Сущий Афган
Вместо Душанбе под вечер «скотовоз» сел в Оренбурге. Контрактников выгнали на пронизывающий ветер.
– Угробят ребят, Анатолий Григорьевич. Может, договоримся, чтобы на ночь оставили в салоне? – спросил Астманов Трушковского. С экипажем еле договорились. Понятны были опасения летчиков. Оставлять на ночь в самолете такую массу голодных, задерганных людей… Но с другой стороны, было совершенно очевидно, что если ночевать в поле, то к утру нужен будет не самолет, а десяток машин «Скорой помощи».
К полуночи удалось договориться о размещении в гостинице офицеров, где, несмотря на полночь, работал буфет. В нем, слава богу, нашлись колбаса, водка и сигареты. Трушковский уговорил дежурного по полку отправить к самолету «уазик», загрузив в него пирожки, хлеб и минеральную воду из буфета. Капля в море, конечно, для трехсот человек, но хоть что-то. Кстати, в алюминиевом брюхе оказалось ночью холоднее, чем снаружи, и солдаты всю ночь жгли костерки из сухой травы. Наутро, при подлете к Душанбе, все спали. Когда остановился самолет и была опущена рампа, в салон хлынул сухой раскаленный воздух. И вот первые слова Астманова:
– Сущий Афган.
Трушковский заинтересовался:
– А в чем сходство?
Да во всем! Жара, запах горелого керосина, сухая трава у взлетки, смуглые люди с черными головами, снующие у самолета, помятые хмурые солдаты. Да всего не передашь. Но сущий Афган! И будет здесь многое из того, что было там…
Город, насколько удалось увидеть Душанбе из окна старенького автобуса, был грязен, нищ, а люди будто пригнуты к земле. Так бывает в городах. Сначала буйство жестокости, кровь на улицах, а потом люди не могут смотреть в глаза друг другу. Лучше уж в землю…
Штаб 201-й дивизии располагался в центре Душанбе. Одноэтажные бараки, в прошлом конюшни, заборы, увитые колючими спиралями и куделью «путанки» – отличного «малозаметного препятствия» для ловли бродячих собак.
Бросив рюкзаки в курилке, Астманов и Трушковский проследовали в отдел кадров по душному темному и длинному коридору. Не дойдя до середины этого тоннеля, едва разошлись с сухощавым седым генералом, который что-то выговаривал своему собеседнику, полковнику. От кого из них пахнуло свежей водкой? Наверное, от «полкана». Генерала Астманов узнал. Похоже, и он, коротко глянув на офицеров, вспомнил физиономию Астманова.
– Соколов, – шепнул Трушковский, – Москва, Генштаб. Этот даром не прибывает.
Испытывая особую «любовь» к кадровикам, Астманов пропустил Трушковского в кабинет первым. Тот не задержался и минуты.
– На собеседование к начоперу. Не потеряемся в суматохе?
– Найду, – пообещал Астманов и толкнул обитую дерматином дверь.
Ну, сидит сухопарый, рыжий подполковник. Видно по лицу – не кадровик. Командир, скорее всего. Все происходило по-домашнему. Без официоза.
– Вы кто? На какую должность?
И в ответ на представление Астманов услышал фразу, сразившую его наповал:
– Ну, задницей они там думают, что ли? К нам уже прибыли два редактора. Куда вас прикажете девать?
– Можно на переплавку, – вяло отшутился Астманов. – А лучше давайте сюда этих редакторов. Наверное, коллеги из других газет. Хоть увижу братьев.
– Где я их сейчас найду? – буркнул подполковник. – Определяйтесь в гостиницу КЭЧ. Завтра в девять – сюда.
Трушковского Астманов нашел во дворе штаба в отличном расположении духа:
– Разрешите представиться: старший офицер оперативного отделения дивизии.
– Третий редактор несуществующей газеты, – в тон ему ответил Астманов, продолжая ломать голову, какие округа могли отдать редакторов «дивизионок». Ясно, что ребята не из окружных газет. Только сущий дурак может с окружной пойти на понижение, на дивизионную. Раньше так наказывали особо провинившихся корреспондентов. Не за бездарность. Если партбилет заложил таксисту по пьянке, ну и тому подобное…
Гостиница КЭЧ, такой же барак, как и штаб дивизии, располагалась у большого рынка. «Баракат» – прочитал Астманов на фронтоне внушительной марсианской тарелки из стекла и бетона. Надо же – «Изобилие»! Рынок был пуст, как и прилегающие улицы. Неподалеку, на мосту, Астманов заметил бетонные блоки и кучку людей с автоматами. Люди разжигали костер на обочине.
Ужин в гостинице не предусматривался. Но бутылку водки и полбуханки хлеба у дежурной все же купили. Водка – дрянь, воняла керосином и ацетоном, словно ее, как и в Афгане, везли через границу в топливном баке. А вот наклейка на бутылке замечательная! Три богатыря. Надпись: «Араки Руси». А самое главное: бледные богатыри стояли под зеленым (!) знаменем. Хлеб – липкий, горький, с шелухой. Астманов не рискнул его жевать. Занюхал «ацетоновку» коркой.
В большой комнате жили еще трое офицеров. Они весь вечер перекладывали сумки, надеясь утром улететь в Москву. Лицо одного из них показалось Астманову знакомым. Улучив момент, он вышел вслед за ним, якобы покурить.
– Простите, я мог видеть вас в Кабуле, в восемьдесят шестом-седьмом?
– Да. Я тоже смотрю, личность знакомая. Какими судьбами? Опять радиостанция?
– Круче. Газету будем разворачивать.
Афганский знакомый поведал, что в Таджикистане сидит больше месяца. Их группа занималась спецминированием. О, вот куда дело идет!
– Граница – двор проходной. Моджахеды оборзели, днем шастают.
– Таджики?
– И афганцы тоже. Эти серьезней. Есть участки – совсем голые. Вот «засыпали», что могли.
Знать бы Астманову, что через пять лет на одном из этих «участков» только бдительность телеоператора спасет его от подрыва на грошовой, замаскированной под речную гальку противопехотной мине. А вот обуви, разлохмаченной, обгоревшей, в том числе и детской, он на этих «участках» потом видел предостаточно! Конвенции, мать их. Противопехотная мина – это вещь! Сыпали и будут сыпать! Афганский знакомец, убывая утром, оставил Астманову новый маскировочный костюм-сеточку. Спасибо, очень пригодился уже на следующий день. По такой жаре только в лавсановых брюках ходить – никакой кастрации не надо.
Утром Астманов увидел в кабинете кадровика плотного краснолицего капитана лет сорока и старшего лейтенанта с лицом порочного ангела.
– Вот вам редакторы. Разбирайтесь, – бросил вершитель судеб и сделал вид, что углубился в документы. Однако уши его выдавали. Он предвкушал дальнейшую комедию. Нет, не будет юмора! Астманов развернул события по бытовому варианту.
– Давайте знакомиться, коллеги. Подполковник Астманов. В восьмидесятых годах был редактором газеты 201-й дивизии.
– Капитан Молчанов…
«Итак, «редактор номер один». Запоздалый, как и у меня, в 27 лет, поход в армию после института, тринадцать лет в газете учебной дивизии. Конечно, ему нужно хоть на пенсию выйти майором, выслуга для той же пенсии нужна. Но, видно по нему, газету не развернет. А вот секретарем хорошим будет. Даром, что ли, восемь лет сидел на этой должности. Мог бы и в Афгане должность и звание заработать. Десять лет ворота были распахнуты. Но лицо честное, растерян, правда, немного. Зато крепок, сибиряк!»
– Старший лейтенант Гуреев Владимир, замполит роты, Кантемировская дивизия.
«Вот и «редактор номер два». Хорош арап! Ладно, попробуем».
– Слушай, лейтенант, за одну твою дерзость я, пожалуй, сделаю из тебя журналиста, – засмеялся Астманов.
Кадровик поднял голову:
– Ну и что?
– Докладываю, штат газеты офицерским составом укомплектован. Старший лейтенант Гуреев – корреспондент-организатор, капитан Молчанов – ответственный секретарь.
– Вы ведь к нам в командировку? – язвительно вопросил кадровик. Судьба давала последний шанс сделать доброе дело: не мешать капитану стать майором, назначить старлея на капитанскую должность и вообще не мутить воду. В правом кармане командировочное удостоверение, в левом – предписание. Полгода или не менее двух лет? Пауза была небольшая. Астманов молча вынул предписание. У дивизии будет своя газета, как и двенадцать лет назад. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку? Это говорят те, кто не верит в «военное счастье».
Политорганы в армии упразднили вместе с КПСС. Бардака от этого не стало меньше. Просто выяснилось: где бывший начальник политотдела – сильный человек, там ему вся прежняя власть и принадлежит, несмотря на новый статус заместителя командира по воспитательной работе. Полковник Ивлев был сильным человеком. И в таджикских перипетиях разбирался именно с помощью силы. А что прикажете делать? Некоторая рыхлость и танцующая походка пусть обманывают других. Взгляд и хватка у него были боксерские. Да и ростом бог не обидел.
Ивлев сам пошел выбирать место для газеты. Предложение о размещении в одном из полков на окраине Душанбе сразу потерпело крах.
– Вы должны быть под рукой, – отрезал Ивлев.
После часа поисков Астманов остановился на следующем варианте: газете под редакционное помещение выделяют комнату в Доме офицеров, а технику, то есть типографию, временно размещают на заднем дворе этого самого дома. Гигантские лопухи, сорная трава, грязный хауз (небольшой бассейн) и два разграбленных вагончика – бывшая баня и столовая для офицеров, прибывавших сюда в 1988–1989 годах из Афганистана. Короче, полигон твердых бытовых отходов.
– Наше место на свалке, – торжественно сказал Астманов.
– Это лучше, чем у параши, – буркнул Молчанов, кивнув в сторону офицерской столовой, откуда несло несвежей соленой рыбой.
Через два дня офицеры покинули гостиницу, которая исправно пожирала их скудные денежные средства, и перебрались жить в вагончик на заднем дворе Дома офицеров. Установили дежурство, поскольку город по ночам трещал и бухал всеми калибрами. Между тем с двух сторон стоянка граничила с густыми зарослями заброшенного городского парка. Ночью в нем было не просто, а крайне неуютно. Не утруждая себя поисками врагов демократии, боевики и милиционеры просто строчили по кустам из автоматов. От шальных пуль спасал бетонный забор. А днем под этим забором собирались игроки в кости, в карты и наркоманы. Всякие. И «планакерши», и «шприцовые». «Ширинбаянов» Астманов просто пинками прогнал от хауза, где они привыкли колоться, оставляя клочья ваты, шприцы и ампулы. А вот «плановые», тоже по старой привычке, лезли через забор, сокращая себе путь к пивному ларьку или спасаясь от патрулей.
Астманов избавился от нежелательных гостей просто. Он вышел к «обдолбленным» с короткой речью на таджикском языке:
– Братья, во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного! Если вы будете прыгать через этот забор, я, не глядя, брошу за него гранату. Давайте договоримся. Я вас не трогаю, вы – меня.
«Планакерши» хмуро молчали, двое запустили пальцы под широкие рубашки. Астманов разогнул усики чеки:
– Повторяю. Я, подполковник Астманов, хозяин этого места. Дернетесь, уложу всех.
Тут что-то щелкнуло в расслабленных мозгах, посыпались хорошие слова: «ака», «усто», «брат». Оказывается, все служили в армии, кто-то в Афгане. И все. Никогда более они не докучали, ведя свои шумные сессии за забором. Тут тоже была выгода: местная милиция к российским военным заборам в те годы не приближалась. Дело в том, что из-за них на улицу часто летело такое, из чего взрывпакет или «химдым» были самыми безобидными вещами. Эпизод, касающийся редакции, стоит выделить особо.
Старший лейтенант Гуреев благодаря своей общительности познакомился с совершенно необходимыми людьми – старшинами, завскладами, привел рыжего командира роты из ремонтного батальона. Капитан был «афганец». Обещал помочь.
Как-то, после недели жизни на заднем дворе, Гуреев отпросился позвонить домой из Дома офицеров, где ночью у дежурной работал городской телефон, иногда соединявший межгород по восьмерке. Астманов неохотно отпустил его. Был установлен порядок: стемнело – за забор ни шагу.
– Но тут же рядом, – упросил Гуреев, – да там земляк из рембата ждет.
Минут через двадцать за забором рвануло. У Астманова кишки крутануло: ну, точно, влип в историю пацан. А еще через минуту появились Гуреев и рыжий капитан.
У корреспондента текли по лицу струйки крови, но это – ничего. Вот брючины темнели на глазах – это хуже.
– Быстро снимай брюки, – скомандовал Астманов, моля Бога, чтобы не как в Афгане, когда на руках у него умер солдат, которому осколок рванул бедренную артерию.
Нет алой крови, нет фонтанчиков. А вот мелких осколков штук восемь, они и кровят…
– Капитан, что случилось?
– Курили у крыльца, а на дорогу кто-то гранату бросил.
– Откуда? Там кругом наши.
– Наши, наши! От комендантской роты и бросили через забор.
Ком марли и ваты в «хэбэшные» шаровары, салфетку – к порезу на щеке.
– Идти можешь?
Ошалелый Гуреев кивнул.
Выскочили на перекресток перед дивизией. Там, нацелив пулемет вдоль Коммунистической улицы, стоял дежурный бронетранспортер. Гуреева увезли в госпиталь.
То, что капитана не зацепило, объяснилось просто:
– Услышал хлопок запала, да еще и удар об асфальт и упал на четыре кости. А Вовка не сообразил!
Великое дело афганский опыт. Правда, поделиться им в нужное время и в нужном месте трудновато.
Гуреева доставили в редакцию часа через два забинтованного и в пластырях. Чтобы «снять тему», купили вина в ночном шалмане, прилепившемся к штабу дивизии. Вино якобы «Тайфи» – дрянь, сок спиртованный. Но хорошо било в пустые головы.
Прозвучал командирский тост:
– Товарищ старший лейтенант, товарищи офицеры! Хорошо, что конец не оторвало вместе с мудями. Выпьем за хороший конец и военное счастье!
А что? Астманов не шутил. Знавал он молодого майора после Афгана. Ему между ног все начисто вымело небольшой, но очень злой миной. А потом и должность хорошая у парня была (правда, в ТуркВО), и орден, и звание досрочно. А в глазах – тоска смертная. И отечная, блестящая кожа.
Гуреев через месяц получил денежную компенсацию за легкое ранение и пропил ее в тот же день.
Типография потихоньку обрастала имуществом. Пусть комплект не отличался от тех, что были в конце Великой Отечественной войны. Но кто-то должен набирать газетные полосы, верстать, печатать. Где взять специалистов? Астманов стал совершать вояжи на южную окраину Душанбе, в мотострелковый полк, куда свозили пополнение. Оно делилось на две примерно равные части: испитые, пахнущие псиной, облаченные в живописные лохмотья будущие «профи» – контрактники – и солдаты срочной службы. С первыми было все понятно. У вторых – глаза бегали по сторонам. Им обещали сократить срок службы вдвое. В большинстве – самовольщики, молодые воры, наркоманы, которым светил штрафной батальон или тюрьма. А Таджикистан – новая жизнь! Вот из этих юнцов Астманов и набрал первый состав типографии. Почему? Просто устал бродить с табличкой: «Ищу линотиписта, печатника, метранпажа, электрографиста, начальника типографии». «Профи» подходили к нему, нахально заявляя: «Я линотипист (печатник и т. д.), но не пойду. Я воевать приехал…» Вояки, мать их! Треть возвращалась в Россию через неделю. Еще треть – через месяц. Сплошной «военный туризм». Тех, кто дотягивал до отпуска, заставляли писать рапорт о добровольном разрыве контракта и не проставляли в нем чисел. Чтобы солдат не омрачал жизнь командиров поисками на необъятных просторах России. В середине 93-го года, время перехода на службу по контракту, в полках числилось «в сочах» порой до двадцати процентов личного состава (сержанты и рядовые). СОЧ сокращенно – самовольное оставление части.
Название газеты «Солдат России» было спущено из ГУВР (это не бурчание в кишках, а Главное управление воспитательной работы). Астманов усилил маразм, используя в заголовках готические и славянские шрифты. Издали газету можно было принять за полевое немецкое издание времен Великой Отечественной или листок РНЕ – Русского Национального Единства.
