13 мая 2004 года. Четверг
Прибывший из комендатуры на утренний развод майор Перекур, тот самый, что так неудачно на прошлой неделе приглашал нас на зачистку, просит у Тайда двух сотрудников для проверки больниц района на предмет обращения кого-либо с огнестрельными ранениями. Начальник тыкает пальцем на меня и чеченца-гаишника.
В течение двух коротких часов мы объезжаем все пять больниц района, где находим лишь два адреса без имен и фамилий, откуда обращались с огнестрельными ранениями. Перекур старательно переписывает обе строчки в свой блокнот и тут же передает их по рации в штаб комендатуры. Остальное — уже не наша забота. Дело сделано, можно расслабиться.
Пока мы ездили по больницам, внезапно куда-то пропал гаишник. И вот его машина пересекает нам дорогу уже у самой комендатуры. Довольный, он открывает заднюю дверцу и представляет нам двух видавших виды девиц тридцатилетнего возраста. У одной нет передних зубов. Профессиональный признак.
В одном из опустевших дворов, разложив на траве хлеб и маринованные огурцы, гаишник с Перекуром осушают бутылку водки. Дамы, обойденные нашим вниманием, просят налить и им. Одна спрашивает меня, почему не пью. Не собираясь вдаваться в подробности, что пью раз-два в год и до поросячьего визга, я говорю ей, мол, болен неизвестной венерической болезнью, а сейчас лечусь. Мужики быстро понимают шутку и тихо хихикают, глядя, как «зубатая» отодвигается от меня на безопасное расстояние.
Сочная зелень майских садов бухнет над нами своими спелыми соками. Она обматывает листьями и поднимающимися от земли лианами гнилые провалы заборов, упавшие стены домов. Невообразимый хаос царит в этих дворах, и кажется, что слепое, жестокое равнодушие смерти капает в пропитанный молчанием воздух. Вчера здесь была война.
Водка заканчивается, и гаишник отвозит меня в отдел, а Перегара в комендатуру. Общий уговор — сейчас перерыв на обед, после которого якобы будем работать еще весь день.
В отделе я скромно закрываюсь в своей комнатенке на четверых человек, выпиваю вчерашний суп и, раздевшись до трусов, ложусь спать.
Пришедший со двора русский участковый Сквозняк, сорокалетний мужик, получивший свою кличку из-за привычки без стука открывать любую дверь, участливо меня спрашивает:
— Сколько за сегодня убил боевиков?
Оторвав лицо от подушки, я оправдываюсь:
— Да ни одного… Некогда было…
Сквозняк приставляет к стене автомат, садится на кровать:
— Напрасно. По плану сегодня надо было двух. Стыдно.
В феврале по приезду в этот отдел, в день, когда я впервые вышел здесь на работу, мне пришлось лицезреть утреннюю планерку своего нового начальника, чеченца Тамерлана. Тот, давясь от собственной хрипы, срывая голос, орал на нас:
— Чтобы сегодня каждый участковый к вечеру задержал и обезоружил бандгруппу на своем участке, иначе можете не приходить с работы!
Слабое подобие большого беспокойства закралось тогда в мое мятежное сердце. А рассуждал я примерно так: если каждый день я буду задерживать и обезоруживать по бандгруппе, то вряд ли проживу здесь и неделю. Это и то тот максимум, на который совсем не приходится рассчитывать.
Вечером перед подведением итогов работы, я настойчиво спрашивал местных чеченских участковых, обезвредили ли они хотя бы одну бандгруппу, на что те только смеялись и советовали не принимать слова Тамерлана близко к сердцу.
