В восемь часов прерываемся на вечерние новости, выходим в холл, где стоит телевизор. Пока в Молдавии замирялись, задрожала от выстрелов земля Таджикистана и с другой стороны Черного моря вспыхнула еще одна, грузино-абхазская война. Надо посмотреть, послушать, что скажут о ней. Мы дружно желаем победы абхазам и поражения грузинским националистам. Но дела там нехороши. Грузинскими войсками захвачен Сухуми, бои идут под Гагрой… Кадры сменяют друг друга. Пролетают так охотно бросаемые националистами на свою же землю боевые самолеты. Вызывая общее удовлетворение, дымится развороченный грузинский танк. И тут же экран едва уловимо мигает, и на нем начинает приплясывать огроменная, весом килограммов сто пятьдесят, бабища. Кто она — грузинка, абхазка или цыганка — непонятно. Из глотки, в обрамлении которой явно не хватает пятачка, несется истерический, хриплый визг: «Мы будем стрелять!!! Мы будем убивать!!!»

— Господи, Боже ты мой! Ну дура так дура! — возмущается Жорж.

В холле свист и улюлюканье:

— Жиртрест в салотопку!

Самые никчемные — они же самые жестокие. Это мы уже проходили. А на экране уже Югославия. Выстрел бросает назад казенник сербской пушки. И екает в груди: точно такое же орудие, какое было у нас! И глаза ищут рядом с ней Колоса и Ешку, пытаются опознать в человеке, подающем новый снаряд, Долбическую Силу. Какая прекрасная на Балканах была страна! Наверное, не хуже нашей. Как разболелась там такая же растравленная хваленым социалистическим федерализмом рана!

У меня к этим войнам интерес абстрактный, у Достоевского — прикладной. Я собираюсь просто слинять из Приднестровья, не возобновляя полученного здесь опыта, а он — податься по найму в одну из «горячих точек» и с большим толком повторить его. Выбирает, как бы не вляпаться в такое же дерьмо. Еще и пытается склонить меня ехать с ним.

— Серж, — говорю, ты уже второй после одного чеченца со мной эти разговоры ведешь. Не хочу! Не верю я больше, что на побегушках у очередных политиканов можно что-то изменить. Сыграть в лотерею — заработать или пропасть — можно. Ну отличишься ты там, все равно же будешь заложником у тех, кто платит тебе по контракту! Пусть лучше будет, чем здесь, где мы «на шарика», пешками сыграли за Смирнова, но не намного. Коли не вышло, снова надо пытаться, согласен. Но по-другому, не на новой войне. Не получится это!

— А где получится? Покажи мне такое место! И как по-другому? К людям надо быть ближе! К настоящим людям!

Что-то мне давно уже кажется, что наибольшее количество настоящих людей не среди нас, а уже на кладбищах. Но сказать так — Достоевский просто из суеверия психанет. Да, война проявляет всех. Погань всякую — воровством и трусостью. Верных товарищей — безропотным сидением под пулями. Движением плечом к плечу. Когда к попавшему в беду другу, не гадая, жив он или мертв уже, как к своей судьбе идут. Она не только разрушает, но и созидает, хотя бы настоящие характеры. Но сегодня не видно конца этой дороги, и слишком много будет на ней мертвых. Тех лучших, кого надо бы сохранить. Пусть на одного павшего солдата придется три убитых им националиста и негодяя… Но настоящих граждан своей страны осталось так мало, что невосполнимы эти потери. Раньше времени защищают последние добровольцы безмолвствующий народ свой. Он тихо отдает их скороспелым политикам на заклание и врагам на убой. Я этой ситуации морально не выдерживаю. Не объясню я ему ничего. Оценки у нас слишком разные.

— Нет. Последнее слово. Пошел бы с тобой, Серж, да о другом думаю. Хочу прожить хотя бы кусочек нормальной, своей собственной жизни, которой у меня до сих пор не было. И могло бы и не быть, если б пулю в башку получил. Подумать хочу. А потом посмотрю.

— Совсем разочаровался, значит?

— Нет. Не совсем. Просто не наше вокруг, поганое, дурное время. Хочу использовать его по-другому. А ты, если хочешь, продолжай дерзать сейчас.

— Отговорки!

— Нет.

После трех «нет» Достоевский выходит из дискуссии, по своему обыкновению пожимая плечами. Считает, конечно, что он против меня прав, но ссориться не хочет. Дослушав московские новости, возвращаемся доигрывать партию.

Время… недавно оно тоже было единым, а теперь молдавские и украинские националисты выпендрились, перешли с московского на европейское. В Молдавии эта глупость не так заметна, а в украинском Донбассе, лежащем на одной долготе с Москвой, обернулась ранними сумерками и дерганиной автобусов на границе. Из Украины в Россию автобусы теперь спешат, наверстывая по дороге украденный час, а по пути обратно — лишний час отстаиваются.

Неожиданно в глубине коридора грохает выстрел — и тишина. Случайный или застрелился кто спьяну? По выяснении обстоятельств и проработки виновного все то и дело улыбаются. Это один из подчиненных Сержа, громадный, но бестолковый верзила по прозвищу Кинг-Конг, уронил в туалете на пол взведенный пистолет ТТ. Достоевский опять недоглядел. Но с недавних пор ему на бесконечные мелкие происшествия стало плевать. Он за них отвечать не собирается.

Спать отправляюсь в большом плюсе. Впервые за несколько недель настроение бодрое. Это не из-за карточной победы. Плевать, если не отдадут выигранный полтинник, даже вспоминать не стану. На днях повторно ездил по вопросу обмена в Тирасполь и случайно попал на приезд одесситов-обменщиков. Не просто можно поменяться, а быстро и без доплат. Счастливый случай! У них родня в Тирасполе, и понадобилось быстро сменить одесский климат. Решили рискнуть в расчете на то, что после окончания войны стоимость жилья здесь поднимется. Обмен, конечно, грабительский, за четыре комнаты — двухкомнатная, с крохотной кухней, и на окраине. При этом в качестве третьей, обеспечивающей протекцию, стороны в него надо втюхать одного из должностных лиц тираспольского горисполкома, чтобы этот «бедолага», располагающий на двух человек полностью отремонтированной трехкомнатной квартирой в новом доме улучшенной планировки, еще больше улучшил свои жилищные условия. Одесситы въедут в его квартиру, а он — в мою. Но и такой вариант нельзя упускать. Другого попросту не будет. В воскресенье во что бы то ни стало надо будет выбраться отсюда в Одессу, посмотреть и окончательно переговорить. Вокруг этого теперь вертятся все планы и размышления. Подсчитываю время, за какое можно будет обернуться. Никаких колебаний! Здесь незачем больше оставаться, только доломать свою судьбу, как вышло уже со многими. Какой-либо контроль над нами фактически прекратился, и это мне на руку. Долго не могу заснуть, прокручивая в уме, что можно сказать Камову, чтобы он разрешил отлучиться из Бендер в Тирасполь с ночевкой. О поездке дальше в Одессу, разумеется, ни слова говорить нельзя.