Кто-то снаружи со всей дури лупанул по броне то ли палкой, то ли прикладом. Еще удар и еще!..

— Какого хрена! — Дэн сердито приподнялся на локте и прислушался. Удары прекратились. Если бы кому-то действительно что-то надо было от экипажа, он бы давно забрался на броню и постучал в люк, как все порядочные люди. Скорей всего, дурковал один из бойцов, отмечавших накануне свое прибытие в Грозный. Горе-вояки! Вставать и разбираться не хотелось. В машине, под бушлатом, было так тепло и уютно. А за броней висела враждебная, ледяная, пронизывающая до костей мгла.

Город в первый день так разглядеть и не удалось. Шли колонной, открыв верхние люки, на случай обстрела из гранатометов, но сами из люков не высовывались. Вероятность словить пулю, пусть даже случайную, была вполне реальной. Но повезло, проскочили без обстрелов со стороны боевиков. Зато, вдоволь нагляделись, как стреляют свои. На подходе к городу, встречавшие колонну блок-посты салютовали длинными очередями из автоматов и пулеметов вверх, или лупили по обочинам дороги, придавливая огнем зеленку на пути товарищей.

Дэн, слышавший стрельбу и видевший из башни, через оптику своего прицела, чумазые улыбки стрелявших, удивлялся. Было странно видеть такое вольное обращение с оружием после тренировок на армейских полигонах и в тире УВД, где за каждый патрон приходилось расписываться и отчитываться, где любой выстрел без команды расценивался, как ЧП.

В Грозный вошли уже в сумерках. И Дэну, сменившему за рулем Василия, пришлось сосредоточить все внимание на том, чтобы не оторваться от кормы идущего впереди БТРа, но и не врезаться в нее, когда передняя машина вдруг резко тормозила. А притормаживать приходилось часто. Весь асфальт был исковырян выбоинами и воронками от снарядов. Эти воронки тоже вызывали странное ощущение. По телепередачам было ясно, что в Грозном шла стрельба, и федеральным силам, пытавшимся навести порядок, оказывалось серьезное сопротивление. Показывали даже репортаж, как на улицах Грозного горел подожженный чеченцами из гранатометов танк. Только вот для гранатометов и даже для танковых пушек эти воронки были чересчур велики. Да, и как выяснилось, тот сгоревший танк был далеко не единственным. Только на пути колоны их оказалось штук пять: черные глыбы с размотанными по грязи гусеницами, безвольно обвисшими стволами пушек, или вообще без улетевших невесть куда башен. Еще чаще встречались погибшие собратья «Домового» и подбитые БМП. Дэну сразу вспомнилась сцена из горячо любимого в детстве фильма «На войне, как на войне», когда самоходчики младшего лейтенанта Малешкина увидели результаты боя родных тридцатьчетверок с «немецкими «Тиграми».

Но особо всматриваться и рассуждать было некогда.

В тех же самых влажных, промозглых сумерках, насыщенных запахами гари и дизельных выхлопов, колонна вкатилась на территорию какого-то то ли заброшенного, то ли недавно пережившего пожар завода. Наскоро выскочив по нужде и недолго потусовавшись по машинам, смертельно уставшие экипажи вскоре расползлись каждый в свой БТР. Томное тепло разогревшихся на ходу, оснащенных мощными печками «коробок» ласкало не только тело, но и душу, усиливая возникающую под броней иллюзию полной безопасности. Но Дэн, усевшись на свое место стрелка, все же покрутил башню, постарался рассмотреть в оптику хоть какие-то ориентиры, и на всякий случай загнал патроны в патронники обоих пулеметов. Василий в это время уже вовсю нахрапывал на сиденье в десантном отсеке. Денис улегся напротив, повертелся немного, и, несмотря на пережитое в ходе марша чувство опасности, на волнение, охватившее его перед лицом грозной неизвестности, тоже, наконец, сумел заснуть.

Ну вот, пожалуйста: опять!

— Бум-м! Бум-м!

— Что за идиоты! А ну их в задницу… — Дэн выругался, нащупал в темноте лежавшую рядом армейскую шапку и, опустив ее теплые «уши», подвязал их под подбородком. Все звуки сразу отдалились, приглохли. А Дэн, решив больше не обращать внимания на дурацкие выходки перепивших героев, снова погрузился в вязкую, расслабляющую дрему.

— Подъем, штрафная рота!

Бодрый голос Василия пробрался под отпотевшую овчину шапки. Дэн подскочил, больно ударившись плечом в выступающие рукояти башенного поворота. Василий хихикнул и исчез, убрав черно-лохматый контур головы из светло-серого проема люка. Было слышно, как его резиновые сапоги прошлепали по броне и тяжело чавкнули, когда он спрыгнул с борта.

Выбравшись из машины, Дэн зябко вздрогнул от мгновенного перехода из влажного тепла в не менее влажную стылость.

Вот он, первый настоящий день в Грозном!

В уползающей дымке смутными силуэтами постепенно проявлялись заводские корпуса: разбитые, изуродованные. По всей территории были разбросаны плотные рулоны разноцветной полиэтиленовой пленки и картона. Эти нелепо-яркие пятна на грязно-сером фоне не смягчали, а наоборот, усиливали то мрачное впечатление, которое возникало от вида насильственно приконченного творения рук человеческих. Дэн подошел к одному из рулонов, поскоблил рантом ботинка заляпанный влажной грязью голубой бок. Явственно проступила надпись: «Молоко». Слово-то какое: мирное, теплое, парное.

— Что, брат, молочка захотелось?

Дэн поднял глаза. Коренастый крепкий парень с лицом, почерневшим от въевшейся в поры грязи, скалил зубы в дружелюбной ухмылке. Его «Снег» — давно облюбованный собрами камуфляжный комплект, на синтепоне, покрытый плотной болоньей цвета тающих сугробов, был весь испятнан пропалинами. Теплые, с высоким поясом штаны на лямках и заправленная в них куртка в нескольких местах расползлись под грубой штопкой на краях рваных дыр. Автомат, вытертый по бокам до белого блеска, висел у парня под рукой, так же, как и у Дэна. Но, прилажен он был настолько ловко и настолько гармонировал с обликом своего хозяина, что казался составной частью его организма. Третья рука: смертоносная, точная и безотказная.

— Из новеньких?

Собственно, вопрос этот был вовсе и не вопрос, а утверждение. Но, Дэн согласно кивнул головой. Надо же как-то беседу поддержать.

— Ну, посмотри, посмотри. Только ушами не хлопай. Вон те розовые рулоны видишь? Это обертки для кефира. А за ними — площадка, которая простреливается с высоток. Вылезешь — можешь словить подарок от снайпера. И воздух слушай. Могут в любой момент минометами накрыть, или подствольников накидать.

— Кто?

— Чехи, кто еще!!! Да и свои могут окучить за будь здоров. — Парень рассмеялся. Похоже, братан, вас, как и нас готовили. Один трендеж про конституционный долг и ни слова правды, что здесь происходит… Ладно, мне долго рассказывать некогда. Ты американский фильм «Взвод» видел?

— Видел.

— Так вот, по сравнению с Грозным — у них там был детский сад. Понял?

— …Понял…

— Сам запомни и ребятам своим скажи, на первые дни, пока не освоились: здесь лучше перебздеть, чем недобздеть. Веди себя, как на минном поле. Потом все сам поймешь. Ладно, удачи, живи, братишка! — крепкая ладонь хлопнула Дэна по плечу, и парень, не торопясь, вразвалочку, побежал к выезжающему с территории завода БТРу. На ходу, легко запрыгнул на броню, обернулся. Дэн приветственно вскинул вверх руку со сжатым кулаком. БТР прошел рядом, и человек восемь собрят, таких же матерых и обугленных, шутливо ответили ему пионерскими салютами. Белые зубы сверкали под потрескавшимися сухими губами. Но глаза этих ребят уже не улыбались. Глаза жили отдельной жизнью. Пронизывая висящую над городом дымку, цепкими крючками впиваясь в каждую подозрительную деталь окружающего пейзажа, они, словно рентгеновские установки, просвечивали город в поисках инородных, опасных для их хозяев тел. Они уже работали.

Дэн вернулся к своему БТРу. Возле машин собрались не только свои ребята. Подтянулись и любопытствующие, из числа тех, кто обосновался на молокозаводе раньше.

— Как отдыхалось? — Василий уже успел умыться из своей канистры. Но, поскольку он поливал сам себе и умывался одной рукой, на его веселой физиономии остались смешные разводы, делавшие его похожим на мартышку.

— Нормально. Только придурок какой-то всю ночь доставал. Ты не слышал?

— Какой придурок?

— Да кто-то лазил между машинами и по броне колотил. Палкой, что ли. Звук глухой, но как даст-даст, аж все гудит!

Василий недоуменно пожал плечами. Вот дрых, суслик, ничего не слышал!

Стоявшие рядом старожилы молокозавода весело заржали:

— Палкой, говоришь?! Такой палкой, если в самом деле по броне навернет, то у тебя не только уши отлетят. Это саушки работали, Черноречье окучивали. Там сейчас Дудик тусуется.

И, словно в подтверждение их слов, — Дум-м! Дум-м! — Тяжелая воздушная кувалда дважды бахнула по темени. Завибрировал, задребезжал свисающий с крыши здания кусок металлической кровли. — У-у-у! У-у-у! — провыли в воздухе снаряды явно нешуточного калибра. И два тяжких разрыва вновь сотрясли воздух где-то совсем недалеко, на окраине города.

— Ладно, братишки! Не вы первые, не вы последние. Это мы сейчас такие умные. А месяц назад тоже были лопухи еще те… Психотерапевт с вами?

— Какой психотерапевт?

— Какой, какой? Стеклянный, с пробкой.

— Кто ж стекло в броне возит? У нас специальная фляжечка есть, — рассудительно ответил хозяйственный Василий.

— Ну и славно. Склад видите? Вот там, на полках, мы и живем. Берите свою фляжечку и валите к нам, на инструктаж…

Но молокозавод стал для экипажей БТР, опередивших основные силы СОБРа, всего лишь перевалочной базой. До этой смены на нем размещался весь сводный отряд, но теперь, с утра пораньше, все экипажи разбросали по комендатурам. Туда же, в течение дня должны были подойти и другие подразделения. Дэну с Василием выпала первая комендатура, расположившаяся в двухэтажном здании, в очень неудобном месте. С одной стороны — пустые дома частного сектора, в которых по ночам шныряли все, кому не лень. А с другой — многоэтажки. Тоже пустые. Идеальное место для снайперов и прочих умельцев. Благо, и уметь-то много не нужно: комендатура — как на ладони. Тир! И кто такое место выбрал? Скорей всего, никто ничего особенно и не выбирал. Где зацепились в свое время, да укрепились более-менее, там и остались, передавая друг другу это набитое мешками с песком здание, да его немудреное хозяйство.

Заняв две соседние кровати в комнате, предназначенной для собрят, и наскоро забросив под панцирные сетки свои пожитки, Дэн и Василий тут же получили свое первое задание. Старая смена комендатуры уже загрузилась в машины и ждала команды на отправку. Надо было сопроводить «Уралы» до места сбора больших колонн, которые пойдут через зеленку и перевалы в Моздок, вывозя из войны уставших, ожесточившихся и научившихся убивать. А им на смену уже вползали в город новые колонны с необстрелянными бойцами. В лучшем случае, с армейскими спецподразделениями, собровцами и омоновцами, прошедшими хотя бы какую-то профильную подготовку. В основной же массе — с обычным пушечным мясом, восемнадцатилетними пацанами-срочниками, возглавляемыми еще не воевавшими, но уже издерганными политической свистопляской командирами. С теми, кто будет платить своей кровью за чужие ошибки и предательство, но, вопреки всему, проявляя извечное российское терпеливое мужество, побеждать многочисленных, хорошо подготовленных и отважных врагов.

«Домовой» шел по городу в голове сопровождаемой колонны. Легкий морозец с ветром осадил, разогнал гарь и туман. И Дэн увидел картину, которая врежется в его память навсегда, на всю жизнь. Он уже видел это раньше: в документальных фильмах. А теперь — наяву: поток людей, изгнанных из города войной и возвращающихся к своим разгромленным, выжженным, разграбленным гнездам… Молодых мужчин было немного. Зато, нескончаемой чередой шли старики, женщины и дети. Со скоростью пешеходов в толпе по обочинам ползли навьюченные «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы». Идущие пешком везли вещи на тачках, в детских колясках, несли их в узлах и раздувшихся хозяйственных сумках. Но, в отличие от тех людей, из победных хроник Великой Отечественной, они не улыбались и не махали руками своим освободителям. Не было на их лицах улыбок. Лишь горечь, ожесточение и печальное предчувствие того, что их ожидает в конце пути.

А на обратном пути «Домовой» встал. Заклинило гидроусилитель руля. Управлять четырнадцатитонной машиной, когда руль и вдвоем не провернуть… Так они и торчали на одной из разрушенных угрюмых улиц: вдвоем, под обстрелом сотен недружелюбных глаз и под дамокловым мечом возможности попасть в любой момент в серьезную переделку. Ощущение было не из приятных.

Василий за час прошел по всей системе от движка до трубок, проходящих под настилом внутри машины, все проверил, перещупал, пересмотрел. Дэн, загнав патрон в патронник автомата, в это время сидел на башне, справедливо полагая, что так и обзор и возможность воспринимать обстановку будут лучше. Наконец, вылетевший из открытого люка отборный пролетарский мат в адрес пролетариев же — изготовителей бэтээра, возвестил о том, что неисправность обнаружена. Василий вылез из машины, держа в руках лопнувшую по шву медную трубку.

— Все, трандец! Надеялся, что где-то завоздушило или засорилось, удастся продуть… А там, под пайолами — вся жидкость. Ну и где мне теперь новую трубку брать?

К счастью, удалось тормознуть проезжающих мимо на такой же «броне» вэвэшников. Те не преминули сообщить свое мнение о ментах, которым доверили солидный аппарат, но до ближайшего блок-поста, возле которого скопилось целое кладбище мертвой техники, все же дотащили. На прощание, их механик-водитель, молодой, но очень серьезный парнишка вдруг суеверно проговорил:

— Вообще-то, с разбитой техники что-то брать — плохая примета. Говорят, что машины с «черными» запчастями потом первыми подбивают…

— У меня своя примета: если не сделаю БТР, то нам с Дэном придется на соплях до комендатуры ехать, а потом вместе с десантом пешком бегать, — ворчливо отозвался Василий, махнул рукой и нырнул в люк стоявшей на днище, с виду начисто разграбленной «коробки».

Через некоторое время он появился вновь, донельзя довольный.

— Ты представляешь: ну все поснимали, с-суки, а эта трубочка — на месте!

В комендатуру «Домовой» успел вернуться до темноты. Лихо зарулив в защитную подкову из мешков с песком, БТР взревел, прокашлялся, выплюнул накопившуюся в выхлопных коллекторах гарь и замер, угрожающе развернув свои пулеметы в сторону подлых многоэтажек.

Дэн и Василий, измученные, переполненные впечатлениями первого дня, неторопливо спрыгнули с брони. Разминая затекшие спины, вразвалочку направились в расположение. Там уже вовсю устраивалась новая смена, приехавшая, пока они провожали старую. Появление экипажа «Домового» не прошло незамеченным. Братья-собрята с уважением и даже некоторой робостью уставились на боевой экипаж грозной машины, присутствие которого до этого обозначалось лишь двумя рюкзаками под кроватями, да спальниками на самих кроватях. Видок-то у «домовых» был еще тот! Небрежно висящие под рукой автоматы, усталые, усеянные крапинками грязи и покрытые разводами от пота лица, черные после ремонта руки…

Напарники «просекли тему» и вошли в роль мгновенно.

Два суровых, опаленных войной бойца развесили над кроватями набитые под завязку разгрузки. Сняв грязную верхнюю одежду, перекинули ее через проволоку, натянутую над гудящей, краснобокой буржуйкой и достали из рюкзаков относительно чистую подменку. Пройдя между почтительно расступившимися коллегами к выходу, наскоро ополоснулись на улице из помятого, видавшего виды алюминиевого умывальника. А вернувшись, тут же расстелили на кроватях куски желтоватой армейской фланели и принялись за чистку автоматов. Причем, судя по тому, как старательно они надраивали ершиками каналы стволов, немало пострелявших автоматов…

— Братишки, компанию составите? — жест старшего из новоприбывших не оставлял сомнений. Ветеранов приглашали к столу, и стол этот производил очень приятное впечатление… Дэну, после целого дня, проведенного в сумасшедшем напряжении на голодный желудок, стоило больших усилий выдержать достойную паузу. Тем не менее, он вопросительно посмотрел на Василия и, наконец, снисходительно кивнул:

— Можно. Познакомиться-то надо. Как-никак, вы — наш новый десант.

Закуска на столе все прибывала. Появилась и очередная бутылка.

— А вот это — уже лишнее, — твердо произнес Василий.

— Стандартный продукт надо экономить, — поддержал его Дэн.

Мужики в очередной раз уважительно посмотрели на «домовых», сердито — на собренка, проявившего излишнюю инициативу и бутылка была убрана со стола в мгновение ока.

Над столом повисла неловкая тишина. Еды еще оставалось море. Места в крепких, привычных к любым перегрузкам желудках — бездна. Но, настроение явно пошло на убыль.

— Ладно…, - Василий загадочно улыбнулся, — Ты и ты, ткнул он пока еще точным пальцем в две могучие грудные клетки, обладатели которых загрустили особенно заметно, — За мной!

Через пару минут, Василий вернулся в комнату, держа в руке полиэтиленовый тюк, набитый большими и маленькими одноразовыми бумажными стаканчиками для мороженого. Его новоявленные адъютанты внесли следом стандартный двадцатилитровый молочный бидон. В гробовом молчании алюминиевая емкость для самого безалкогольного напитка в мире была водружена рядом со столом, на месте сдвинутой торопливой ногой одинокой бутылки из-под водки.

— Мы тут утречком кое-что прихватили с собой с молокозавода. Большие стаканчики — это ИЗ ЧЕГО кушать. Маленькие это — КУДА наливать. А вот ЧТО наливать?… Это мы прихватили с другого завода…

От напряженного любопытства один из собрят аж нос сморщил, и все его лицо, ярко, как у персонажа обожаемой всем российским спецназом группы «Маски-шоу», отразило общее чувство: «Ну, не тяни резину, хватит кровь-то пить!»

Василий откинул крышку.

Тысяча вторая ночь!

Новая сказка Шахерезады, рассказанная джинном в тельняшке и со славянском носом на неотмываемом от мазуты лице, в одной из долин Северного Кавказа, среди дымящихся руин недавно прекрасного города.

Двадцать литров благоухающего, как шербет, напитка из бездонных нержавеющих цистерн грозненского коньячного завода…

Вот уже третий час, с небольшими перерывами на тосты и на поедание еще сохранивших домашний вкус деликатесов, экипаж «Домового» рассказывал новичкам о чеченской войне. Первые два тоста были посвящены знакомству: кто — откуда, и где это на карте. Третий, по традиции, не чокаясь — за погибших товарищей. Четвертый — чтобы за них самих не пришлось пить третий… В пятом, Дэн и Василий извинились перед новыми друзьями за то, что разнесли город и перебили большую часть духов, не дожидаясь прибытия коллег. А затем, по очереди, старательно пересказали все, что услышали вчера на молокозаводе от действительно опытных братишек.

В конце концов, воевать предстоит вместе, и грех — не поделиться тем, что уже успели узнать сами. Коллеги слушали внимательно, ловили каждое слово, и Дэн с Василием с удовольствием купались в лучах их восхищенных взглядов.

Но поддерживать разговор становилось все труднее и труднее, да и глаза начали слипаться. Дэн взглянул на часы. Стрелки подбирались к двенадцати. А во сколько завтра поднимут, один Бог ведает.

Василий понял жест напарника, поднял кружку с остатками ароматного «антидепрессанта» на дне и со скромным достоинством произнес:

— Ну что ж, приятно было познакомиться. Будем воевать и набираться опыта вместе. Тем более, что мы с Дэном пока себя еще суперменами тоже не считаем…

— А сколько вы уже здесь — по-прежнему почтительно спросил один из новых побратимов.

На двенадцать часов больше вас. Мы вчера вечером прибыли. А в этой комендатуре — с сегодняшнего утра…

Иса ушел на другой день после похорон племянников. Один из родственников, отлеживающийся дома с ранением, дал ему свой автомат, с условием, что когда он добудет себе собственное оружие, то это вернет хозяину.

Отец ничего не говорил сыну. Все было сказано судьбой и законом кровной мести. Но стариковские глаза его утратили привычную жесткость и уверенность. Вся печаль жизни была теперь в них. Жизни, которая дала ему не так уж много хорошего. А потом еще и забрала почти все, что дала.

Иса не успел добыть свой автомат. И не вернул чужой. Но он не потерял чести. Отряд, в который он ушел, оборонял знаменитый «Зеленый квартал» на подходах к дудаевскому дворцу. Оборонял стойко, нанося федералам тяжелые потери. Но в тот день, когда в отряд пришел Иса, их атаковал батальон балтийской морской пехоты. Многие из морских пехотинцев были такими же мальчишками, как и те, кого доедали одичавшие собаки на городских пустырях. Но дрались они совсем по-другому. И Иса стал шахидом.

По обычаю, погибших в бою хоронят отдельно, рядом с другими павшими смертью воинов. Но в этом районе не было такого места. И тогда на старом кладбище, рядом с давно заросшими могилами, появился свежий холмик, в изголовье которого была воткнута острием вверх перевязанная зеленой лентой импровизированная пика.

Сообщить отцу о гибели сына и о том, где он похоронен, его друзья смогли только через три дня. Бойцы, которые принесли эту черную весть, хотели сразу уйти, чтобы не подвергать семью опасности. Но не посмели. Глава дома не удерживал их, он просто вел себя и общался с товарищами сына так, что уйти не было никакой возможности. Оскорбить гостеприимство достойного и мужественного старика — это было немыслимо.

Поздний ужин, на который было собрано все, что имелось в доме съестного, прошел по обряду поминок. Наконец, гости, многократно извинившись, как будто уходили не в смертный бой, а на веселую пирушку, распрощались.

За столом женщин не было, еду старшим подавал тринадцатилетний сын Исы — Абдул-Малик.

Но проводить гостей вышли все.

Абдул-Малик хотел уйти с бойцами. Их семья потеряла пятерых, и даже если отец успел расквитаться за предыдущие смерти, кто возьмет плату за его жизнь? Старейшина не должен подвергаться опасности, пока в роду есть хоть один молодой мужчина. Так что, теперь, этот долг на нем, на Абдул-Малике, если старшие признают его взрослым и достойным такой чести. Его мать не возражала. Белая, как мел, и напряженная, как натянутая струна, она, стояла, сжав губы, и молча ожидала решения отца. Хажар была готова произнести древние и великие слова: «Я беру весь харм на свою грудь!».

Только гордые матери могут растить гордых сыновей. Но кто знает, как им это дается?

Старший группы избавил старика и женщину от новой тяжкой ноши. Он сказал Абдул-Малику:

— Твой отец был всем нам братом. Его долг кровной мести перешел на нас. Но у твоего отца был и другой долг. Теперь ты обязан заботиться обо всей семье, о ваших женщинах. Ты станешь помогать и нам. Мы будем приходить сюда на отдых. Может быть, прятать раненых. Мы дадим знать заранее, и ты позаботишься, чтобы мы не попали в засаду.

Маленький мужчина понял, что ему отказывают, но так, чтобы не обидеть, и позволить сохранить лицо. Пряча мгновенно вскипевшие слезы разочарования, он попытался было возразить. Но, услышал строгое замечание:

— Если ты хочешь стать воином, то должен понимать дисциплину.

А затем, старший из гостей обратился к Мадине:

— Сестра, ты бы навестила свою соседку — Насият? Ее муж просил передать ей привет и сказать, что у него все нормально. Сам он пока не может отлучиться домой.

— Конечно, схожу.

И бойцы ушли, полные гордой непокорности и неутолимой мстительной ненависти.

А Мадина, уже в который раз с того черного дня, пожалела, что она не родилась мужчиной.

Хорошо быть человеком, несущим хорошую весть. Но, Мадина шла к соседке с тяжелым сердцем, через силу. Сама, без особой нужды она никогда не заходила к Насият в гости. Но, отказать в такой просьбе было нельзя. А дальше действовал старый закон: слово не сказанное — твой раб, а сказанное — твой хозяин.

Начало войны, обернувшееся страшной трагедией для всей Чечни, как ни странно, сыграло самую благотворную роль в положении этой скандальной семьи. Тот, кто последовательно и настойчиво боролся с российским присутствием на чеченской земле, кто истреблял «русскую пятую колонну», с явным нетерпением ожидавшую прихода федералов, вновь оказался на коне. Единственным, что омрачало торжество Ахмеда, была необходимость лично участвовать в боевых действиях и рисковать своей, такой драгоценной и такой веселой жизнью. Но, его заслуги не остались без внимания. Его, после ряда проверок делом и кровью, принял в свою личную команду возглавивший ДГБ Абу Мовсаев, отличавшийся исключительной подозрительностью и выдающейся даже среди боевиков жестокостью. Вскоре, Ахмед прекратил бессмысленную и опасную беготню в разбитых домах, под разрывами снарядов и злым взвизгиванием пуль. По приказу руководства, он стал личным порученцем и связным влиятельного араба, недавно появившегося в Чечне. А затем, уже по поручению своего нового начальника, вошел в группу, готовившую базу для организации подпольной работы в городе. Вслед за собой он перетянул и Аслана. Свой человек — свой глаз и своя рука.

О том, какой важной птицей стал Ахмед, Мадина, естественно не знала. Но это было неважно. Будь он хоть Президентом Ичкерии, это не изменило бы ее отношения ни к нему, ни к его супруге. Но, перед воротами соседей она все-таки остановилась, чтобы собраться и настроиться на дружелюбный, уважительный лад. Лицемерить Мадина с детства не умела, а сейчас ей вообще было безразлично, кто что подумает, и кто что о ней скажет. Но, проявляя уважение к другим, ты, прежде всего, уважаешь себя.

А вообще-то, как все изменилось. И как люди изменились… Раньше невозможно было бы представить, чтобы загулявший где-то Ахмед передавал весточки своей семье. Но то — мирная жизнь, когда он знал, что ничего страшней его собственных бесчинств с близкими не случится. И другое дело — война, когда еще не тронутая бедой улица может за несколько минут превратиться в груду развалин, похоронив под собой всех ее обитателей…

Мадину затрясло. И она, усилием воли вырвавшись из черного круга привычных мыслей, постучала в наглухо запертые ворота.

Насият была дома. Она на редкость приветливо встретила гостью и, не торопясь спрашивать о цели визита, пригласила попить чаю. Хотя в ее интонациях и чересчур сладких взглядах Мадина уловила обычную для этой женщины фальшь, все же было приятно, что разговор начался с добрых слов и будет посвящен хорошей новости.

Проходя через комнаты, Мадина отметила про себя, что помещения, раньше набитые битком, теперь были практически пусты. Но это не была работа мародеров. Не было видно испорченных вещей, поврежденной мебели, следов от вырванных «с мясом» ковров и вообще признаков пребывания в доме чужаков. Просто, рачительный хозяин позаботился о сохранности имущества, которое он с таким тщанием собирал.

Мадина вдруг почувствовала странное облегчение. И поняла, почему. В последние годы, когда традиции соседских взаимоотношений или какая-то иная необходимость все же вынуждали ее посещать этот дом, она не могла отделаться от мысли, что ковры, по которым она ступала, только недавно отмыты от крови их настоящих хозяев, а пиалы с чаем еще хранят тепло чужих губ, теперь посылающих проклятья грабителям. Нынешняя простота обстановки была более человечной.

Насият либо сама собиралась пить чай, либо кого-то ждала. Низенький столик в гостиной был накрыт, и на его краю, попыхивая паром и пованивая керосиновой копотью, стоял на подставке старинный медный чайник ручной работы. Похоже, действительно, здесь ждали гостей. Потому что пиал на столе было четыре.

Но Насият не волновалась, не суетилась и не торопилась выпроводить неожиданную гостью. Она аккуратно и со вкусом заварила чай. Настоящий, зеленый. Крупные, скрученные в изумрудные палочки листки стали отмякать, расправляться, отдавая горячей воде нежный зеленовато-желтый цвет и чудесный, уже забытый Мадиной аромат. В их доме запасы чая кончились давно, и лишь одна жестяная баночка хранила несколько горстей заварки на случай появления особо почетных гостей.

Мадина с наслаждением отпила несколько глотков и, выждав, пока Насият поставит свою пиалу на столик, чтобы хозяйка от волнения не обожглась горячим напитком, сказала:

— Я видела людей, которые вчера встречали твоего мужа. Он жив и здоров. Ахмед просил передать, что помнит о своей семье. Но, пока у него нет возможности вас навестить.

Насият восприняла новость, как давно известную и, уже не тая двусмысленности своей улыбки, ответила:

— Спасибо за добрую весть. И за то, что не отказала в просьбе навестить меня… Слушай, соседка: я знаю, что ты не дикарка из дальнего аула, да и твоего свекра здесь нет. Ты не против, если нам составят компанию мужчины?

Мадина краем глаза заметила, что в углу комнаты открывается дверь, ведущая во внутренние помещения дома, и встревоженно вскинула голову.

В гостиную вошел их давешний гость, тот самый, что просил передать привет от Ахмеда. А следом за ним через порог шагнул и сам хозяин этого дома.

Улыбалась Насият недолго. Ахмед сурово бросив супруге, — Иди к себе, — проигнорировал ее оскорбленный взгляд и, дождавшись, пока жена уйдет, развязно обратился к Мадине:

— Привет! Вот, хочу поближе познакомить тебя с Ризваном…

Та холодно кивнула и тут же встала, собираясь уйти.

Но, Ризван — высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, с короткой темно-русой, пронизанной обильной проседью бородой и черными проницательными глазами, остановил ее серьезными, уважительными словами.

— Извини, сестра, что я так поступил. Прости, во имя памяти Исы, ведь он был не только твоим братом, но и моим. Прости и выслушай меня.

Мадина, внимательно посмотрела на него и дала понять, что слушает внимательно.

— Давай присядем… У меня есть к тебе очень важный разговор. Но я не мог остаться у вас в доме, и не нужно, чтобы об этом разговоре узнал ваш отец.

— Да, старик совсем скис, он и Исе-то не разрешал… — вмешался в разговор Ахмед, но буквально проглотил последние слова под тяжелым гневным взглядом Ризвана.

А тот, помолчав, продолжил:

— В другое время и в другой обстановке, я никогда бы не поставил тебя в такое неудобное положение. Но, когда нет никаких возможностей, и труп отца оставляют… Ты не будешь возражать, если Ахмед уйдет? Надо посматривать, что происходит вокруг дома. Или тебе будет удобней разговаривать со мной не наедине?

Мадина пожала плечами. Ризван понял ее правильно. Чего уж разводить церемонии, когда все правила приличия уже нарушены неоднократно. Поэтому, гость кивнул головой, и хозяин послушно отправился вслед за своей женой.

А Ризван взял чайник, налил чаю себе и подлил в пиалу Мадины. Этим простым и неожиданным жестом он дал понять, что собирается говорить с сидящей напротив него женщиной, как с равным себе, как с товарищем и другом.

— Поверь, что я уважаю тебя, как родную сестру. Ведь нас связывает не только память о нашем брате. У нас с тобой общая беда. Я тоже потерял семью. Они пытались выехать из города. Их машину расстрелял штурмовик. И я взял в руки оружие, чтобы отомстить. У меня в сердце горит такой же огонь, как и у тебя. Он не давал мне спать, я не мог спокойно есть и даже дышать, пока я не ступил на эту тропу. Я знаю, что сейчас происходит с тобой. Иса говорил, что ты — сильная женщина. Что ты — сильней многих мужчин. А значит, ты никогда не успокоишься и не простишь убийц. И ты меня поймешь. Нам сейчас очень тяжело. Русские бросили против нас лучшие войска — десантников и морскую пехоту. У них — техника: танки, самолеты и вертолеты. На один наш выстрел из автомата отвечает залп целой батареи. Каждый день сотни наших братьев становятся шахидами. Мы оставили центр города и вот-вот нас выбьют с окраин. Я не жалуюсь. Это недостойно мужчины. Я просто рассказываю тебе правду. Грозный мы не удержим. Придется уходить в горы. Но без помощи тех, кто останется в городе, мы не удержимся и в горах. Мы готовы умереть. Но лучше — победить. А для этого нам нужны разведчики, нужны связные, нужно покупать и переправлять продовольствие и медикаменты. Нужно делать очень много важной и опасной работы. И для этой работы нужно много надежных людей.

Ризван замолчал. Все было сказано, и все было ясно.

Мадина подняла привычно опущенные к полу глаза.

— Я хочу войти в ваш джамаат. И хочу убивать их сама.

— Пока этого не нужно. И это слишком опасно, ведь…

Ризван посмотрел в лицо своей собеседнице и не стал продолжать.

Того, что выпало на его личную долю, и того, что он видел за последний месяц, с лихвой хватило бы на десять самых страшных жизней. Но даже у этого человека от улыбки Мадины озноб пробежал между лопаток.

— Чего еще я могу бояться? — просто спросила она.

— Долбани кормой, они и слетят! — Мелкий с виду, но резкий и ершистый собровец презрительно пнул ногой сваренные из металлических листов и наглухо задраенные ворота.

Это капитальное сооружение преграждало путь во двор дома, в котором, по поступившей в их комендатуру информации, находился тайник с оружием для боевиков.

Василий вопросительно глянул на Дэна. Тот осуждающе покачал головой:

— Ну и зачем? Мало тут поразбито? Люди делали, старались…

— Нехрен их жалеть. Они тут тайники устраивают, а мы…

— Это еще не факт. И если факт, то неизвестно, кто прячет. Хозяев-то нет.

— Ну и что прикажешь, штурм Зимнего изображать? На ворота верхом лезть?

— Когда Зимний брали, броневики уже были, а ума еще не было. Василий, подгони «Домового» вплотную…

Не прошло и минуты, как бойцы, забравшись на броню БТРа, стали прямо с него перепрыгивать через верхушку ворот во двор. Работали по обычной схеме. Руководил мероприятием оперативник, получивший из какого-то источника эту информацию. Блокировали район операции омоновцы — соседи по комендатуре. А собственно поиск проводили собровцы, быстро сработавшиеся с коллегами из экипажа «Домового». Правда, Дэн на этот раз пошел с поисковой группой, усадив за пулеметы одного из приятелей-собрят.

Настороженные, взвинченные бойцы, готовые немедленно открыть огонь на каждый подозрительный шорох, рассредоточились по двору, взяли под прицел все хозяйственные постройки.

Через десять-пятнадцать минут стало ясно, что в сараях и в летней кухне ничего интересного нет. Оставался сам дом. Но его двери были закрыты на два капитальных врезных замка, да еще и забиты досками крест-накрест. Окна — забраны крепкими решетками в палец толщиной.

Ершистый боец, аж подпрыгивая от нетерпения и вызывающе поглядывая на Дэна, опять затараторил:

— Ну и что? Что теперь? Будем ключи подбирать? А если бы БТР загнали, сейчас бы дернули тросом, да и все. Или звездануть по двери из подствольника — и вся недолга!

Дэн, досадливо глянув на этого суетягу с автоматом, молча подошел к окну, потряс решетку, внимательно заглянул под нее. Стальная рама была не вмурована в кладку, а, через просверленные в ней отверстия, прибита к стене толстыми гвоздями. И в просвет между каркасом решетки и побеленной штукатуркой эти гвозди были хорошо видны.

— Отойдите за меня!

Бойцы, быстро усвоившие немногословную, но очень рациональную манеру Дэна, послушно переместились. А тот, подняв автомат и почти в упор приставляя ствол к стержням гвоздей, сделал два выстрела. После этого, на оставшихся креплениях, решетка повернулась, как дверь на петлях, открыв доступ к окну. Дальше, как говорится, дело техники. Штык-нож поддел завертку форточки, щелкнули открываемые шпингалеты на рамах, и створки, недовольно скрипя, распахнулось навстречу поисковой группе. В дом вошли втроем. Дэн, Алик — крепкий симпатичный парень с коротко стриженными светло-русыми волосами и Вовчик, тот самый любитель экстремальных мер.

Неслышно ступая тяжелыми грязными ботинками по застеленному коврами полу, прикрывая друг друга стволами автоматов, среди обычной обстановки обычного частного дома, из комнаты в комнату переходили люди в камуфляже и в набитых боеприпасами разгрузочных жилетах. Чужие лица бесстрастно взирали на них из рамок фотографий, стоящих на комодах и висящих на стенах. Чужие зеркала отражали напряженные, непроизвольно пригибающиеся даже при виде собственных отражений фигуры.

Толстая пыль нетронутыми слоями лежала по всему дому. Здесь явно давно никто не бывал. Собрята понемногу расслабились. Оставалось проверить только подвал и чердак. Алик, завернув ковры, тщательно осмотрел пол. Входа в подвал или следов каких-нибудь тайников под половицами не было. Коротко переговорив по рации, он кивнул Дэну:

— Вход в подвал с улицы. Ребята туда пошли. А мы давай чердак глянем, люк — в прихожей.

Задачка оказалась непростой. Потолок — довольно высокий, и хотя задвижка на люке простая, но с табуретки все равно: только-только достать пальцами. А как потом на чердак забираться? Идти во двор и возиться с поисками лестницы не хотелось.

— Залезай на меня! — Дэн, чуть пригнувшись, встал прямо под люком. Алик попытался вскарабкаться на него, но, не удержав равновесие, с грохотом обрушился вниз.

Вовчик, примостившийся у широкого, как на веранде, окна прихожей и присматривавший одновременно и за ними и за двором, хихикнул:

— Нет, Алик, если тебя из СОБРа выгонят, то в цирк не возьмут.

Тот сокрушенно улыбнулся. Они с Вовкой были большими приятелями, но постоянно поддразнивали друг друга. И подарить этой язве такой повод для вечернего рассказа за общим столом!..

Дэн хлопнул его по плечу:

— Давай, ты — вниз, а я попробую подняться.

Так дело пошло веселей. Алик тоже оказался крепким не только на вид. Но у Дэна было лучше с равновесием. И, через несколько секунд, Денис, уверенно стоя на широких плечах товарища, уже осторожно приподнимал крышку чердачного люка.

Никому и никогда бы Дэн в этом не признался. Но, честно говоря, в тот момент, когда люк, скрежетнув и осыпая чердачную труху, стал подниматься, холодные мурашки пробежали-таки по вспотевшему под шлемом затылку. Конечно, судя по всей обстановке, вряд ли на чердаке затаился замурованный в доме смертник. Но, черт его знает, какие могут быть еще в этом строении лазы и ходы. Да и мину здесь поставить для любопытных федералов — самое милое дело.

Лезвием ножа Дэн осторожно провел по периметру люка. Ничего не мешает… Теперь тихонько приподнимаем… Нормально… Откидываем… Нормально….Автомат поднять над головой… Выпрямляемся…

Темно. Только через маленькое ромбическое оконце врывается тонкий сноп света. Но, из-за него, притаившаяся по углам чердака темнота кажется еще плотней.

— Дай фонарик! — Дэн опустил руку вниз.

И в этот момент ударила автоматная очередь!

Падая со спины Алика, Дэн успел сгруппироваться и не рухнул плашмя, а ушел с него мягким кувырком. Откатился в сторону. Вскинул автомат к люку, готовый полоснуть по темному проему. И вновь собрался в пружину, чтобы мгновенно выпрыгнуть в другую комнату, если сверху прилетит граната.

Но на чердаке было тихо. Алик лежал рядом: неподвижно, запрокинув лицо и уставившись открытыми глазами в потолок. Как всегда в таких ситуациях, мысли неслись мгновенными, полыхающими в мозгу импульсами:

— Если стреляли с чердака, почему я не видел вспышки? Алик ранен? Но почему в него попали, а в меня нет?

Вовчик, стоя у окна на одном колене, вскинул автомат на вытянутых руках над головой и, не целясь, врезал длинной очередью вдоль крыши соседнего дома. Стекла окна, вынесенные ударом пороховых газов и веером пуль, полетели во двор. Но за долю секунды до того, как стеклянное полотно рассыпалось и стремительными брызгами полетело вслед за остроконечными гонцами смерти, Дэн успел увидеть на нем строчку маленьких звездчатых отверстий.

Входных отверстий.

В них стреляли с улицы.

Мгновенно рассадив магазин, Вовчик застонал и тоже свалился на пол, подтянув руками к животу правую ногу.

— Меня зацепили! Что с Аликом?

Дэн подполз к напарнику. Точеное, красивое, всегда сдержанно-приветливое лицо этого парня за считанные секунды изменилось до неузнаваемости. Оно не было искажено гримасой боли. Но на него будто кто-то напялил маску другого человека: похожего, но холодного и чужого. Кожа на лице стала землистой, с каким-то зеленоватым оттенком.

И тут Дэн увидел снежинки.

Чешуйки известки, то ли отбитые пулями с потолка, то ли сорванные им, Дэном, при падении, плавно кружась, медленно опускались и ложились на пол, на коротко стриженные светло-русые волосы и на лицо Алика, на его широко распахнутые глаза. Одна из колючих белых звездочек легла прямо на отражающий черную дыру потолочного люка черно-зеркальный зрачок. Дэн непроизвольно моргнул, будто его самого резануло по глазам. Но Алик не моргал. Мертвые известковые снежинки в глазах ему не мешали. И тогда Дэн сказал:

— Он умер…

…Умер… Нет! Его убили!

И Дэн, выхватив из кармана разгрузки рацию, яростно закричал:

— Коробочка! Коробочка! У нас двухсотый! Стреляют с крыши соседнего дома! Пулеметы… Васька, скомандуй на пулеметы! Огонь!

— Дзан-н-н! — словно огромные литавры, лязгнули напоследок ворота, разлетаясь под таранным ударом бэтээра. Крутнулась башня тяжелой бронированной машины, кажущейся в этом тесном дворике невероятно огромной. Резким, рвущим перепонки стаккато прогрохотала очередь крупнокалиберного пулемета. Тяжелые пули вдребезги разнесли несколько листов шифера. От обнажившихся стропил полетели щепки, а одна из стропилин, будто перебитая гигантской палицей, хрустнула и провалилась вниз.

— Отставить! Отставить огонь! Здесь много жилых домов, прошьете все насквозь! — Голос командира ОМОН, руководившего оцеплением, ворвался в сознание Дэна.

Да, здесь много домов уже заселено. Здесь кругом живут люди: женщины и дети. И пули КПВТ действительно способны прошить не одну стену и не одну крышу деревянных или саманных построек. А главное, вряд ли стрелявшие остались дожидаться, когда оцепление стянется в мертвое кольцо вокруг этой группы домов, и разъяренные собровцы начнут потрошить весь квартал.

И Дэн устало проговорил в свою рацию:

— Отставить, Василий. Скажи… отставить…

Володя держался молодцом. Вообще, с того момента, когда началась стрельба, его энергично-разгильдяйские движения трансформировались в по-прежнему стремительные, но очень точные поступки. Похоже, что именно его мгновенная реакция и прогремевшая по крыше ответная очередь из его «калаша» больше не позволили стрелявшим выцелить никого из замешкавшихся во дворе собровцев. И сейчас он вел себя вполне адекватно ситуации. Совсем другой человек. Отполз от окна, сидя в углу, прижал пальцами одной руки артерию на бедре, другой — сорвал жгут с приклада автомата. И голос у него на удивление спокойный:

— Дэн, помоги!

Денис распорол штанину, глянул на рану.

— Ну-ка, отпусти…

Кровь не хлестанула.

— Вены, артерии не задеты. Сквозняк. Давай бинты.

Тащить убитого Алика и раненого Вовку через весь дом и пихать их в окно не стали. Дэн на время перенес обоих в соседнюю комнату. И, когда Василий въехал на «Домовом» прямо в прихожую, завалив стену с расстрелянным окном, ребят погрузили на корму БТРа.

На месте засады, как и следовало ожидать, никого найти не удалось. Тот, кто готовил эту ловушку, заранее продумал и тактику действий, и маршрут отхода. В прочесанном вдоль и поперек квартале не оказалось ни одного мужчины, который хоть как-то подходил бы на роль боевика. Возраст самого младшего из живших здесь стариков явно исключал беготню по крышам. А из высыпавших на улицы любопытных пацанов самому старшему было лет тринадцать, не больше.

Не удалось установить, и от кого исходила информация. Опер, которому неизвестный мужчина передал листок со схемой расположения тайника, «подстраховался», пообещав передать вознаграждение информатору только после успешной операции. Ему и в голову не пришло, что успех операции может быть совсем другим и совсем не для его товарищей. Двадцатипятилетний сотрудник уголовного розыска, откуда-то из-под Воронежа, прибыл в комендатуру по обычной срочной разнарядке, несколько дней назад. Никто и никогда не рассказывал ему о таких же ловушках, в которые попадали военные и милиционеры еще в Нагорном Карабахе, в Абхазии и во времена осетино-ингушского конфликта. Никакой, даже краткосрочной специальной подготовки к работе в условиях вооруженного конфликта и конкретно — чеченской войны он не проходил. Впрочем, как и тысячи других людей в погонах, вброшенных в жернова этой бойни. Свой личный опыт он будет нарабатывать на своих личных ошибках. Но никто не попрекнет его этой историей. Потому что его товарищи будут учиться так же, как он, и вместе с ним. И получат еще не один кровавый и беспощадный урок. А когда придет время замены, вновь прибывшие, в лучшем случае, смогут пообщаться с коллегами лишь час-другой. Машины не ждут. До темноты нужно прорваться назад, в Моздок. И вся передача дел, информации, наработанных связей и опыта сведется к обычному российскому:

— Ну, на посошок!

— А вам — ни пуха, ни пера!

— К черту!

И снова все пойдет к черту!

— Ну, ты будешь есть, или нет! — в сердцах повысила голос Хажар.

Что случилось с мальчишкой? Сегодня с раннего утра завился куда-то без разрешения. Мать чуть с ума не сошла. В городе стрельба. Убьют ведь запросто. А он, вернувшись, наконец, домой, невозмутимо выслушал ее нотации, но так и не сказал, куда бегал. Отмолчался и под суровым, укоризненным взглядом главы семьи. А теперь вот, как юла вертится. Что-то неймется ему. Что он задумал?

Абдул-Малик посмотрел на сердитую мать, засмеялся, стремительно расправился с нехитрым и, прямо скажем, скудным обедом. И выскочил во двор дома.

Чем бы заняться, чтобы хоть как-то успокоиться?

Гордость и радость распирали его, как воздух из соломинки — пойманную безжалостными пацанами лягушку. Так хотелось выплеснуть наружу ту бурю эмоций, что бушевала сейчас в нем. Но, нельзя. Ни в коем случае нельзя. Он и так уже вышел за разумные пределы, позволив матери увидеть, что с ним происходит что-то необычное. Несолидно это. Надо держать себя в руках.

А обсудить происшедшее он успеет. Завтра встреча с Ахмедом.

Как здорово его новый друг все продумал и организовал! И почему тетя Мадина и мать всегда упоминают его имя с таким презрением? Женщины! Что с них взять? Они ведь даже не представляют, кто такой на самом деле их сосед. Это — не угрюмый бородач Ризван, который держит его за сопливого мальчишку. Он все понимает. Разговаривает с ним просто, как близкий товарищ, как старший брат. И он сделал так, что сегодня Абдул-Малик сам лично заплатил долг кровной мести.

Никому и никогда не узнать, как колотилось его сердце, когда он, затаившись на крыше, ждал появления попавшихся на удочку Ахмеда федералов. Конечно, не расскажет он другим, и как тряслись его руки, пока он, вспомнив слова своего наставника, не сделал три глубоких вдоха и не подвел мушку к цели на плавном выдохе.

Но, когда-нибудь, он обязательно расскажет всем родным и друзьям, как сумел убить одного русского спецназовца (спецназовца!) и ранить второго. Он сам лично видел сраженных врагов на корме бэтээра. И с трудом удержался, чтобы не закричать от восторга победное «Аллах акбар»! Теперь-то ему нет причин завидовать тем пацанам, которые вместе с отцами успели принять участие в разгроме первых русских колонн.

Ахмед говорил, что когда враг-кровник погибает, отомщенная душа освобождается от горького груза и возносится в рай. Так что, его отец Иса уже знает о подвиге сына. И наверняка гордится им.

Очень здорово и то, что федералы так и не нашли автомат, который он, отстегнув магазин, сбросил в бочку с грязной водой в соседнем дворе. Русские обыскивали дом и сарай, возле которого стояла эта бочка. Но никто не догадался пошарить в ней. Им и в голову не пришло, что кто-то будет хранить оружие в воде. Но автомату там недолго лежать. Завтра же он заберет его, приведет в порядок и вернет Ахмеду. И тот не пожалеет об оказанном ему доверии. А значит, не за горами и осуществление главной мечты Абдул-Малика: пройти подготовку в тренировочном лагере и стать настоящим бойцом, грозой русских оккупантов.

А сейчас все же главное — успокоиться. Ахмед просил ни в коем случае ничего не говорить ни матери, ни тетке, ни деду. Конечно, в том районе его видели и узнали многие знакомые. Но, мало ли куда забираются любопытные пацаны. Вот и он: пошел к друзьям, а попал в омоновскую облаву. С кем не случается… Никто из родных ничего не должен даже заподозрить. Это — требование боевой конспирации. И это — их тайна. Тайна настоящих мужчин.