Разговор прерывается. Каждый думает о своем. Над головой медленно поворачиваются звезды. Гадаю, увижу ли Стожары, которые должны подняться над горизонтом под утро. Нет, не увижу из-за домов вокруг. Пролетают редкие метеоры. Я, городской житель, раньше видел их в небе только однажды, в сентябре восемьдесят восьмого, когда нас, студентов, отправили на уборку винограда на юг республики. Вечерами в сельском бараке мы резались в преферанс. Как-то раз из-за него пропустили машину, на которой договорились в воскресенье ехать в Кишинев, и пошли в Кагул на автобус пешком. Мы шли, а над нами поворачивалось небо и летели метеоры. Один был такой большой, что оставил за собой дымный след. Эту неровную полоску светлого дыма долго было видно на ночном небе.

— Вот представь себе: закончим здесь и начнется рутина, как до этого, — возобновляет беседу Гриншпун. — Будем жить среди обычных, нормальных людей, а им будет наплевать, что у нас в голове и что с нами было! Я иногда думаю: странно это! Я буду другой, а жить придется, как прежде.

На ум сразу приходит недавняя склока под дверью с пацанами и Достоевским.

— Да, мы точно уже другие! Удивительно, сколько всего я не понимал! В штаб-квартире снова брал те же книги и перечитывал. Оказалось, не понимал их вообще! Все подвигами интересовался, а описания фронтовой жизни пролистывал. Снова читаю — будто зашифровано все раньше было, а я этому шифру обучился. Демократы кричат: «Нам не говорили правду, мы до сих пор ничего не знаем о той войне»! Вздор! Все было написано, и так горько, как вообще можно было сказать! Как Симонов написал о лете сорок второго: через год после начала войны наши бронебойщики стреляли по своим же танкам, думая, что все танки немецкие! Год не видеть своей техники, когда у нас за месяц от этого крыша едет! Что горше написать можно, я мало себе представляю. Или как Бакланов написал свою «Пядь земли» о боях здесь, на Днестре, на маленьком плацдарме. О простых солдатах и офицерах вроде Али-Паши и нашего комбата, о том, какая разница была в людях на разных берегах реки, как легко можно было умереть даже в конце войны…

Гриншпун слушает. Огонек зажатой у него в зубах сигареты то разгорается, то угасает, и я продолжаю:

— А другую книжку берешь или вспоминаешь — и сразу видишь: чепуха это. Наглый тип писал, который ничего своими глазами не видел и шкурой не ощупывал. И чем дальше, таких писак больше. Что угодно ляпнут, чтоб в струю попасть… Уже не наши, а фашистские успехи раздувают. Программу «Взгляд» помнишь? Как эти двое… Листьев и Любимов, доболтались, будто один немецкий летчик сбил четыреста советских самолетов!

— Это и я помню! До сотни боевых вылетов летчику дожить бы, а тут такое вранье немереное! Да только так оно по тэвэ всегда было. Там тех только и держат, кто бредятину может нести двадцать пять часов в сутки.

— А учебники кто детям пишет? Чему нас учили, кого в пример ставили, с древней истории начиная? Кутузов — великий полководец?! Аустерлиц продул, не угадав простого маневра Наполеона. Себя самого и императора Александра подставил под удар, еле спаслись… Утратил командование в тот момент, когда французы прорвали центр и стали окружать фланги. Армия еле отошла, потеряв кучу людей и половину артиллерии…

Под Рущуком отбил турок, и сам отступил за Дунай, разрушив Рущукскую крепость! Он, видите ли, боялся окружения от второй турецкой армии, которая в то время была под Софией и шла к Видину. Дал туркам два месяца передышки, после чего они перешли Дунай, а Кутузов остался против них с десятитысячным отрядом… Чудом не был разбит, две дивизии себе на подмогу вызвал. И, наконец, сам окружил турок на северном берегу Дуная под румынской Слободзеей. Вернее, не он их окружил, а генерал Марков своей героической переправой через осенний Дунай, обратно на южный берег. Вот когда пригодилась бы Рущукская крепость, чтобы солдат в ледяной воде не топить. Но она разрушена была…

С окруженным врагом возился, упустил визиря, затянул переговоры. В итоге русские силы не смогли вовремя собраться для отражения Наполеона, и установление границы с Турцией по Дунаю, как того требовал царь, стало невозможным. Граница прошла по реке Прут, раскроив тогдашнюю Молдову пополам. И осталась там навсегда, потому что момент слабости турок был упущен. Разделенный народ — обиженный народ. Так была разделена стараяч Молдова. А разделенный народ — обиженный народ. Вот откуда пошел здешний румыно-молдавский унионизм!

А что Кутузов устроил под Бородино? Неслыханная в истории вещь — генеральное сражение без решительных целей, без задачи разгромить неприятеля! Французы всей силой атакуют один фланг, а другой он спрятал за рекой Колочей и с него новые силы под адский огонь вместо выкошенных полков подбрасывает! Маневр — звездец! При своем превосходстве в артиллерии потерь понес больше, чем атакующий противник! И это на укрепленной позиции, которую сам выбирал! Потом Москву сдал, от французов бегал, ждал, пока их голод возьмет и крестьяне вилами затюкают! Сколько при этом погибло крестьян — никого не волнует! Армию он берег! Это после Бородино, на котором он половину ее костьми положил?!

— Слушай, стратег, кто ты такой, чтобы Кутузова обсуждать?

— А ты мне что, свое мнение запрещаешь иметь?! Я тебе свою логику рассказываю, какая кровавая грязь эта самая воспетая у нас народная, отечественная война, с серпами на ружья и бутылками на танки! Как она здорово получается, когда обсираются вожди и генералы! Зато как потом славу павшим поют, козлы бородою дороги метут! Сколько паразитов заводится на этой славе! Павшие — они неизвестные, в лучшем случае выбиты имена на камнях, люди мимо ходят, лица свои к ним не поворотят, а паразиты — на виду! Пишут! Ордена и медали, которых после второй отечественной раздали в десять раз больше, чем за всю войну, носят! По школам ходят! Один такой педрила с кучей юбилейных побрякушек постоянно к нам на Уроки мужества лазил. Я, говорит, плавал на лодке «Щука» типа «Сом»! Ой, нет, на лодке «Сом» типа «Щука»! Постоянно так вот оговаривался и крутил свою шарманку, как говно веслом в проруби. Его слушаешь — смешно. Глаза в книгу опускаешь, где черным по белому наведено, как это было гениально: потерять половину армии, оставить врагу полстраны, после чего народной войной вынудить французов, а затем немцев к отступлению, — и вовсе становится тошно!

Злиться на меня можешь сколько угодно, только я этим словоплетам больше не верю и не считаю Кутузова великим полководцем! Не армию и Россию он берег, а осторожничал, о дворцовых интригах думал. Побил кучу людей на Бородинском поле просто потому, что ему неудобно было оставить Москву без сражения. Хотелось, но неудобно было! Моральный дух у войск был высочайший, ни пленных, ни пушек наполеоновская армия захватить не могла. Но он все равно в русские боевые порядки пушек недодал, потому что не за людей, а за порчу и утрату барахла боялся. У Багратиона на флешах в начале сражения было пятьдесят пушек против двухсот французских, у Тучкова на Утицком кургане — шесть против сорока! Те сто пятьдесят орудий, которые там были нужны как воздух, в то время загорали за Колочей, и еще столько же торчало в «главном артиллерийском резерве». Полки рвались в штыки только затем, чтобы выйти из-под шквала французской картечи, не умирать зря, не платя врагу смертью за смерть!!! Лишь к концу боя, когда соотношение действующих пушек обеих армий стало выравниваться, французы остановились и начали отступать от флешей.

Так за что легли в рукопашной дивизии и полки?! Как царским и советским баснописцам совести хватало эту бойню нахваливать? Ай, русский штык молодец! Ну и полководец! Потом Москву не использовал как крепость и боя за нее не дал, потому что боялся обвинений в разрушении столицы! А в итоге она все равно сгорела! Сидел с армией в Тарутино, пока несколько губерний под оккупацией вымирали. В одной Москве после ухода Наполеона собрали двенадцать тысяч трупов горожан, а в провинции трупы вообще никто не считал… К бородинским потерям эти цифры приплюсовать — сразу видна подлинная цена сражению этому… Да на народ Кутузову плевать было, как всякому крепостнику. А Лев Толстой, воспел затем это народное харакири… Властям же — удобно! Чего ж удобнее, когда люди в безвыходном положении с палками на пушки готовы идти! Не на них бы, «родных», только! И чтобы народ окончательно по нужному пути направить, скромненько ставят перед ним такое маленькое уравнение: «Родина равно мы»! Вперед, за нас и Родину!

Ты, Гриншпун, кинофильм о Кутузове помнишь? Постный глазик вверх и шамканье: «Сохраним армию — сохраним Россию, потеряем армию…» Пойми эту логику уродскую: если спалят город, село, разнесут в клочья дом, в котором ты родился и вырос, срубят березу под окном, перебьют, изнасилуют, уморят голодом родню, соседей и друзей — Родина будто бы останется в целости и сохранности! Главное, что армию, чуть не разбитую благодаря бездарным назначенцам, вовремя увели и она сохранилась у царя на подхвате! Ты ж не хуже меня знаешь, сколько здесь было лишних разрушений и смертей, пока четырнадцатая армия отсиживалась в своих гарнизонах, а затем большая часть приднестровцев повторяла ее «подвиг», — вместо того чтобы помочь Бендерам, сидела за Днестром и тираспольские зады охраняла! Так давай не будем вслед за холуйской пропагандой повторять, будто реальное разорение страны — это меньшее зло по сравнению с какой-то угрозой царской заднице! Что от страха за руководящую жопу можно ставить во главе войск никчемных командующих и придерживать армию, одновременно науськивая на врага безоружный народ, а затем писать эту резню себе в заслуги. И еще я тебе скажу, что если бы русская армия, ведя решительные действия, проиграла ту, первую отечественную войну, в чем я сильно сомневаюсь, это поражение было бы меньшим злом, чем разорение и вымирание нескольких губерний. Наполеон — не Гитлер! Дал бы под зад Кутузову и царю — Россия не погибла бы! А вот двойная стратегия — сражаться с врагом, но чужими руками и так, чтобы при этом попки вождей со всех мыслимых и немыслимых сторон были под защитой, — она к гибели страны имеет куда больше отношения! Это она ведет к самым диким решениям, к жутким потерям!

Перевожу дух, и продолжаю, сбавив тон:

— Кто великим полководцем был — так это Суворов, который о себе не пекся, ни пяди земли врагу не отдавал! С десятикратно меньшими силами громил стотысячные армии, неся при этом ничтожные, а не бородинские потери! Невозможно себе представить, чтобы Суворов под Аустерлицем бежал с Праценских высот или на Дунае отступил от Рущука. Да он бы сам окружил Наполеона под высотами, и перебил бы отступивших турок в их собственном лагере! Тем более, что под Рущуком у русских был полуторный перевес в артиллерии… Так тут же наплели, что Кутузов у Суворова был любимый ученик! Прежнее мнение у тебя — пожалуйста! Подумай просто над тем, что я сейчас говорю…

Гриншпун молчит. Он вроде не обижен. Переваривает. Думает, наверное, продолжать этот разговор или нет.

— Так он и вправду его учеником называл!

— Это ты, не иначе, от самого Суворова слышал? Знаешь ли, Суворов едкий, ироничный был человек! Расскажу тебе ту же самую, что ты помнишь, байку о штурме Измаила, слово в слово, только смысл наоборот! Измаил штурмовали несколькими колоннами и десантом через Дунай. Как началась высадка десанта, турки растерялись и все колонны забрались на крепостные стены, а кутузовская внизу топчется, турецкие ядра и кирпичи черепами отбивает. То есть дает туркам возможность снять с этого участка стены часть сил и бросить их против десанта и других колонн! Суворов и посылает к нему гонца: «Назначаетесь комендантом Измаила!» Представь себе позорище: комендант, который в город войти не смог, за теми вполз, кто крепость взял. Вот в армии слава бы пошла! А вдруг, не приведи Господь, отобьются турки? Как тогда царю-батюшке объяснять обратную сдачу города, комендантом которого ты уже был назначен? Делать нечего, пришлось Кутузову всерьез в атаку идти! Ну и комендантом стать хотелось тоже. Суворов же на его самолюбии играл, а не в любви ему признавался. И правильно делал! Другого командира ему никто не дал бы. Вот тебе и любимый ученик! А потом тыловые крысы, которые дупля не рубят в отношениях между людьми в бою, выдали все за чистую монету. Приспособили к тому смыслу, который хотели изобрести.

Гриншпун хмыкает и качает головой.

— Я тебе и другую байку перескажу, о том, как Суворов Кутузова за хитрость хвалил. Он-де самому Де Рибасу в хитрости не уступит, вот какой молодец! А соль-то в том, кого и с кем сравнивают. Де Рибас — инженер, а не пехотный командир. Строил укрепления и, как всякий иностранец, получающий хорошее жалованье на русской службе, вперед за свои стены и редуты лезть не стремился. Ну, сам понимаешь, на черта ему это было надо? И вот для того, чтобы ни в коем случае в пехотный бой не попасть, он и проявлял хитрость. По уточнении смысла сравнение с Де Рибасом для Кутузова такое «лестное» получается, аж некуда! Двухсот лет как не бывало! Словно Суворов про нашего Кицака сказал!

— А ну напомни мне, что ты против русского штыка имеешь? Суворов его вроде бы тоже полюблял…

— Слушай, ты меня не зли! Суворов учил: «глазомер, быстрота, натиск!» — и в штыки ходил против опоздавшего полностью изготовиться к бою противника, чтоб опрокинуть его, захватить пушки и обозы. И средство это сильное. Ты вспомни единственный раз, как наши в частном секторе наскочили на мулей и схватились с ними в рукопашной! Побили их, прогнали, но сами в каком шоке возвращались? Поглядел на них и сразу понял стихи: «Я только раз видала рукопашный, раз наяву и тысячу во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне…» Друнина, кажется, написала… Если б я там был — точно усрался бы. Вот и выходит, что суворовский штык с кутузовским ничего общего не имеет. У Суворова это расчетливая психическая атака, а у Кутузова — «последний парад». Это ж такая прелесть — дать врагу выставить двести пушек, а потом ножичками его доставать, ножичками…

Гляжу на реакцию. Морда непроницаемая. Затем Гриншпун вновь впивается в свою сигарету. Выпустив дым, говорит:

— Знаешь, то, что ты сейчас прогнал, не понравилось мне поначалу сильно. Непривычно слышать такое как-то… Надеюсь, ты не имел в виду, что с Гитлером драться не надо было?

— Нет, такого я в виду не имел! Еще как было надо! Я тебе говорю о том, из-за чего на краю гибели несколько раз стояли. Ведь наша советская власть в этом плане от царской власти в лучшую сторону не отличилась. Во вторую отечественную такое же безвыходное положение народу создала. Товарищ Сталин обезопасил себя до такой степени, что два года фашистов не могли остановить, а кое-где их вообще встречали хлебом-солью… И как только понял, что натворил, бросил клич: «Миленький народ, ты очень храбрый и хороший, веди себя точно так же, как во времена Кутузова и Александра Первого!». Откуда такая, вопреки коммунистической идеологии, преемственность? Дважды, если считать с революцией — трижды разрушили страну, и каждый раз результат был один: те, кто воевал и победил, — в гробу, в лучшем случае едва живы, не у дел. Накипь, которая за их спинами себя с Родиной уравняла, — подлатала под себя историю, вся наверху! До того развелось накипи, что она уже за патриотическими словами прятаться перестала. Обозвалась демократией и свое открытое предательство, четвертое подряд разорение страны, выставила как доблесть… И последнее, самое для меня горькое, — наши тираспольские вожди… Не случайно в Приднестровье об отечественной войне опять вспомнили! Кицаковщина, от которой мы тут волками над убитыми друзьями воем, — это же Кутузовщина в миниатюре! Те же идеи с призывами, та же практика! Что на восточном берегу делает батальон «Днестр», куча других частей, техники?!! Куда ушли отсюда наши танки?!! Наше Тарутино — Ближний Хутор, вот как оно называется!!!

— Ого, какую теорию вывел! Ну, тут я с тобой не согласен! Они же республику создали и гвардию твою тоже!

— Да, создали! Но в трудную минуту распорядиться ее силами разве смогли? Как теперь восстанавливать город и где теперь эта гвардия?! Где цель, которую мы себе ставили? Под румын уже не уйдем, это факт, но…

— Так чего ж тебе еще надо?

— Слово договорить дай! Ты здесь не жил, не понимаешь… То, что для тебя победа — для других потеря! Что под румын не ушли — половина дела, и еще неизвестно, кому в заслугу это ставить… А теперь на вторую половину посмотри: разодрали Молдавию на две части — и все… Как дальше жить в этих лоскутках? Политикам-то нормально, а люди? За такой невнятный результат еще кому-то хвалу петь? Вот удалось бы Костенко поднять за шкирку наших политиков в Тирасполе, глядишь, начали бы мы тогда по-настоящему, за всю республику и весь ее народ драться!

— Ну вот, ты и наболтал на измену! Ты бы осторожнее с этими разговорами был, Эдик!

— А я их с кем попало не веду!

— Почему ты думаешь, что с Костенко было так?

— Потому, что кое-что знаю. Бендеры всегда были мишенью для удара. В Бендерском горсовете и рабочкоме многие это понимали. И политику вели не так, как в Тирасполе. Искали компромисс, чтобы не доводить до бойни, но без уступок для безопасности города, на которые соглашались тираспольские переговорщики. И громкие лозунги против румын, чтобы не равнять с ними и не оскорблять молдаван, не были тут в чести. Заезжих казаков сюда не хотели пускать… В городе возникла СПТ — социалистическая партия труда, которая начала заикаться о том, что не все в коммунистической идеологии правильно. Я кое с кем из них был дружен.

Так вот, Костенко в этих мелких поначалу разногласиях встал на сторону не Тирасполя, а бендерского рабочего комитета. При этом открыто упрекал управление обороны в ошибках, говорил, что переговоры — не самоцель. Если не получается договориться, то обороняться и воевать надо всерьез. И делал это! Поэтому к нему потянулись люди. Много людей. Новая сила возникала, понимаешь?! Вот я и думаю, что ни Кишиневу, ни Тирасполю это не было нужно.

В марте, когда националы начали наступать на Дубоссары, а Россия передала Молдове уйму оружия, в Тирасполе стали думать, что правобережные Бендеры не удержать. И начали со Снегуром за город торговаться. Цель была — разделиться по реке Днестр, по старой границе 1918–1940 годов. Тогда у всех политиканов в кармане победа: националы могут валить в Румынию, а наши смогут кричать как они героически от Молдовы отбились.

Поэтому Тирасполь в апреле договорился с Молдовой о перемирии и разоружении городских формирований, не спросив мнения бендерской гвардии и бендерчан, чем спровоцировал в исполкоме и рабочкоме раздоры. Тогда Когут с Пологовым и Карановым переметнулись на сторону смирновцев, а командование батальона обратилось с открытым воззванием против тираспольских действий. Так Костенко стал неугоден и Кишиневу, и Тирасполю. За это против него возбудили уголовное дело и в конце апреля хотели арестовать… И я думаю, что в июне из Тирасполя нарочно не оказывали помощи, когда националы ударили по Бендерам. Ждали, пока его батальон разобьют. Для помощи были и время, и силы! Это я авторитетно заявляю, потому что знаю, сколько и какой техники было и сколько народу всю ночь, не имея приказа выступать, буквально на стенки лезли, затем самовольно к мостам пошли, но поздно!

А 22 июня, когда Костенко вновь высказал свое особое мнение об атаке на горотдел полиции, все повторилось, и нас оставили без патронов и подкреплений… Ведь тогда ещё никто не знал, что командовать 14-й армией придет Лебедь, и ему из Москвы велят заступиться за ПМР. При Неткачеве наоборот, все к нашему разгрому шло… Вот поэтому бендерского комбата и взяли, когда он в гневе за своих павших ребят открыто пригрозил, что с оставшимися людьми пойдет и сделает со штабом 14-й армии и тираспольским домом Советов то же самое, что румыны сделали с Бендерским горисполкомом! Хоть бы он был жив, и ему действительно удалось бежать, как говорят…

Такую вещь, раз сказал, надо было делать. Потому что наши коммуняки не прощают такие вещи. Они же на словах трещали за народ, а на деле на предательство пошли — сто сорок тысяч населения под власть врагу отдать… Теперь прячут концы, и на Костенко свои ошибки списывают. Пытаются слить на него ту кровь, что пролилась из-за их непоследовательности. С одной стороны кричали за ПМР и Отечественную войну, а с другой сами нашу оборону раскачивали и разламывали. Если бы они Костенко не мешали, а помогали, горотдел полиции давно был бы взят. И румыны бы крупными силами в город не ворвались.