к тебе с приветом!
Маргарет встретила меня приветливо, но без былого энтузиазма. Это мне не очень понравилось…
Вообще она как-то изменилась. Толи ещё сильнее похудела, толи белесых перьев в причёске поубавилось.
Минут десять мы болтали ни о чём. Вспоминали каких-то общих полузнакомцев.
— …Рому из реммастерских помнишь? Застрелился. Жена его бросила…
— Да что ты!?
— …А Люся с Виктором Ивановичем в Ростов улетела. Он её обещал там в КЭУ устроить.
— Молодец!
— …Говорят, командировочные с августа срежут в два раза.
— Я тоже об этом слышал. Этих бы «фиников» (финансистов) к нам сюда…
Наконец все новости были «перетёрты» и можно было начинать переходить к главному.
— Ты что-то купить хотел? — сама перешла к делу Маграрет.
— Нет. Я к тебе по личному вопросу. Понимаешь, помощь твоя нужна… — начал я издалека «гнать пургу».
— Что случилось? — заинтересованно «напряглась» Маргарет.
«Пора!» понял я.
— Понимаешь, мужик один пропадает…
…По мере изложения я видел, как медленно каменеет её лицо. Надо было остановиться, умолкнуть, но меня словно переклинило…
— …Парнишка просто прелесть. Да с ним любая за честь посчитает. Фигурка, лицо!..
Продавщица превратилась в статую, лицо её медленно покрывалось багровыми пятнами.
— …Мы скинулись… Двести баксов, но рублями. Это же месячная зарплата… Вот я и подумал, чем кому-то, лучше уж тебе. Дай, думаю, знакомому человеку помогу…
Тишина повисла, как снежная лавина над туристом. А потом грянул гром!
…Никогда не мог представить, что Женщина может так выражаться. Маргарет не орала, нет, она буквально клокотала и шипела как клубок разъяренных кобр.
— …Ах ты пидор!.. Я что, по-твоему, блядища подзаборная!? Да как ты смел!!? Хорёк обдристанный!..
Спиной я лихорадочно пытался нащупать дверь. Но она сама нащупала меня. Удар ручкой между лопаток на миг сбил дыхание. Я отскочил в сторону. На пороге вырисовался покупатель. И какой! Комендант Ханкалы, пожилой маслатый подполковник, которого за глаза вся Ханкала называла «Геббельсом» из— за непропорционально большой головы на худеньком теле и привычки читать нудные проповеди по любому поводу.
Увидев коменданта, Маргарет неожиданно осеклась. Самое время умотать подобру — поздорову! Но комендант перекрывал прямой путь к двери! Я бочком попытался протиснуться за ним.
— Извините, товарищ подполковник…
Геббельс даже не удостоил меня ответом. Он лишь чуть подался вперед, пропуская меня к заветному проёму.
— Солнышко! Я заеду за тобой в пять. — уже за спиной услышал я его неожиданно воркующий голос. — Закройся чуть раньше. Там Апина прилетела с «Любэ». Я приказал занять нам лучшие места….
И в миг всё стало на свои места!
На улице у дверей стоял комендантский УАЗик.
«Теперь ясно, как она сквозь эту грязь пробирается!» — мелькнуло запоздалое прозренье и, не дожидаясь пока комендант узнает о моём более чем нескромном предложении его «солнышку», я опрометью юркнул за «Военторг» и ломанулся по полю к стоявшим недалеко палаткам какой-то части…
…Часа полтора я отсиживался у знакомых «ураганщиков», пережидая все последствия посягательства на подругу коменданта. Потом на попутном «Урале» добрался до своих. В лагере меня встретил дежурный по отряду прапорщик Гуськов. С заговорщицким видом от отвёл меня за штабную палатку:
— Слушай, тут «Геббельс» по твою душу приезжал. Я его таким злым никогда не видел. Думал, взорвётся от злости. Что ты там натворил?
Я лишь безнадёжно махнул рукой.
…В конце концов через пару часов я уже буду лететь в «вертушке» в родной отряд. А там, глядишь всё и поутихнет. И вообще, на Ханкале я могу не появляться аж до замены…
Но вылететь не выполнив приказ я не мог.
— Где Эрик?
— Они с зампотехом поехали к «советам» за движком. Оттуда сразу к вертолету. Тебя, кстати, ещё и замполит вспоминал. Запрашивал по связи как у тебя дела с тренажёром? Я, правда, не понял с каким.
«Вот гад! Между прочим, это его работа, досуг личного состава обеспечивать…»
* * *
…Оставалась последняя надежда. Толя Лазаренко начальник местного клуба. С ним мы познакомились год назад в самолете. Вместе летели из Чкаловского. Толя своего рода уникум. Проныра и выжига, каких свет не видывал. Он может подкатить к кому угодно, и уже через пять минут будет считаться своим в доску. Достанет французский коньяк на Ханкале и ящик «минералки» в любой пустыне. Но человек он беззлобный, и нежадный. Когда отряд возвращался на Ханкалу, мы часто с ним проводили вечера. И, насколько я смог понять из его рассказов, всех окрестных красоток он знал не только по именам, но и на ощупь…
Начальник клуба был по обыкновению хорошо «под шафе».
— …Лёлек, (так он меня называет за лёгкое сходство с молодым Мироновым из «Бриллиантовой руки») так тебе бабу нужно? Так бы сразу и сказал. Да я для родного спецназа хоть Лолобриджиду с Луны привезу. Нет проблем! Щаз найдём тебе бабу. — пошатываясь он подошёл к телефонному аппарату на столе. Крутнул ручку вызова.
— Аллё! Девушка, мне столовую военторга!
…Слово «Военторг» болезненно резануло слух…
— Столовая? А кто сегодня у вас на кухне? Да… Из поваров… Света? Отлично. Нет не надо я сам заеду…
Он кинул трубку на аппарат.
— Ну всё старик! Дело в шляпе! Едем! Она конечно, не фотомодель, но даёт по первому требованию партии.
— Только договариваться ты сам будешь. — вспомнив Маргариту, поставил я условие. — Хорошо?
— Хорошо! Только с тебя бакшишь!
— Толя, какие разговоры? Всё, что скажешь!
— Точно?
— Слово!
Тогда, слушай, там, я знаю, ваши бойцы уши мёртвым «чичам» режут. Достанешь мне одно такое ухо? Хочу жене привезти, а то стерва совсем запилила, мол, дармоед и тунеядец. Это я-то?! Сама два года без работы сидела на моём горбу. Я же её и устроил к однокурснику в «эспэ» голландское. Теперь поучает больше чем министр обороны, а нам уже полгода зарплату не давали. Привезу ей ухо — пусть посмотрит, кто действительно делом занимается…
Я чуть не поперхнулся. Про уши я, конечно, знал. Правда, у нас в отряде командир эту «практику» пресёк жестко и навсегда. Но отступать было нельзя, и я слукавил.
— Как только отрежут — первое тебе!
…Клубный «батон» долго не хотел заводиться. Он чихал, сопел и кашлял, наконец мотор заработал, и мы двинулись в путь по «Миссисипи», так в группировке прозвали грязевую реку, являвшуюся основной дорогой огромного ханкалинского лагеря…
…Сказать, что Света была не очень красивой — ничего не сказать! Из двери на меня вышла прямо— таки монументальная женщина под метр девяносто с объемом талии векового дуба. Над её лицом природа тоже не слишком долго мучалась. Рубленное, грубое оно больше подошло бы снеговику, чем женщине. И только огненно рыжие волосы уложенные корзинкой на голове, напоминали о том, что передо мной стоит существо другого пола.
— Это ты, что ли озабоченный?
Голос у Светы был необычно выразительным. Этакое сочное сопрано.
…Да, это была явно не Мишель Пфайфер, но и выбирать времени уже не было…
— Тут, Свет, такое дело…
Понимая, что вешать лапшу этой женщине бесполезно, я сухо по военному объяснил расклад.
— …семь месяцев без женщины. Двести баксов за один раз.
Она думала не долго.
— Ладно! Вези своего дружка…
На улицу я вылетел как на крыльях. Есть!
Постеснявшись прямо при Свете связываться со своими и объяснять при ней весь расклад, я только на крыльце столовки достал из кармана «разгрузки» рацию.
— Третий, ответь девятому! Третий, ответь девятому!
Рация хлюпнула, забулькала и через мгновение я услышал измененный почти до неузнаваемости голос Гуськова:
— Девятый, слышу тебя!
— Третий, передай шестому (позывной зампотеха, выделенного в помощь Эрику) что вопрос с тренажёром решен. Пусть срочно отправляет семьдесят второго (Эрика) к столовой военторга. Я его здесь жду. Как понял?
— Понял тебя, девятый. Отправить семьдесят второго к столовой военторга…
— Точно! Конец связи.
Оставалось только дождаться Эрика, и дело сделано. Я уже развернулся в сторону дверей столовки, что бы в тепле провести время до приезда Хабибулина, как вдруг в кармане запищал сигнал вызова рации. Я нажал на тангенту ответа.
— Девятый, ответь третьему! — услышал я голос Гуськова.
— На связи девятый! — ответил я.
— Девятый, шестой приказал тебе передать, что у них задержка. И потому он просит тебя забрать тренажёр и с ним прибыть прямо к борту. Как понял меня?
«Они что охренели там что ли?» — растерянно подумал я — «Как я её туда повезу?»
— Третий, передай девятому, тренажёр может не захотеть.
— Не понял, тебя, девятый. Что значит, тренажёр не захочет?
«Блин! Совсем забыл, что во всю эту операцию посвящены только мы трое. Я, Эрик и зампотех…»
— Извини. Ошибся. Тренажёр может не влезть в машину.
— Может дежурный «Урал» прислать? — заботливо предложил дежурный.
Ох, мне сейчас эта его забота…
— Третий, не надо «Урал». Сам справлюсь. Всё! Конец связи…
В столовку я зашел на ватных ногах. «Пошлёт она меня сейчас. Точно пошлёт! Да ну и хрен с ним! Сами виноваты. Здесь не Сочи! Кофе в постель не подают! И баб по вызову не держат…» — мысленно готовился я к предстоящему на аэродроме разговору.
Но Света неожиданно упрямиться не стала. Может быть, подействовал мой удрученный вид, а может быть, так были нужны деньги…
— Ну, вези. Только мне через полтора часа надо обязательно быть здесь. У меня ещё ужин для комиссии из Москвы.
Толя уже во всю храпел за обеденным столом в зале. Растолкав его, я вкратце разъяснил диспозицию. Он озадаченно почесал загривок.
— А где же она ему там даст? — деловито спросил он, ничуть не стесняясь Светланы — Там же голое поле и народ кругом как тараканы шастает.
— Если сказали везти, значит знают где. — прикинулся суровостью я. Мне только ещё не хватало, что бы она над этим задумалась. Достаточно того, что уже я над этим голову ломаю, а тут ещё и Толик озадачился…
— Ну, тогда поехали! — сказал, поднимаясь Лазаренко— Чего зря время терять. У меня тоже ещё планы на вечер.
…Когда мы подплыли по «Миссисипи» к аэродрому и выбрались на заляпанную грязью бетонку взлётной полосы, мои сомнения только окрепли. Людей на взлётке было более чем достаточно. Правда, в основном народ топтался у диспечерской палатки, в ожидании объявления попутного борта, но и на самой полосе у «вертушек» людей хватало. Сновали машины обслуживания. Техники, и механики готовили вертолёты к вылетам. То к одному, то к другому борту подходили разномастные группы пассажиров, загружались улетали, или наоборот, выбирались из приземлившихся вертушек на бетонку, тянулись к аэродромному КПП.
«Действительно, и где здесь она ему давать будет?» — с тоской подумал я. «А впрочем, мне-то что? Я своё дело сделал. Бабу достал…» Я покосился на Свету. Та с интересом и даже какой-то жадностью рассматривала аэродромную суету.
— Что, Светик, домой потянуло? — спросил я, стараясь выглядеть лихим и галантным галантным кавалером. — Небось, дома ждут. Дети то есть?
— Есть. Двое. — коротко ответила она.
— И с кем остались? — пряча своё любопытство на тему семейного её положения, спросил я. «Вот будет класс, если она ещё и замужем окажется…»
— А ни с кем. — почти безразлично ответила она. — Сами с собой.
— В каком смысле?
— В таком. Дочка старшая. Вот она за младшим и смотрит.
— И сколько же ей лет, такой самостоятельной?
— Четырнадцать…
Неожиданно мне стало стыдно за свой пошловатый цинизм. Уши предательски вспыхнули. «Как же жизнь-то тебя скрутила, если бросила их одних, сюда подалась…»
— Геройская у тебя девчонка! — постарался хоть как-то польстить ей я. — Такая в жизни не пропадёт.
— Не пропадёт… — Эхом откликнулась она, и мне на миг показалось, что лицо её потеплело.
У знакомой вертушки уже нервно топтался экипаж.
— Ну, и где ваши? — накинулся на меня командир — Взлетать давно пора. Через два часа уже темно будет. Как нам возвращаться, ползком что ли? Это же не танк, это вертолёт…
— Сейчас подъедут — сходу бодро соврал я, по опыту зная как опасно говорить ожидающим вертолётчикам правду об опозданиях. — За нами должны были выехать…
— Ну, смотрите! Через полчаса не взлетим, я машину закрываю и на ночёвку. — сердито рубанул командир и, круто развернувшись, забрался в кабину. Уже из кабины, словно вспомнив о чём-то, повернулся ко мне и кивнул в сторону, стоявшей у клубного «батона» поварихи:
— А эта баба что, тоже с вами летит что ли?
— Нет. Она это… ну, в общем, провожает одного парня…
— Ясно! — хмыкнул командир. — Тогда видно ему глаза выбило, или он с рождения слепой! — и скрылся в кабине, а я побрёл к своим.
— Лёлёк, ну где там твой дружан? — нетерпеливо спросил Толя, поглядев на часы. — Ты же сказал он уже ждёт.
Я только развёл руками. Обманывать Толика не было никакого смысла.
— Толян, потерпи дорогой. Сейчас подъедут. С меня самое большое ухо из всех который отрежем.
Услышав про ухо, Толя подобрел.
— Ладно. О чём вопрос? Но твой корешь мне теперь точно ухо должен. Так ему потом и передай! Только пошли в «батон», а то зябко здесь на ветру…
В машине было тепло и, только сейчас я заметил, что почему-то пахло копчёным салом.
Отгадка пришла через минуту. Открыв «бардачок» Толя извлёк на свет божий промасляный свёрток и солдатскую флягу.
— Жена прислала посылку с оказией. Тёща коптила. Чего нам зря время терять? По— маленькой? Свет, ты как?
— А почему нет?
— Во-во! Тебе перед работой сам бог велел! — хохотнул начклуб. Но повариха и ухом не повела.
Мы выпили из найденных всё в том же «бардачке» бледно-зелёных металлических «стаканов» — предохранительных колпаков на взрыватели миномётных мин. Закусили ароматным, подтаявшим до прозрачности от близкого жара двигателя салом.
— Голос у тебя, Света просто обалденный. Тебе с ним в опере надо выступать. — не выдержал я.
— Это всё в прошлом. — неопределённо пожала плечами повариха.
— В смысле, в прошлом?
— Я в хоре семь лет пела. Пела, пела и отпелась, а теперь вот пляшу. — уже почти зло обрубила Света.
— Ух ты! Я и не знал. — словно бы и не замечая её раздражения, изумился Лазаренко. — Так мы с тобой значит почти что коллеги. Это надо обмыть!
Вновь забулькала фляга…
— Так ты в каком хоре пела? — вернулся к теме Толян.
— Сначала в районном, потом в областном.
— А чего бросила? Голос то у тебя о-го-го!
Я думал повариха замнёт болезненную для себя тему, но она неожиданно разговорилась:
— Четыре года назад мужа машина сбила. Год пластом пролежал парализованный, только глазами и моргал. Потом преставился. И куда мне было в хоре на шестьсот рублей его и двух детей тащить? Вот и пошла в столовую при военторге. Там хоть зарплата и не большая, но продукты есть. А что мне ещё-то надо? Только детей накормить, да из одёжки им чего прикупить…
В кабине повисло томительное молчание.
Но Лазаренко не зря был начальником клуба. Смутить его было просто невозможно.
— Ну, тогда давай помянем твоего мужика и всех наших ребят погибших здесь. Как раз третий тост…
Когда мы закусывали к борту, наконец, подкатил знакомый КамАЗ.
— Приехали! — радостно бросил я и выскочил из кабины.
Вместе с Эриком, «зампотехом» и бойцами, выделенными на разгрузку, из кузова КамАЗа на бетонку спрыгнули два майора в свежих чистеньких «полевухах». Явно контрастируя с военным пейзажем, в руках майоров болтались «дипломаты».
— Обана! А куда это наши «финики» намылились? — удивился начклуба. «Финики» — финансисты на военном жаргоне…
— У них сейчас проверка из Москвы идёт. — Ответила Света — Мы её третий день поим. А наши в это время мечутся по группировке, хвосты подчищают…
Пока бойцы под командованием Эрика и командира экипажа осторожно выгружали ящики с запчастями и заносили в вертолёт, я вкратце доложил зампотеху «расклад».
— …Она, конечно, не Мишель Пфайфер, но баба душевная. А красавицы, сами знаете, здесь бесхозными и дня не бывают…
— Ладно, пошли взглянем на твою «душевную»…
Перед «батоном» он остановился как вкопанный.
— Это ты называешь «душевная»?
— Я же сказал — какая была! — хмуро ответил я. — И вообще, сутенёр не моя профессия. Надо было замполита вызывать. Вот пусть он досугом и занимается….
— Да, Абрютин, не ожидал я от тебя. — протянул зампотех, словно бы и не слыша моих объяснений. — Притащить другу такого крокодила — это ж как надо его не любить? А ведь он так тебе верил. Весь день как на иголках, аж подпрыгивал, вот, мол, Лёха для меня расстарается. Даже и не знаю, что с ним будет, когда он её увидит…
Последние его слова утонули в свисте запускаемого вертолётного двигателя и в это же мгновение из-за кузова «КамАЗа» появился Эрик. В кабине «батона» он увидел повариху, и сразу всё понял. На его лице появилось мучительно— задумчивое выражение, какое бывает у человека, которому на голову упало куриное яйцо…
Наконец он справился с собой. И, засунув руки в карманы, куртки подошёл к нам.
— Извини, Эльф, всё что было!
Он посмотрел на меня, как на человека только что разбившего любимую пивную кружку.
— Ладно, Эрик, я всё понял. Глупо всё получилось. Но у меня, действительно, здесь ни одной знакомой бабы нет. Сейчас я её отправлю. Еще раз извини…
Я уже, было, повернулся к «батону», когда меня остановил Эрик.
— Стой! Погоди отправлять… — он ещё раз оценивающе посмотрел на повариху, словно решая что-то про себя, наконец, видимо решившись окончательно, глубоко вздохнул.
— А-а! Давай! Пойдёт. В конце-концов, дырки поперёк ни у кого нет. Только куда мне с ней идти? Не здесь же?
— Может быть в «вертушке». Там вроде в салоне брезент лежал в корме. — предложил «зампотех».
— А летуны разрешат?
— Ну, если договоримся… — протянул «зампотех» задумчиво. — Они, чай, тоже мужики. Поймут. Кто будет с командиром договариваться?
— Я точно пас! Кто я для него? Вы хоть по званию равны. Вам и договариваться. — сразу открестился от этой авантюры я.
— Ладно. Чего зря время терять. — решился «зампотех» и направился к вертолёту. Минуты две он, оживленно жестикулируя, разговаривал с командиром. Видно было, что тот только отрицательно машет головой и трясёт у «зампотеха» перед лицом рукой с часами. Но и «зампотех» что-то не мене энергичное втолковывал ему. Наконец, видимо тот сдался и махнул рукой и тот час Антоныч махнул мне — Выводи!
Из кабины на бетонку выпрыгнул растерянный брот— техник и сердито одернув куртку ушёл куда-то за корму.
— Пошли, Света! — сказал я, пряча глаза поварихе.
— Куда? — не поняла она.
— В вертушку. Не здесь же у всех на виду этим заниматься?
— А там что, не на виду? — зло бросила она.
— Ну, там кабина всё— таки, закрыто всё…
Она посмотрела на меня, с такой брезгливой ненавистью, что мне захотелось прямо здесь провалиться под землю. Но из кабины всё же вылезла и зло хлопнув дверью пошла к «вертушке» мимо ничего не понимающей публики. Ей во след почти бегом направился Эрик. Догнал её у кабины и попытался поддержать под локоть, но повариха словно бы и не замечая его торопливо поднялась по лесенке и скрылась в кабине, за ней юркнул Эрик…
«Финики» тоже, было, похватали с бетонки свои «дипломаты» и направились к вертушке, но на полпути были остановлены борттехником, который что-то им эмоционально объяснил, после чего «финики» ошарашено повернулись в нашу сторону, разглядывая нас так, словно узнали в нас родню Басаева…
…Свистел двигатель. Ветертрепал нашу форму. Топтались на бетонке в унылом ожидании «финики». Борттехник нервно курил у края бетонки. Время тянулось как резиновое.
— Да, такого я ещё в своей жизни не видел. — Услышал я Лазаренко. — Теперь вся Ханкала ещё месяц только об этом и будет говорить. «Финики» всем растрезвонят…
Минута проходила за минутой, но никто из кабины не показывался.
— Что они там, склещись что ли? — уже не скрывал своей злости начклуб. — Блин, вот же нашёл я себе приключение…
И здесь, наконец, в проёме двери показалась Света. Запахнув полы куртки, она торопливо спустилась на бетонку, и как-то враз поникнув, опустив голову, почти бегом припустила к нам. Все как по команде повернулись в нашу сторону. Я почувствовал, как жар заливает моё лицо.
«Твою дивизию! Вся эта шушера теперь точно решит, что какой— нибудь местный сутенер. А мне же ей ещё деньги надо отдать…»
И здесь из кабины появился Эрик.
Застёгивая офицерский ремень на ватнике, он неторопливо и торжествующе обвёл взглядом стоянку. На его лице блуждала удовлетворенно— отсутствующая улыбка. Эрик просто купался в нирване. Сейчас он больше всего походил на счастливого щенка — подростка, дорвавшегося первый раз до суки. Лихо сбежав на бетон, он вскинул руку, и, словно поймав над головой какою-то ручку, дёрнул её вниз.
— Готов… — уже без неприязни — есть всё же мужская солидарность! — протянул Лазаренко. — Ну, всё, Еремеев, теперь твой дружок у меня по гроб жизни в должниках ходить будет. Без уха на Ханкале пусть не появляется…
— Поехали отсюда! — подойдя к нам, коротко бросила начклубу Света, открывая дверь в «батон». — Я тебя очень прошу, поехали быстрее!
— Хорошо, Светик, уже едем. — осклабился Толик. — Один момент… Ладно, Лёлёк, бывай! До встречи!
— Подожди! — вдруг вспомнил я о главном. — Сунув руку в карман, я нащупал перехваченную резинкой пачку денег. Вытянул их и, распахнув дверь кабины, воровато прикрываясь от зрителей за спиной, протянул поварихе.
— Держи, Света. Извини за всё. Так уж вышло… Сам не думал, что так получится. Спасибо тебе. Возьми деньги…
Но она зло отбросила мою руку и отвернулась в сторону.
— Да пошли вы все! Сволочи…
И вновь горячий стыд опалил мне щеки.
— …Дверь закрой! — она почти оттолкнула меня, и хлопнула дверью перед моим носом.
Я повернулся к Лазаренко. В его глазах промелькнула растерянность.
— Слушай, отдай ей потом. — Я протянул ему деньги. — Хорошо? Не забудешь?
— Может мне ещё к ней кассиром устроиться? — взвился начклуб.
— Ладно тебе, Толя. Видишь же, что она обиделась. А так, как-то не честно. Мы же договаривались. Отдай потом…
Вместо ответа он молча сунул деньги в карман, и, распахнув дверцу, запрыгнул на сиденье рядом с водителем.
— Всё! Бывай! — Бросил он уже из кабины. И тут же скомандовал: — Поехали!
— Не забудешь, Толян?
Но Лазаренко уже не слышал меня.
Взревел мотор и «батон» сорвался с места.
— …Абрютин! — услышал я сквозь шум винтов крик зампотеха. — Давай быстрее!
И, круто развернувшись на каблуках, я рванул к «вертушке», где борт— техник уже нагнулся за лесенкой…
Весь путь в отряд мы молчали. Говорить было не о чем. Эрик блаженно дрых, натянув на глаза шапку. «Финики» весь полёт с плохо скрываемым презрением поглядывали в мою сторону. Мне, честно говоря, было всё похрену. Устал я за этот день. Дико устал…
…А ещё через месяц наш отряд срочно выдернули с гор и бросили в Грозный, который уже третьи сутки был захвачен боевиками.
К Грозному мы вышли только под вечер, сбив по дороге две чеченских засады, которые просто не ожидали появления такой силы и явно готовились лишь к перехвату слабо вооружённых «транспортников».
У залепленной грязью палатки — временного штаба «вэвэ» — внутренних войск колонна остановилась. Командир с начальником штаба спрыгнули с брони и, пройдя мимо вытянувшегося часового, скрылись внутри палатки. Их не было минут десять.
Со стороны города часто ухали взрывы, дробно молотили «крупняки», частили, скрещивались, слоились друг на друга пулемётно— автоманые очереди.
— Да… — Протянул за спиной кто-то из моих бойцов. — А мочилово-то там идёт по-взрослому. Чую огребём мы там не по-детски.
— Заткнись, да! — оборвал его замкормгруппы Цамаев, сержант-осетин, оставшийся весной после «срочки» по контракту. — Ныть мамэ в сиськи будэшь… — с небольшим акцентом бросил он.
— Я не ною. — узнал я голос Плещеева, снайпера, только-только разменявшего второй год службы. — Я лишь констатирую…
Плещеев призвался из Питера после второго курса института и любил козырнуть научными словечками.
— …Мало нам там не покажется. Какие же уроды «чечей» в Грозный пропустили? Сколько же за это денег хапнули?
— У тебя будэт возможность — отозвался Цамаев — у Басаэва спросить, сколько он заплатыл за этот штурм. Если он, конэчно, тэбе раньше яйца нэ отрэжет…
В это время из палатки на улицу вышла целая группа военных, среди которых был и наш командир. Все направились к нам. Впереди шагал худой высокий генерал в редком для этой войны галифе с лампасами. Видно только-только из Москвы.
Генерал был явно не в духе. Он что-то жёстко говорил, семенившему за ним полковнику, рубя ладонью воздух.
Наконец вся свита подошла к нам.
Генерал обвел глазами, сидящих перед ним на броне спецназовцев.
— Ну что, бойцы, как настроение? — неожиданно зычно гаркнул он.
Мы растерянно замерли. Уставного ответа на такой вопрос не было, а панибратствовать с генералом ни у кого желания не возникло. Наконец кто-то из ещё не «обмявшихся» первогодков пискнул:
— Нормальное!..
Генерал ещё сильнее посуровел.
— Как, бойцы, сможем боевикам задницу надрать? Они, мерзавцы, в нарушение всех договоров ворвались в город. Насильничают, убивают. Наши товарищи там, в окружении дерутся. Наш президент приказал уничтожить мерзавцев! Не подведем, братцы?
— А кто же их в город-то запустил? — вдруг хмуро спросил генерала с соседнего «бэтра» комгруппы Антонов. За спиной генерала Сергеич недвусмысленно показал Антонову кулак.
Но генерал словно бы и не услышал вопроса. Он повернулся к командиру.
— Так, сейчас кормите людей, потом готовьте технику и оружие. К шести утра отряд должен быть готов к выдвижению.
— Всё понял, товарищ генерал! К шести утра отряд будет готов. — со сдержанным «спецназовским» достоинством откликнулся Сергеич.
— Хорошо! — явно помягчал генерал. — Я знаю, что на вас можно положиться.
Он уже развернулся, что бы идти к палатке, как вдруг его взгляд упал на «семьдесят двойку» Эрика, стоявшую в колонне. В глазах генерала мелькнуло удивление.
— А это ещё что это за танк? Откуда он?
— Это наша машина, товарищ командующий… — ответил Сергеич.
…Пока командир объяснял, откуда к нам попала «семьдесят двойка» генерал нетерпеливо постукивал себя шомполом по жарко начищенному сапогу. Не дослушав объяснения до конца, он перебил Сергеича.
— Так, я всё понял. Никаких диких танков мне здесь не надо. Паршутин, сколько вы получили от армейцев машин? — повернулся он к сопровождавшему его полковнику.
— Роту, товарищ генерал. Но в ней только семь танков.
— Забирайте туда и этот. Будет восемь. Рота наша главная ударная сила!
— Есть!
— Товарищ подполковник, вам приказ понятен? — генерал упёрся хмурым взглядом в Сергеича.
— Так точно, товарищ генерал! Но танк этот с нами уже семь месяцев. — Сергеич словно бы и не заметил генеральской раздражённости, и продолжал гнуть своё — У нас отличное взаимодействие, слаженность. Разрешите его оставить с отрядом?
— Отставить! — в голосе генерала зазвенела «предгрозовая» истеричность. — Решение принято! Нечего силы распылять! Сейчас не та обстановка! «Духи» дожимают нашу окружённую группировку. Сейчас всё надо бросит на деблокаду наших. И вашим «спецам» тоже в стороне отсидеться не придётся. Выполняйте приказ!
…Утром мы вошли в западный пригород Грозного, а вечером, после очередного разгрома из Москвы, танковую роту кинули на прорыв чеченской обороны в районе горбольницы.
Как уже потом мы узнали, роту отправили в бой под прикрытием какого-то ОМОНа, который при первом же обстреле залёг и дальше не пошёл. Но танкисты, вырвавшиеся вперёд, этого не знали, и, продолжали выполнять приказ, продвигаясь к центру города, где дрались в окружении наши части. На подходе к стадиону, всего в километре от комплекса зданий, где оборонялись наши, рота попала в засаду.
К комендатуре, где находилась администрация города и рота охраны штаба, прорвался только один танк.
Конечно, мы верили, что это был Эрик. Ведь везения и чутья у него было на троих.
…А ещё через сутки, когда Грозный уже был окружён плотным кольцом войск, и, отозванный срочно из отпуска армейский командующий предъявил боевикам ультиматум, вдруг, пришёл приказ из Москвы немедленно прекратить все боевые действия. В эту же ночь из Москвы прилетел отставной десантный генерал Воронов, пробившийся не задолго до этого в очередные фавориты Кремля, и, отстранив всё командование, уселся за стол переговоров с лидером боевиков Масхадовым. На следующее утро мы узнали, что Воронов принял все условия, выдвинутые Масхадовым, и русские начинают немедленный вывод своих войск из Чечни. Война закончилась…
Боевики смеялись нам в лицо:
— Ми купылы ваш Крэмл! Собралы чемадан зэлэнью. И отвэзлы прямо в Крэмл. А то нам совсэм вай— вай прыходыл. Гранат заканчывлся, патрон заканчывался, мын заканчивался. Спасыбо Москве, спаслы нас!
* * *
…На Ханкале я вновь увиделся с Лазаренко.
Начклуба лежал в госпитале. Шальная пуля оторвала ему палец на правой руке, и теперь он хандрил на больничной койке.
— Вот козлы! Всё продали! Всех сдали! Лёлёк, разве это правительство? Разве это президент? Гондоны они штопанные, а не правители!..
Меланхолия Лазаренко усугублялась тем, что его клуб, который он с любовью и усердием собирал целый год, по договору передавался со всем имуществом чеченам. И его любимый бильярд, и вся аппаратура для ансамбля, и киноустановка с новейшим звуком, и даже «внештатная» баня — всё это теперь становилось добычей боевиков.
— Сожгу всё к едреней матери! Хрен что они у меня получат!
Я дипломатично помалкивал о том, что в клубе уже давно сидели «наблюдатели» со стороны боевиков, которые должны были наблюдать за выводом войск и передачей оставляемого по «мирному договору» имущества «свободной Ичкерии».
Думаю, что Лазаренко и сам это знал, но самолюбие не давало смириться с неизбежным.
— Кстати, Абрютин, а где обещанное ухо? — кривясь от боли, после очередной перевязки, вдруг вспомнил начклуб. — Между прочим, было обещано. А твой дружок вообще чмо болотное! Не по-мужски это. Я ему, можно сказать, первую помощь оказал, а он…
Так спецназовцы не поступают. Ты это передай ему!
— Ладно, не кипятись. — Попытался сгладить углы я — Его просто забрали от нас, и кинули на Грозный. Четыре дня назад — в самую мясорубку! Говорят, их там всех пожгли. Даже и не знаю — жив ли он. Такой бардак кругом. Сам видишь…
— Вижу… — невесело отозвался Лазаренко и полез в тумбочку за заветной флягой. — Только, если он настоящий мужик, то слово должен держать в любой обстановке…
— Верь мне, Толик, он мужик что надо! Я его знаю. Если найдётся, обязательно слово сдержит.
— Поверю, когда ухо принесёт. — Уже беззлобно пробурчал, разливая водку по стопкам, начклуб. — А то скоро отправят меня в родной Ростов и поминай как звали…
…На следующий день моей группе отвели участок для поиска наших погибших. В основном все тела были уже собраны, и теперь мы разыскивали двух своих солдат пропавших безвести в одном из ночных боёв.
Сгоревшую «семьдесят двойку» я разглядел издалека. И сразу защемило сердце.
При всей похожести каждый танк всё же имеет что-то неуловимо своё. И это был наш танк!
Я очень хотел ошибиться, обознаться, но когда мы подошли ближе, блёклый номер, проступавший сквозь обгоревший, закопченный метал развеял все надежды.
«Двести восемьдесят шесть» — это был танк Эрика!
Люки его были распахнуты. Мы осторожно заглянули внутрь. Страшный жар уничтожил почти всё внутри. Обугленные останки приборов, сидений, каких-то деталей, проводки грязной кучей серого пепла лежали на дне башни. Преодолевая брезгливость, я заставил себя спуститься в башню и шомполом разрыть их до металла днища, но ничего похожего на человеческие останки видно не было. Я вздохнул с облегчением. Появилась надежда.
«Может быть ушли? Пробились к своим…»
Мы насчитали одиннадцать гранатомётных попаданий. Вся машина была словно истыкана какими-то чудовищными иглами. Десять из них не пробили броню. Автоматный шомпол, которым я прощупывал каждую дыру, упирался в конце своего пути в сталь. И только один из них пробил защиту. В башне, у командирского люка — видимо били с крыши — было прожжено насквозь узкое как жало отверстие. Оно шло через, разорванную как жестяная банка, пустую коробку динамической защиты.
Ствол пушки смотрел прямо в свежий пролом дома на другой стороне улицы. Не знаю почему, но мне захотелось узнать, куда направил свой последний снаряд Эрик. Осторожно пробравшись через вываленную разрывом стену, я оказался внутри дома. Кругом всё было густо засыпано битым кирпичом и кусками развороченных взрывом плит перекрытия. Разобраться, понять что-то в этом месиве было не возможно, и я уже, было, собрался выбираться, как вдруг ноздри уловили знакомый сладко— приторный запах мертвечины.
Сглотнув неприятный комок, я пошёл на запах. В углу развороченной комнаты, из под упавшей двери торчал край одежды. Я ухватился за край двери и, приподняв, откинул её в сторону.
Под ней придавленный огромным куском перекрытия лежал убитый боевик. Из под тела выглядывала труба гранатомёта, в которой так и осталась торчать невыстреленная граната.
«Вот, значит, кого ты Эрик достал…»
— Товарищ командир! — Услышал я с улицы голос Полетаева — бойца моей группы. — Там это… Ну, в общем танкисты наши…
…Метрах в пятидесяти от танка, у полуразрушенной стены в небольшом закутке за старым ларьком, под какими-то старыми одеялами лежали тела.
Эрика можно было узнать только по кроссовкам, которые ему в подарок на день рождения привёз из Москвы наш доктор. «Эльф» страшно обгорел и чудовищной черной куклой лежал перед нами. Видимо, кумулятивная струя мгновенно воспламенила пространство внутри башни, а может быть, потеряв от взрыва сознание, Эрик просто не смог сам выбраться из горящего танка.
Рядом такой же до неузнаваемости обгоревший лежал его наводчик — молчаливый контрактник Вовка из Архангельска. На них сверху ничком лежал механик — водитель Ромка. У него были обгоревшими шея и руки, но вся спина была густо испорота пулями. Видимо Ромка успел вытащить из горевшего танка свой экипаж, но потом его почти в упор расстреляли «чечи». Когда мы осторожно перевернули тела убитых, то под каждым из них были в асфальте выщерблены от пуль. Их всех добили…
На душе вмиг стало муторно и пусто.
По рации я связался с комендатурой.
— …Я — «кедр сорок два». Нужна труповозка на улицу Ленина.
Эфир побулькал, посвистел и, наконец, откликнулся, искажённым до не узнавания, голосом связиста комендатуры:
— «Кедр сорок два» — перевозка будет у вас через двадцать минут. Она сейчас на Первомайской.
«Вот и всё!» — ещё раз подумал я. — «Был «Эльф» и нет «Эльфа». Отвоевался лейтенант Хабибуллин. Так и не суждено ему было вернуться в свой Питер…»
…А потом, я сделал то, чего никогда не делал раньше. Вернулся в развалины, и, нагнувшись над убитым чеченом, взял его за холодное мёртвое ухо. Стараясь не вдыхать запах мертвечины, оттянул его, немного приподняв при этом голову, и, достав из ножен тесак, резко полоснул по мёртвой плоти. Голова с негромким стуком упала на бетон, а в пальцах остался серый «червяк» отрезанного уха.
Из кармана штанов я достал старый затёртый до бесцветности платок и, завернув в него ухо, убрал его в свободный карман «разгрузника».
…В госпитале меня встретила суета и неразбериха. Пришёл приказ на эвакуацию. И теперь всё срывалось с привычных мест. Лазаренко в палате не было.
Я нашёл его на улице за хирургическим комплексом. Начклуба был уже в форме, и только из правого рукава торчала перебинтованная свежим бинтом ладонь. Толя меланхолично бродил по задам госпиталя, словно разыскивая какую-то потерянную вещь, и был на удивление трезв и страшно зол. Увидев меня, он почти бегом припустил на встречу.
— Представляешь, эти пидоры бородатые уже совсем оборзели! Прихожу в свой клуб, а они все замки на дверях повзламывали и теперь хозяйничают там. Я на них наехал, типа вы что, козлы делаете? А один урод, типа заместитель Удугова, мне заявляет, что, мол, вашего здесь больше ничего нет. Ваше — чемодан, вокзал, Россия! И на моём кресле раскачивается, сука!
— Ну и что ты? — С любопытством спросил я, разглядывая начклуба, похожего сейчас на, согнанного с лежанки, кота.
— Что я? А я достал вот эту штуку… — Лазаренко вытащил из кармана кулак, из которого торчала верхушка гранаты, и мои глаза тут же выхватили голую — без предохранительной чеки — трубку взрывателя…
— …Разогнул усы о штаны, рванул зубами кольцо и говорю, ты пидор македонский, а ну вали отсюда, пока я тебя в клочья не разнес.
— Ты её вообще крепко держишь-то? — опасливо косясь на гранату, спросил я.
— Крепко. Но устал. — Признался Лазаренко. — Вторая-то рука толком не действует. Чеку обратно вставить сам не могу. Вот теперь хожу и думаю, куда мне эту херовину закинуть. Что б шума поменьше и не задеть кого. У неё осколки далеко разлетаются?
«Вот тебе и начклуб! Вот тебе и чеширский кот!» — ошарашено подумал я.
— А где кольцо? — спросил я Лазаренко.
— В правом кармане. Я его кое— как зацепил пальцами, когда этот урод из кабинета моего рванул.
Нащупав в кармане предохранительную чеку, я достал её и осторожно продел проволочные «усики» в дужки предохранительной скобы, потом разогнул их в стороны.
— Готово, отпускай.
Лазаренко с видимым облегчением разжал ладонь, уронив мне в руки тяжёлую зелёную картофелину «эргэдэшки».
— Ну, ты, Толян даешь! Тебе не в начклубы, а в камикадзе надо идти. Там такие фокусы просто «на ура» прокатят. И чего тебя в клуб-то занесло?
— Да шмотки свои решил собрать. Через час вертушка за нами прилетит. Вывозят всех раненых в Ростов. Вот и пошёл собираться.
— Ну и как собрался?
— А… — неопределённо махнул рукой Толик. — Эти пидоры все мои шмотки перетрясли. Всё, что было хорошего, растащили. А собирать за ними тряпки по полу — западло! Не дождутся! Так что я только это хреновиной — он кивнул на гранату — поразбивал аппаратуру, которая в кабинете была, и ушёл…
Я смотрел на начклуба, и всё больше проникался удивлением. Словно, вдруг, узнал, что передо мной не Толян Лазаренко, тихий алкаш, болтун и выжига, а внебрачный сын английской королевы. Вот так, запросто, что бы поставить оборзевшего чеча на место, он рванул зубами чеку гранаты, как будто это китайская хлопушка, а не о боевая граната…
Кто бы мог подумать!
И здесь я вспомнил о главной цели моего визита. Вытащил из «разгрузника» узелок, развернул его и протянул Лазаренко.
— Это что? — непонимающе уставился он на меня.
— Как что? Ухо! Как договаривались. Спецназ, Толя своё слово всегда держит!
Начклуба брезгливо взял платок и поднёс к глазам, разглядывая серую личинку, лежавшую в его центре.
— Действительно ухо… — задумчиво протянул Толя — И воняет…
— Извини, свежачка не было. — Пожал я плечами. — Засолишь, подсушишь, и всё будет тип-топ!
— Значит, нашёлся твой дружок? — Лазаренко оторвался взглядом от трофея, и посмотрел на меня.
— Нашёлся…
— И как он?
— Никак! Сгорел он на Первомайской. Со всем экипажем. Только сегодня нашли и вывезли.
— А ухо тогда откуда?
— От него. Последним снарядом он боевика в доме завалил. Я сам там был, и сам его срезал. Так, что теперь вы с «Эльфом» в расчёте.
Начклуба задумчиво посмотрел на, лежавшее в его ладони ухо. Потом вдруг смял платок в комок и зашвырнул его в залитую водой квадратную яму — полузаплывший старый окоп.
— Да пошло оно всё! — Ощерился он. — Сколько мы тут мужиков своих положили. И всё зря! Уши, лапы, хвосты… Да атомную бомбу сюда надо скинуть, что бы выжечь здесь всё на три метра в глубь!
— Думаешь, поможет?
На мгновение начклуба задумался, потом тряхнул головой:
— Ты прав! Не поможет. Бомбу нужно на Кремль кинуть, когда там вся московская мразь соберётся…
— Правильным курсом идёте, товарищ! Только где бомбу взять?…
Лазаренко почесал пробившуюся на щеках щетину.
— Где бомбу взять пока не знаю, но вот полфляги у меня в тумбочке ещё осталось. Пошли, помянем твоего друга. Заодно и отходную выпьем. В какой жопе мы теперь с тобой увидимся и когда — одному богу известно.
— Когда увидимся — не знаю, но вот название этой жопы, кажется, угадать могу. — Хмыкнул я, убирая «эргэдэшку» в карман «разгрузника».
— Я его то же знаю. — Буркнул начклуба.
— Вот и славно! Значит, там мимо друг друга точно не пройдём. Так, говоришь, полфляги ещё осталось?
— Даже больше.
— Кстати, всё хотел спросить тебя, как там Света? — Набрался я, наконец, смелости задать давно мучавший меня вопрос. — По— скотски всё тогда получилось…
— Не бери в голову. — Лазаренко выбрался на асфальт и начал сосредоточенно оббивать от грязи «берцы» — Всё у неё устроилось. Как раз перед нападением чечей она улетела домой. Здесь к ней просто банным листом прилип один дирижёр не то из александровского ансамбля не то из Большого театра. Он с ней, оказывает, учился в одном училище.
В общем, хочет её забрать к себе в труппу. Говорит, голос у неё просто уникальный. Так, что, глядишь, ещё и по телевизору её увидишь и гордиться будешь, что когда-то знаком с ней был.
…А всё же зря я ухо выкинул. — Вдруг остановился Лазаренко — Хоть какая-то память осталась бы, кроме этой. — И начклуба приподнял перебинтованную руку.
— Так, может, вернёмся? — Предложил я — Выловим?
Лазаренко на мгновение задумался, а потом махнул рукой.
— А-а-а… ладно! Возвращаться плохая примета. Хрен с ним! Ещё много нарежем. Пошли водку пить. Вертушка скоро…
