Глава восьмая
До войны еще вечность
— Ира, ты знаешь, что у тебя глаза меняют цвет?
— Да ты что?
— Точно! То голубые, то серые, а сейчас, в темноте, почти синие.
— Ты прямо ведьму описываешь!
— Ведьмочку…
Борис наклонился, осторожно поцеловал левый глаз — затрепетали, щекоча губы, ресницы. Отстранился, подождал, пока ресницы дрогнули, начали раскрываться, и поцеловал правый глаз — для симметрии. Ира тихонько засмеялась.
— Что?
— Щекотно.
— Да? И мне тоже.
Они сидели на скамейке в сквере Лермонтова, почти у самого трамвайного моста. С трех сторон густые кусты, впереди за чугунной оградой плещется Сунжа — очень уютное местечко. Им повезло — только спустились по каменной лестнице и тут же, как по заказу, скамейку освободила подвыпившая компания.
— Тебе от чего щекотно?
— От ресниц. А тебе?
— А мне от губ.
Полчаса назад они вышли из кинотеатра «Космос». Смотрели фильм «О, счастливчик». Зал был полон, целоваться неудобно, да и, в конце концов, им же не по 18 лет. Постепенно странный фильм захватил и не отпускал уже до конца, хотя зал быстро опустел на треть — многие уходили. Потом выпили по стакану газировки в автоматах и решили прогуляться. Прогулка закончилась через сто метров, на скамейке.
— Тебе фильм понравился?
— Понравился.
— А что смеешься?
— Твоя мама говорит, что мы уже чемпионы мира по просмотру кинофильмов. Где мы еще не были?
— Как где? Да полно — «Октябрь», например. Еще в Черноречье какой-то кинотеатр есть.
— Нет уж, спасибо! Как-нибудь обойдусь. Боря, а мне кажется, что я твоей маме не нравлюсь.
— Глупости! — уверенно заявил Борис. — А вообще, это не важно. Важно, что ты нравишься мне.
Мимо прошла очередная парочка, парень завистливо покосился на занятую скамейку. Ира засмеялась:
— Завидуют. Уже вторые!
— Я сам себе завидую!
Борис погладил черные волосы, уткнулся в них носом, замер.
— Нравятся? — спросила Ира.
— Угу! — промычал Борис. — Они у тебя, как водопад, у меня от них голова кружится.
— Как, уже? Наркоман! Я тоже хочу. Чтоб кружилась!
Борис, не отрывая руки от черного дурмана, нашел ее губы, осторожно поцеловал. Чуть отстранился и поцеловал снова.
Мир послушно остановился. Прохладная ладонь легла ему на затылок, где-то на краю сознания тихо шумела Сунжа, и сладкая судорога заполняла все тело, всю душу.
Весь мир.
Перехватило дыхание, и Борис с сожалением отстранился. Ира тут же прижалась к плечу, замерла. Он опять уткнулся в мягкие волосы, перебирая их губами. Рука легла на руку, потихоньку поднялась по гладкой коже до плеча, медленно пошла назад.
— Сейчас замурлычу, — прошептала Ира.
— Давай! — согласился Борис, целуя волосы.
— Ле-тай-те само-летами Аэрофлота, — по слогам произнесла Ира. — Температура воздуха — плюс двадцать два градуса.
— Эй! Это кто же так мурлычет?
— Реклама! — довольно засмеялась Ира.
Борис поднял глаза: по крыше гостиницы «Чайка ползли неоновые буквы бегущей строки.
— Хра-ни-те день-ги в сбе-регательной кассе! — прочитали они одновременно и засмеялись.
— Загадывай желание! — объявила Ира.
— Это что, твое желание? — спросила она, оторвавшись от Бориса через три минуты.
Или прошло сто лет?..
Борис молча поднес ее руку к губам и стал целовать пальцы. Один, другой…
— А знаешь, — прикрыв глаза, сказала Ира, — с моего нового места видна «Чайка».
Третий, четвертый…
— А если лечь на стол, то и рекламу видно.
Пятый.… Все? Нет, можно начать сначала.
— Ты меня слышишь?
— Слышу, — объявил Борис. — Хоть ты мне и мешаешь, я все слышу. И как тебе новая работа? Гордишься, небось — Министерство, не халам-балам!
— А как же! Обязательно! — Ира легонько хлопнула его пальцем по губам. — А ты просто завидуешь!
Борис поймал палец, сжал губы посильнее.
— Конеффно, зафитую.
Ира фыркнула, оторвалась от плеча, тряхнув головой. Борис шутливо застонал, пытаясь поймать сразу и пальцы, и волосы. Она засмеялась.
— Нет, серьезно! Ну подожди! — чмокнула его в щеку, опять прижалась. — Правда — мне там очень нравится! И работа интереснее, и коллектив. И встретили все очень хорошо! Правда — все-все!
— И муффины?
— Ревнуешь? Увы, только женщины, мужчин почти нет. Нет, есть один, но он пожилой уже. Замминистра. Отличный дядька! Вежливый, остроумный. А как он здорово знает русский язык! Если кто сомневается, как правильно написать, он всегда подскажет. Представляешь — он вообще не делает ошибок, никогда! Хоть и чеченец.
— Не может быть, — Борис выпустил палец. — Это вы там все безграмотные собрались.
— Может! — опять легкий хлопок по губам. — А кто у нас инженер через «и» написал. Инжинер!
Борис зарычал, поймал неугомонный палец, Ира тихонько засмеялась.
— Это слуфайно. А как ефо зфать?
— Инжинера? У тебя еще и склероз? Вроде бы, Борис! — довольно блеснула глазами и сжалилась: — Его зовут Тимур Мухтарович.
— Как? — Борис выпустил руку, откинулся на лавке и захохотал: — Му-хтаро-вич! Мухтарович!
— Ну, ты чего?!
— Мухтарович! Кошмар! И вы его так называете? Ой, не могу! Мухтарович!
— Боря, перестань! Как не стыдно! — Ира толкнула его кулачком в бок, Борис засмеялся еще сильнее, и она не выдержала, засмеялась тоже. — Ну, да — да! Сначала непривычно было, даже неловко. Но потом привыкла. И вообще, мало ли каких имен не бывает? И у русских тоже. Октябрина, Тракторина… Акакий вот еще здорово звучит.
— Даздраперма!
— Боря!!
— А что? Это, между прочим, не то, что ты подумала. Это значит: «Да здравствует первое мая!»
— Ужас! Как можно жить с таким именем?
— Не хуже чем, с Мухтаром!
— Дался тебе этот Мухтар! — Ира дернула его за руку. — В конце концов, это же нерусское имя. А ты правда знаешь чеченский язык?
— Знаю — это довольно громко сказано. Понимаю — да, практически все.
— Здорово! А я почти ничего.… Зато я вот что знаю, — Ира на секунду замолчала, вспоминая, и уверенно произнесла: — Оффэй, ма хаза ю со! Знаешь, что это значит?
— Знаю! — засмеялся Борис. — А что, очень чисто и главное — абсолютная правда! Можно я покурю?
Ира кивнула. Борис вытащил из заднего кармана помятую пачку «Ростова», закурил, старательно выпуская дым в сторону от Иры.
— А в Ростове девочки запросто курили, даже на улице. В Грозном такое даже представить невозможно… Ты хотел бы, чтоб я курила?
Борис поперхнулся.
— Вот еще! Конечно, нет!
— Шовинист! Дай попробовать. Ну, дай, я только разок!
Ира резким движением выхватила у него сигарету, поднесла ко рту. Борис попытался выхватить, сигареты выскочила, упала на джинсы. Он щелчком скинул ее вниз, вскочил, судорожно отряхиваясь. Ира расхохоталась.
— Смейся, смейся! — обиделся Борис. — Они между прочим 250 рублей стоят! Вроде не прожег…
— Я бы тебе заштопала! Ладно, не дуйся. Боря, все хочу тебя спросить — ты принципиально деньги в кармане таскаешь? Чтоб потом по полчаса оттуда выковыривать?
— А как надо? — Борис снова сел на лавку.
— В бумажнике.
— Ох, сразу видно иногороднее влияние! Ира, где ты видела, чтоб в Грозном мужчины бумажники таскали? В Грозном положено, чтоб деньги были в карманах, и большими пачками!
Мимо вновь медленно-медленно прошла парочка. И снова покосились на занятую скамейку, на этот раз оба.
— Боря, — прошептала Ира, — по-моему, они уже третий раз проходят. Это они дают нам понять, что пора и очередь уступить.
— Вот еще! — возмутился Борис. — Пусть другую найдут — мало ли в Грозном скверов. И потом, я еще не выполнил план.
— По болтовне?
— Язва! — ласково сказал Борис.
Ира довольно улыбнулась. С набережной налетел вечерний ветерок, зашелестел, зашумел листьями громадных деревьев. Рванул вниз, наткнулся на черный омут и забылся, заиграл, лаская мягкие струящиеся локоны. Ира подняла руки, пытаясь сохранить прическу, и Борис замер, не в силах отвести взгляд от черного водопада. Потом осторожно провел по нему ладонью, отодвинул, прикоснулся губами к шее, и сердце сразу скользнуло в бездну. Ирина запрокинула голову, губы нашли губы, и снова все исчезло — только руки, губы, сладкий вкус, и медленная-медленная молния, пронзающая сознание.
Или душу?
Ветерок еще немного поиграл новой игрушкой, почувствовал себя лишним и улетел, заигрывая по дороге с деревьями.
— Боря…
— Что, Ирочка? Что?
— Скажи…
— Я люблю тебя!
— Правда?
— Правда! Мне очень хорошо с тобой. Светло…
Тихо пела Сунжа, сверкали в мутноватом городском небе немногочисленные звезды, и бежали, как ни в чем не бывало, электрические буквы по крыше гостиницы «Чайка».
Двое на скамейке ничего этого не замечали.
— Боря, а ты помнишь какой сегодня день?
— С утра было третье сентября.
— Ничего ты не помнишь… — улыбнулась Ира. — Сегодня ровно месяц, как я тебя нашла.
— Ты нашла? — возмутился он. — Почему это ты?
— А кто? Стоял себе парень, курил, мечтая выиграть в лотерею. Я могла бы пройти мимо — ты бы не заметил.
— И не выиграл бы… Ладно, пусть ты. Но ведь такое дело надо отметить! Который час? — Борис поднес руку к глазам, пытаясь разглядеть стрелки.
— …. амолетами Аэрофлота. Двадцать два часа восемь минут, — объявила Ира, глядя на бегущую строку. — Плюс двадцать дв…
— Вот зараза! — перебил Борис. — Извини. Магазины уже закрыты!
От огорчения треснул кулаком по скамейке.
— Вот не везет!
— Не кощунствуй! Это ты у нас забывчивый. А у меня память на числа профессиональная, я же говорила.
— И что?
— И то! — гордо произнесла Ира. — Позаботилась заранее. Дома в холодильнике бутылка «Шипучки». Если вы не против, сэр.
— Не против, миледи! Какая же ты.… А ты меня пустишь? — улыбнулся Борис, Ира фыркнула.
Борис встал, подал руку. Месяц, неужели всего месяц? А ему казалось, что с того дня прошла уже вечность. С того жаркого августовского дня, когда небо вдруг раскололось, и оттуда выплеснуло пламя, сверкая на льющихся по ветру черных волосах. А до этого тоже была вечность — вечность одиночества и тоски, бесконечность ожидания и надежд. Он ведь не так уж преувеличивал, что не забывал Иру. Конечно, не забывал, конечно, помнил — пусть и не отдавая себе в этом отчет. Иначе, почему ему никто не был нужен? И почему он не был нужен никому? Хотя это-то понятно — чистоплюй, идеалист, не желающий и не умеющий приноравливаться к реальному миру. Реальному? Пусть так, но до чего же скучен и сер был этот мир столько лет! Пока вдруг не раскололось небо и не упало оттуда пламя, сверкая на льющихся по ветру черных волосах. Пока не блеснули почти забытые сине-серые глаза.
После того сумасшедшего дня, когда показалось, что их буквально притянуло друг к другу миллионом ниточек, Ира вдруг отдалилась, замкнулась. Они по-прежнему встречались каждый день, но такого чуда больше не было. Она вдруг стала нервной, резкой, насмешливой. Борис, по привычке принимая все на себя, решил, что он ей неинтересен, что приходит она только от скуки. И, еще может быть, из жалости. Это было хуже всего. Как только он не прекратил встречи? Как не ушел? Не смог.
Потребовалось больше недели, чтоб Ира оттаяла, чтоб глаза засверкали не насмешливо, а просто весело. Чтоб он увидел в них и интерес, и нежность, и любовь. И с тех пор ничего другого он там не видел.
— Пойдем через сквер, — сказала Ира, беря его под руку.
Светло. Это он хорошо сказал — светло. А ведь и мне с ним светло, я ведь даже и не знала, что так может быть. Как просто было до него. Вокруг никого, только волки с ласковыми лицами и обольщающими голосами. А ты одна, и надо отбиваться, надо суметь разглядеть под ангельским ликом хищный оскал. Ох, не просто это — ведь счастья-то хочется! Простого счастья, любви. А ее нет и нет, мелькнувший много лет назад лучик с пепельными волосами исчез в неизвестности, и мир враждебен и жесток. Годы идут и идут, и ничего не меняется.
А потом появился тот — красивый, настойчивый. Какие слова говорил, как ухаживал. Какие подарки дарил! Какая исходила от него сила, какая уверенность. Повелитель, принц! Замуж звал. Показалось, вот оно, счастье. Любила ли она? Нет, не любила, но сколько можно ее ждать — эту любовь. А если ее больше не будет никогда? Что ж, так и жить, вспоминая неизвестно что? Главное — любима она, что еще надо для обычного женского счастья. Было и страшно, и сладко. Были и бури, и секунды исступленного восторга, и дни и ночи тоски. Счастья не было, света. Слава богу, поняла, обрубила.
И опять кругом одни волки, опять одна. «Девушка, не хотите составить компанию? Зря, зря… такая красавица. Ну, а все-таки? Ой, ой — да что ты из себя недотрогу строишь? Принцесса — видали мы таких! Что? Ах, ты блядь!» Опять одна. Зато свободна и никому ничего не должна. Хотела бы так теперь? Ага, как же! Да на один только день вернись такое — не пережить. Потому что счастье и свет — вот они, рядом. Он. Еще не верила, проверять вздумала, дура! А если бы он ушел? И погас бы свет навсегда.
Теперь не погаснет. А что касается восторга, то все еще будет — сегодня же и будет. Решено!
Фонтан, как будто целясь в звезды, выплюнул последнюю струю воды и стремительно обмяк. Сразу стало тихо.
— Что-то поздновато сегодня, — сказала Ирина. — Боря, а вы книжки прямо на фонтане раскладываете? Я ни разу не видела.
— И на фонтане, и на скамейках, и там, — Борис показал на бетонный бордюр под чугунной оградой вдоль набережной. — Там я больше всего люблю, из-за тени. А когда включают фонтан, сюда вообще все перебираются.
— И что ты собираешь? Только фантастику?
— В основном.
— Как ты ее только читаешь? — удивилась Ира. — Я пару раз пробовала — такая ерунда!
Борис наклонился, коснулся щекой щеки, засмеялся:
— Это типичный взгляд дилетанта! Или дилетантки? Что ты там читала — «Звезду КЭЦ»? Разве можно по двум книжкам судить о фантастике? Это ведь даже не жанр — это целое направление, целый мир.
— Так уж и не жанр?
— Да, не жанр! — начал горячиться Борис. — Жанр — это нечто узкое, стиснутое определенными рамками и правилами. Вот детектив, например, обязательно подразумевает раскрытие преступления. Закон жанра. А в фантастике этого нет. Там может быть и тот же детектив, и просто приключения, и серьезные социальные и философские вещи. Это целый мир, Ира! Там есть все: страсть, предательство, полет мысли, любовь, мечта! И все это может быть так необычно, под таким углом, что прочтешь и как молния — господи, как же ты этого раньше не видел! Там открываются такие миры, Ира, что там хочется жить! Редко, конечно, но.… Это уж, как положено, в фантастике, как и вообще в искусстве, 98 процентов барахла, и только два стояще.… Эй, ты меня слышишь?
Ира оторвала от него завороженный взгляд, крепче взяла под руку. Борис локтем ощутил упругую грудь, в ушах застучало.
— Слушаю, — медленно сказала Ира. — Когда ты говоришь, мне хочется еще попробовать.… Почитать.
— Что?
В ушах стучало все сильнее, по телу побежала сладкая судорога. Ниже, ниже, еще ниже.
— Оглох? Или уже умер? Подожди, не торопись — у тебя еще будет повод… — стремительным взглядом обожгла Бориса и тут же лукаво улыбнулась: — «Шипучку» кто открывать будет?
Что она говорит? Неужели?.. Или смеется…. Голова у Бориса вообще пошла кругом, он шел, не замечая вокруг ничего. Что она сказала?
Площадка вокруг фонтана закончилась, впереди до самого моста тянулась набережная, освещаемая лишь двумя работающими фонарями. Они уже нырнули в темноту, и тут Борис замедлил шаг, остановился. Метрах в двадцати навстречу медленно двигалась шумная компания. Молодые парни, явно навеселе, национальность отсюда не разобрать — да это и не так важно.
— Ира, давай поднимемся наверх.
Ирина глянула вперед, на Бориса, снова вперед, кивнула. Молча развернулись, пошли назад. Также молча поднялись по широкой лестнице с каменными ступеньками и гипсовыми вазами с цветами. Свернули налево, на аллейку. Старинные клены, подсвеченные фонарями, почти полностью закрывали небо. И только тут Ира спросила:
— Ты испугался?
— Осуждаешь? — напрягся Борис.
— Вовсе нет! — серьезно сказала Ира. — Все правильно. Я знаешь, что подумала? Как ты от меня в час ночи возвращаешься?
— Так нет же почти никого! — он облегченно улыбнулся. — Ловлю такси и еду. Такса — рубль. Никаких проблем.
— Я почему-то никогда об этом не думала, — виновато протянула Ира. — А сейчас представила — и стало страшно.
Борис благодарно сжал узкую ладонь. Ира на секунду прижалась сильнее и тут же не выдержала:
— А драться ты умеешь?
— Умею, — буркнул Борис. — Посмотреть хочешь? Женщины любят… смотреть.
— Обиделся? — засмеялась она, тряхнула головой. — Ну, Боря… Я не специально, иногда автоматически выходит. Сам же говорил — язва!
— Я говорил — насмешливая.
— Ну, насмешливая. Все, больше не дуешься? Смотри, вон моя работа. Правда, дверь шикарная? Правда?
— Правда, — примирительно подтвердил Борис. — Только место у вас не очень — поворот после моста, машины газуют.
— Это точно! Ничего, скоро новый мост откроют — тогда у нас будет тишина.
Оба перевели взгляд налево, на почти построенный новый мост. По сравнению со старым, еще дореволюционным, он казался гигантом. «Интересно, — подумал Борис, — а что будет со старым мостом? Наверное, оставят для пешеходов».
— Какая вода темная, — сказала Ира. — Я в детстве боялась вниз с моста смотреть, казалось — упаду.
Борис тоже посмотрел вниз, на темный, тихо шепчущий поток. Перевел взгляд направо, нашел торчащие прямо из воды рельсы. Как всегда, вода там бурлила — если смотреть долго и не отрываясь, казалось, что рельсы плывут, рассекая мутный поток.
— А мы в детстве по Сунже на камерах плавали, — сообщил Борис задумчиво. — И под мостом…
— Как?
— А вот так! — оживился Борис. — В классе пятом, вчетвером. Нет, впятером! Достали камер, кто каких, у меня громадная была — от тракторного прицепа. И вперед — от музучилища до моста, который за Бароновским.
— Здорово! А как же мазут?
— Еще бы не здорово! — мечтательно посмотрел на Сунжу. — Сколько лет прошло, а как сейчас помню! Вода прохладная, солнце… Народ на мосту остановился, смотрели, руками махали. Мы — в ответ! А мазут? Да, вроде, и не было его.
— Ну да, не было! — поежилась Ира. — Пятна блестели. А сколько раз плавали?
— Один, — вздохнул Борис. — В тот же день родители все узнали. Мы же целое представление у моста устроили — вот кто-то и доложил. Что вечером было!.. Потом целую неделю дома сидел.
— Представляю! А я в детстве очень любила на рельсы смотреть. Которые из воды торчат. Ну вон там, знаешь? — Ира показала рукой на другую сторону. — Стояла и смотрела, стояла и смотрела, пока родители не оттаскивали. Мне казалось, что они по Сунже плывут. Как корабль!
— Что? Правда? — закричал Борис, удивленно оглянулись прохожие.
— Конечно. А что такое?
— Ира, — перешел на жаркий шепот Борис, — Ирочка! Этого же может быть! Я же тоже на них все время смотрел. Мне тоже казалось, что они плывут! Это же надо! Разве бывают такие совпадения?
Ира легонько потерлась щекой о его плечо, улыбнулась:
— А это и не совпадение…
Мост кончился, воздух заполнила приглушенная музыка — шумел ресторан гостиницы «Чайка». Еще метров тридцать, гостиница скрылась за углом, и звуки исчезли. Их место тут же заняли другие — гулкие, низкие, перекрывающие городской шум. Это гудел уже другой ресторан — «Океан». В окнах, скрытых резной решеткой мелькали блики цветомузыки.
— Гуляет народ, — непонятным тоном сказала Ира. — Пойдем быстрее. На автобус? Или пешком?
Противоположная сторона зияла непривычным пустырем на месте снесенной ради моста поликлиники. А потом, говорят, снесут все до самой филармонии, и знакомые с детства места станут совсем другими. Не станет всех этих магазинчиков, не станет ателье, где ему шили костюм к выпускному. Исчезнет парикмахерская, где когда-то его первый раз подстригли «как взрослого». Не будет больше «Ландыша». Жалко. Хотя… Может, еще красивее будет?
— Давай еще немного пройдемся, — предложил Борис, — время-то еще детское.
На цветочном базарчике у автобусной остановки еще оставались припозднившиеся продавщицы, и появление потенциальных покупателей вызвало заметное оживление.
— Молодой человек! Купите девушке цветы. Такая красивая барышня и без цветов. Купите — совсем даром отдам!
Борис глянул на Иру, остановился и полез в тесный карман.
— Ну, если даром.… Держите, барышня, это вам!
— Спасибо! — поднесла астры к лицу, вдохнула, улыбнулась: — До чего же ты долго ковыряешься в кармане.
На «Родине» сели почти в пустой автобус — длинную, двойную «семерку» с надписью «Утро гор». Новое здание Дома быта, длинный как кишка дом, куда переехала первая поликлиника, туннель под железной дорогой, затяжной подъем — и все, «Минутка».
Пять минут хода, подъем по довольно светлой лестнице на четвертый этаж, оббитая дерматином дверь со скрипом отворяется, пропуская в тесную прихожую. Вновь лязгает замок, тонкая дверь закрывается, скрывая их от всего: от города, от машин, от людей.
Вдвоем.
Окна — настежь, в квартиру врывается вечерняя прохлада. Шелестят тонкие занавески.
Борису было предложено покурить на балконе, Ира осталась в комнате. Что она там делает? Раньше такого не было. О, наконец-то!
— Ну, что, — Борис сел за кухонный стол. — Где «Шипучка»?
— Не здесь. Поставь, пожалуйста, круглый столик к дивану.
Борис недоуменно огляделся, пожал плечами и пошел в комнату. Включил свет и замер, наткнувшись взглядом на разложенный диван. Что это — забыла собрать? Или?..
Подвинул круглый резной стол, сел на непривычно широкий диван. Посидел, подумал — встал, выключил большой свет и включил торшер. Опять сел.
— Подожди минутку, — донеслось из коридора, — я сейчас.
Хлопнула дверь ванной, зашумела колонка. Набирает воду для цветов? Горячую? И дверь.… Застучало сердце. Борис встал, подошел к окну, лег на подоконник, вдохнул свежий воздух. Сердце не унималось.
— Боря! Ты где? Помогай!
Борис стремительно обернулся: черные волосы рассыпаны по плечам, глаза совсем синие в полумраке, в одной руке ваза с цветами, в другой запотевшая бутылка. И — халатик!
— «Шипучку» возьми! — и то ли отчаянно, то ли смущенно: — Что, не нравится? Душновато…
— Нравится, — храбро сказал Борис, — очень нравится!
Поставил на стол вазу и бутылку, сходил за бокалами. Что же так стучит сердце? Сел, взял бутылку.
— Только без стрельбы! — попросила Ира.
Без стрельбы — так без стрельбы! Он, сразу успокоившись, снял фольгу, скрутил проволоку, нарочито медленно взялся за пробку, крутанул, раскачивая. Раз — зашипело. Два — Ира в шутливом испуге закрыла глаза. Три — сухой треск, пробка в руке, из горлышка струится холодный дымок. Ира открывает глаза и хлопает в ладоши.
— Молодец! А теперь тост.
— Тост? — в замешательстве повторил Борис. — Да я как-то не умею… Ваше здоровье!
Ира, не отрываясь, смотрела ему в глаза, ждала.
— Придумал! Давай выпьем за розыгрыш, за счастливый номер, благодаря которому я встретил тебя!
Бокалы соприкоснулись с тонким звоном, холодное вино обожгло горло, в голове зашумело.
— А я — тебя! — поставила пустой бокал на стол, запрокинула лицо и, закрывая глаза, добавила: — Выиграла!
Он обнял ее одной рукой — какая она тоненькая. Положил ладонь на прохладную шею, и сердце скатилось в бездну; стены, потолок, окна, кружась, отлетели куда-то. Ира запрокинулась, падая, целуя, сразу загораясь в его руках. Сам собой расстегнулся и упал тонкий халатик, исчезла куда-то рубашка, тонкое тело гибко изогнулось, и в его ладонь доверчиво вошла гладкая выпуклость, увенчанная твердой короной.
Время, казалось, остановилось. Он целовал и целовал ее, задыхаясь — шею, губы, набухшие короны сосков, опять губы. Ира страстно ловила его губы, прижималась, руки гуляли по его шее, плечам. Она вдруг стала маленькой, вся, уместившись в его руках, раскрылась, и Борис, чувствуя внутри готовую лопнуть пружину, бросился в ее трепетную глубину. Ира, всхлипнув, выгнулась дугой, сладкая судорога накрыла их одновременно и била долго, долго. И когда время, казалось, остановилось, возник взрыв, вспышка; они еще обнимали друг друга, но уже ощущали: удаляется… уменьшается… блекнет.
— Любимый, любимый… — прошептала Ира.
— Ира, Ирочка! — задохнулся от нежности Борис. — Я люблю тебя… лучше всех на свете.
Разговор
Возраст человека определить было совершенно невозможно. Лет тридцать, или пятьдесят, может, меньше, а может, и больше. Простое, но странно красивое в своей простоте лицо. И глаза… Совершенно непонятные глаза: грустные и веселые, наивные и мудрые, спокойные и завораживающие. Как сама жизнь.
— Здравствуй! — сказал человек. — Ты по-прежнему думаешь, что все это могло произойти с тобой в другом городе?
— Я не знаю.… Не могло?
— Нет, — сказал человек и посмотрел Борису прямо в глаза.
И столько в этом коротком слове было уверенности, столько грусти, что у Бориса пробежал холодок по спине.
— Почему?
Человек улыбнулся, и опять невозможно было понять, чего в этой улыбке было больше — грусти, сочувствия или… зависти?
— Почему? Потому, что тогда ты был бы другой, она была бы другой, все было бы другим.
— Хуже? Лучше?
— Это не важно. Просто — другим! Такого бы не было. Такое с вами могло случиться только в этом городе.
— Да почему же? Чем он такой особенный?
— Он очень особенный, Боря! Мало того — он такой единственный, — человек немного помолчал, разглядывая Бориса. — И именно поэтому вы могли найти друг друга только в этом городе. Тут все очень связано, Боря, — судьба города, ваша судьба.
— Мистика, — недоверчиво сказал Борис, в душе желая, чтоб его убедили в обратном.
Человек понимающе улыбнулся.
— Это не мистика. Я мог бы доказать тебе все с помощью формул, но ты не знаешь таких наук. Люди вообще их не знают. Поэтому можешь считать это судьбой, провидением. Или… вот так:
Отчего же ты молчишь вдруг?
Посмотри в его глаза, и не робей.
Столько долгих лет замыкал я этот круг,
Это я его привел на встречу к тебе.
Я привел его из тех стран,
Где затоптаны в песок осколки мечты,
Он прошел сквозь лес, через океан,
Он, конечно, одинок, так же, как ты.
— Кто привел? Кого? — Бориса, как в детском сне, накрыл сладкий ужас, захотелось немедленно проснуться. — Кто ты?!
— Неважно, — сказал странный человек. — Помни, помни всегда: твоя судьба, твоя жизнь, твоя любовь связаны с Грозным такими нитями, перерубить которые не под силу никому. Даже мне…
«А смерть?» — хотел спросить Борис, но экран покрылся помехами, потемнел и исчез.
