22 мая 2004 года. Суббота

В 05.00 дежурный по тревоге строит на плацу отдел, вернее, тех, кто ночует в нем. В большинстве своем это контрактники, чуть разбавленные местными, задействованными сегодня в СОГе и в усилении. На легковых машинах и синем, дребезжащем всеми костьми изношенного металла, автобусе — гордости и позоре нашего отдела, — мы стягиваемся к району железнодорожного вокзала.

Начавшаяся утром зачистка собирает людей, сонно тыкающихся в закрытые двери городских квартир. Расчлененные, трясущиеся от нашего топота пятиэтажки в огромном, рваном чреве изломанных стен прячут по две-три жилые квартиры на подъезд. В остальных, сразу у порога отсутствующих дверей, висит неистребимый запах человеческих отходов, в синей плесени закипают зловонные помойные кучи.

Здесь живут те, кому просто некуда податься. А это — половина республики. Ни воды, ни света, ни канализации, не говоря о чем-то еще, у них нет.

Разбуженные нами люди выносят из квартиры свои паспорта, услужливо освобождают проход в жилище, куда мы бросаем беглый взгляд. В одной из квартир без дверей, пропахшей мочой и сыростью, со свалявшейся ваты рваного тряпья мы выгребаем на белый свет четверых без паспортов. Все заросшие, с кирпично-коричневыми лицами от царящей здесь грязи. Строители по найму. Молдаване. Вот уж поистине неисправимая в своем стремлении работать нация.

Я рассказываю контрам вспомнившийся к случаю анекдот:

«Фашист бегает по концлагерю. Забегает в один барак, в другой и везде спрашивает:

— Молдаван нету?

Везде ему отвечают:

— Нет, у нас нету. Может, в другом бараке.

Наконец в одном фрицу говорят:

— Да только что их в камеру сжигать повели.

Тот добегает до камеры в самую последнюю минуту. Уже закрывается дверь. В последний момент, просовывая в дверь ногу, фриц кричит:

— Молдаване есть?

Несколько голосов сразу отвечают:

— Есть. А шо трэбэ?

— Да кафель надо срочно в квартире положить…

— Червонец рублев плитка!

Фашист смущается:

— Да, не, червонец много. Давай по шесть?

Молдаване возмущенно:

— А ну-ко убирывай ноги-то!»

Всех четверых для разбирательства доставляем в отдел. Это весь улов зачистки.

В 06.30 новое построение на новую зачистку. Вместе с вояками комендатуры, Временным отделом Октябрьского района и двумя отрядами ОМОНа мы выходим на берег Сунжи у того же ж/д вокзала.

Сунжа! Желтая патока вод кипит в быстром потоке коварной реки, подпрыгивает на обваливающихся гребнях, закручивается в беспокойном омуте подводных ям. Кажется, отгнившие руки утопленников хватаются за спасительные щепки проносящегося по поверхности мусора, машут над бездной своих смертей синими кусками распухшего мяса. В глухом, накаленном ропоте волн еще слышны некнижные трагедии прошлых дней.

Железнодорожный вокзал Грозного. Кровавый Новый год 1995 года. Первый штурм города. Расстрелянная здесь 131-я майкопская бригада Внутренних войск, все пацаны по девятнадцать лет. Шестидесятичасовой бой в полном окружении, гибель более пятисот из семи сотен. Сгоревшие заживо в подбитой броне, утонувшие в холодной реке, разорванные на части перекрестным огнем люди…

Невозмутимая Сунжа катит среди прибрежных руин талую грязь своих вод…

Мы бродим в звенящей тишине по дворам, обламываем ветки затянувших тропинки деревьев. Среди сплошной зелени майских ковров прячутся черные провалы самокопанных нефтеколодцев. Огромная яма в двадцать-тридцать метров глубиной собирает у себя на дне выступающий из земли нефтеконденсат. Потом из него путем нехитрой варки-переварки (почти что самогонный аппарат, только в увеличенном масштабе, мини-завод) получают вполне неплохой бензин, который прямо от производства можно заливать в баки. Качество чеченского нефтеконденсата столь высоко, что даже без первичной его обработки в критический момент последний можно заливать сразу в бак. Машина поедет.

В нескольких дворах мы находим натыканные, один на другом, мини-заводы. Раньше их взрывали или просто демонтировали трактором. Но теперь взрывать запретила прокуратура, а тракторов у нас нет. Мы просто проходим мимо.

Весь день я сплю. После вечернего развода начинается совещание под руководством Рамзеса Безобразного. Мы набиваемся в тесной душной комнатенке с громким названием «рабочий кабинет участковых», уныло смотрим перед собой и толчем воду в ступе. Безобразный, никогда не руководивший ничем, кроме домашнего курятника, пытается выяснить животрепещущие вопросы организации работы и секреты возможного вознесения службы участковых над остальными подразделениями отдела. Наши успехи ему нужны не для работы, а для собственного взлета в глазах Тайда, которому он невесть что пообещал. Рамзес каждый день докладывает Тайду обо всем, что происходить в РОВДе, а попросту, стучит на нас.

Я и остальные контрактники жуем слюни, ковыряемся в носах, чешем в затылках, вздыхаем и нетерпеливо желаем смерти Рамзесу. Нам неинтересны вопросы службы. Мы не понимаем пустую демагогию, разводимую начальством изо дня в день, и уже не хотим ничего делать. Весь разговор от начала до конца ведется на чеченском языке. Местные спорят с Безобразным, что-то пытаются ему доказать. Глухая канонада словесных холостых выстрелов врывается в одно ухо Рамзеса и загрязненная мыслями мерзавца выскакивает из другого.

Проходит целый час. Я, не обращая уже ни на кого внимания, сплю в углу дивана, обняв руками автомат. Всклоченные обрывки снов хватают мое отключенное сознание, тащат в какую-то черную пропасть, набитую диким зверьем, которое разрывает меня на части. В разные стороны летят оторванные руки, ноги и куски туловища… Я открываю глаза: та же бессмыслица неменяющегося уныния машет у самого моего лица мелькающими руками и косыми от напряжения ртами. Лица медленно плывут перед глазами, ползут по потолку, разваливаются на части и…

…Та же пропасть, та же кровавая картина тоскливой моей гибели…