Этот кишлак был покрупнее Навабада, но такой же серый, с узкими глиняными улочками. Назывался он Пир-Шабаз.

Колонна разделилась, и два потока машин стремительно потекли к Пир-Шабазу.

Машина с наводчиками остановилась перед въездом в кишлак. Наводчики ждали у триплексов... Но в кишлаке были лишь старухи, дети, женщины и высохшие коричневые старцы. Спроси, где мужчины, сказал майор. Где ваши мужчины? — спросил солдат-таджик. Что он говорит? Он говорит, что, кроме мальчишек и стариков, нет мужчин. Где же они? Он говорит, ушли. Куда? когда? Он говорит, ушли на заработки. Ну-ка, что эти скажут. Майор кивнул на машину с ждущими наводчиками. Таджик пошел к машине, поговорил с наводчиками. Они говорят, надо искать, говорят, очень бандитский кишлак, но кто-то пришел из Навабада и предупредил — они попрятались. Да где искать-то... Вокруг.

Ну, что будем делать? — спросил майор, озираясь. Надо просто подпалить бороду одному деду, сказал командир пехотной роты. Хэмм, хмыкнул политработник. А что, сказал командир пехотной роты, переводя взгляд близко посаженных круглых холодных глаз с политработника на майора. Нет, ответил майор. Пехотный офицер распахнул губастый рот в улыбке, пожал плечами. Решено было проехать по окрестностям. Машины расползлись по холмам. Ни пехотинцы, ни разведчики никого не обнаружили. Пехотный офицер вновь предложил подпалить какого-нибудь деда, и Осадчий сказал, что действительно нужно кого-то хорошенько расспросить, но майор отдал приказ возвращаться в лагерь.

Дым увидели издалека.

Чадили сгоревшие колеса бронетранспортера. Дорогу перегораживал труп, еще два лежали на обочине. Заберите, сказал майор. Солдаты расстелили плащ-палатку, склонились над телом, лежавшим поперек дороги, взялись за руки и ноги... Пехотный офицер удивленно выматерился. Солдаты переглянулись, опустили туловище на плащ-палатку, один из них нагнулся, осторожно взял странную пучеглазую округлую штуку, положил ее рядом с туловищем. Майор вынул грязный носовой платок, вытер потное лицо. Стрегримов, сказал командир пехотной роты. Майор обернулся к нему. Стрегримов, повторил офицер. Где остальные? — спросил майор. Остальные? Да. Где?.. куда они?.. почему на связь не вышли?.. в обеих машинах рации... Надо в этот Пир вернуться, проговорил сквозь зубы командир пехотной роты. Мы только что оттуда. Надо в Пире баню... Надо искать, а не баню, возразил майор. Прочесать окрестности, связаться с лагерем, пусть вертушки пришлют, сказал Осадчий. Майор взглянул на его тонкое, напряженное, алое лицо. Верно. По машинам!

Машины разведчиков, лязгая, обдирая гусеницами склоны, ездили по холмам. Под гусеницами скрежетали камни. Вскоре в небе появились два стрекочущих вертолета, они прошли над рыщущими машинами, сделали крут и вновь пролетели над головами разведчиков.

Холм, ложбина, длинный холм, овраг, крутой склон, камни, кустики верблюжьей колючки, вверх-вниз, яркое небо, вечернее солнце, прохлада, — неужели идет осень?..

Поздно вечером разведрота уперлась в тусклую широкую реку. Осадчий устало слез с машины, прошел к воде...

— Выводи пленных.

Сержант привел пленных к реке. Афганцы глядели на невысокого командира в черном шлемофоне, с короткоствольным автоматом в руке.

— Мы сейчас их расстреляем, — проговорил Осадчий, обращаясь к солдату-таджику, — если хотят, пусть помолятся.

Солдат сказал.

Пленные, повернувшись спинами к разведчикам, молились. Перед ними текла река. Тяжелая грязная вода проплывала у их стоп с тихим шорохом. Осадчий снял шлемофон, положил его на землю, клацнул затвором.

Пленные продолжали молиться.

Меркло небо, темнела река, черные тени обволакивали заречные холмы.

Пожилой мужчина в зеленой чалме обернулся, посмотрел на солдат с автоматами, на их командира с темно-багровым лицом, что-то сказал, и двое немедленно повернулись. Немного погодя обратил бледное лицо к солдатам еще один. Но пятый не поворачивался.

Хватит молиться, сказал Осадчий. Таджик окликнул пятого, но тот продолжал стоять лицом к реке.

Осадчий подошел к нему, опустил руку на плечо, рывком повернул его, и пленный закрыл мокрое искаженное лицо, сгорбился, сотрясаемый беззвучными рыданиями, и Осадчий, гадливо сморщившись, поднял автомат — из короткого ствола вырвалась огненная струя, прожигая ладони, прячущие лицо.

Осадчий попятился.

— Огонь!

...Осадчий шел мимо тел, разглядывая остывшие лица.

— Что будем делать с ними? — спросил лейтенант.

— Ну, головы отрезать не будем, — ответил Осадчий. — Отправим в плаванье.

Осадчий остановился, повесил автомат на плечо, расстегнул ширинку. В разинутый зубастый рот мертвеца ударила струя.

— Вы шшто?! — закричал шепотом лейтенант, оглядываясь на солдат, куривших поблизости.

Осадчий отряхнул и убрал бледный член, застегнул ширинку...

— Ребята! Этих — в плаванье, и — по машинам!

Его голос был легок и звонок.