Часть третья

Второе августа. Сотрудники, вызвавшиеся участвовать в «совместном наведении общественного порядка в городе Бендеры», собрались в кабинете исполняющего обязанности начальника Тираспольского ГОВД. Рядом со мной — майор Сладков, уважаемый в горотделе офицер, по поручению свыше занимавшийся вопросами набора и распределения людей по службам воссоздаваемого Бендерского ГОВД. Он же еще третьего дня просветил меня насчет тираспольских политических хитросплетений, восполнив пробелы между фактами и предположениями, роившимися в моей голове.

Уголовное дело против командира Бендерского батальона республиканской гвардии ПМР подполковника Костенко первоначально было возбуждено с формулировкой «по факту хищения имущества в особо крупных размерах». На самом деле никаких хищений, строго говоря, не было. По указаниям из Бендерского горсовета и Тирасполя, люди Костенко снимали с проходивших через Бендеры железнодорожных составов грузы и технику Западной группы советских войск, выводимой из Восточной Европы. Они тут же шли на нужды обороны города и республики. Кроме того, в бендерской городской казне денег было негусто и средства на содержание батальона порой приходилось добывать путем недружественных визитов к теневикам. А четырнадцатого марта гвардейцы Костенко приняли участие в захвате у Парканского батальона радиоэлектронной борьбы оружия и боеприпасов, необходимых для отражения начавшегося под Дубоссарами и Кошницей наступления националов. На месте акции присутствовал сам президент ПМР Смирнов, и не кто иной, как Смирнов отказал в возврате захваченного оружия командующему четырнадцатой российской армией генералу Неткачеву. То есть о самоуправстве комбата и его подчиненных не могло идти и речи. В то время Костенко с точки зрения руководства республики был еще хорош. И поэтому, хотя заявлений в правоохранительные органы на действия бендерских гвардейцев со стороны отдельных граждан и представителей военных властей Российской Федерации было достаточно, до поры до времени они ложились под сукно. Как ни раздувал эти «факты» военный комендант Тирасполя Михаил Бергман, пытавшийся любой ценой не допустить попадания оружия в руки приднестровцев, ничего не выходило и у него.

Но после того как во время первого крупного обострения обстановки вокруг Бендер в конце марта — начале апреля в Тирасполе и Бендерах разошлись во взглядах на характер дальнейшего противостояния с Молдовой и пути выхода из него, отношение к комбату изменилось. Жители правобережных Бендер гораздо больше тираспольчан боялись перспективы быть «затащенными» в Румынию. Костенко поддержал позицию той части депутатов Бендерского горисполкома и руководителей рабочего комитета, которые лучше понимали уязвимость своего города. Поэтому они настаивали на проведении реальных оборонительных мероприятий и получении твердых гарантий для Бендер в ходе переговоров между Тирасполем и Кишиневом. Их позиция была более решительной. В то же время, приученные своим правобережным положением к осторожности, они не одобряли громких «антифашистских» призывов и сдержанно отнеслись к приглашению на защиту ПМР многочисленных казачьих сотен. Обвинения в фашизме и заезжие казаки более всего раздражали правителей Молдовы. Между руководителями Бендер и Тирасполя начались трения, резко усилившиеся в связи с подписанием двенадцатого апреля протокола о мирном урегулировании обстановки вокруг Бендер. Этот протокол, подписанный согласительными комиссиями Кишинева и Тирасполя, не учитывал интересы города Бендеры. Согласно ему город должен был убрать с окраин посты гвардейцев и рабочих ополченцев, отвести своих защитников в казармы и принять меры к их разоружению. В то же время силы националистической Молдовы на подступах к городу продолжали бесконтрольно усиливаться, а подразделения российской армии в разделительную полосу между конфликтующими сторонами, как того просили в Бендерах ради гарантии безопасности, не вводились. Фактически от апрельского протокола изрядно попахивало подставой. И личный состав Бендерского батальона обратился к населению города и всей Приднестровской Республики с открытым обращением, в котором прямо говорилось, что Бендеры в большой опасности, а подписание согласительного протокола без участия бендерчан было названо актом безответственности и предательства.

Вот тут-то в прежде беззубом уголовном деле возникли претензии к конкретным, неугодным тираспольским руководителям лицам. Принявшего «не ту сторону» комбата решили наказать, и то, что раньше считалось хорошим и полезным, объявили самоуправным и плохим.

В условиях, когда во всем Приднестровье продолжало действовать старое законодательство Молдавской СССР, а реальная жизнь давно шла по неписаным законам военного противостояния, поводов для преследования Костенко долго искать было не нужно. На улицах Бендер возникали перестрелки, в которых, естественно, участвовали бойцы батальона и были пострадавшие. На этих улицах похищали людей и почти обычным делом стал захват заложников (желательно из офицеров противной стороны) для их обмена на похищенных. Когда первого апреля на окраину Бендер ворвался полицейский бронетранспортер, расстрелявший пост милиции и заводской автобус с людьми, Костенко ответил врагу ударами по колонне опоновцев, собиравшихся занять пригородное село Гыска и отряду молдавских волонтеров в селе Варница. Возмездие свершилось.

Все эти действия с точки зрения отставшего от жизни закона можно было назвать самоуправством, разбоем и даже убийством. С апреля по июнь дело всячески раздували, возникли претензии к другим офицерам и бойцам батальона, искали новые поводы обвинить бендерскую гвардию. Приднестровская милиция не проявила интереса к «делу Костенко», и тогда им с возрастающей активностью занялись Приднестровская прокуратура и находящееся в процессе создания министерство государственной безопасности ПМР. Последнее, кстати сказать, формировалось с помощью контрразведки 14-й армии, «с пеленок» переняв неприязнь к бендерскому комбату, которую испытывал генерал Неткачев.

Двадцать четвертого апреля помощником прокурора ПМР Беркуном было подписано постановление «о задержании подозреваемого Костенко Ю.А.». Вот только руки у исполнителей политического заказа пока были коротки. Слишком много людей продолжало верить комбату, считая его последовательным защитником Бендер и всей республики.

Девятого июня был убит заместитель командира Бендерского батальона капитан Сериков, во всем поддерживавший своего командира. У Серикова лучше, чем у других, выходило общаться с органами и прессой. Не случайно большинство материалов в газеты и интервью от имени командования батальона давал именно он. Заместитель оставался сдержанным там, где сам комбат давно вспылил бы, наговорив дерзостей. С его смертью положение Костенко пошатнулось.

Сильно подогрели конфронтацию высказанные комбатом Костенко, председателем рабочего комитета Добровым и рядом других бендерчан обвинения в адрес тираспольских руководителей об умышленном характере их бездействия в самые тяжелые дни обороны. Спусковым крючком расправы стал знаменитый уже «путч Костенко» в ночь на 23 июня, когда он под угрозой штурма штаба 14-й армии и тираспольского Дома Советов потребовал объяснений от Президента ПМР Смирнова и командующего российской армией генерала Неткачева, подозревая их в двойной игре, жертвами которой стали город Бендеры и несколько десятков его бойцов, расстрелянных под крепостью по ошибочному приказу заместителя Неткачева — генерала Гаридова.

И, как только Бендерский батальон был обескровлен в боях девятнадцатого — двадцать третьего июня, а четырнадцатую армию возглавил срочно прибывший на замену Неткачеву и не знавший местной обстановки Лебедь, прокурор Приднестровья Борис Лучик с подачи из тираспольского Дома Советов написал новому командующему письмо, в котором выставил Костенко как кровожадного уголовника и главного зачинщика кровопролития в Бендерах.

Эту ложь перед лицом командующего подтвердил не кто иной, как военный комендант Тирасполя полковник Бергман. Вливать Лебедю в уши дезинформацию, чтобы крутить новым командующим на свой лад, — для такой цели Президент ПМР Смирнов дал свое согласие на назначение Бергмана комендантом всей Приднестровской республики. Но Бергман, похоже, оказался ещё оборотистей, начав крутить и генералом, и президентом. Обоим в доверие втерся конкретно.

То, что двойная игра была, и какие-то большие силы не только из Бухареста, но даже из продажной демократической Москвы режиссировали раскол Молдавии по Днестру, по старой советско-румынской границе 1918–1940 годов, — это Сладков может не предполагать, и мне не говорить. Мы это сами, своей шкурой и поджилками прочувствовали. Целью этого раскола могло быть только одно: запутавшимся в своих ошибках и упорном сопротивлении народов лидерам румыно-молдавских националистов облегчали задачу воссоединения с Румынией. Граница 1918–1940 годов могла быть признана на международном уровне почти так же легко, как граница Молдавской ССР. Но в неё не попадали крупные мятежные города и несколько оппозиционных районов. При таком ходе событий перед националами осталась бы только одна гагаузская проблема, и они, раздавив Бендеры, надеялись её как-то решить. Может быть не случайно гагаузских добровольцев на защиту ПМР прибыло мало и противостояние в Буджаке затихло…

Игры, везде сложные, двойные и опасные игры… И какой во всех смыслах паскудный у них результат! Разрывание на клочки и передача другим странам земель, которые наша родина собирала веками. Диво дивное! Комбат, защищавший город, поддерживавший мирные инициативы Бендерского горисполкома и рабочего комитета — зачинщик кровопролития! И как совпали во времени уголовное дело и провокация гайдуков с обстрелом позиций второго батальона, из-за чего безвинно пострадала сороченская полиция! О слепец! Слишком сильный «шорох» по этому поводу я тогда воспринимал легковесно, как продолжение обычной возни и проверок!

Шестнадцатого июля Лебедь, действуя на основании письма прокурора ПМР и тенденциозных докладов коменданта Бергмана, распорядился окружить и разоружить остатки второго батальона располагавшиеся в здании восьмой средней школы города Бендеры. Там, в городе, мы воочию видели, как грязный фарс стал превращаться в трагедию, как свои сдавали и стреляли в своих… К тому времени Лебедь еще не владел информацией об интригах в руководстве ПМР и буквально не ведал, что творил. Враги комбата удачно использовали застарелую неприязнь между генералом и Костенко, возникшую еще в Афганистане.

После разоружения и задержания Костенко четырнадцатая армия будто бы сразу передала его личной охране президента Смирнова, которая привезла комбата в изолятор временного содержания Тираспольского горотдела. Но начальник ГОВД полковник Богданов заявил, что никто не имеет права судить этого человека, и распорядился отпустить Костенко из ИВС. На совершенно законных основаниях, потому что документов о задержании, необходимых для помещения в изолятор, предоставлено не было. Тогда уже на Богданова возбудила уголовное дело все та же Прокуратура ПМР, и он был отстранен от должности. По следам комбата вновь бросили президентскую охрану, военную комендатуру, армейский спецназ и какую-то особую группу МГБ, о которой сам Смирнов, говорят, предпочитает ничего не слышать и не знать. Судя по всему, Костенко нашли и убили. И сейчас идет экспертная работа по сожженному трупу, обнаруженному у одесской трассы в автомашине «УАЗ»… Предполагают, что это может быть он…

Логичная и понятная цепь действий и событий, от плохого к худшему. При интригах такого масштаба жизнь офицера ничего не значит. А жизнь простого Ваньки вроде меня является величиной почти отрицательной… И все же не верится. Не такой был человек комбат-два, чтобы позволить себя так легко укокошить. С другой стороны, после предполагаемого побега комбат нигде не появлялся. Это в высшей степени странно. Не в характере людей его закалки прятаться и молчать!

Костенко был известной фигурой. Слава опытного и волевого командира шла за ним из Афгана. И людей определенного склада, тех, кто ненавидел национализм и желал приложить свои силы к защите русского населения и Приднестровской Республики, тянуло к нему. Попасть в его батальон было честью, которой не все добивались. И гвардейцы смотрели на своего командира с обожанием. Его любили женщины, и он умел быть обходительным с ними. При этом, как ни странно, в своей собственной семье он был не очень счастлив. А может быть, это было вовсе не странно. Ведь Костенко был человеком дела, и его физически могло не хватать ни на что, кроме как на легкий флирт. Быть командиром Бендерского батальона и примерным семьянином? Вряд ли такое было возможно. Хороший семьянин не решился бы в такое смутное и опасное время взвалить себе на плечи батальон.

По виду и манере держать себя Юрий Александрович был умница. Лицо комбата, веселое и добродушное в кругу друзей, решительное и прямое в момент отдачи распоряжений, становилось отстраненным, неопределенно-затуманенным, когда он говорил с теми, кому не доверял. Любой человек, даже искренне сочувствующий комбату, мог натолкнуться на эту стену, если ему не удавалось расположить Костенко к себе. Тут, конечно, его могли неверно понять, комбат мог оттолкнуть от себя человека. Но стоило несколько раз встретиться с Костенко, становилось ясно: это защитная маска, которую он надевает на себя, потому что совсем не умеет лгать. Был у Костенко и третий образ — когда речь заходила о националистах — убийцах горожан и гвардейцев, и о саботажниках городской обороны. Его лицо становилось жестоким, дулом винтовки смотрели зрачки и сильнее проступали в очертаниях скул и глаз восточные черты. Он весь собирался, как хищник перед прыжком. Увидев такого Костенко, можно было и напугаться.

Его доверие к людям возникало внезапно, и не дай Бог было его потерять. Комбат мог быть невероятно обаятелен и почти в то же самое время ужасно неприятен. Но те, кто хорошо исполнял свой долг, со вторым, неприятным Костенко сталкивались редко. Ему доверили оборону Бендер, и он принял это дело всерьез. Будто это был город, в котором он с детства вырос. Словно одряхлевшая страна снова, как десять лет назад, в Афганистане, ясным и четким приказом направила его сюда. Кому-то казалась странной такая позиция офицера, которого с Приднестровьем и Бендерами ничто крепко не связывало. Ведь он был детдомовец с Дальнего Востока, и в Тирасполь приехал вслед за женой. Искали в поведении Костенко подоплеку, и не находили. Они не понимали того, что поняли мы: комбат был в полном смысле этого слова гражданином Советского Союза. Железный солдат империи, в чем-то анахронизм. Особенно с точки зрения тех, кто делал своей целью карьеру или материальное благополучие. И этими своими качествами он вполне устраивал нас.

В кругу своих, разгоряченный делом, забыв напустить туман, комбат резал правду-матку так, что любой другой на его месте побоялся бы. Ведь двусмысленностей, скользких мест в отношениях с командованием и политиками было предостаточно. Тем не менее Костенко открыто выражал свое отрицательное отношение к Кицаку еще тогда, когда мы взирали на командующего с благоговением. От наших политиков он ничего хорошего не ждал. Решительный человек, он не привык останавливаться перед трудностями и, если рядом кто-то «тормозил», комбат обкладывал его матом и взваливал чужой долг, чужую ношу на свои плечи. Был голод на людей, оружие и необходимость пользоваться услугами самых разных личностей. Костенко умел подбирать людей. Но неизбежно были ошибки, в доверие втирались негодяи и сексоты. От них второй батальон быстро избавлялся. У них были заступники, они обиженно лазили вокруг, кляузничали в Бендерский горисполком и республиканское управление обороны, распространяя ложь. Железная прямота комбата была необходима для войны, и она же сослужила ему худую службу…

Эх, я, дубина! С самого начала надо было не идти в ГОВД, а проситься к Юрию Александровичу в батальон! И такой человек погиб?! Нельзя в это верить! Увы, дальнейшая судьба комбата неизвестна…

А Лучик… При содействии прокурора я устраивался в милицию, после того как меня чуть не «оттерли» обычным порядком. Не понравился участковому инспектору, который оказался затаившимся обиженным на свою плохую карьеру мулем. Уяснив мою нескрываемую ненависть к националистам, он всячески пытался помешать моему устройству на работу, хамил, протестовал в отделе кадров и уже оттуда пытался выставить меня за дверь. Потому и пришлось пойти в прокуратуру. Лучик тогда показался мне нормальным человеком… Возможно, его дезинформировали и он не все знал. Уж очень не хотел прокурор лезть в политику и готов был, как было принято в советское время, выполнить любую команду сверху…

В то же время всегда спокойный и, казалось бы, стремящийся избегать сложных решений начальник тираспольского ГОВД Богданов повел себя гораздо достойнее. К Богданову я, наоборот, относился с предубеждением, особенно после заметок в газетах о том, как он чуть ли не преследует активистов республики. Ну и ну! Ни о ком нельзя судить с первого взгляда!

Про путч гвардейских офицеров, о котором меня просил узнать Али-Паша, в ГОВД ходят только непроверенные слухи. Слышали звон, да не знают, где он. Можно судить лишь о том, что какие-то действия были и участие в них принимали дубоссарцы. Но чем кончилось и каковы последствия? Приходится опасаться, что не лучше, чем для Костенко. Нехорошо… Не двинуть ли из Приднестровья, где начались такие вещи, ноги? Пока отбивались от «снегуранцы», за спиной выросла «усмирнянца»… Нет! Не сейчас! Бросив все, я отсюда не побегу!

Продолжая думать об этом, краем уха вслушиваюсь в то, что до нас доводят в порядке инструктажа. Поначалу будет нас всего около тридцати человек. В основном оперы, следователи, работники дежурной части и ИВС. Работники других служб пока не нужны. Такие отделы, как экспертно-криминалистический, сразу организовать невозможно, он появится позднее. Патрульно-постовую службу набирать вообще нельзя, так как соглашением с Молдовой предусмотрены очень ограниченные штаты. Эту функцию будут выполнять миротворцы. Для защиты нашего небольшого контингента направляется взвод спецназа, но не полноценный, а густо пересеянный не успевшими поучаствовать в боевых действиях ребятами. Он будет действовать в качестве нашей охраны. Мало… А идейка-то какая милая! Не простое разведение сторон, а все вместе, в одной куче. Кто раньше друг в друга стрелял, мило друг другу улыбнулись и, держась за ручки, как в детском садике, начали вместе наводить порядок! Молдаване что, глупее нас, чтобы полностью заменить свой обстрелянный состав лохами? Да среди их «вновь прибывшей» полиции будут почти все принимавшие участие в боевых действиях! Одна надежда — на миротворцев, но ведь очевидный факт, что, если возобновится заваруха, они поначалу будут защищать только себя.

Следом, как обухом по голове, главное заявление: никакого автоматического оружия ни у нас, ни у так называемого спецназа не будет. Только пистолеты, а иное договоренностями запрещено. Но их же у половины наших людей нет! Спрашивают: не выделят ли пистолеты дополнительно, вооружат всех хотя бы ими? Ничего подобного! У кого есть табельные «макары», пусть берет, а у кого нет — извиняйте, дать не можем! Посреди поднявшегося ропота повышенным голосом следуют начальственный пассаж, что не надо-де преувеличивать опасность, и примирительное заявление о том, что вот же, решили, оставят нам двойную зарплату! Успокоили, слов нет! Сдерживая злость, спрашиваю, что это за идиотизм и понимают ли господа полковники, что нельзя отправлять в Бендеры безоружных людей, когда неясно, чем наведение совместного порядка кончится. Могут ли нам хотя бы сказать, сколько будет сил полиции с противной стороны и чем они будут вооружены.

Этого товарищи полковники не могут.

— Ну и как нам быть? Хоть АКСУ тем, у кого нет пистолетов, дайте!

Нет, категорически нельзя! Сладков тут вмешивается и просит у исполняющего обязанности начальника ГОВД Павлова один АКСУ хотя бы для меня. И это нельзя, эти вопросы-де улажены на самом верху и он, Павлов, ничего не решает!

Разумеется, все делается для безопасности, из лучших побуждений! Сидящий рядом Федя цыкает на меня. Мизерное старшинское звание заставляет его больше прочих блюсти субординацию. Ну ладно, эти вопросы мы попробуем самостоятельно решить! Ученые уже и заботы командования не ждем. С самого начала было ясно, что оружие еще понадобится и оно у нас будет! Но вот что нельзя официально, постоянно иметь при себе автомат — это неприятно. Когда он не в руках, а где-то припрятан, пусть даже совсем неподалеку, до него еще надо добежать. Выезд приднестровской части состава объединенной военной комендатуры, которая создается в Бендерах, назначен на завтра в десять часов. Досмотра личных вещей, я надеюсь, не будет?

Прямо с совещания разрешено отбыть по домам на сборы. Но домой попадаю затемно. Пока нашел Сержа, пересказал ему совещание, ждал, когда он освободится сам, и ездил с его ребятами по общей необходимости в Парканы, много времени прошло. Одно хорошее известие — Достоевский не просто в составе взвода поддержки. Несмотря на свое малое звание, он назначен его командиром. Похоже, наши власти офицерскими звездами Молдову решили не злить. Медленно спадает дневное возбуждение, долго уговариваю себя заснуть. Наконец растворяется где-то потолок. Будто в следующий миг, трещит будильник.